Я никуда не ухожу. Ч. 4

"Я никуда не ухожу". Ч.4. Антология любви.

Кухонное окно помутнело, покрывшись теплой испариной. Тревожно и колко, физически почувствовалась замкнутость пространства. Робко забившись в дальний угол кухни, солнечный луч тускнел, утрачивая наивную свежесть и непосредственную чистоту первых минут пастельного рассвета.

Долгожданное утро сменяло зашёптанную нескончаемым снегопадом, истомившуюся долгой бессонницей ночь. Катя провела ребром ладони по стеклу. Ручейки-ниточки собирали испарину в капли и, промыв окошку глаза, худосочным водопадом мягко плюхались на подоконник. Стекло влажно холодило кожу, девчонкой из далекого детства прижалась к скрипучей глади носом, вглядывалась в тусклый рассвет, ленно обволакивающий заспавшийся мир. Солнце передумало выходить на работу, спряталось досыпать за тучку. Снегопад усилился, перейдя на громкое бормотание. Сугробы, отсвечивающие предрассветной синевой, словно застарелые синяки украшали загулявшую в ночи улицу. Жуликоватые синицы, сидя на заснеженных ветках, хохлились жёлтыми шариками и хитро поблескивали бусинками глаз. К водосточной трубе, затейливо украшенной ледяными сталактитами, вальяжно прокосолапил голубь. Долго рассматривал себя в радужных сосульках, и так голову повернет, и эдак. Остался доволен увиденным и не устоял на ногах от собственной красоты, неуклюже присел на сизое толстопопие, суетливо подскочил, закружив на месте смущенно. 

Даже по эту сторону окна Катя почувствовала запах озона, ощутила в руке плачущий пушистый комочек снега, щекотание снежинок на щеке. Морозом подсушило мокнущие язвы, черные проплешины боли выбелило снегом, душа замерла в благостной безмятежности, умиротворенная красотой, убаюканная снежным шёпотом.   

На нашем юге снег выпадает далеко не каждую зиму, а сугробы и вовсе в диковинку. Обычно, пока обрадованные родители под восторженное повизгивание наследников достают с антресолей санки, снег успевает подтаять. Тяжело отдуваясь, по белому папирусу папаши волочат сани с царственно восседающими, укутанными по самые глаза, карапузами, а рваные раны снежной нежности тянутся черными бороздами вслед за обидчиками.

Вспомнилось детство: до промокшего белья валяние с неугомонным дедом в сугробе и мельтешащую в окне гневную бабушку, самодельные сани с занозистым разноцветным сидением, неустойчивые конструкции угловатых шаров, лишь детьми и веселыми пьяными дядечками признаваемые снежными бабами, сладко-тягучие вечерние сказки под горячий час с малиновым вареньем.

Возвращаться в реальность не хотелось.

Звонок смартфона спугнул малиновое настроение, привычный набор фраз прозвучал прелюдией к ритуалу, кажущемуся стародавним.

–Привет, Катя. Как она?
–Здравствуй, Наташа. Пишет. Как всегда.
–Возвращалась?
–Шестого. Завтра – одиннадцатое, жду.
–Что сказал врач?

–Необходимо лечение в специализированной клинике. А хочет ли Ди вернуться? При неудачной попытке не спрячется ли ее сознание еще глубже, до полной потери личности?  Надо принимать решение.

 –Опекун ты.
 –Должно быть коллективное решение: тебя, меня, ее родственников.
–Согласна. Помощь нужна?
–Справляюсь.
 –Я послезавтра приеду. Что привезти?
–У нас все есть.
–Хорошо. Привезу фрукты. Пока.
–Пока.

Катерина не любила и звонки и посещения Натальи. Ревновала? Анализировать не хотелось. Относительно свалившейся на голову беды и связанных с ней проблем ревность казалась настолько мелочным и стыдным чувством, что никак нельзя было не только анализировать причины ее появления, но и признать за ревностью право на существование.

Оказалось, горе легче переносить в одиночестве.  В компании «сострадающих и поддерживающих» Катя начинала раскисать и распадаться на фрагменты с конкретной эмоцией, присущей каждому.  Видела себя со стороны горкой разноцветных кубиков с аляповато подписанными симметричными граням – «боль», «страх», «паника», «горе» … Кубики были живые и дышащие, оттого напоминали вспушенные эмоциональными паразитами продукты душевной деятельности,  расцвеченные безымянными поклонниками Пьеро Мандзони. 

