Я никуда не ухожу. Ч. 1

«Я никуда не ухожу».Ч1. Антология быдлячества.


Как очутилась на остановке, не поняла.

Ди вздрогнула. Костяшки вцепившихся в воланы блузки рук мертвенно бледнели в маковых разливах струящегося шелка.  Большими пальцами с силой, до синяков, уперлись в грудную клетку пытаясь удержать скользкой рыбой бьющееся между ребер сердце.

–Смотри, куда идешь! – визгливо выхрюкнул малиновый рот, украшавший потное лицо толстой мадам.

Ди невидяще уставилась на гневливо колыхающиеся щеки дамы, буркнула: «Сама смотри». Машинально перевела взгляд на глаза, спрятавшиеся в складках век, словно наполовину украденная поваром начинка в сдобном пирожке. Пирожок получился сюрреальным: небрежный шов-гребешок посередине желтушной отечности буйно частоколился угольными ресницами. Но окончательно пришла в себя от вида нервической пляски мощных золотых серег с красными каменьями - памятника ювелирного искусства ушедшей в небытие советской эпохи. Дама булькала злобой и шипела гневом.  Ди не без удовольствия плюнула словами в лицо толстухи: «Жрать меньше надо, людям обходить будет легче!». 

Оставив противницу ловить сердце в пышногрудых недрах измученного жарой тела, поторопилась к криво притулившемуся возле остановки автобусу. Водитель Дину дождался, закрыв перед носом дверь. Отъехал вперед, выравнивая машину аккурат параллельно тротуару, остановился, в приглашении войти распахнул двери…

–Ну ты и козел!

Если и расслышал, водитель остался невозмутим. Зато мадам, облапив потными ладоням пышную грудь и убедившись в наличии и исправности всех важных частей организма, выпучила глазки-начинку цвета бутылочной зелени, со свистом втянула пару литров обогащенного выхлопными газами воздуха и ожидаемо мощно извергала из себя эксклюзивные знания образного русского языка.

В душе что-то угрожающе ворочалось, подвывало и шипело. Но сдержавшись и на почтительном расстоянии обойдя приобретающую помидорное лицо даму, Дина направилась в противоположную сторону.

Подперев ограду миниатюрного парка, вплотную примыкающего к остановке маршрутных такси, начала успокаиваться. Усмехнулась мыслям - даже неприятные ситуации могут хоть ненадолго, но отвлечь от проблем.  А времени смаковать проблемы хоть отбавляй. Нынче она, Дина, безработная, по собственной воле безработная. И тут же волна страха, отскочив от груди, обрушилась, обездвижив ноги. Женщина вдавилась плечом в ограду, боясь упасть. Оглянулась в поисках скамейки - ни одной. Организм отреагировал мгновенно - по щекам к подбородку побежал тоненький ручеек, волосы стали мокрые у корней. Очень медленно, стараясь не делать лишних и резких движений, промокнула щеки. Откинула с шеи волосы, закрепив заколкой на затылке. Алая блузка неопрятным темным пятном прилипла к спине. В такие моменты брезгливо чувствовала свою некрасивость. Сейчас, в час пик, маршрутки шли нескончаемым потоком, Дина пропускала все. Не могла она повернуться к незнакомым людям мокрой спиной, никак не могла, да и пот с лица вытирала непрерывно. Надо прийти себя, успокоиться. И гнать-гнать эти изматывающие мысли. Придет домой и будет думать обо всем происшедшем сегодня, благо времени до неминуемой голодной смерти, если оперативно не найдет работу, много… При мысли о голодной смерти сердце булькнуло и ухнуло к ватным ногам. «Надо отвлечься. Срочно».

Переключила внимание на двух девочек - старшеклассниц, отирающих ограду рядом.

–  Я ее нашла в инете. Славка посоветовал. Скачала. Зашибись, какая клеевая. Хочешь, тебе сброшу? Почитаешь.

Худенькая блондинка, напоследок покатав розовыми пухлыми губками белый комочек, прилепила жевательную резинку к ограде на уровне груди.

–А про что? – спросила  вторая девушка, продолжая мерно двигать челюстью, задумчиво рассматривала на ограде слюнявое украшение.
–Про жизнь. Так и называется –«Антология быдлячества».
–А что такое антология?
–Света, ты зануда. Я до антологии еще не дочитала. Прочитаю, расскажу. Там такие рассказики маленькие. Прикольные. Истории из жизни. Очень смешные.

