Портрет

               
             
  Осеннее ненастье к вечеру разыгралось не на шутку: мокрые кусты сирени качались и прятались за окном, порывистый ветер завывал в трубе и ломился в окна, словно просился в дом. В доме было тепло и уютно, в печи потрескивали поленья, на комоде стучали ходики. Подвинув старенькое кресло поближе к печке, и укутав ноги теплым пледом, бабушка Ульяна вязала мягкий пушистый свитер – внуку на день рождения. «Дождь разошелся, - подумала она, - бабьего лета опять не будет, уже конец сентября. Каждый день льет, как из ведра. Хорошо хоть внучок дров привез, и крыльцо починил - зима скоро. Сам-то дом крепкий, не одну зиму еще простоит. Сколько же ему? – задумалась  Ульяна, вздохнула: - да все равно меньше, чем мне. Дому-то полвека всего…»

    Этот дом в далекий довоенный год построили всем миром  Николаю и Ульяне к свадьбе. Старшие братья Николая, соседи, друзья – все помогали по мере сил. Жених и невеста тоже работали вместе со всеми, и Николай старался, как мог: надо же было показать невесте свою силу и ловкость! Ульяна смущалась, встречая нежный взгляд жениха, его радостную улыбку, и робко улыбалась в ответ. Работать вместе, встречаясь глазами, иногда как бы случайно касаясь друг друга, было невероятным счастьем! За работой Николай незаметно наблюдал за Ульяной: тоненькая, гибкая, светлые прядки выбились из-под пестрой косынки. Она украдкой  поправляла их  – знала, что жених наблюдает за ней. Ульяна тоже тайком поглядывала на Николая,  но быстро отводила глаза: смущалась.  Иногда она смотрела из-под ладошки на подрастающий на глазах дом и жмурилась от солнца и счастья. Николай деловито переговаривался с братьями, старался браться за работу потяжелее. В этот дом вскоре и привел он молодую жену, здесь прошли первые месяцы их семейного счастья, когда они удивленно и радостно узнавали и открывали друг друга.
 
    Жил в селе чудаковатый старичок – дядя Митяй. Никто не знал, сколько ему было лет, да  и сам он не помнил, но иногда веселил односельчан рассказами то про Наполеона, то про Петра Первого – что видел их «вот как тебя». Люди смеялись, но никто не обижал старика: был он тихим и кротким, злого слова никому не сказал. Семьи у Митяя не было, а была одна-единственная страсть – любил он рисовать. Сядет на берегу, к дереву спиной прислонится – и рисует все, что видит: речку рисует, камыши, ивы на берегу, березки, стога, тучи. Всегда карандаш и сложенная трубочкой тетрадка торчали из кармана его потертого пиджака. Вот к нему и пришли молодые сразу после свадьбы с просьбой нарисовать их совместный портрет. Фотография ведь только в городе была, а туда еще добраться надо! Сначала Митяй наотрез отказался: «Не смогу! Не рисовал я людей-то!» Но упросили-таки  молодые старика, взялся он за портрет. Самым трудным для Ули с Николаем  было высидеть час-другой перед портретом: тяжело давалась эта затея молодым счастливым людям. Коля  то смешно пальцы сложит – Ульяна прыскает от смеха, то затянет что-нибудь заунывное - жена опять тихонько смеется, прикрывая рот ладошкой. Митяй хмурился: «Ну-ка, сидите тихо, не мешайте!», - а сам глазом косит, примечает, как играют искорки в глазах и светится на лицах счастье.
 
    Наконец, портрет был закончен. Взглянули на него молодые и ахнули: сходство было поразительным! Ульяна увидела строгий взгляд серых глаз мужа, его волевой подбородок, брови вразлет. «Надо же, серьезный какой! - подумала она, и теплая волна счастья тихонько  поднялась в душе. Николай увидел юную девушку с растрепавшейся челкой, большие глаза удивленно и радостно смотрели на мир, детские губы приоткрылись в робкой улыбке. «Ох, красавица моя!» - задохнулся Николай и крепче прижал к себе жену.

