Я никуда не ухожу. Ч. 2

«Я никуда не ухожу». Ч.2. Антология выбора.

Я мчалась, завихряя воздух. Черти – не черти, а призраки злобно гикающих и похохатывающих бывших коллег во главе с Рустэмом цокали следом, настигали. Впрочем, для меня нечисть и коллеги были единым мерзотным существом: дурно пахнущим монстром с маленькой птичьей головой на длинной шее, змеящейся над грузным многоруко-многоногим туловищем, внешне напоминающим гигантскую сороконожку, озлобленную, подленькую, вздыбившуюся навытяжку то ли  в озлобленной готовности наброситься на выбранную жертву, то ли в трусливом холуйстве перед неизвестной чужестью. На уровне сердца у монстра чугунная заслонка, неплотно прикрытая, она не скрывала перегоревшие угли, мигающие голубоватым мертвецким светом, смердящие миазмами наводнившей преисподнюю канализации. 

Я сбежала из ада. 

На остановку влетела запыхавшись. На спине любимой блузы, глубокой синью оттенявшей мои серые глаза, коварно темнело графитовое пятно. Влажными прядями спутанные волосы, осыпавшаяся тушь и блестящий лоб — вот и скажи теперь, сколько времени потрачено на наведение утренней красоты.

Водитель маршрутки, дождавшись меня, закрыл перед носом двери и уехал, оставив безмолвно давиться возмущением. Слова я все же нашла. Не зло, но с чувством обозвала неполноценным придурком, как будто дураки могут быть полноценными. Полегчало. Рядом на остановке две хорошенькие девчушки-старшеклассницы о чем-то весело чирикали, не забывая надувать пузыри и поглядывать на проходящих существ мужского пола широкого возрастного диапазона. Я прислушалась. На удивление говорили не о ноготках и бровках с ресничками, а о прочитанной книге. Забавно, забавно… «Антология быдлячества» или «предательства», не расслышала. Заинтересовалась, удивившись своей способности отвлекаться от, казалось бы, полностью затянувших преисподних думок, решила вечером поискать в интернете.

Дышать стало тяжело. Воздух забеременел дождем. В любую минуту мог низвергнуться августовский ливень, непредсказуемый и истеричный как обиженная женщина.

Домой никак не хотелось, дома меня поджидал страх и нелюбовь к себе, все то, что на людях удавалось успешно прятать и подавлять. Дома я беззащитно останусь с ними наедине.

За закрытой дверью останется не только страшный, опасный и недоброжелательный мир, останутся и мои маски для этого мира. Их было много: разные роли, новые и старые, маленькие и на вырост…Вживалась в образ, врастая в него до потери самоидентификации, а возвращалась домой и маска легко снималась вместе с платьем. Все становилось по своим местам. Основной жизненный талант, всегда наличествующий в изобилии, – талант самообмана, при моем рождении парадоксальным образом закончился. От такого форсмажора феи-дарительницы нешуточно растерялись, не сообразив заменить дефицитный товар на альтернативную наглость и самоуверенность. В итоге самообман, значащийся в моем мире бюджетным заменителем счастья, не додали. Собственно, мне не додали много чего и другого. Но именно от этого таланта я бы не отказалась сейчас. Сама бы себя уговорила, утешила и убедила, нашла крайнего в своих бедах и оскорбленной принцессой поплыла бы по жизни дальше. Я же себя начну есть. Сначала осторожно, вяло шевеля челюстями остракизма, со слезой и оглядкой, потом все ожесточенней и яростней и под конец вынесу уничижительный вердикт – жальче, безнадежней и, самое главное, виноватее никого на свете нет. Вселенская вина ляжет на плечи, брезгливо сплющив мою сущность до паникующей, теряющей осмысленность существования освежёванной плоти.


Надо звонить Кате, самой преданной моей подруги. Полгода на работе я продержалась благодаря ей. И с ума не сошла тоже благодаря ей. Каждый день многочасовые разговоры по кругу, жалобы и сетования. Это бесконечное тупиковое «почему». Одно и то же, одно и то же. Она слушала, утешала, успокаивала, уговаривала. Не уставала, не раздражалась. На «диком западе» психоаналитики на каждом шагу. А нам в России к чему они? Друзья и родные, зачастую ничего не зная о психоанализе, более чем профессионально исполнят роль психолога через любовь, преданность, эмпатию - то, что ни один платный врачеватель душ не предложит.

Позволила слабину и пожалела себя. И черные змеи моих мыслей мигом обвили голову астматически дышащим, страшно шипящим месивом.

