Материнская любовь

Я долго думал, как назвать этот случай и в чем заключается посыл к читателю. Решил, что пусть будет так, а читатель выберет мою точку зрения или опровергнет.

- Вячеслав Иванович, вы свою работу уже сделали? – спросил заместитель начальника перед уходом домой, - не могли бы зайти в сорок восьмую? Из шестнадцатого даму туда перевели с суицидом. Там по быстренькому. Если нуждается в переводе в психбольницу, - оставьте запись, что опасна для себя. Они уж пусть сами вызывают психперевозку.

Через час я обещал дочери отвезти ее на тренировку. Что можно решить за час? Тем более, когда у кого-то суицид. Коллеги в ординаторской с облегчением вздохнули, когда я согласился. Ведь за час можно осмотреть и описать солдата с расстройством адаптации, а определить суицидентную даму – жену прокурора в психбольницу за час не получится. 

- Давненько у нас не были! – с порога встретил дежурный реаниматолог.

- Так не зовёте же…

В последний раз я был у них с полгода назад. Тогда к ним перевели деда с гемодиализом из нефрологии. В посмертном эпикризе они написали, что я убил его фенибутом. Шума не было. Кто знает, что за препарат, - посмеется, а кто нет – может поверить, что таблетка фенибута может загрузить почечного больного до комы.
- Вы ещё не знакомы с Малыхиной? – загадочно
улыбнулся реаниматолог, - о ней весь госпиталь знает.

- Не весь…

- Вот её история болезни. Обратите внимание на дату поступления. Двадцатое июня две тысячи пятнадцатого. У вас в руках одиннадцатый том, - смакуя каждую фразу, повторял, врач. Мне хотелось побыстрее закончить прелюдию и увидеть пациентку. «Глаза блестят, как у наркомана. Наверное, любит свою профессию», - подумал про себя.

- Мне сказали, что выпила шесть таблеток катадолона с суицидальной целью? В сознании сейчас?

- Конечно в сознании. Написали в переводном, что у неё давление пятьдесят на ноль. Враньё, конечно. Сейчас, как у молодой… А сколько и чего выпила никто не знает. Да и для неё это, как слону дробина. Корвалол, трамал, промедол, реланиум. Муж все знает, но он закрывает глаза на её психические проблемы. Или ему так удобно. Чай, кофе? 

- Спасибо, тороплюсь сегодня. Чем ещё болеет?

- Чего только у неё не было за два с половиной года? Сепсис, септицемия и незаживающие абсцессы, в которых мы то её волосы, то ногти регулярно находили. Правда, сейчас ваккумные повязки. Их так просто не раскрыть. Но мы на всякий случай ей ручки привязали. Мало ли что… Посмотрите в её историю болезни. Каждые три дня перевязки под наркозом. Ежедневно инъекции трамала идут, - на ходу в реанимационный зал, просвещал коллега.

- Здравствуйте, Ксения Петровна. Меня зовут Вячеслав Иванович. Я – психиатр. Согласны со мной беседовать? – спросил я у распластанной на функциональной кровати дамы лет пятидесяти. Она, наверное, почувствовала, что выбора у неё не осталось. Конечности привязаны, в носу трубки с кислородом, в подключичный катетер капается раствор, из мочевого пузыря отходит эпицистостома, всю правую половину груди занимает ваккумная повязка. 
- Да, доктор, – усталым, заплетающимся голосом сказала она, - что-то у меня во рту пересохло, не дадите мне воды из поильника? 

- Как вы себя чувствуете? На что жалуетесь? – задал я дежурные вопросы, после того, как она облизала потрескавшиеся губы.

- Сейчас гораздо лучше. Вы не представляете, какая у меня была боль. Они опять сэкономили на трамале. Я просила, умоляла, а они говорили, что хватит. Не поверили, что мне больно. 

- А где таблетки с анальгетиками взяли? Они ведь только по рецептам, группы А…

- Купила в аптеке. Два года назад, ещё до болезни, - соврала больная. 

- Сейчас-то боли утихли?

- Да, доктор.

- А настроение как?

- Нету его. Давно уже нету. Да и какое может быть настроение в моем положении? Кричу, мучаюсь от боли. Ходить толком не могу. А врачам не до меня. Обещают, что скоро я выздоровею. Но где это скоро, никто не знает.

- Спите плохо, плачете, ничего не радует?

- Всё есть. Вы правы.

Тем временем в реанимационном зале начался обход с начмедом и хирургами. Наша беседа не клеилась при таком скоплении персонала. Обрывки фраз оперирующих хирургов долетали до меня: «Три часа после операции, - докладывал Александр Иванович, - яйца у него сгнили…Двухсторонняя орхоэктомия… Как самочувствие, Петрович?» - спрашивал он у своего утреннего подопечного. Я не слышал, что бормотал тот в ответ, но подумал, что может сказать пациент в подобном контексте. Вскоре дошла очередь и до нашей койки, но начальник отделения предложил перенести русло обсуждения в коридор, где шепотом рассказал об инциденте. 