Один на один с горем было проще…, стало проще. На смену первого опрокидывающего навзничь осознания беды, затягивающей бездны ужаса,  парализующей острой  и изматывающей тупой боли  пришла механическая деловитость, в своей выверенной рациональности, продуманности действий и вечной занятости притупившая чувства и обесцветившая эмоции,  словом ликвидировавшая все мешающее жить. Или существовать? Как и с ревностью, мысль оказалась опасной и лишней.  Занятая домашней суетой, Катерина умело обходила ее. Домашние дела нескончаемы: окна можно мыть после каждого слабосильно плюнувшего дождика, а полы два раза на дню, а то и чаще...
Чувствовала, не понимает ее Наталья, не принимает.  Легко читаемое осуждение за холодность и отстраненность Катя пережила вскользь, заметив в первый раз, удивилась, а потом внимания не обращала, так же как не заострялась на нет-нет, да и выплескиваемые Натальей эмоции, благо та никогда не демонстрировала их в присутствии Ди. Но чтобы каждая из женщин не думала о другой, молчали, не главное это, не это главным было. 

 В дни возврата самосознания к Ди, четко три раза - шестого, одиннадцатого и двадцать пятого числа каждого месяца, женщины так и называли их днями возвращения, Наталья никогда не приходила.  В самом начале истории, скользя безумным взглядом по стене, и не задерживаясь ни на чем, кроме иконы распятия Христа, всякий раз отбрасывающей взгляд к точке начала скольжения, Наташа троекратным отрицанием полоснула по Катиному вопросу: «Нет, нет, нет!!! Не смогу! Не выдержу! Не справлюсь!».

А она, Катя, может?

В эти дни память к Диане возвращалась выборочно. Она помнила все проишедшее с ней вплоть до прихода на работу в фирму Рустэма.  Последние травмирующие события, ставшие причиной заболевания, память угодливо стерла. Катерина научилась ловко уходить от непростых вопросов Дианы, иной раз стыдилась собственной трусости и слабости, уговаривая себя перетерпеть в надежде на грядущий день, в коем Ди вновь безоглядно уйдет в свой неведомый мир.

 Ди к постоянному присутствию Катерины привыкла быстро, перестала замечать, как не замечают предметы интерьера и прислугу. А приходы Наташи будоражили долго. Иной раз подойдет к ней, возьмет за руки и обездвиженным взглядом вопрошает, вопрошает… Отпустит руки, молча уйдет в свою комнату, нервным стуком по клавиатуре, словно пулеметной очередью, расстреливая сжатую в кулаки боль троих женщин.
 В такие минуты, Екатерине хотелось так, как умеют только бабы, уничтожая тысячелетнею историю человечества, закричать на единой протяжной ноте– жутко, раздирающе, на грани звериного. А посмотрит на спокойное невозмутимое лицо Натальи, словно поддержку получит,  да и заранее простит подруге ее слезы и причитания после, когда будет уверена – Дина  их не увидит и не услышит.

                ***
Омут цвета гречишного меда мерно закручивался спиралью, потревоженный серебряной ложкой. Виртуозно, увеличивая скорость, Катерина ни разу не задела стенки изящной чашки с ностальгическим пятигранником и затейливым клеймом «ЛФЗ». Водоворот высверливал золотистую гладь до молочной основы, тяжелой волной омывал блюдце и наружные стенки, покрытые царственной кобальтовой сеткой, оставлял неряшливые бурые пятна, словно запекшиеся кровавые следы на месте преступления.  Омут магнитил и раздражал одновременно. С трудом отведя взгляд, Натальи в сердцах брякнула ложкой по кобальтовому изяществу.

–Как прошел вчерашний день?

– Вчерашний день как-то прошел, – Катя невозмутимо продолжала накручивать на ложку щелком скользящий чай. 

–Нефть ищешь? Пожалуйста, бурильные работы заканчивай. Раздражает. Что случилось?

–Полтора года прошло. Никаких сдвигов. Спокойная, привычная домашняя обстановка не помогла. Надо принимать решение по клинике.

–Время летит…Как вчера все случилось. Надо, значит надо.