Тряхнула головой, прогоняя навязчивые образы. Жутких людей, пугающих до онемения рук, ватных ног и спазмов мочевого пузыря, больше не будет в моей жизни, я от них убежала… Чужая злоба и необузданность будили во мне такой же животный, неконтролируемый страх. Отдавая отчет в природе его происхождения, я, тем не менее, ничего поделать с ним не могла. Преследовало ощущение абсурда и иррациональности происходящего. Опыт, знания и логика в чуждой реальности - бесполезные инструменты. Очевидно, схожее ощущение охватило первого европейца, внезапно осознавшего, с какой целью аборигены добавляют специи в большой парящий котел.

 Как же я себя не любила, за все: беспомощность, страх и за нелюбовь к себе тоже не любила. Порочный круг, чем больше я боялась, тем больше корила себя за страх, а чем больше не любила в себе страх, тем больше ненавидела за нелюбовь к себе и тем страшнее от этого становилось. Так от кого или чего я бежала? От себя в аду или из ада в себе?

Спокойно, спокойно, спокойно…Я сейчас наберу воздуха полную грудь, замру и силой выдохну все свои страхи. Знаю, на время отсрочу неизбежный приступ паники. Мне нужна эта передышка! Черные змеи вяло шевелились, замирая.  Истончалась, теряя глянец, змеиная кожа, ссыхались круглые тела и сыпались с моей бедной головы, с дробным тарахтением, напоминающим стук семян в коричневых стручках гледичии, высохшие мысли-змеи.
               
                ***

Мы с Катей спустились с набережной, прошли в конец пляжа, к валунам.  Когда-то давным-давно, в пору моего бирюзового детства, здесь начиналась территория рыбозавода. Детишками, мы огибали забор по морю, самые ловкие из мальчишек перелазили. Забор был высокий, деревянный, небрежно сколоченный с плохо забитыми шляпками поржавевших гвоздей, да и сами гвозди многочисленными крючками скалились из прогнивших досок. А сколько воспоминаний о пролитых слезах и маминых подзатыльниках, как и зашитых ранах унесли мы во взрослую жизнь! Но тогда, в детстве, кого это останавливало? 

Нынче не было и рыбозавода, и забора, осталась лишь парочка полуразрушенных причалов, принимавших некогда небольшие сейнеры с рыбой. Собственно эти причалы и были тем желанным объектом, ради которого мы в детстве штурмовали клыкастый забор. На них с утра до вечера толкошилась детвора с ближайшего района: играла, ныряла, просто сидела, болтая ногами и обсуждая ребячьи проблемы.  Нынче думаю, много мы работы добавляли заводской охране, тогда же все казалось забавной игрой. Зашухерившаяся детвора, словно стайка юрких мальков, не успев суровый сторож повернуться спиной к морю, материализовалась возле свай. Головы поплавками торчали из воды, нетерпеливо подталкивая глазами медленно удаляющуюся спину охранителя заводского порядка.

Эта часть пляжа до сих пор пребывала не обихоженной и оттого безлюдной. Заход в море оставался неудобным, на подступах лежали большие валуны, в воде у самого берега темнели угловатые осклизлые камни.

 Здесь мы никому не мешали своими разговорами, разве только чайке, между сизыми камнями неловко привалившейся на оттопыренное крыло. Красные бусинки глаз, поддернутые мертвенной пеленой, с трудом концентрировали на нас взгляд. Чайка в немом бессилии приоткрыла клюв и попыталась приподняться, лишь потревожила падких до мертвячины морских блох, серой тучкой взметнувшихся над дернувшимся в судороге телом. Мы в стыдной беспомощности отвели глаза и поспешили отойти, не желая потревожить птицу и свою душу лишней проблемой. Пару минут помолчав, вновь продолжили разговор.