   В редкие часы досуга любил Николай вырезать из дерева разные поделки. Вечерком садился он за столик в уголке избы, брал в руки стамеску – и начинались чудеса: стамеска, будто живая, плясала над сосновой доской и шептала что-то в его умелых руках, вырезая чудные узоры. В новом доме он первым делом наличники смастерил – обвил окна деревянным кружевом, потом за кухонную утварь взялся: туески для ягод, ковшики, банки для крупы, плошки  – все в доме было сделано его руками, и все для молодой жены. Ульяна любила смотреть, как работает муж:  как извиваются прихотливо на доске дикие лозы и вспархивают прямо из рук дивные птицы. Вот и раму для портрета смастерил – будто оплел его виноградной лозой, потом заправил в раму тонкое стеклышко и повесил на видное место. Ульяна, провожая мужа, радовалась: с ней оставался ее Николай, пусть и нарисованный. Задержится муж – она к портрету: смотрит в глаза - не случилось ли чего? И казалось ей, что муж озорно подмигивает и весело улыбается, и она понимала: ничего не случилось, скоро ее Коля будет дома. Дом – светлый, уютный, с нагретыми солнцем ступеньками крыльца, с кружевной тенью от сирени под окном  и соловьем, который  каждую весну селился по соседству, – этот дом был для молодых и их кораблем, и их бухтой.
 
    Молодые жили дружно, всегда  быть вместе было для них так же необходимо, как дышать. Какие могут быть размолвки? - Наглядеться бы друг на друга, нацеловаться бы! Насмотреться бы на звезды, наслушаться бы соловья! Сидеть бы в обнимку на высоком берегу, глядя на далекие звезды, и мечтать, мечтать.… Чувствовали, наверное, что недолгим будет это их довоенное счастье.

    Война ворвалась в жизнь этой семьи, как и в жизнь других семей, нежданно-негаданно.  Николай ушел на фронт через неделю после начала войны. На вокзале  Ульяна стояла с широко раскрытыми глазами и никак не могла понять: как же теперь? Прижавшись к мужу, она услышала «я вернусь», и только тогда поняла, что он уезжает, может быть, навсегда… Сердце зашлось от ужаса и страха, она по-детски вцепилась в рукав его гимнастерки и заскулила, как щенок. Услышав гудок паровоза, Николай торопливо поцеловал жену, потом взял ее за плечи и, глядя в глаза,  сказал: «Я вернусь, слышишь? Обещаю! Веришь мне? Веришь, скажи!» Ульяна часто-часто  закивала в ответ, а потом тихонько сказала: «Верю…»

   Не помня себя, вернулась она домой. Дом встретил ее тишиной и оцепенением. Знакомые вещи как будто замерли в испуге и немом вопросе: что же теперь? Ульяне показалось, что из дома ушла сама жизнь… Она обвела глазами привычную обстановку: их портрет в резной раме, большая кружка мужа с недопитым чаем, две деревянные птицы  на столе в углу, - начал Николай сказочных птиц для крыльца вырезать, -  говорил, на счастье, - да не успел. Ульяна прислушалась: в доме было тихо, ни одного звука не издавал их светлый, веселый когда-то дом. Но что-то неуловимо витало в теплом сумраке комнат, струилось из вечернего окна, тихонько шевелило занавески. И тут услышала она несмелый, прерывистый голосок где-то глубоко в душе. Сначала тихий и робкий, он становился все громче и увереннее, и вот уже зазвучал требовательно и мощно, наполнив ее силой, о которой она раньше не знала. Упрямо тряхнув головой, она  подошла к портрету и долго  вглядывалась в лицо мужа. И ей показалось, что он подмигнул  и улыбнулся одними глазами. «Вернется! – поняла она. -  Вернется!» Не знала она только, что ждать ей придется долгих четыре года.