Женщины замолчали.  Сквозь закрытую дверь соседней комнаты стук клавиш доноситься никак не мог, тем не менее, отдавал в затылке раздражающим громким цокотом, идущего по плиточной мостовой стада парнокопытных. Каждый день Дина садилась за компьютер, писала, удаляла написанное и вновь писала. Результатом работы одного дня неизменно становился сплошь исписанный стандартный лист Word. Двести шестнадцать раз на пятидесяти четырех строчках повторялось два слова «антология быдлячества». Откуда они появились и почему зацепились за потухшее сознание Ди, подруги выяснить не смогли.

–Мне к вам ехать, а я с полчаса на остановке стою, маршрутки, переполненные, мимо идут. И так близко к мостовой, отскочить не успела, всю грязью окатили, –
Наталья скривилась виновато неловкой улыбкой подростка.

Катя глянула недоуменно. Вспомнив, отвернулась к окну.

Ди нашли сидящей на скамейке остановочного комплекса, вцепившуюся пальцами в ремешок сумки, с потеками черной туши на мертвенных щеках, всю забрызганную грязью, отчего элегантная молочного цвета блуза напомнила модный в девяностых годах змеиный принт. Ди молчала, никого не узнавала и производила впечатление обезумевшей. Спасибо неравнодушным прохожим, коим каким-то чудом удалось вытащить зажатый в руке телефон и позвонить на самый востребованный - Катин номер.

–  У меня на днях водитель перед носом дверь закрыл.  Не понравилось ему - медленно к маршрутке шла. А у меня нога болит, знаешь…– Екатерина сказала, и сама поморщилась. Хотела поддержать разговор, а получилось жалостливо и с оправданием. «Почему так всегда? – подумалось Кате. – Тебе стыдно за неловкую ситуацию, словно сам виноват, что в нее попал. А хаму-обидчику не стыдно. Или стыдно?». Нет, в мучающихся совестью, зачастую мрачных, озлобленных, плохо понимающих русскую речь водителей, жителей дружественных южных государств, Катерине не верилось. – Точно, антологию быдлячества писать впору. Что-то вспомнилось…

Опять замолчали: общие воспоминания отягощались болью и горем. До истории с Ди, так между собой называли случившееся, женщины практически не общались. Их связывала общая подруга, встречались втроем раз в году на дне рождения Дины. Беда сплотила, а явилась ли результатом дружба, никто не задумывался.

В первые месяцы истории Ди решалось множество организационных вопросов: о диагнозе, формах лечения, инвалидности, опекунстве, источниках существования.  По инстанциям находились обе. Неохотно вспоминали период унижений и циничного бюрократического равнодушия, преодолеть который смогли только сообща, поддерживая и помогая друг другу, положив на борьбу уйму времени, сил, здоровья, да и денег, впрочем, куда же без взяток в нашем государстве. Бюрократия мертвяков вурдалачила, подпитываясь чужим горем и отчаянием.  О взятках особо мерзко было вспоминать.  Ладно бы еще хрякоподобные едино как снаружи, так и изнутри чинуши деньги брали за обход законодательства, так ведь за непосредственно исполняемые обязанности.  А не дать взятку никак нельзя было, от скорости принятия решений зависело здоровье подруги. Будущее бесправного и безмолвного населения страны виделось страшным и отчаянно безнадежным. Тогда и пригодилось выражение, позаимствованное у Дины, родилась едкая шутка об актуальности написания антологии быдлячества, нового эпоса современности.

–Опыляемся быдлячеством повсеместно и поголовно. И очень быстро. Скоро оно нормой поведения станет.

–Не станет, воспитанных и порядочных людей больше, – Катя машинально крутанула ложку в чашке, спохватилась.

–Это у нас с тобой в окружении их больше, а так…–Наталья развела руками. Замерла, прислушиваясь. – Показалось, дверь скрипнула…Вчера зашла на микрорынок возле моего дома. На нем все хоть и дороже, зато на проезде экономия, в итоге так на так и выходит, и не тащить сумки с центрального рынка, все легче. Уже несколько лет в одной палатке покупаю фрукты и овощи, и продавца знаю столько же.  Обратила внимание, на коробке с мелкими яблоками цена высшего сорта указана. Корректно поинтересовалась, не ошиблись ли с ценником. И пошутила о нынешней запуганности покупателя уровнем цен, мол, убежит.  А меня вместо благодарности высмеяли: «Дураков среди моих покупателей нет, и при неправильной цене разберутся, что к чему».  Остался осадок и сожаление о наивной инициативе.