– Иногда мечтаю: представь, Катюша, умела бы я писать романы, написала бы историю своей жизни, но с другим началом и окончанием, а жизнь возьми и поменяйся вслед. Сколько ошибок можно было бы исправить и избежать! Я часто думаю, как повернулась бы моя жизнь, не выдай я тогда Рустэму кредит? – я плавно подошла к волнующей меня теме. Сгруппировалась, гася эмоции. – А если взять в качестве переменной другую точку-событие? Например, вскорости после получения кредита предоставление «исправленной» отчетности со «спрятанной» прибылью, если и не попадающее в период исправного погашения кредита под статью уголовного кодекса «Незаконное получение кредита», то вполне достаточное для включение предприятия в банковский «черный список» с требованием досрочного погашения ссуды, не помоги я тогда сгладить ситуацию и свести ее к банальной бухгалтерской небрежности. Еще можно было бы всю помощь оценивать не степенью моей задушевности, а в денежном эквиваленте? Смогла бы? Зато сейчас была бы уважаема, в мирке Рустэма деловая хватка находиться на вершине человеческих ценностей, не говоря о явном улучшении моего финансового положения. А вот еще перепутье: можно было, поняв человеческую дешевизну Рустэма, не расклеиться в разочаровании, не расхлюпаться в смаковании обиды и предательства, рискнуть и отказаться от его помощи в трудоустройстве, поискать работу самостоятельно. Вариаций много. Что ж, любимое блюдо неудачников –«история под сослагательном соусом» …

Уставший вечерний прибой, словно старый любовник, по привычке томно нашептывал камням о своих желаниях, дрожащей рукой машинально оглаживал круглые бока гальки, немощно пузырился и замирал в сонной дреме, довольный своей невостребованностью. 


– Гадай, не гадай, а изменить ничего нельзя, какой вариант выбрала - тот и твой. Не грызи ты себя, пожалей, – устало вздохнула Катерина.

Меня царапнуло стыдом за свой эгоизм, но тормознуться я уже не смогла, продолжила.

 –Знаешь, что в этой ситуации больше всего гнетет? Мне постоянно хочется напомнить, нет–не ему, себе о своих заслугах, мол, я достойна хорошего отношения. До брезгливости противно, но не могу удержаться…А что я заслужила? Любовь, преданность, право на порядочные поступки? А их можно заслужить? Получается, забота о нем, помощь ему – сверхурочная работа моей души с последующим выставлением счета, где в качестве средства платежа я желаю увидеть его душевность и заботу? Пошло. Любовь, преданность, порядочность не вопрос ли широты и глубины его души? Кто и чем нам обязан в этом мире? Даже если Бог нас не слышит, кому мы нужны, кроме самих себя? Катя, почему так больно, почему не отпускает? Или я все-таки чего-то не понимаю…–выдохнула я. Катерина слушала молча, не перебивая. Из всех моих подруг только она одна обладала редким даром слушателя.

–Близко подпустила, Ди, рядом с твоим сердцем он. У тебя личные границы стерлись. Он тебя так близко к себе не подпускал, и, чтобы там не говорил в желании приблизиться и понравиться, не считал тебя близким человеком. Использовал? Да, в какой-то степени, но ты и сама рада была оказаться ему полезной. Мы все друг друга отчасти используем. При одинаковой дистанции душ и эквивалентном энергообмене это называется деловым сотрудничеством. Но, вот беда, в человеческих отношениях законы евклидовой геометрии не действуют. Расстояние от души «А» к душе «Б», как правило, не равно расстоянию от души «Б» к душе «А». До определенной степени, пока отношения развиваются в социальной зоне ответственности, не затрагивая личных границ, это не критично, воспринимается в порядке вещей, или с определенной долей житейского мудрости и позиции здорового конформизма. А если дисбаланс расстояний существенен, и личная граница одного оказалась нарушена, пиши пропало, быть страстям немалым.  Отсюда и недопонимание, чувство ущербности и обделённости, да и прочая страдательность, на какую только наши мятущиеся души способны.  А был бы тебе Рустэм чужим, передернула брезгливо плечами, прошла мимо и не вспомнила больше. Любимых, близких людей тяжелее всего простить и отпустить. И пока не выпустишь его из своего сердца, будешь хороводиться с обидой и болью. Вот и все причины, – Катерина нагнулась, выбрала пару плоских голышей. – Отвлекись. Пошли ближе к кромке, попускаем «лягушек», детство вспомним.

–Мы говорили - пускать «блинчики». Я не профи, больше одного раза у меня голышек редко подпрыгивал. Ух, ты! Ну, мать, и даешь. Вот где талант!

Сизый голыш четыре раза подпрыгнул, выбив фонтанчики с наливающейся предсумеречной мрачностью поверхности моря. Желая воссоединиться, плавно расходились круги, укрупняясь в немощной амбиции стать воронкой мира и утащить в небытие свинцовое море, заострившиеся вечерние горы, да и само унылое небо с посеревшей у горизонта зорькой.

–Давай присядем, ноги вялые сегодня, подкашиваются, никак стоять не хотят. Да и голова кружится, все-таки стресс, – я с опаской присела на песчаный валун. Валун был настолько древним, израненным, стесанным и рябым, что казалось, мог в любую минуту рассыпаться.      