Блузка высохла. Мысль о работе, откружив  жирным голубем в голове, замерла, изредка угукая что-то невразумительное и отдавая болью в затылок. Дина немного успокоилась, вымученно усмехнулась, вслушавшись в разговор: «Кто бы мог подумать, читают и веселятся. Вот тебе и молодежь, вечно жующая… Достоевского они не читают-скучно, а о быдлячестве с интересом, значит. Чудны пути твои…А при чем тут Федор Михайлович?».

Подошла маршрутка. Очень захотелось домой и...холодной водки с красной икрой.


                ***

Икры было много, водки мало.

–У тебя нормальная еда имеется?

– Водки больше нет. Надо идти в магазин, – ответила Ди, задумчиво перемешивающая оранжевое содержимое поллитровой банки. Ложка с завершающим нищенским звуком скребнула по стенкам, натужно перевернув глухо чавкнувшее содержимое.

– Ди, водки и икры нам хватит. Я о нормальной еде, – сказала Катя, отобрала ложку у подруги и отодвинула банку с икрой на середину стола.

–Супа нет. И… ничего нет, только икра. Так получилось.

– А если подумать? Яичница с луком и помидорами вполне устроит. И умылась бы ты.

 Катя грустно улыбнулась, рассматривая черные потеки туши на бледном лице подруги. Лицо было того неприятного мертвенного оттенка, который даже и здоровому человеку с богатырским румянцем придают послезакатные сумерки. Лицо Ди напоминало роспись палисадника у Катиного подъезда в дни зимнего снежного счастья, случающегося в их южных краях крайне редко и вовсе не каждый год.  Цепочка кошачьих следов на содранном до черной плоти белоснежном напылении рисовала мудреные письмена с многоточием в конце повествования. Несмотря на свою кажущуюся очевидность смысл письма каждый раз ускользал от Катерины. Лапотворные росписи котов-охальников недолго будоражили воображение, снежное покрывало быстро оседало и истончалось и, умирая слезливо, подпитывало изголодавшуюся по страстям землю. 

Пока Ди умывалась, Катя колдовала над яичницей, пытаясь понять, что же ее так растревожило в сумбурном рассказе подруге. Обеспокоило многое, в первую очередь эмоциональное состояние Ди, опрометчивое, как про себя определила Катерина, увольнение, предстоящие трудности в поиске работы, более чем скромное финансовое положение и отсутствие семьи и родственников, способных поддержать в этот непростой период. Но царапнуло предчувствием  беды что-то иное, непонятое и оттого еще более опасное.

–Я хочу отомстить. Поможешь? –  тихо спросила Дина. Подошла по-кошачьи бесшумно. На бледном лице краснели раздраженные тушью и слезами глаза.  Черное естество напиталось эмоциями и жаждало крови.

«Вот оно как… Надо было ожидать такого поворота событий, учитывая ее эмоциональное состояние и категорично-непримиримую оценку происходящего».

–Что именно ты хочешь сделать? Какая помощь тебе нужна?

Руки захолодели.

– Оставить это без ответного удара равнозначно признания права со мной так поступать. Я не разрешаю. Хочу забрать то, что его фирма получила благодаря мне. Он молодой, начнет все сначала, самостоятельно. Справится.

–Разрешай, не разрешай, а все уже произошло, а своим увольнением ты лишила себя возможности переломить ситуацию. Увольнение - точка. А можно было поставить многоточие, выиграть время, прийти в себя, собраться с силами и попытаться изменить…, –Катерина старалась говорить спокойно, размеренно, даже и монотонно, избегая эмоционально резкости. Так часто разговаривают с больным человеком или капризным ребенком, дабы не напугать и не спровоцировать раздражения. 

–Катя? Кого изменить? Их? Ситуацию? Себя? Бесконечен наш с тобой спор на грани словоблудия. Не обижайся. Изменить никого мы не в силах, и это единственное в чем единодушны, соответственно степень вариабельности самой ситуации уменьшается вдвое, а задача вдвое усложняется. Остаётся наименее энергозатратный вариант - изменение моего отношения к происходящему, но тут встает вопрос о личной свободе, а вернее ее отсутствии. И не надо мне говорить, что единственный эффективный путь, лежащий через изменение моего восприятия происходящего, и есть та самая дарованная Богом бесценная свобода выбора.