–Стоит ли о чужой глупости переживать? И обобщать не стоит. У продавца, похоже, гонору поболее мозгов будет, – ответила Катерина. 

– Так-то так, а частенько стала наблюдать неадекватные реакции и в мелочах, и в серьезных ситуациях. Уходит из общения доброжелательность и открытость, на смену приходит извечная настороженность и всевозможные защитные реакции с превентивными ударами, так, на всякий случай, для поддержания чувства значимости, не признаваемого никем, кроме себя любимого.

–Давай о другом, Ната. Противно.

–Давай, – легко согласилась Наталья. – Вчера носила кошку в ветеринарную клинику. В очереди сидела возрастная дама с внуком, мальчиком лет пяти. Принесли чайку. На берегу нашли, гуляя. Тебе бы пришла в голову мысль дикую птицу к ветеринару принести? Не лебедя с пеликаном или цаплей, а утку, чайку или голубя? А еще недоеденного кошкой воробья можно притащить…

–Вот! Такая история уравновесит десятки историй о продавцах и водителях.  В глубоком дошкольном детстве, в деревне у бабушки нашла я птенца, выпавшего из гнезда. Принесла в дом зажатого в детском кулачке трепыхающегося и истошно орущего желторотика с венчиком редкого пушка вокруг розовой проплешины. Бабушка с деревенской практичностью и скажи: «Не мучай его, Катюша. Откуда выпал, не знаем, да и мать обратно уже не примет, не жилец он, отдай лучше кошке». 

–И? –рука с пирожным замерла над чашкой, Наталья с нетерпением ждала ответа.

–Иной раз маленьким детям резко скажут: «Брось каку!», они от неожиданности и исполнят беспрекословно. Я под нос кошки доставила пищащее мясо. Кошка не поняла, шугнувшись навязчивого внимания, а унюхав, заурчала от радости, хрустнув тщедушным телом… На всю жизнь застряла я в этой истории. С возрастом бабушку простила, разобравшись в ее мотивах. Простая женщина, пережившая оккупацию, закаленная суровым бытом, похоронившая четверых детей из семерых. Какие тут сантименты?  Злой и жестокой не была. Крестьянская рациональность: птенцу уже не помочь, а кошку накормить можно. Бабушку я оправдала, а за себя неловко до сих пор.

–Ну, знаешь… Так можно на себя все грехи мира повесить. Бабушка была авторитетом, а ты совсем ребенком! – возмутилась Наталья.

–И тем не менее…Что стар, что млад, сказано же…И жестокость схожая, первобытная у обеих, не от убеждений, черствости и злобы, а результатом  языческого фатализма с пантеизмом. Выпавший из гнезда птенец должен погибнуть. И быть съеденным кошкой - один из наиболее рациональных вариантов развития событий естественным путем. Во искупление, возможно, и понесу воробья в клинику. Вспоминается мне птенец трепыхающийся…

–Дух птички не преследует? Какой еще фатализм у ребенка? – Наталья сердилась. Катерина знала это ее состояние несогласия: будет злиться, язвить и нервничать, а спросишь, в чем причина, растеряется. Лучше переждать, давая подруги время успокоиться.

–Наташа, я не естественную гибель птенца забыть не могу, я хруст его костей с собой по жизни ношу и кошку, мурлычущую благодарно и трущуюся мордой, пахнущей кровью, о мою щеку, помню,– помолчали. Я перевела разговор на Ди.– Все не могу смириться, зря мы деньги у Рустэма берем. Неправильно это, Ди бы не дала своего согласия. А он все суется и суется с дополнительной помощью, легко вину искупить желает, гад.

– А ты хочешь его этой возможности лишить, наверное, по причине христианского милосердия, да? – Наталья продолжала сердиться, и к тому же, как сама выражалась, пребывала вне конкретной религии.