- Я всё знаю, - лаконично ответил начмед, - ваше что-то есть? – спросил он у меня.

- Депрессия, Николай Павлович. Для себя не опасна. Антидепрессант утром, снотворное вечером, завтра можно будет перевести обратно в хирургию.

- Спасибо. Все свободны! - сказал начмед, пожав присутствующим руки, пожелал приятного вечера. 
На утренний обход я не успел. Да, наверное, проку особого нет в коллективном выслушивании хирургическоих историй. Моя пациентка сегодня плакала и жаловалась.

- Доктор, я всю ночь не спала. Я не переношу яркий свет, у меня светобоязнь. А здесь светильники не выключают. И шум постоянный. Хорошо, что хоть руки отвязали. Но мне то, что. Айпада нет, айфона нет, телевизора нет, читать запрещают. Лежу голая под простыню и смотрю в белый потолок. Ну, что это такое?! Я ведь всю ночь не спала. А мне ещё перевязка сегодня.

- Вам трамал делаю? – утверждающе спросила медсестра, наклонившись над её подключичкой. 

- Конечно, душечка. Вы не представляете, как мне больно…

На моих глазах произошло преображение и Ксения Петровна успокоилась на конце иглы. Потливость исчезла, морщины разгладились и в глазах промелькнуло любопытство с азартом. 

- Вы готовы выслушать мою историю? – спросила она уже уверенным голосом.

Я стоял, слегка наклонившись над ней, забыв на следующий час о мобильном телефоне, амбулаторных консультациях, больных в отделении и слушал, про то, как она заболела четыре с половиной года назад. Как ее предварительно сглазили, как потом академик неудачно прооперировал мочеточник, а профессор с европейским именем заразил синегной палочкой, после которой у неё стали случаться обмороки. Как Первая градская не справилась и отказались от неё, выписав на дом. А через три часа развилась лихорадка и скорая отвезла ее в госпиталь. Как сепсис следовал за сепсисом, а «гнойник за гнойником», про антибиотикорезистеность и особое устройство ее организма. В качестве доказательства она приподнимала простынь и рассказывала «истории» операций и заживлений, страданий и мучений. Я смотрел на изувеченное болезнью тело и не понимал, что может сподвигнуть человека на такое? Неужели депрессия? Или ятрогенная наркомания, как осложнение? Или может этот ипохондрия, которая переросла в хроническое бредовое. Ведь её лечащий говорит, что как только дело к выписке у неё поднимается температура тела и развивается системное воспаление. «Ей много не надо, - вспоминались вчерашние слова хирурга, - пережать цистостому, и моча устремляется прямо в почки. Ее мочевой пузырь, как сдутый шарик и, наверное, уже никогда не вспомнит, для чего его создала природа». Я смотрел на её тело и удивлялся. Мне показалось, что на неё напала стая волков, которая вырвала куски плоти из живота, груди, бёдер, оставив вмятины, а потом она попала в гестапо, где её пытали раскаленным железом.
 
- Вы Новый год, где будете справлять? 

- Дома конечно… Тридцатого муж прилетит из Хабаровска. Он там работает…главный следователь по особо важным делам, - гордо ответила дама. 

- А когда он в последний раз у вас был?

- В октябре или ноябре…Я уж и не помню. Но мы каждый день с ним созваниваемся и по воцапу переписываемся.

- Вас кто-нибудь ещё навещает? – спросил я, хотя коллеги сказали, что никого они не видели за два с половиной года.

- А как же! Сыновья. Старший через день, младший каждый день забегает. Они все в папу. Тоже пошли по его стопам. Вы бы знали, сколько сил я потратила, чтобы их вырастить? С утра до ночи. Секции, кружки, репетиторы, уроки, родительский комитет. Обеды, завтраки, ужины. Все вкусненькое. Свеженькое. Уборка, стирка, прогулки, заграничные поездки. Летом – нише солнце, зимой – Европа. Я ведь и с работы ушла из-за них. Не успевала. Как я могу дежурить сутками напролёт, если знаю, что их никто на ночь не поцелует, яичницу на завтрак не приготовит. Сама не досыпала, не доедала, всё лучшее им отдавала. Вот, наверное, и не выдержала я… Как раз перед выпускным младшенького я и заболела. Уже здесь на койке смотрела его выпускной альбом. 

Я ушел, пообещав прийти завтра. Хирурги надеются, что благодаря психотропным произойдет чудо, и она выпишется. Куда, вот только. В пустую московскую квартиру, где она бывает раз в год, куда также раз в день будут забегать сыновья или названивать супруг из Хабаровска. Я не знаю, что может произойти, чтобы она покинула больничный стены. В моей голове перемешалось. Материнская любовь, госпитализм, ятрогенная наркомания, депрессия, ипохондрия, шизофрения, сепсис, анемия, атоничный мочевой пузырь. Набор слов, из которых складываются клише. А может всё существует у одного человека и не нужно искать ответы на них...