Яичница была съедена, водка выпита. Никого больше не прельщавшая икра масляно перемигивалась с витражным, выполненным в форме бабочки-махаона бра. Подруги уютно расположились по краям дивана, вытянув ноги и откинувшись на большие диванные подушки. Катерину разморило. И только будоражащий коктейль из колкого раздражения, до непроизвольных судорог в ногах, и липкой жалостливости к подруги кое-как держали в тонусе.

 –Ди, спорить не будем, хорошо? Твое увольнение не считаю правильным. Можно же было попытаться уволиться по соглашению сторон, получить компенсацию? Или ты настолько ненавидишь их, что мысль взять у них что-либо вызывает отвращение. Есть смысл обсуждать это? Если ты только не воспользуешься своим правом забрать заявление, – Катя искоса глянула на подругу, вздохнула. – Все понятно. Ты можешь только забрать то, что считаешь своим…Да? Ты какую помощь ждешь от меня? 

– Какие отношения у тебя с головным офисом? – Ди напряглась. Тронь и порежешься о мертвенно серые скулы. Голос хрипел ненавистью. – Я хочу, чтобы следующий кредит им зарубили. Через два месяца закончится действующий, Рустэм обратится в банк за новым. Вот и пусть начнет с начала… в другом банке.

–Тебе станет легче? Уверена? –  Резко пахнуло бедой. Катерину замутило от сладкого запаха свежей крови. – Доигралась? Да оставь в покое ты ножницы! Где у тебя бинт? Перекись есть?

Обработав и перемотав руку Ди, подруга вновь погрузилась в уютное лоно дивана.

Можно было до бесконечности говорить и говорить, мусолить ситуацию со всех сторон. Как корова жвачку пережевывать все события, путаясь в причинах и следствиях, теряя свою логику, не находить ее у других. А о какой логике может идти речь в человеческих отношениях? Екатерина давно поняла, в человеческих отношениях можно встретить все что угодно: мощные пласты тяжелых эмоций, взрывоопасные смеси боли и обиды, вязкие топи самолюбия и амбиций, россыпи нежности, самородки преданности, вкрапления веры,  золотоносные жилы любви, все кроме  логики и здравого смысла, крайне редких и неустойчивых элементов человеческого социума. Логика и здравый смысл - явления исключительно индивидуальные, в хаосе социума, катализируемые человеческими страстями, распадаются до ущербного сарказм и примитивного нигилизм. И причины человеческого вечно шаткого, но все же общежития, искать следует вовне этого общежития. До сих пор не изничтожившую себя человеческую расу иначе как чудом объяснить не получается. 

Бесконечные «почему» без ответа, черными знаками вопроса заполнили сумеречную комнату, слившись единой петлей, хлестко сдавили горло. Запершило, защипало, засаднило. Хотелось откашляться и сплюнуть. Катя не различала слова, пропускала через себя льющийся из Ди мощный поток эмоций, отмалчивалась. А что можно было сказать? Какими словами оправдать предательство, какими словами смягчить боль? Да и надо ли все это? Пусть выговориться. Сегодня еще не самый страшный день. Сегодня у Ди есть слушатель, она – Катя. Сегодня Ди подпитывается мощной энергией обиды, а завтра ее поглотит тишина в самые страшные по своей опустошенности утренние часы, когда нет сил и желания вставать, что-то делать, куда-то идти. Будет лежать без мысли с монотонно воющим от тоски сердцем, с душой, омертвевшей от ужаса случившейся накануне безысходности.

Катя так и не смогла ответить себе , нужно ли было попытаться остановить Ди, и что было на тот момент предательством, помощь в отмщении или отказ от оного.  Тогда, окончательно завязнув в тягучем потоке слов, Катерина все же решилась на вопрос: «Ты не пожалеешь? Он тебе ведь родным стал…Ты молилась за него, переживала, ждала звонков, вспомни, как бужениной  и оливье его кормила, чачу настоящую в Грузии для него искала…А розы алые…помнишь…». А потом плакала с Ди, силой разжимала ее руки, снова и снова меняла бинты, пытаясь остановить не смиряющуюся, беспокойную кровь.