–Ди, постарайся все же успокоиться. Дай ты себе право на ошибку, – подруга смотрела жалостливо и устало. – Сил нет смотреть, как мучаешься. Так и свихнуться можно.

–Какую ошибку, Катя? Любой красивый душевный порыв, потревоживший чавкающую константу жизни, есть ошибка? В таком случае сама такая жизнь не ошибка ли? 

–Ди, ошибкой не твоя открытость человеку была, а выбор этого человека в качестве дорогого и близкого. Хотя…сердцу не прикажешь и сердце не ошибается… Мне не показалось, и ты не только прогуляться позвала? Хотела что-то сказать?

–Катюша, я сегодня уволилась, без отработки. Знаешь, как я их боюсь, вернее не их как таковых, а мерзости их боюсь, наглости и хамства?! До ужаса, паники и полного отключения мозгов, каким-то запредельным первобытным ужасом. Словно я в лесу, а вокруг волки, Какая тут логика, ум и прочие наработки цивилизации, когда надо спасаться, отключаются все инстинкты кроме самосохранения. В понедельник заберу трудовую книжку. Как-то мне тревожно очень… Вот тебе позвонила. Поговори со мной, –вышло жалостливо. Я поежилась от неловкости, а Катя поняла, молча притянула к себе, обняла, поглаживая плечи. Сидели обнявшись. Я беззвучно плакала.

– Позвонила, правильно. За полгода твоей работы у Рустэма ожидала чего-то более страшного чем нервный срыв или увольнение. Не пожалеешь, точно решила? С работой плохо, да и возраст наш не способствует легкому трудоустройству. Хочешь… у меня есть знакомые в ОБЭПе…или поможем ему не получить следующий кредит у нас. Око за око, может тебе станет легче.

 «У нас», прозвучав по-домашнему мягко, ностальгически заныло воспоминаниями. «Вот еще одна история, которую не перепишешь».

–Спасибо, Катюша. Прошу, очень прошу, ничего не надо предпринимать. Пусть идет с Богом. Вернее, это я уйду с Богом. Ошибка…Очевидно, все-таки ошибка. А ведь пытался парень соответствовать высоким душевным стандартам: был и внимателен, и душевен, и сострадателен. Старался изо всех сил… Мысли разные в голове, все думаю, думаю, силюсь понять, оправдать себя, его, нас. И так, и эдак. Не только Бог нас создал по образу и подобию, но и мы, в своей неумной гордыне, а то и примитивной глупости, прельстившись лаврами творца, создаем в соответствии со своими силенками личную реальность, в ней встречаемся и общаемся с людьми, свято уверовав, что они созданы по нашему образу и подобию. Такая игрушечная фабрика клонов. А потом потери считаем, раны лечим…И, ставши душевными инвалидами по собственной глупости, пытаемся выжить, в своей ущербной немощности отбросив как пустую породу все, что выходит за простенькие общепризнанные критерии счастья и мешает уютной летаргии. Виноват ли он, не соответствующий созданному мной образу?! Пообещай, не навредить ничем!

–Я пообещаю, но сначала ответь: почему пожалела?  Ведь пожалела же…, – Валун темнел бесформенной тушей, убаюканный вечерним бризом, шершавой щекой терся о Катину руку, неслышно пробормотал слова благодарности, засыпая. Катя погладила остывающий камень, прощаясь. – Что-то ноги затекли, Дина, давай пройдемся.

Мы вышли на набережную. В мертвенном свете уличных фонарей люди напоминали мультяшных мертвяков, перед кровавой ночкой совершающих неспешный променад по синюшного цвета тротуарной плитке, вычурно обрамленной безжизненными деревьями. На сером фонаре грелась простуженная синяя чайка, понуро смотрящая вслед товарке, бреющей над лунной серебристой дорожкой – единственно улыбчивом штрихе во всем пейзаже.

–Пожалела, но себя. Много причин, Катя, всего намешано. Но очень уж не хочется до его уровня опускаться. Месть, а это была бы именно месть, уравняет меня с Рустэмом в моральных принципах, если я могу позволить себе месть, стало быть, соглашаюсь находиться в одном с ним нравственно-этическом поле. В какой момент запускается спонтанный причинно-следственный процесс, приводящий к инверсии причинности. И какая она правильная последовательность? Обидел, давая возможность мне отомстить, либо я отмстила, создав повод для обиды? Но главная причина не в этом, главная – в оливье…

Я улыбнулась, но глянула на опешившую Катю и расхохоталась резко, громко, с булькающими истеричными нотками. Шедшая впереди пара, в недоумении несколько раз обернулась на нас. «Неуместный смех все же лучше уместных слез», – так бы сказала мама.