    Николай сдержал слово, вернулся с фронта летом 45-го. Вернулся с осколком в груди, а на войне оставил левую руку до локтя, будто отдал ее взамен осколку этому немецкому… Долго стояли муж и жена, обнявшись, на пороге их дома, потом Ульяна тихонько взглянула на родное лицо. Увидела горькую складку меж бровей, плотно сжатые губы, бурый шрам от скулы  к вороту гимнастерки.  «Вот, Уля, видишь, какой работник к тебе вернулся» - горестно проговорил Николай. Ульяна еще сильнее прижалась к мужу и прошептала: «Главное, что живой, Коленька…». И как тогда, летом 41-го, когда проводила его, услышала она тихий, но властный голос, наполнивший ее невиданной силой и невероятным счастьем. Она узнала его, встрепенулась, обрадовалась. «Коленька, - прошептала она, - счастье-то какое! Вернулся, живой, Коленька».  И замерла, прижавшись к нему, а подняв глаза, увидела, наконец, такую знакомую, родную улыбку.  А с портрета на них смотрели молодые, веселые люди, у которых когда-то так плохо получалось быть серьезными.
   
    И потекла мирная жизнь своим чередом. Трудно привыкал Николай к своему увечью, но виду не показывал, крепился, как мог. Старался, как раньше, все в доме делать сам, но проклятый осколок забирал силы, приходилось подолгу отдыхать, чтобы  отпустило то злое, что сжимало грудь мертвой хваткой.

    К столу в уголке избы, где всю войну дожидались его две дивные резные птицы, Николай и не подходил. Работы-то осталось немного, - чуть-чуть подточить да ошкурить, - и можно на входную дверь крепить, как задумывал он еще до войны. Ульяна видела, что муж старался даже не смотреть в ту сторону. «Птицы на двери к счастью в доме, - горько обронил как-то Николай, - да какое уж теперь счастье жене с мужем-калекой!» А Ульяна, украдкой подходя к столу, нежно поглаживала птиц и шептала тихонько: «Подождите немножко, придет ваш черед, обязательно придет. Я дождалась, и вы дождетесь».
 
    Видела Уля, как тоскует муж по своей мужской работе: по топору, который легко взлетал когда-то над свежими бревнами, и полешки, будто сами собой укладывались в ровную поленницу; по лопате, которая по весне радостно вскапывала теплую землю, а теперь замерла в уголке сарая, по молотку и рубанку.  Но больше всего скучал Николай по своей стамеске и дощечкам, мимо которых он теперь проходил, стиснув зубы… Ульяна ни о чем не спрашивала – ждала, знала, что нужно время. Однажды, встретив взгляд мужа, брошенный украдкой на стол со стружками и дощечками, она чуть было не сказала «хочешь, помогу?», но не решилась, и только смущенно отвела взгляд.

    Бабушка Ульяна встала, подложила дров в печку и опять принялась за вязание. В памяти вдруг возникло одно воспоминание, одно из тех счастливых событий далекой юности, которые светят маячком сквозь годы и тихонько согревают душу.  Давно это было, еще до войны. Вырезал как-то муж туесок – Ульяне за ягодами в лес ходить, – а она сидела тут же, смотрела зачарованно, как распускаются под его рукой диковинные цветы и замирают над ними большеглазые стрекозы. Заметив в окно проходящего мимо Митяя, Ульяна выглянула, помахала рукой приветливо: «Дядь Мить, заходи на огонек!» Старик зашел, потоптался в сенях, снял кепчонку и прошел в избу. Николай приветливо улыбнулся, а Митяй сел напротив и стал следить за его работой. Смотрел, не отрываясь, как уверенно и легко, будто живая, играет стамеска в его руках, как шуршит она по сосновой доске и завиваются вдоль борозды светлые локоны - стружки. Долго смотрел старик на работу Николая, и вдруг хлопнул себя по колену:
 --Вот оно! Вспомнил!
 --Что? – Николай поднял глаза, а Митяй показал на дощечку:
 -- Волна один в один так шипит. Отходит, а пену оставляет. И вот гляди, такие же кружева плетет и стамеска твоя.
 -- Вот это да! – удивился Николай. – Придумаешь же, дядь Мить! А ты когда море-то видел?
 -- Дак в Крымскую войну и видел, - ответил Митяй.  Николай смутно помнил даты из школьного курса истории, но сообразил, что дядя Митяй вроде  еще и не родился тогда.  Лукаво улыбнувшись, он взглянул на старика, но промолчал: к этим выдумкам Митяя все давно привыкли. Потом старик повернулся к хлопотавшей у плиты Ульяне и сказал: «Счастливая ты, дочка! В такой красоте живешь!» Ульяна улыбнулась – она и сама знала, что счастливая, – а Николай поднял глаза от стола  и сказал: «Да это всего лишь оправа, дядь Мить, а бриллиантик-то мой – вот он, у плиты хлопочет».

