Часть 11. Марсианская канализация

========== В режиме каникул
Посадка на планету нарушила привычный режим полёта, расширив пространственно-временной континуум до математической бесконечности. График дежурств по кухне был предан забвению, астрофизик и биолог трудились как пчёлки, Мишенька не расставался с камерой круглые экзопланетные сутки, боевые операторы успевали везде и были нарасхват. Так что Кэли и Леоне помогала только Катеринка, с момента посадки оставшаяся не у дел. Втроём они крутились волчком, с утра до вечера.

Обедать приходили только штурманы, зато вечером в салоне-ресторане собирались все, от души нахваливая вкусную еду и изящную сервировку. Катеринка прятала под столом руки, чтобы команда не видела мозолей от ножа, которым она чистила овощи на четырнадцать человек. При двухразовом питании получалось — на двадцать восемь. Двадцать восемь баклажанов, пятьдесят шесть картофелин, каменно-твёрдые тыквы, крошево салата, от которого рябило в глазах…
Готовить инструктор тренажёрного зала не умела, так что вариантов не было. Катеринка мыла, скоблила, резала, чистила, проклиная оранжерею, в которой всё это безудержно росло, подстёгиваемое питательными смесями. И не вспоминала, как радовалась, надкусив пупырчатый колючий огурец и вдыхая его прохладную свежесть.

Космомеханик слонялся по кораблю, делая вид, что проверяет приборы и механизмы. Потом шёл обедать. После обеда с чувством выполненного долга устраивался на травке в тени звездолёта и писал книгу, которую начал ещё на Земле. «А закончит лет так через пятьдесят, на Большой Медведице, когда туда навигацию откроют» — изощрялись штурманы.

Литератор, мать его, ворчал Андрей. Этот хоть что-то делает. Или делает вид, что делает. А штурманы вообще обнаглели. Могли бы на кухне помочь. Но они не помогали. По неписаным правилам звездолётчиков, после высадки на планету для штурманов наступали каникулы.
Четыре месяца они вели «Сайпан», и каждый день отвечали за корабль и  за людей. За четырнадцать жизней, которых от смертельного холода Вселенной спасала оболочка корабля и его сердце. Впрочем, за сердце отвечал Рабинович. От механика напрямую зависело, вернутся они на землю или… нет, лучше об этом не думать.

Что касается штурманов, то их шестичасовая ежедневная вахта, умноженная на сто двадцать, это тридцать дней, проведённых у штурвала. Тридцать дней невероятного напряжения, которое штурманам необходимо сбросить. Заземлить, как они говорили.
«Заземление» проводили в кают-баре и в бассейне.
Можно только догадываться, сколько денег угрохал Волокушин, чтобы за сто семь триллионов километров от Солнечной системы космолётчики валялись на песочке, блаженно прихлёбывая ледяное пиво и с хрустом разгрызая хвосты здоровенных раков, сваренных Леоной по всем правилам — живыми, в солёном кипятке с укропом и лавровым листом. Можно только догадываться, во что обошлись Волокушину эти раки, четыре месяца обитавшие в аквариуме под бдительной опекой всё тех же Леоны и Кэли. Можно только догадываться. Впрочем, штурманы об этом не думали.

Кэли с Леоной вместе с боевыми операторами весь день таскали по пустоши тяжёлые буры и устали так сильно, что едва держались на ногах. Последние две недели они практически не спали, проводя ночи в тренажёрном отсеке. А уходя, уносили честно заработанные жетоны. За четырнадцать ночей их набралось достаточно, чтобы био могли осуществить задуманное…

==========Торжественный момент
После посадки звездолёта-дальника класса ЭУ выйти «на свежий воздух» можно только через сорок восемь часов, когда растает эн-поле, вырабатываемое магниэнами. От него защищали скафандры экстра-защиты, но Балабанов решил не рисковать: двое суток ничего не решали. По случаю прибытия устроили общий сбор, на котором непробиваемая Кислота Кислова и замороженная пани Ветинская расцеловали штурманов и капитана. Механика Кэли с Леоной чмокнули с двух сторон. Сёма придерживал обеих за локти, чтобы не убежали.

— Видел бы ты свою рожу, — выдал капитан, в эйфории оттого, что все они живы, настроение у всех жизнерадостное, никто ни к кому не цепляется, распри и обиды забыты, в руках у всех фужеры с шампанским. Фужеры хрустальные, шампанское «Дом Периньон», Димка всё-таки человек, хоть и миллиардер. И если бы он был с ними, его бы хлопали по плечам и поздравляли, как поздравляли сейчас Андрея. Балабанов смущался и стеснялся, чего с ним никогда не бывало, и говорил что-то насчёт штурманов, которых и надо благодарить за полёт, а он, Андрей, просто капитан, он просто выполнял свою работу.
— Ага, работу он выполнял, — не остался в долгу космомеханик. — Тяжела ты, доля капитанская… Хомяков под домашний арест, раков в кипяток, картёжников к Катеринке на перевоспитание, драчунов в зи-поле, пущай полежат, а шутников на камбуз, картофелечисткой работать…

Последние слова Рабиновича потонули в радостном гвалте. Андрей недоумевал, откуда Сёма узнал про хомяков, но спрашивать было неловко. Да он всё равно вывернется, соврёт и глазом не моргнёт, этот механик-литератор, развлекавший экипаж космическими байками и заменявший, вопреки инструкции, штурманов. Которые, вопреки той же инструкции, иногда уставали. И если бы не Сёма… Андрей вспомнил, как сурово отчитывал механика за нахождение в штурманской рубке… «В нетрезвом виде» — заканчивал за него Сёма, и у капитана опускались руки. Ну что с ним делать, с этим недоучившимся штурманом, который зачем-то выбрал астромеханический факультет…
К счастью для Андрея, его покаяние перед механиком и краску стыда на щеках списали на шампанское и на торжественность момента.