– Катя, я хочу себе оставить право на хорошие воспоминания. У него был шанс лучше, чище, красивее. И он пытался…Сейчас у меня есть шанс красиво выйти из ситуации…

–Нужен был ему твой шанс, как же, кредит ему нужен был, – буркнула Катя. – Почти ночь, пора домой, пошли потихоньку к остановке. Воспоминания… К чему они? Будешь себе душу выжигать. И мне плакать хочется, как вспомню, ты как с ума сошла: переживала, если долго не звонил, волновалась за бизнес, перед каждым кредитом в церкви за него просила, бужениной и оливье по праздникам кормила… Ненавижу его! Давай отомстим!!

–А еще я иконы ему на дни рождения дарила…Помни, ты мне обещала ничего не предпринимать! Боль не самое страшное в горе, она рано или поздно проходит. Потом поглощает пустота, холодная и отстраненная, без цвета, вкуса и запаха, бескрайняя пустыня с замершим в ледяных глыбах временем. Похоже на смерть, но страшнее. Со смертью есть надежда на новую жизнь. В пустоте же живым погребен. Воспоминания о дорогих людях и счастливых моментах жизни порой единственное спасение, лестница из ледяной преисподни. Если не остается даже воспоминаний, то не остается и поводов жить.

–Нет у жизни поводов, – для Кати прозвучало неожиданно резко. Добавила, извиняясь. – Все поводы смерти достались. А у жизни только причины. Вернее одна причина. Сама жизнь. Это, пожалуй, единственное, что познается изнутри.

–Слова, слова, слова…Вроде бы все красиво и правильно, но в теории… Большинству из нас все же нужны более понятные, близкие и доступные причины. А как их назвать -поводом, причиной ли, смыслом - неважно, главное жить и оставаться человеком в любой ситуации. Дети, внуки, семья, друзья, самопознание и реализация себя, любовь, наконец, чем тебе не повод для жизни.

–А чего это у тебя любовь на конец-то? – усмехнулась подруга.

 –Катя, запомни, ты обещала! Не навреди! Я верю тебе!  Завтра на море, на целый день пойду: загорать, плавать! Солнце, море, нирвана. До конца лета отдохну, осенью за поиски работы примусь, – я обняла подругу, поцеловала. – Не бойся за меня. Справлюсь - сильная. Иного не дано.

– Сегодня ты на подъеме сил от стресса, а завтра совсем невмоготу станет: навалится серое утро, жрущая изнутри тоска, апатия и безумный страх. Утро следующего дня самое сложное. Мой тебе совет- никакого безделья и отдыха. Начинай делать генеральную уборку, через силу, через «не хочу». Роботом без эмоций и мыслей впрягаешься с утра и, не отдыхая, до позднего вечера и так столько дней, сколько потребуется для преодоления страха. Страх и отчаяние - опасные спутники горя. Помнишь, в прошлом году как я ожидала звонка перед Новым годом? С ума сходила, ни о чем думать не могла. А знала, каким чувством - не ведаю, но чувствовала, не дождусь. И поняла, на Новый год будет нервный срыв. Я в канун праздника за два дня сварила холодец, накрошила все салаты, перемыла хрусталь, накопленный двумя поколениями моих предков, все перестирала и перегладила, помыла окна, убрала квартиру, нарядила елку, два раза сходила на рынок, один раз на фитнес и в храм. Новый год встречала лежа на диване с тарелкой холодца на животе. К полуночи 31 декабря я почти умерла от усталости. Хотелось лишь спать, остальное перестало волновать. Дверь закрылась, оставив за спиной лишнее и чуждое.