    Одна затаенная печаль приходила к Ульяне ночами, бередила душу и блестела иногда не прошеной слезой. Еще до войны мечтали они, что будет их дом полон детскими голосами, но время шло, а деток в доме не появлялось. Знала Ульяна, как мечтает Николай о сыне, а сама она тихонько загадывала дочурку, но ни сына, ни дочки в семье так и не появилось. Подружки давно деток в школу отправили, а Ульяна лишь вздыхала и горестно смотрела им вслед.

   В заботах и радостях проходили дни, месяцы, годы. Николай и Ульяна понемногу смирились со своей горькой правдой, что не быть уж им родителями.
 
    Однажды, привычно хлопоча по хозяйству, Ульяна увидела в окно сельскую письмоносицу тетю Аглаю: в неизменном белом платочке, с сумкой наперевес она не спеша шла по дорожке прямиком к их дому. Постарела Аглая, но работу свою не бросала, и была желанной гостьей в каждом доме: кому газету принесет, кому письмо долгожданное, с кем-то последние новости обсудит. Ульяна вышла на крыльцо, поздоровалась. Встречая Аглаю, Ульяна всякий раз вспоминала, как ждала писем от мужа в страшные дни войны. Как, завидев издалека ее белый платок, бросала она все и пряталась за печку, в самый тесный уголок. «Письмо от Коли она на крылечке оставит, - думала Ульяна, - а дурная весть меня здесь не найдет». Потом выглядывала вслед уходящей Аглае, и видела, что письма на крыльце нет. Душа цепенела, ледяной ужас сжимал сердце. Потом, решительно тряхнув головой, Уля отгоняла страшные мысли, зная, что опять будет ждать, ждать день и ночь, с замиранием сердца, с горячей надеждой… А иногда она слышала негромкое: «Ульяна, выходи» - и, не чуя под собой ног, выбегала на крыльцо. Письма от Коли она перечитывала столько раз, что помнила их  все наизусть.

    С тех пор, встречая Аглаю, Ульяна всякий раз облегченно вздыхала, радуясь, что миновало то страшное время навсегда. Теперь бояться было нечего, хотя и писем ждать вроде было неоткуда.

   Аглая вручила удивленной Ульяне конверт, на котором неровным старческим почерком было выведено название их села, ее имя и девичья фамилия. Обратный адрес –  город Курган. Что-то шевельнулось в душе, каким-то далеким эхом прозвучало это слово, но ничего больше Ульяна вспомнить не смогла.

    Писала неизвестная женщина, назвавшаяся соседкой Нины Алексеевой. Нина недавно скончалась, и в ее  коробке с письмами и документами нашли и письма с этим адресом. У Нины, писала женщина, остался внучок, мальчик 6-ти лет, его мать умерла, отец погиб где-то на севере, а теперь не стало и его бабушки – Нины. Дед мальчика – муж Нины – пропал без вести на войне. Вот она и решила написать - вдруг найдется родня мальчишки? И тут вспомнила Ульяна и Нину, и Курган: давным-давно, в далеком довоенном детстве, веселая белобрысая девчонка приезжала в их село  – погостить у знакомых отца. Они с Ниной подружились и не расставались все лето, а потом стали переписываться, делясь друг с дружкой своими девчоночьими тайнами и мечтами. И это название далекого города Кургана Уля аккуратно выводила на конвертах, мечтая когда-нибудь сесть в поезд и приехать неожиданно к Нине, чтобы услышать ее радостное: «Ух ты! Улька! Вот здорово!»  И взяться за руки, и взбежать на этот самый курган - должен же быть где-то курган, если город так называется! Как-то незаметно девочки стали очень нужны друг дружке,  жаль только, что Нина больше не приезжала на лето в их село. Они вместе взрослели, рассказывая в письмах о своих обычных делах, затаенных мечтах и планах. На свадьбу Ульяны Нина приехать не смогла, но высокого смуглого Колю – заводилу всех их детских игр – вспомнила и за подругу была очень рада. Потом началась война, письма приходить перестали, и больше Ульяна о Нине ничего не знала. А теперь вот внучок Нины, ее кровиночка, которого она, наверное, любила больше жизни, остался сиротой в далеком городе Кургане.