–Слишком путь легкий. У нее душа замерла, а он бумажками откупается, – Катя тоже начинала заводиться. «Так не пойдет. Нам нельзя ссориться. Говорим громко, Ди напугаем». Хотя за полтора года Ди ни разу не отреагировала на разговоры, она их попросту не слышала, Катя продолжала переживать и осторожничать, поддерживая максимально спокойную атмосферу в доме. Примиряющее добавила. – Конечно, без оплачиваемого больничного листа, или материальной помощи, не важно, как бы это ни называлось, мы не выживем. Но как подумаю, сколько его вины в происшедшем, хочется деньги в лицо бросить.

–Понятно. Я отношусь к его деньгам не как к помощи, а как к обязанности, его долгу. Пусть хоть так, в другой форме от него раскаяние не получишь.  Про таких как ты, моя мама говорила: «С вашим гонором только в одиночестве с голоду помирать». Мы с тобой договаривались, чтобы не думали и не чувствовали, принимаем все, что идет во благо Ди. Я вот больше о другом думаю. Практически все время, смириться не могу. Как она подпустила его так близко? Не должно было его предательство так надломить ее! А вот сломало.

Многократно обсуждаемый вопрос был из категории риторических. Раз за разом подруги   возвращались к волнующей теме, в детской надежде с осознанием порывов Дининой души перенаправить историю в правильное русло.
                ***

Рустэм был темноволосый и большеглазый молодой человек. «Два метра молодости и обаяния», – улыбнулась про себя Ди при первом знакомстве. «Кот волоокий», –припечатала Екатерина, насторожившись. Он и походил на упитанного кота, ленивого, вальяжного и равнодушного ко всему на свете кроме своей персоны. Рустэм ступал мягко, мурлыкал ласково, сибаритствовал, любил деньги, не скрывая, а еще больше понты. Волоокий ласковый взгляд все же иногда забывался и, теряя свою волоокость, хищно оглаживал в голубом бездонье глаз, складывая и умножая со скоростью лучших счетных машинок, разноцветную пирамиду банкнот - образ будущих прибылей.

Коту нужны были деньги. Энергии и самомнения имелось больше, чем достаточно, нужных знакомств в бизнесе тоже хватало, не было лишь стартового капитала.  Крепко стоящая на ногах родня денег не дала: посмеялась и посоветовала продать квартиру, машину и участок земли, доставшиеся в наследство от отца. Банкиры тоже посмеялись, каждый по-разному, кто-то, недослушав, намекнул на кота в мешке, кто-то попросил залог, трехкратно превосходящий сумму кредита, кто-то десятипроцентный откат. Дина Дмитриевна не смеялась и ничего не просила.

Расспросила  и выслушала,  вручила перечень необходимых документов, после недели сочувствия вечной занятости главного бухгалтера нагрянула к Рустэму в фирму, построила и организовала всех - от единственного рядового сотрудник – ленивого Ванечки и бестолково суетящейся осчастливленной главбухши до барствующего Рустэма,  выйдя через три часа с полным пакетом документов. А через две недели Рустэму открыли первую в историю его бизнеса беззалоговую кредитную линию в размере десяти миллионов рублей.

На неловко предлагаемый конверт Дина оскорбилась, но скомканные извинения Рустэма приняла, предложенную руку помощи не отпихнула, но попросила действительно важное для себя, сложно выполнимое и, к сожалению, ставшее конфликтным относительно интересов самого Рустэма.

– Если действительно хотите меня отблагодарить и предлагаете помощь искренне, то одна просьба у меня все же будет, – Дина Дмитриевна замолчала, обдумывая. –Давно хочу уйти из банковского бизнеса, устала, уже не интересно, началось моральное выгорание. Можете мне помочь с трудоустройством? Я сама не справлюсь: возраст не способствует смене работы, связи и знакомства нужны. 

Катерина с Натальей, вспоминая историю знакомства подруги с Рустэмом, никогда не сходились в понимании причин оказанной помощи молодому и резвому пареньку.  То ли понравился он своим напором и энергичностью, то ли покорил обаянием, то ли, заскучав, Ди бросила вызов трудностям кредитования нового, еще не зарекомендовавшего себя бизнеса, при любом раскладе в ее бескорыстии не сомневались.