Бархатное ночное небо невесело подмигивало уставшими звездами. Цикады, словно заводные, глупо стрекотали, торопясь рассказать вынужденным слушателям о своем, о личном. Удушливая ночь не предвещала благостного отдыха. В горле першило, хотелось вдохнуть полной грудью, не боясь захлебнуться горячим влажным воздухом. Природа, словно чувствуя наше настроение, тяжелела эмоциями: ухнуло из-за перевала громом, серебристой росписью расчертилось небо, подсветило над чернильным морем старую знакомую -запозднившуюся чайку, сосредоточенно и уныло спешащую в ночное укрытие. Пахнуло йодом и жженой резиной. Уже не ад, но все же чистилище…
               
               
                ***

Порой кажется, богатые храмы, помпезные обряды, священнодействующие жрецы, молитвы и песнопения–наша попытка искупления грядущего предательства. Мы снова Его не узнаем и вновь предадим. И, предвкушая свое израдство, пытаемся заранее испросить прощение. Кто оказался ущербным - образ или подобие? Разве Творец не в ответе за свой брак? Или в своей любви он создал нас по образу и подобию своему-свободными, в том числе свободными от обязанности сыновней и дочерней любви. Ему нужна наша безусловная любовь, без обязательства, ограничения и принуждения. Мы выбираем – любить или не любить. А не любить легче… И только редким самородкам невозможно вне любви жить…

Я шла по пляжу на встречу с Катериной и размышляла о Творце и любви: «Разглядеть Его можно только любящим сердцем, а заставить любить даже Он не может, вернее, не хочет…. Без свободы любовь оборачивается долгом, без любви свобода становится вседозволенностью. И лишь воедино они монада человеческого бытия и основное отличие от животного существования…».

Хотелось порассуждать на вечную тему. Но думалось трудно, мысли вихляли, топтались на одном месте и оборачивались назад. Почему-то за месяц до дня рождения наступал один из самых сложных периодов в году, наваливались всяческие недоразумения, недопонимание и конфликты. В нехватке любви и нежности плаксивость, повышенная нервозность и детская обидчивость разъедали душу язвами кислотной депрессии, после дня рождения плавно истончаясь до щекочущего душу легкого сплина. Словно воссоздавалась историческая реконструкция прихода души в наш явленный мир. Вот она новорожденная – беспомощная, испуганная и ничего не умеющая– ищет защиты и убежища вовне, еще не зная о единственном источнике своей силы- любви. Ей страшно, ей больно…

Ноги скользили по гальке, буксовали, обваливая гряды каменистых волн, сформированных зимними злющими ветрами, гневливыми приливами и сердито шипящими отливами.

Южный берег облагородило снегом. Белоснежный плед с тонкой серой каемкой, умытых прибоем голышей, накрыл побережье. Важные, толстые чайки вразвалочку расписывали нежное полотно птичьими директивами. Флегматичные лебеди, смешно крутя куцым хвостиком и с трудом балансируя на коротких лапах, выносили кипенно-царственное тело из пенящегося болотной мутностью моря. Худенькая Катерина, ежась от промозглого ветра, кормила птиц. Я поспешила разделить с ней удовольствие.

Бесцеремонные голуби топтались по нашим ногам, подклевывая оброненные хлебные крошки. Голуби суетились глупо, но мирно. Чайки за куски добычи дрались остервенело, подличали и злоупотребляли нецензурными выражениями в крикливо-рыночных интонациях. Лебеди осторожничали, долго не желали есть из рук, но даже и сдавшись, оставались высокомерны и царственны. Хлебные гостинцы при такой ораве голодающих закончились быстро. Голуби улетели к ближайшей урне. Чайки отправились разбойничать в другой конец пляжа. Лебеди томно склоняли голову, укоризненно маслили черным глазом, поглядывая на наши руки, топтались на месте, разошлись последними, равнодушно оскверняя девственность берега черными пирамидками следов, тянущихся вслед смешных ластоподобных лап.

Сырой морской воздух даже и при отсутствии ветра со сноровкой бесстыжего ловеласа проникал за пазуху, обжигающе щипал бедра, холодной рукой хватал коленки. Мы быстро озябли, вышли на набережную и двинулись в сторону городского парка. И хотя, на юге снежная зима явление радостно ожидаемое, потому как редкое и настолько условное, что парочка снежных дней дает основание горожанам долго поминать зиму холодной и снежной, набережная пустовала.

Парк встретил бестолковой возней, крикливой радостью и шумливым восторгом. Взрослые, изрядно скинувшие накопленные года, вместе с детишками кувыркались в жалких южных сугробах, игрались снегом и катали снеговиков, богатыми формами напоминающих кубанских женщин. Есть что-то магическое в снеге, с его приходом таинственным образом меняется все вокруг - от еще пару минут назад скучно-серых небес, нежно заневестившихся белой вуалью, до суровых деревьев, облагороженных горностаевыми шапками, со сдержанным достоинством охраняющих  спящую в белой раке черногривую землю. В поисках девственного снега мы углубились в парк. Воспоминание о первопроходцах живо на генетическом уровне. Требовательным шорохом падающих снежных хлопьев звали к себе неведомые дали. Кровь будоражила жажда первенства и власти. С толстокожестью конквистадора грубо срывая нежный покров и обнажая черную плоть, наши сапоги оставляли на поляне недолговечные следы завоевателя.