    Николай подошел и, увидев глаза жены, тревожно спросил: «Что, Уля? Что там?» Ульяна молча протянула ему письмо.. Пробежав его глазами, Николай взглянул на жену.
 
--Вот оно что, - забормотал  он, - сиротой малец остался. Что же это, как же теперь? Жалко мальчонку.  –  И еще тихо говорил что-то и про детский дом, и про родителей мальчика: « с ними-то что стряслось?»,  и про Нину, которой он не помнил, а вроде бы  должен был, - а сам, не отрываясь, смотрел на жену.  Долго стояли  они друг против друга, и, казалось, целая жизнь прошла перед ними. Николай вглядывался в глаза жены, пытаясь  увидеть в них тот заветный огонек, который он пронес в душе через всю войну, и который вспыхивал всякий раз в особые минуты их жизни - теплый лучик ее любящего, горячего сердечка. Наконец, увидел, узнал, и как будто крылья за спиной расправил. «Надо ехать, Уля», - только и сказал он.

   Так появился в их семье Николай-младший: тихий большеглазый мальчик, которого тоже звали Коля – бывают на свете такие вот неслучайные совпадения. С первого дня Николай и Ульяна стали звать его внучком:  для родителей-то уже староваты были оба. Мальчик был молчаливым и к обычным детским забавам вроде бы совсем равнодушным. Ульяна  всю свою нерастраченную материнскую любовь и нежность отдала малышу: подолгу сидела вечерами у его кроватки, тихонько пела ему душевные русские песни, поправляя пушистое одеяльце. Днем все старалась накормить повкуснее и приласкать, приголубить малыша, чтобы забыл он свое сиротство и стал обычным озорным и веселым мальчишкой, - таким же, как те пацаны, которые шумной ватагой зимой и летом носились по селу. Но  Николка даже и не просился на улицу.
 
   Однажды вошла Ульяна в дом и увидела, что внучок сидит у стола, покрытого деревянными стружками, и внимательно смотрит на резных птиц. Ульяна улыбнулась:
-- Красивые птички, правда? Это дедушка вырезал.
-- Красивые, - тихо ответил мальчик. -  А почему сейчас не вырезает?
-- Сейчас не может, - грустно сказала Ульяна.
-- Почему? – допытывался Николка.
Ульяна вздохнула:
--Это он делал, когда у него обе ручки были здоровы, а теперь одной ручки у него нет. Нечем ему дощечки держать.
Мальчик молча смотрел на птиц, потом осторожно потрогал стамеску:
--А это что?
--Это стамеска, вот ей дедушка и работал.
Николка провел ладошкой  по  крыльям птиц, по их круглым головкам и открытым клювикам.
 --Я могу дедушке подержать, - тихо сказал мальчик и поднял на Ульяну свои большие серые глаза, - можно? Я сильный!
   Ульяна вдруг обернулась и увидела стоявшего в дверях Николая. Она смущенно обняла мальчика, не зная, что сказать, и тут увидела блеснувшие в глазах мужа слезы. Через секунду Николай уже  овладел собой и бодро сказал: «Конечно, можно, Николка! Пора доделать их, в конце концов. Завари-ка нам, бабуль, чайку, мы садимся за работу».