Рабочие отношения с клиентом складывались легко и приятно и, как выражалась сама Ди, лишь на пару улыбок выходили за рамки сугубо официальных. Дина практически по собственной инициативе взяла над ними шефство, жалея Рустэма, помогала его Анке - бухгалтерше в ежеквартальном сборе финансовых документов для банка, молча возмущаясь ее безалаберностью, помноженной на обескураживающую бестолковость.

Через полгода редких отчетов о предпринятых неудачных попытках пристроить Ди в бухгалтерию крупных предприятий, Рустэм позвонил на ее личный номер и окончательно расписался в своем бессилии. 

–Хорошо, что сказали. Я не буду надеяться впустую. Спасибо, – голос шуршал тихо и безжизненно. Дина Дмитриевна вытирала слезы, тянула время, пытаясь укротить дыхание.

–Вы не расстраивайтесь, Дина Дмитриевна. У вас хорошая работа, при должности и приличной зарплате. Работаете и работайте себе дальше, – добавил, неуклюже пошутив, – вы мне в банке нужны, я без вас пропаду. А случись что, к себе вас возьму на работу. Что с голосом? Заболели?

–Еще полгодика у нас покредитуетесь и отфутболившие на заре вашей бизнес-юности банки за вами в очередь выстроятся. Без меня справитесь. Супруг заболел, –Дина сгруппировалась, говорила выверено спокойно.

–Врачи, лекарства? Чем я могу помочь? Если у меня нет нужных знакомств, поищу по друзьям, – голос участливый.

– Ничего не надо, спасибо. Мне помогли. У вас кредит закончится через месяц.  Пусть Анна начинает готовить документы на новый, я в этот раз ей помочь не смогу, но она и сама справится.

Отстраненный незнакомец, с недавних пор поселившийся в Дине, подсказал: на помощь это никогда и не походило. Под равнодушный, сонный взгляд главбухши документы собирала Дина, Анна была на подхвате: подай, принеси, отсканируй.

–А вы когда на работу выходите?

–Не знаю, Рустэм, может быть и никогда…У меня все очень серьезно. Но кредит вам сделаю, только на дому. Потом в банк все передам и проконтролирую продвижения по согласующим службам, не волнуйтесь, справимся, – через трубку почувствовала растущее беспокойство Рустэма, сил на успокоительно- заверительные размусоливания не было, свернула разговор. –Вы извините, мне пора. Ваша задача-организовать сбор документов. 

Все произошло крайне быстро и необратимо.

Дина готовилась к долгим месяцам ухода за онкобольным супругом. Рустэм предлагал свою помощь постоянно. Женщина пару раз воспользовалась его мощными административными ресурсами. В отношениях наметился новый, дружески-доверительный этап.
Д
и лишь раз позволила себе вслух упомянуть о том периоде: «Все помню, Катя, но расплывчато и не изнутри, а посторонним наблюдателем воспроизвожу черно-белый фильм. Пленку старую в трещинах и потертостях проектор заедает и рвет, оттого немая замедленная трансляция неожиданно обрывается, теряется логика повествования, показ возобновляется с нового места, вызывая замешательство у зрителя. Фильм нудный, в патине унылой сепии безнадежно бесконечен и нет возможности перестать его смотреть так же, как большинству из нас покинуть летящий самолет или выскочить из безотрадной повседневности нашей жизни.
Уютная кухня в персиковом исполнении, за столом у стены напротив рабочей зоны сидит уставшая женщина средних лет. На ярко клетчатой скатерти небольшого стола царствует ноутбук, сбоку приткнулись калькулятор, бумаги и чашка с фасадным Спасом-на Крови и поддёрнувшимся мутной пленкой остывающим кофе. Ранняя весна, отопление отключено, в квартире сыро и зябко. Женщина в свитере мерзнет, подсаживаясь к газовой плите покурить под вытяжкой, греет малиновые, потрескавшиеся от бесконечной возни с дезинфицирующими средствами, руки о чуть теплую чашку. Вид у женщины изнурённый и потерянный: без косметики молочной голубизны лицо, тусклые глаза, пепельные полукружье синяков под ними, набрякшие веки, перекрученной ниткой сжатые, потрескавшиеся губы, давно не крашеные корни седых, небрежно собранных в хвост, волос. Подходит к ноутбуку, вглядываясь в цифры на экране, долго настраивается на работу, а начав делать заключение по кредиту, постоянно отвлекается, замирает над клавиатурой, прислушиваясь. Женщина нервничает, резко встает и выходит из кухни, за кадр. Я знаю, в спальне она сядет возле постели мужа, будет прислушиваться к шумному дыханию, гладить безучастную руку. Сорвется и завоет в голос, не сдерживаясь, размазывая горячие, едкие слезы по щекам, зная, можно не скрывать эмоции – ее никто не услышит. Возвращается заплаканная. Смотрит долго на монитор, не понимая, что делала и на чем остановилась, минут десять работает, вновь уходит к мужу. И так целыми днями.  Как я тогда выжила, ты не знаешь?».