– Как на работе, Ди? Редко рассказываешь, –Катя, блаженно жмурясь, натирала снегом щеки.

– Есть будешь? Снег ела в детстве?

– Мама не разрешала, вот сейчас отрываюсь…

– Сейчас нам сложно хоть что запретить, да и некому…уже, – мы светло погрустили, как водиться по прошествии нескольких лет от утраты, помолчали. В такой чудный выходной день о работе вспоминалось с ленцой, но и обижать молчанием подругу не хотелось. –Работа у меня простая и неинтересная, зарплата меньше, зато коллектив сразу по душе пришелся, отношения сложились легко и просто. Но…Как бы тебе сказать, слишком спокойно работается, скучаю. Сколько мне раньше ни говорили фразы: «Не рви душу на работе. Работа – эта всего лишь работа», только сейчас поняла. За редким и не продолжительным исключением трудовая жизнь у меня сложилась счастливая, и я реализовалась именно потому, что работа была не просто работой. А сейчас просто работа…

–За редким и не продолжительным… Рустэм не звонил? Вспоминаешь о нем? – лицо Катерины румянилось, глаза полыхали зеленым ведьминым светом, волосы горгонились на ветру, липли к мокрым щекам, сползали по подбородку к беззащитно оголенной шее.

–А где твой шарф? Хотя бы капюшон накинь и застегнись, простынешь. Звонил, примерно через пару месяцев после моего ухода. Звал назад, предлагал работу на дому: готовить документы по кредиту для банка. Я отказалась. Умерла, так умерла.

–Кстати, у Рустэма были серьезные проблемы с кредитом. Его Анка-бухгалтерша сильно накрутила с документами, еле разрулили…

–Сам выбирал главного бухгалтера. Катя, не хочу о них говорить. Мы справились друг без друга, не погибли и не пошли с протянутой рукой. Полтора года прошло…

На миг выглянувшее заспанное солнце посеребрило снежок, в толстую сосульку, украсившую водосточную трубу, спрятало радугу, замерзшую лужу подсветила искрящейся гирляндой, высушило с Катины щеки, улыбчато глянуло на радующихся снегу детишек и, решив не портить снежный праздник излишней нежностью и теплом, скрылось за сердитой тучкой. Туча, проглотившая само светило, от гордости раздуло черные щеки и, презрительно усмехнувшись, сплюнула белой крупой на копошившуюся внизу живность. Живность в едином восторге смеялась, верещала, каркала и лаяла.

–Помнишь, мы говорили о подростках, читающих «Антологию быдлячества»? Я подумала, был бы у меня талант, написала бы «Антологию выбора». Как в русских сказках – на лево пойдешь…, на право пойдешь…– глянула на подругу.

–Жалеешь? –Катя отвела взгляд, всматриваясь в спешащие на смену дню сумерки.

– О чем? О близком допуске к своему сердцу? О своей распахнутой душе? О вере в человека-пустышку? О приходе к нему на работу или увольнении? Так о чем? Собственно, не важно, ни о чем не жалею. А больше всего не жалею об увольнении. Я не святая вынести все и через все пройти, не замаравшись, а у Рустэма в его зверушнике работать равно как подвиг великомученицы вершить! Как же они надо мной издевались. Изощренно, смачно, радостно! А у меня ни сил, ни возможности защититься. На последнем дыхании уползла. Это особый вид душевного проституирования - работать и получать зарплату у неуважаемого тобою работодателя, ненавидя и саму работу, и коллектив. Так ли уж сильно отличается от привычной проституции? Деньги, несвобода и отсутствие любви - единая формула продажности.

–Это всего лишь вопрос, Ди, не заводись. Я очень хочу тебя видеть счастливой. Или хотя бы умиротворенной и довольной. Постарайся, пожалуйста, себя простить.


Со стороны моря дыхнуло сыростью и сумраком. Мы засобирались домой.
 