   Через два дня дивные птицы красовались на входной двери.  Ульяна не могла наглядеться на них, но больше всего - на оживленное лицо мужа: она не видела его таким с далекой довоенной поры.
 
   «Ну что ж, внучок, птиц мы с тобой доделали - сказал как-то Николай, войдя в дом, - давай теперь тебе игрушки резать», - и увидел, как засветилось счастьем лицо мальчонки. И зашуршала опять стамеска по доске, и завились локоны-стружки, но теперь склонялись к столу уже двое – седой, с очками на носу, Николай-старший, и светловолосый, с веснушками – Николай-младший. Тихонько переговаривались, смеялись, шушукались.  А потом бежал мальчик с новой игрушкой сначала к Ульяне – знал, что она радостно удивится и похвалит, - а потом на улицу к ребятам – поиграть, порадоваться вместе и погордиться тайком. Достал Николай из сарая старые тиски и приладил их к столу – пусть теперь они держат дощечки, а у них с внуком есть дело поважнее. Заметил Николай искорку в глазах мальчонки, живой интерес к его делу, и задумал обучить его всему тому, что умел сам. Только бы успеть! Все чаще ночами сжимало грудь невидимое кольцо, и тогда будто каленым железом жгло что-то внутри. Николай знал, что это проклятый осколок и что нет от него спасенья. Иногда ночью он подолгу лежал без сна, слушая, как стучат ходики, и шумит за окном ветер. Потом понемногу отпускало, и утром, увидев обеспокоенный взгляд жены, Николай, так же, как в первые дни их счастливой семейной жизни, выглядывал в окно и бодро восклицал: «Уля! День-то какой!» Раньше Ульяна весело отзывалась нараспев:
- Како-о-ой?
- Хороший! - радостно отвечал Николай, лил ли за окном  дождь, падал ли снег или светило солнце. Теперь все чаще она молча, с тревогой смотрела на мужа, и Николай, не дожидаясь ответа от жены, бодро отвечал сам себе: «Хороший!» и радостно улыбался, глядя на жену.  Не должна была она знать, чего стоила ему эта беззаботная улыбка!..
 
   Осенний дождь все шумел и шумел  в старых липах, ветер пригоршнями бросал в окна тяжелые капли воды. В печке потрескивали поленья, на комоде стучали ходики. Ненастный вечер сменялся промозглой осенней ночью. «Осень-то как завернула, - подумала Ульяна, - бабьего лета и не было, а вот уж и дожди пошли, и ветер какой – того и гляди, старую липу сломает! Жалко ее, сколько лет она у ворот стоит»! И вспомнила бабушка, что скамейку под этой липой еще муж  смастерил, когда молодой был. На ее спинке две резные белочки и целая гора орехов – внучок, когда маленький  был, все их пересчитывал. Муж всегда любил эту скамейку: и вечерком, после работы, обязательно присядет на минутку, и потом, когда уже болеть стал, подолгу сидел на ней, отдыхал. Все, бывало, зовет ее: «Уля, отдохни, посиди немного», а она в ответ: «Да я не устала!», и все по хозяйству хлопочет, - хотела, чтобы и дома было уютно, и в огороде порядок - так, как любил Николай, и как повелось у них с первых дней. И опять, как в юности, следил за ней Николай глазами, и под этим взглядом она вся приосанивалась, поправляла платочек и улыбалась, торопясь дальше по делам. Подойти бы и сесть рядышком, как тогда, на берегу под звездами, и просто помолчать вместе или поговорить тихонько о том - о сем. Знать бы раньше, что оставалось ему тогда совсем немного!..
 