Рак прогрессировал стремительно, через полтора месяца от поставленного диагноза супруг скончался от острой сердечной недостаточности.  Было это одиннадцатого числа первого весеннего месяца, ветреным солнечным днем. Ушел последний родной человек. Мама Ди умерла несколькими годами ранее, отец ушел десять лет тому назад, родных братьев и сестер у нее не было, детей Бог не дал. Разбросанные по бывшим союзным республикам где-то далеко жили-были двоюродные сестры и тетка, мамина родная сестра, равнодушные к ее судьбе.

Дина вернулась на работу. Рустэм неожиданно для всех, кто ее знал, стал самым дорогим человеком, из живущих…
                ***
Катя устало откинулась на диванную подушку. Дни Натальиных визитов были выматывающее утомительны, волей не волей, женщины, словно четки перебирали события, вспоминая раз за разом.

–Наташа, я для себя давно поняла, каким бы эгоистичным и мелкобродным существом не был Рустэм, но тогда он Дину спас. Она переключила свою нерастраченную материнскую заботу и любовь на него. А потом…А потом парень устал соответствовать незаслуженно высоким оценкам и стал самим собой.  Когда Дине понадобилась помощь с работой, он ведь помог, взял на работу в свою фирму, но как истый купец, воспользовался ситуацией и сбил цену, Дина безработная стоила много дешевле Дины, топ менеджера банка. И бросил на произвол судьбы в своем жестоком первобытной дикостью коллективе, испугавшись женских революций накануне нового сезона. С подвижной после всех потерь психикой Дина не выдержала травли. Было ли предательство? Думаю, да. В чем его вина? Наверное, в степени ответственности перед любящими его людьми…Мы в ответе за наше «нетерпение сердца». Слишком тонко, да? Думаю, многие со мной не согласятся, в нашем мире принято перекладывать ответственность за все беды и неудачи исключительно на нас самих. Изнасиловали, а не носи коротких юбок, оскорбили, а правильно выбирай круг общения, предали, да не будь лохом, повредился умом от унижений- слабак. Далеко ли мы ушли от первобытных предков в своем жестокосердии? Понял ли бизнес-мачо, как много он для нее значил? А если понял, то было ли ему это нужно? Это основные вопросы. Та Дина, которую мы знали до ухода супруга, не только бы с разочарованием справилась, но и не стала бы идеализировать Рустэма. По большому счету Дина не предательство Рустэма не пережила, она смерть мужа, последнего дорого человека, не вынесла.
               
                ***

Наталья давно ушла. Посуда вымыта, вытерта и убрана в шкаф. Прислонившись лбом к стеклу, Катя сквозь слезы вглядывалась в укутанную в жирный фонарный свет ночь. От дымящейся чашки окно запотело, сокрыв соседского кота, браконьерствующего в заснеженном палисаднике, изуродованном черными ранами оскальпированной земли.

–Значит, антология быдлячества…

–Я помню этих девочек и их разговор о книге со странным названием. Я сидела на остановке рядом с ними и запрещала себе плакать. Стыдно же на людях плакать. Было лето, душно, к дождю. Я болела, Катя? Ничего дальше не помню…

Чашка катилась до противоположной стены, следом змеился кофейный ручеек. Пленка взвизгнула, наползая на бока бобины, кадр замер под захлебывающийся вой проектора и, зарябив мелкой черно-белой волной, осыпался желтой пылью. Под метроном Катиного сердца пробудившаяся жизнь окатила разноцветным половодьем чувств.

–Ди! Дина! Диночка, ты вернулась!! Никакой антологии быдлячеста больше не будет! Отныне только любовь, только любовь…

http://www.proza.ru/2019/05/16/1828