                ***

Зима выдалась теплее обычного, но один снежный день все же случился, хотя снежным его можно было назвать только в безудержной фантазии и от истого ожидания морозов. Накануне на припозднившуюся зиму зло огрызнулся ледяной дождь. Шел целый день, мелкий, изматывающе настырный. Окропил одинокие пожухлые листья на деревьях, сбрызнул грустящие безжизненной зеленью редкие островки жухлой травы и чахлые цветы - унылые мемориалы почившей осени, добавил чернильной краски асфальту, потер мокрой ладонью пыльную плитку тротуаров. Ночью, как водится, температура понизилась, попытавшийся вернуться утренний дождик горестно всплакнул украдкой редкими снежинками, увидев ледяное великолепие своих вчерашних трудов.

Вялая зимняя жизнь замерла в ледяном склепе насыщенными красками красивой искусственности. Переливались на холодном солнце хрустальные веточки с идеальными малахитовыми листьями. Ни темных пятнышек от пережитых летних страстей, ни надорванности телесной от вероломства многочисленных букашек и хулиганистого ветра, все как один произведения искусства - гладкие, ровные, звонкие…мертвые. Нахлобучив снежную кепку, матово краснел озябший шиповник, раскачиваясь на серебряной ветке над сбившейся в комья землей палисадника. Оранжевым солнышком замер ноготок в прозрачном саркофаге, царственно расположившемся посреди бликующих желто-голубых огоньков оледеневшего зеленого макраме.

Катерина с Диной шли медленно и осторожно, шаркающим шагом. Ажурная снеговая накидка скользила по льду и липла на подошвы, оголяя мертвенный панцирь на тротуаре.

–Ди, давай свернем на клумбу, там идти легче, вот же угораздило нас погулять выйти в такой гололед. Хотя, красота-то какая кругом!– сказала худенькая Катя, крепко держась за подругу. – Да уж, давно мы не виделись, похудела ты сильно, вот и надейся теперь на тебя, не удержишь ведь, если я падать надумаю. Ты как себя чувствуешь, здорова? Мы с тобой два доходяги, нам падать нельзя, рассыплемся, пошли-ка в кафе посидим, пока не шлепнулись на катке.

И хотя женщины по телефону общались часто, виделись редко, погруженные каждая в свою круговерть событий, живого общения  хотелось: услышать голос друг друга, увидеть улыбку глаз, знакомые жесты. К примеру, Катя всегда непроизвольно поправляла ворот на кофточке, Ди часто в рассеянности терла висок. Когда Дина улыбалась, щеки подпрыгивали к глазам, и лицо менялось, сбрасывало неподвижную холодность, оживало и мило смягчалось - смеялось все: и пухлые губы, и удивленные брови, озорные глаза, подпертые щеками в ямочку. Катя очень любила эти смешливые ямочки и глазки-лучики, раньше даже порой специально смешила Ди, любуясь преображением подруги. За все, что в ней так любила Катя, Диана себя очень не любила, раздражали  и хомячьи щеки, и глазки в щелочку, и простецкий вид.  Зато ей нравились нежные черты подруги, утонченные приглушенные линии, наивная чувственность, ожившая в случайном метемпсихозе самой знаменитой натурщицы Яна Вермеера. И удивлялась, почему подруга не любила свою внешность, признавая себя не фотогеничной женщиной «на любителя».

Спросить хотелось о многом, полтора года прошло после увольнения Дианы с предприятия Рустэма, а тема до недавних пор еще оставалась под негласным запретом. Незадолго до Нового года Диана нашла долгожданную работу, за пару месяцев пустила корни и закрепилась, освоила тонкости новой специальности и успокаивалась, обретая уверенность в завтрашнем дне. Катя молчала и слушала, не перебивая, понимала, вряд ли сможет удержаться, рано или поздно, но задаст вопрос, не отпускающий ее все это время.

–Когда особо нечего есть, без диет и болезней худеешь очень легко и быстро. Зато теперь стройная, молодая и красивая, да и желудок перестал болеть, вот что значит правильное питание - каши, тушеные овощи, а в качестве изыска - отарная нежирная рыба из глубокой молодости. Я ее в детстве кошкам покупала. Хек и минтай помнишь? – с улыбкой спросила Ди.
Подруги уютно расположились на диванчике в маленьком кафе. В кафе было тепло, но женщины не могли согреться. Горели щеки и пальцы, знобило. Ди куталась в меланжевый красных оттенков объемный шарф, Катерина грела руки на белом фарфоровом чайнике с мятным зеленым чаем.