   Ушел Николай в мир иной просто, как будто за порог вышел: прилег отдохнуть, да и не проснулся. Врач сказал – сердце. Теперь предстояло Ульяне самое трудное за всю ее жизнь: учиться жить без ее Николая. Только постигнуть эту горькую науку она так и не смогла…

    В минуты беспросветной тоски  от непоправимой своей утраты подходила Ульяна к портрету и долго-долго вглядывалась в лицо мужа. Постепенно ей начинало казаться, что он видит и слышит ее, что он здесь, рядом с ней. Становилось немного легче –  будто свиделась она с Николаем, будто вышел он на минутку и скоро вернется. Ульяна и сама не заметила, как стала тихонько  разговаривать с мужем, рассказывать ему, что случилось за день. «Внучок-то  без троек год закончил, - говорила Ульяна, - толковый он, учительница хвалит. А брюки, которые ему к школе купила, уже коротки стали.  Да не беда, придумаю что-нибудь, пусть растет парень! А дрова Семеныч через неделю привезет, он в город уехал». И  еще долго рассказывала об их с внуком немудреном житье-бытье, и вздыхала, и сидела тихонько, не сводя глаз с лица мужа, не замечая, как гасли закатные лучи солнца на стене и вплывали в окно синие сумерки.

   Николка вырос как-то незаметно, окончил школу, стал собираться в город – учиться дальше. Мечтал стать инженером – не прошли даром рассказы деда долгими вечерами о его военных годах, как наводили они переправы через реки, чтобы могли пройти по ним танки да машины. Слушал Николка деда и мечтал, как сам когда-нибудь будет строить мосты через широкие сибирские реки, и как побегут по ним, грохоча колесами, быстроходные поезда. Сбылась мечта мальчонки: выучился он на инженера, стал проектировать мосты через сибирские реки. Квартиру в городе получил, стал подумывать и о женитьбе.

   Разложила Ульяна вязание, прикинула, успеет ли к празднику? Успокоилась: успеет. Кот Мотылек стал тереться об ноги, мурлыча и поднимая голову.  «Что, кушать хочешь? – Ульяна протянула руку, кот замурлыкал и подлез головой под ладонь. – Да и Ржанку кормить пора. Ну, хорошо, пойдем», - она тяжело поднялась  с кресла и пошла в кухню. Приготовила еду, вынесла на крыльцо миски, кликнула собаку. Потом вернулась в дом.

   Ульяна уже совсем было собралась ложиться спать, но чувствовала – не уснет сегодня. Все чаще изменяла ей привычная решимость, и подступало что-то незнакомое, неласковое, холодное. Старость? Неужели это она? – Ульяна почувствовала холодок в душе и навернувшиеся на глаза слезы. Такие нелегкие мысли и раньше приходили ей в голову, но она всегда отгоняла их, благо дел по дому всегда было полно и раздумывать времени не оставалось. Но сегодня она особенно остро почувствовала  неизбежно надвигающееся одиночество. Все труднее становилось жить одной, а дом, в котором прошла вся их с Николаем такая счастливая жизнь и который они так  любили, все больше требовал заботы, а сил становилось с каждым годом все меньше и меньше. «Скоро зима, опять снег да мороз, - думала Ульяна, - а какие сугробы наметает зимой – с человеческий рост! Снег чистить уже трудно, а как не чистить? Из дому не выйдешь. А утром, пока печку не растопишь – душу не согреть. Ночи темные, долгие, и мысли все невеселые, а куда от них деться? Бывает, проснешься среди ночи и все думаешь, думаешь: как там Николка, все ли хорошо у него? Как он быстро вырос - жалко, Николай не видит, каким молодцом стал их малышок! А соседка, Макаровна, в город к сестре уехала, теперь и словом обмолвиться не с кем. И ноги что-то болеть стали  -  может, погода меняется?»

   Тихо было в доме. На комоде стучали ходики, в печи потрескивали поленья. За окном опускался сырой осенний вечер.
 