                ***

«Имела ли я право, претендовать на порядочность и преданность даже и близкого человека?  А считал ли ты меня близким человеком? Даже и родня по крови не гарантия любви и порядочности, а уж чужие... Едино ли, совпало ли наше с тобой ощущение и прожитие в миру порядочности, парадоксально, но одной из самых важных и одновременно замусоленных от частого использования этических категорий? Чуть что, сразу ярлык лепим–порядочно, не порядочно. Все равно как на рыбный базар надеть бриллиантовое колье, вековую семейную реликвию.  А у кого-то и вопросы жизни-смерти, сыновнего и гражданского долга вне понятия порядочности решаются.


Наверное, глупо и наивно показывать даже и близкому человеку свои слабости: страх потери работы, ужас перед неизвестностью, паралич от необходимости за пару лет до пенсии ходить по конторам, офисам и организациям в надежде убедить незнакомых людей в эксклюзивной ценности себя в качестве рабочей силы. Надо было «сохранять лицо», набивать цену и культивировать свою значимость и незаменимость? Такая мысль не пришла тогда в голову, а все осторожные предостережения подруг отметались в негодовании.

Гложет, не отпускает вопрос: «Почему я смогла не просто помочь тебе в трудном периоде становления, но и сделала это мягко, ненавязчиво, как должное и само собой разумеющееся, без мытарств, унижений и даже каких-либо просьб? Почему я приняла тебя, вчерашнего мальчика, на равных, поверив в и тебя и крошечный спекулятивный бизнес? Почему снисходительно, как к капризам переходного возраста, относилась к купеческим замашкам, снобизму мелкого нувориша, первый раз купившего иномарку премиум-класса, высокомерию и необязательности? Случайна ли в логике развития событий твоя неспособность душой откликнуться на мой трудный период? Ничего сверх особенного, всего лишь поступить со мной так же, как я обошлась с тобой, по- человечески. Или это самое сложное в жизни?».

Как много «почему», еще больше боли и как мало осталось любви, на донышке…


Нельзя разглядеть несуществующее, рассказать о неизвестном и поделиться отсутствующим.

Хочется заглянуть в твои глаза! Надеюсь, разглядеть раскаяние? Чувство вины? Ощущение утраты? Нет. Хочу увидеть цвет твоей души. Мрачный черный, агрессивный красный, невинный белый…? Может быть, оптимистичный зеленый, добрый желтый, великодушный синий?

«Господи, помоги не мне, ему помоги. Не за себя прошу…И, если нужен ему кредит, помоги нам: мне с умом помочь, ему мудро принять помощь. Не оставь его в милости своей. Не о злате прошу, а о поддержке…Ниспошли любовь и мудрость свою, не дай ему полюбить деньги больше всего в мире, пусть всегда остаются они средством для него.  Прошу помощи во благо. Дай ему силы и возможности реализовать мечту. Ниспошли волю свою, пусть развивается и расширяется, создает рабочие места, помогает и поддерживает других людей. Он сильный, он умный, он лидер. Помоги мне господи помочь ему, как тогда ты помог через него мне… Спасибо тебе за все, не оставь милостью своей, пошли мудрости принять все, что ниспослано тобой будет. Не оставь нас, Господи».

И тогда в храме я верила в бескрайнюю правду моей любви. Ладаном мутило мысли, свечи прижигали горячим воском руки, а я просила и просила: «Не за себя прошу, Господи. Дай мне возможности и силы быть ему нужной, как он когда-то мне.  Пошли мне мудрости принять его со всем его эгоизмом и разгильдяйством молодости, не забирай у меня любовь эту… Он как сын, которого никогда не было и уже не будет у меня. Прошу, Господи, яви волю свою– быть ему в помощь. Прошу, Господи, не забирай того, кого сам и послал. Укрепи в вере моей, не оставь в надежде моей, прошу тебя, Господи». 
 
Или душа у тебя цвета хамелеон? Он лучше мертвенного серого?

Я больше не готовлю оливье.
Я разлюбила розы.
Я не молюсь о тебе в храме.

И все же, думаю, придет время, и вновь смогу сказать: «Спасибо, Господи, за все, что ниспослал в мою жизнь: и за приобретения и потери.  И за Рустэма спасибо…». 

А сейчас… Несмотря на единый статус «отсутствия» в настоящем, прожитие ощущений «не стало» и «не было» не одинаково, послевкусия разные, и в первом случае всегда разъедающая изжога в сердце. 

Я успокоюсь. Наверное, умом предательство не понять, как не принять и сердцем, но придет время, и боль отвалится, словно хвост у ящерицы, без объяснений и выводов, может даже без понимания, сама собой. Я подожду, главное - я пытаюсь нас простить».

http://www.proza.ru/2019/05/16/1808