– Катя, не обижайся и пойми, я оценила ваше с Натальей желание помочь, я вам благодарна, но принять не смогла бы,  совесть не позволила, не год  же сидеть на шее при вашем более чем скромном финансовом положении. Зато я теперь не боюсь любой работы, в доме нет ни одной лишней и не нужной вещи – продала, научилась вполне достойно жить при минимуме потребностей и эффективно управляться с тремя копейками. Шучу. Не хмурься, все уже хорошо,–продолжила  свои  мысли Ди.

Помолчала, вглядываясь в чашку, неуверенно добавила, словно сомневаясь, имеет ли право на вопрос: «Я давно хотела спросить…Ему выдали в тот раз кредит?»

–Тогда - нет. Но, спустя полгода, а насколько я в курсе, а он пытался  прокредитоваться и в других банках, ну да ты знаешь, кто же без залога такие деньжищи предоставит, выкрутив руки и отжав соответствующую мзду, все же открыли новую кредитную линию. Теперь, похоже, башляет парень. Не пытался связаться с тобой? – спросила Катя, неудержавшись.

– Пытался через недельку после моего ухода, я не ответила. И ничего про него все это время не знала. Кать, он всегда гордился, дурак, мол, взяток банкам не даю. Это я должна была гордиться, что не беру взяток, а поди же ты, какой принципиальный парень, всем взятки распихивал налево и направо: и ОБЭПУ, и налоговой, и крутому менеджеру крутого экспортера за заключение выгодного контракта, а банкам гордый купец взяток не давал… Что ж сейчас поменялось? Кстати, иной раз думаю, а не квиты ли мы с ним неоднократно, не после его ли характеристик у меня такие сложности с трудоустройством были?

–Ой, не знаю, не знаю. Думаю, если догадывался о причинах своих проблем с кредитом, мог и ответный удар нанести. Так можно до бесконечности уничтожать друг друга. Ди, я тебя все же спрошу, ты не пожалела…обо всем не пожалела? – задала вопрос и занервничала, и времени прошло немало, да и изменить ничего невозможно, а почему нервничала, Катя толком сама себе объяснить не могла. Но то, что присутствовало в ней тягучее недовольство от свершившегося, невесть отчего живучая мысль о сделанной ошибке, неясная в деталях и подробностях, мутная и расплывчатая,  воспринимаемая тягостно и беспокойно, осознавалось Катериной четко и однозначно.

Ди молчала, куталась в шарф, рассматривала дно чашки, а когда Катя отчаялась получить ответ на  беспокоивший ее вопрос, уперлась взглядом в переносицу и сказала буднично спокойно: «На этот вопрос не отвечу, сама толком не знаю. В один раз так для себя решу, в другой иначе. Но вот что скажу, случись еще раз аналогичная ситуация, я поступила бы также. Но счастливой и удовлетворенной не стала. Думаю, при любом раскладе не стала бы. Есть события, в корне меняющие твою жизнь, кои нельзя избежать и предотвратить. Рок, карма, судьба, ты как хочешь их назови, но каким бы путем бы не пошел, мимо не пройдешь и свою порцию горечи, боли и страданий примешь сполна.   Ты, Катя, себя не кори… Спасибо, помогла мне, мне тогда важно это было. А изменить ситуацию все равно не изменила бы, не твоя это карма, а нам с Рустэмом уже другими людьми в следующих жизнях исправлять нынешнюю нелюбовь придется, я так думаю…

Лихо остановившаяся у обочины маршрутка, памятно чвакнула на куртки и красный шарф черной жижей. Женщины отряхивались молча, стараясь не встречаться взглядами. Ди наспех попрощалась с подругой и, торопясь, запрыгнула в следующее такси. И сразу же поняла – ошиблась номером.  Водитель маршрутки проигнорировал просьбу сразу же высадить пассажира, тронул машину с места, забавляясь нарастающей женской паникой. Маршрутное такси, утробно урча над снежно-грязевым селем, лениво ползло с распахнутым чревом вдоль остановки.

Дома, приводя единственную теплую куртку в порядок, Дина никак не могла отделаться от едко-кислого послевкусия, оставшегося после общения с водителем маршрутки. Память услужливо подсовывала другие унизительные, смердящие пошлостью и низкопробным животным хамством истории. «Антология быдлячества», – неожиданно откликнулась память, запустив лавину с трудом сдерживаемых воспоминаний.

Радужными пузырями всплывали события, ярко переливались, липли к глазам навязчивой мыльностью,  лопались с пошлым звуком, затирая бархатный речитатив: «Вы навсегда будете значимым человеком в моей жизни, вы одна из трех людей, с чьей помощью мне удалось организовать и раскрутить бизнес… Запомните, я всегда у вас есть…я у вас есть…я…всегда…есть…». 