   Вдруг собака рванулась в сени и начала прыгать у двери. «Что ты, Ржанка? – удивилась Ульяна,  но уже и сама услышала отчетливый стук в дверь. Подошла, открыла засов, потянула на себя дверь. В темном проеме – веселое лицо внука:
-- Не ждала, бабуль?
 -- Николка!  – охнула  Ульяна, засуетилась - да что ж в такой дождь, откуда ж ты? – а у самой от счастья все внутри дрожит, - ну, иди скорей к печке, грейся…ты ж голодный поди, я сейчас приготовлю…
  Внук стоит, улыбается виновато:
--Да я ненадолго, бабуль. По работе в соседний район с ребятами ездили. Вот тут  привез немного – он поставил на стол большую сумку, - да не знал, чего нужно, взял на свой вкус. Ну, как ты тут?
 --Хорошо, Николенька, - как всегда, бодро ответила Ульяна, - не волнуйся. Ты-то как?
--Да хорошо все, - ответил внучок, - я, бабуль, на минутку – ребята в машине сидят, устали. Я их звал, но они стесняются, да и домой пора -  ехать-то еще далеко. А я к тебе с предложением: давай-ка мы с тобой ко мне перебираться, а? – Увидев удивленный взгляд бабушки, Николай продолжал: - Ну что ты все одна да одна? Зима скоро, опять дрова таскать да печку топить! Зиму поживешь, а весной, если захочешь, вернешься. И зверушек твоих заберем, всем места хватит. Ну, как тебе идея? – и, заметив ее растерянный взгляд, сказал: «Ну ладно, ты подумай не спеша, я загляну  через недельку – мы опять в район поедем. Ну, все, бабуль, побежал я!»

    Внучок торопливо обнял бабушку, потом сбежал по ступенькам, открыл дверцу машины и помахал рукой: «Иди в дом, бабуль, холодно. Я скоро приеду, а ты подумай пока, ладно?» Хлопнула дверца, взревел мотор, прошуршали колеса по гравию. Потом все стихло. Ульяна  смотрела  вслед удаляющимся  красным огонькам, пока они совсем не исчезли в темноте осенней ночи.

   Вздохнув, Ульяна вернулась в дом. «Мальчик мой ненаглядный, - думала она, вспоминая такое родное лицо внука, - помнит, значит, обо мне, думает. А что мне еще надо? Лишь бы здоровья Бог дал, а с хозяйством я и сама как-нибудь справлюсь».  Но мысли о близкой зиме, о морозах и метелях, о долгих одиноких вечерах тихонько пробирались и предательски теснились в ее голове, и все стоял перед глазами Николка: «Ты подумай пока, ладно?..»

   От этих мыслей у бабушки даже ноги подкосились: присела она на край кровати, не знает, что и думать. Растерянно оглядела избу. Взгляд привычно остановился на их с мужем портрете.  «Ну вот, Николай Михалыч, – она всегда называла мужа по имени-отчеству в особо важные минуты их жизни, – внучок к себе зовет. Одной мне уже трудновато, это верно, да как дом-то наш оставить? Зимой заметет его снегом, застудит, а согреть некому. Я в городе, в тепле буду жить, а он - замерзать тут в снегу. А ведь как он нас согревал, помнишь?  Метели да вьюги на дворе, а мы печку затопим - и нам все нипочем! И в каждой дощечке здесь – свет тех вечеров, а каждый резной листочек помнит тепло твоих рук. Игрушки, что вы с Николкой вырезали – вот они, я собрала их и сохранила - в них осталось  Николкино детство. Ведь дом стоит, пока в нем люди живут. И  укрывает он, и согревает, пока есть, кого согревать. И одиночества дома боятся так же, как люди…»

    В безмолвном разговоре с давно ушедшим в мир иной мужем Ульяна старалась понять, что сказал бы Николай, будь он рядом. Так было всегда. Вот и сейчас, взглянув на мужа с тревогой, увидела его строгий взгляд и будто услышала  голос: «Не раздумывай, Уля, перебирайся к внуку. Одной тебе тяжело, я же вижу».  Бабушка даже руками всплеснула: «А дом-то наш, Николай Михалыч! – воскликнула она в сердцах, - дом-то как оставить? Кто за ним смотреть будет?»

   Кончился скучный осенний дождь, догорели в печи дрова. Только ветер все шуршал листьями на крыльце да качал мокрые ветки за окном. Растерянно молчала  Ульяна, молчал и муж, а потом улыбнулся одними глазами: «Поезжай, Уля, в город. За домом я присмотрю, а весной ты вернешься».