Какое к черту название

— Что ты чувствуешь?
— Страх, — честно созналась я, но голос звучал как-то странно, я не узнавала себя, будто кто-то отвечает за меня и говорит не то, что нужно.

Но завязанные глаза, руки впереди на запястьях и ноги… похоже — к ножкам жесткого стула. Я была в опасности и неизвестности — я это понимала. Еще я понимала безвыходность, но еще не до конца верила, что ничего хорошего сейчас не произойдет.
— О чем ты думаешь? — продолжал все тот же монотонно-холодный голос. Он сидел напротив — я это чувствовала, не очень близко, примерно в полуметре от моего лица.
— О тебе, — сказала я, немного подумав.
— Тебе интересно: кто я, и что мне надо?
— Нет, с чего бы это, — вдруг съязвила я, — связанной, черт знает где… мне просто нравится думать о ком-то, кто сидит рядом и задает… (я чуть не сказала: «глупые»)
— Глупые вопросы, — закончил он за меня, встал и чуть отошел.
Ожидание и молчание затянулись, или мне просто казалось, что минуты растягивались в целые часы. Не заметила, как ко мне подступила эта предательская дрожь. По всему телу бегали мурашки, будто судорога страха овладевала мною постепенно и бесповоротно.
Он снова подошел, по звуку я поняла, что присел рядышком на такой же стул.
— Знаешь, зачем ты здесь?
— Думаю, ты садист, и тебе нравится мучить людей, — не знаю, зачем я это говорила, возможно я играла с огнем, но от меня требовали четких ответов, и я отвечала машинально, стараясь не выдавать дрожи хотя бы в голосе.
— Ты боишься?
— Должна? — вымучила я из себя улыбку. Пока же ничего не делают…
— Должна, — подтвердил он и снова замолчал.
— Сначала нужно подавить психически? — вдруг выдал мой непослушный язык. Но я решила играть до конца, раз уж разрешили говорить. Мне не ответили. Слышно было, только как слегка скрипнул стул напротив, как-будто на нем поудобнее усаживались.
— Истерика? Должна быть истерика? — не унималась я, понимая, что почти уже близка к ней.
— Я смотрю, ты разговорилась. Тебе весело?
Странно, но в его голосе не слышалось агрессии. Я подумала, что, может быть, он играет. Или что-то проверяет. Но что? Неизвестность толкала на новые подвиги.
— Как знать… Может ты веселый человек, — сказала я, почти смеясь, — и ждешь от меня именно шуток. Но… я как-то не в форме сегодня…
— Почему — очень даже в форме! — резко перебил меня он, — продолжай.
— Ты странный садист… Заставлять веселиться, балансируя между срывом и яростью… Что тебе это даст?
Задавая ему вопросы, я вдруг вспомнила слова одного психолога о том, что маньяка нужно попробовать разговорить… Вот, что было дальше в этом совете, я не помнила, а зря — сейчас бы пригодилось…
— Интересно, — послышался голос.
— Интересно наблюдать за моим страхом и желанием во что бы то ни стало выпутаться?
— И это тоже.
Я замолчала, не нашла, что ответить. Вспомнила одну инсталляцию немецкого художника — кадры через проектор на стене с девушкой, пытающейся распутать руки у себя за спиной. Минут десять этой тягомотины под заунывную немецкую песенку и под конец почти катарсис в виде развязанных пут… Нет, чувствую, здесь дело похлеще.
— Что замолчала? Уже не весело?
— Я теперь тоже наблюдаю, — сказала я наобум, понимая, что терять все равно уже нечего.
— В смысле? — почувствовала я удивление в его голосе.
— Ну… — надо было срочно что-то придумать, и я придумала, что ответить, — мне тоже интересно, как ты реагируешь на… на мое веселье.
Он засмеялся.
— Вот. Тебе тоже теперь весело.
Я не знаю, что было дальше, спас ли меня мой язык или его интерес к моему страху. Было ли это все злой глупой шуткой, или все-таки произошло потом самое страшное, что можно придумать… Не знаю, да и откуда мне знать, я же так и не придумала окончание всей этой бредятины)))