Вспомнилась история их отношений.

Прозрачное нейтральное знакомство; бежевая радость от выданного кредита; желтое воспоминание–первая бутылка шампанского и неприлично дорогие конфеты; коричневое – о принятой помощи в самые тяжелые моменты болезни родного человека; черное безпросветье потери;  робкое абрикосовое ощущение своей человеческой нужности; персиковое воспоминание о его заботе; пурпурные тревога за бизнес; редкие минуты бурого неверия в искренность и реальность происходящего; вновь янтарная вера и малиновое всепринятие.

Алый пузырь предательства всплыл неожиданно, мощно резко, заполнил все пространство комнаты и лопнул пенной кровью на губах. Переливчатый, наполненный нежностью и заботой баритон умолк, уступив пространство жужжанию мухи с фасетными красными глазами и шипению масла на раскаленной сковородке.

Имела ли она право требовать, считать обязанным, бесспорно претендовать на порядочность и преданность даже и близкого человека?  А считал ли он ее близким человеком? Даже родня по крови не гарантия любви и порядочности. А что есть порядочность? Совпадали  у них определения этого захватанного понятия?

Всегда отказывалась от благодарности, стесняясь навязчивости ее зачетной формы. Попросила только об одном, знала, рано или поздно понадобится помощь в трудоустройстве. Банковский бизнес принял курс на омоложение кадров, замены старых профессионалов на бойкую молодежь формата «бла-бла-бла». Профессионализм уже не требовался в той степени, как на стадии становления банковского бизнеса. Окончательно произошло отделение центров продаж от центров принятия решений. Создавались  финансовые «магазины, фабрики и конвейеры» с четко прописанным алгоритмом действий на все случаи жизни: от выявления потребностей к оформлению продажи, через работу с возражениями и техники работы с конфликтом. Старые профессионалы перестраивались с трудом, забываясь, подключали устаревшие знания и опыт, брезговали агрессивными технологиями продаж и критиковали сырые методики, одним словом - мешали банковскому прогрессу.

Две недели вневременья. Она уже уволилась из банка, но еще не пришла к нему на работу. И сразу изменился голос, появились иные интонации и появились пропущенные, неотвеченные звонки.  Первый жуткий день работы, первый и из последующей череды мучительных дней. С уходом из банка человеческая ценность в глазах Рустэма резко понизилась, уценил как у бывшую в употреблении вещь.  Две недели тусовались должности и оклады,  примерялись на нее, очевидно, шеф очень боялся переплатить.

Остервенелый женский коллектив набросился на новенькую, выверено, по-женски виртуозно, не подкопаешься и не уличишь, унижал и подставлял. Рвал на части, пьянее от запаха крови все больше и больше, сатанея и упиваясь безнаказанностью. Предыдущее место работы и приличная должность очевидно еще больше подзадоривали и заводили. Не смутили ни  возраст, ни образования, ни репутация по предыдущим местам работам– вдохновенно творили  ее новый характер.

Полуживая от массированного удара, одновременно пыталась собирать откусываемые части своей сути воедино, вникать в новый  участок и работать. Тупела от боли, горечи и безысходности ситуации. Смотрела на свой новый образ, грубо выковырянный алюминиевой ложкой из рассыпчатого саманного камня, на тупую ненависть исполнения, неумелую небрежность, их плохо скрываемый страх перед чужой инаковостью, и думала, надолго ли ее хватит.

Рустэм стоял в стороне поодаль, не мешая коллективной травле. И лишь вопросительно поглядывал, очевидно, силясь понять, как смог так сильно ошибиться  и как долго она притворялась хорошим человеком, кредитуя, оберегая и защищая его бизнес от всех обвинений в обналичивании всеми имеющимися у нее средствами. Больше они не разговаривали.

Меж красных языков пламени отплясывали, отливая медью, участники тех событий, пахло паленой шестью, на полу валялись мухи с красными фасетными глазами. Кем-то яростно отстукивалась барабанная дробь, фальцетом срывался на крик незнакомый голос: «Запомните, у вас есть я!». Барабаны смолкли разом, за кровавой занавеской сквозь раскаленные стекла прорывалась сирена: «Есть, есть, есть…».


http://www.proza.ru/2019/05/16/1788