Катеринка выключила свет, и в полной темноте Кэли и Леона внесли в кают-ресторан огромный торт, весь в огоньках именинных свечей. Торт андроморфы заблаговременно разрезали. Все радостно расхватали пирожные и на счёт три задули  разноцветные свечки — все разом. Последняя, голубая как солнце Эльгомайзы, весело горела в центре блюда.
Мишенька весь вымазался в креме и радовался как ребёнок, которому родители четыре месяца не давали сладкого, уж не знаю, за какую провинность, и наконец разрешили — пирожное. «Ребёнок» облизывал пальцы и блаженно причмокивал. И впервые за четыре месяца полёта не вспоминал о камере, которую он притащил в ресторан, и теперь она валялась, забытая, на стуле…

— А пятнадцатая свечка кому? — задал Мишенька вопрос, который был у всех в голове, но никто не догадался спросить. А действительно, кому?
— Ну, мало ли… А вдруг кто-то заглянет на огонёк? — вопросом на вопрос ответила Леона, и Андрей в который раз подумал, что андроморфы мыслят… слишком уж по-человечески.
— Кто запечатлит для потомков исторический момент? — вопрос прозвучал, что называется, не в лоб, а по лбу. Мишенька ошалело бросился искать камеру, которую не помнил где оставил…

Сюрпризы на этом не закончились. Кэли с Леоной, застенчиво улыбаясь (кто их научил изображать застенчивость? Или они и вправду стесняются?), вручили капитану, штурманам и космомеханику пакеты, в которых что-то позвякивало. Жетоны! И как они догадались?! Или Катеринка им открыла секрет? Андрей вопросительно посмотрел на Ветинскую, та отрицательно покачала головой.

Не врёт. Девчонки занимались как проклятые, зарабатывая жетоны, чтобы подарить их штурманскому составу. От био Андрей такого не ожидал. И никто бы не ожидал, но никто ведь не знал, что они био! Девчонок от души благодарили. Петюня схватил Кэли на руки и закружил по салону. Кэли держалась за его шею, болтала ногами и смеялась. Они умеют смеяться. Это ведь могут только люди, когда им хорошо. Только люди…
Заглянув в свой пакет, Андрей подумал о виски, которое не пил четыре месяца. А ещё подумал, что виски на обратную дорогу им не хватит, если заниматься спортом так интенсивно.

==========«Марсианская канализация»
Вскрывать «марсианскую канализацию» отправились всем экипажем, оставив «сторожить» Петюню, который половину своих жетонов потратил на пирожные, и теперь валялся в каюте и стонал. «И опыт, сын ошибок трудных…» — процитировал Золтовски мягким, как пльзеньское пиво, баритоном. Петюня со стоном приподнялся с дивана и запустил в навигатора ботинком.

Люк не хотел открываться, игнорируя направленное на него зи-поле. Плазменный резак также не имел успеха, оставив на поверхности люка странный узор, исчезающий по мере остывания. Риото достал какую-то коробочку и велел всем отойти подальше. Андрей жестом остановил людей.
— Стоп. Как это действует?
— Ну, примерно как консервный нож, только интереснее. Сейчас увидишь. — Риото перешёл на «ты», на Аква Марине все обращались друг к другу запросто, и только капитану говорили «вы». От дружеского «ты» Андрей почувствовал себя одним из всех, членом команды. И с трудом удержался от желания разрешить Риото применить эту «открывашку». Переложить ответственность на плечи японца? Если что-то пойдёт не так, отвечать будет не Риото. Отвечать будет капитан.

— Нет. Сначала объясни принцип действия. Я такого не видел.
— Вот и увидишь. Эта штука запрещена Федерацией, но я всё равно прихватил. Вы на всякий случай отойдите подальше, радиус действия у неё пятьдесят метров, так что смотреть придётся в бинокль. Ты бинокль-то взял, капитан?
— А зачем? Мы вроде не в театре.
— Театр сейчас начнётся. Эта игрушка такой театр устроит… Вакаримас ка? — Риото в азарте перешёл на японский («Вы понимаете?»)
— Ииэ вакаримасэн («Нет, не понимаю») — Андрей отобрал у оторопевшего Риоты «игрушку» — красную безобидную коробочку, отчего-то запрещённую Общепланетной Федерацией Космоплавания. В Федерации не дураки сидят. А Риото идиот. Мальчишка. — Анатава бака дес, ваташи ва вакаримасен дес аната! («Ты идиот. Я понял, что ты идиот»)

Риото стал похож на заболевшего ветрянкой: красные пятна на лице под солнцем Эльгомайзы казались зелеными. Берни попросил перевести, Андрей пообещал: «Потом».

Пока Балабанов препирался с Риото на японском, Мишенька забрался на успевшую остыть (узор исчез) крышку люка и отплясывал на ней, изображая матросский танец «яблочко». У него получалось неожиданно здорово. Он что, учился танцевать? Катеринка и Надя хлопали в ладоши, задавая ритм, Мишенька выделывал коленца… и вдруг исчез, не успев даже вскрикнуть.
— Ы-ыыы! Да чтоб вас разорвало, срань галактическая! Не могли люк нормальный… ур-рроды! Я камеру чуть не разбил... — послышалось откуда-то из-под земли. Потусторонний голос мог принадлежать Мишеньке, но с тем же успехом мог принадлежать встречающей стороне.
— Контакт состоялся, — объявил Лех, и все с облегчением выдохнули. Золтовски закрыл крышку люка, которая держалась на центральной оси. Когда Мишенька обеими ногами прыгнул на край, крышка встала на ребро вертикально, и специалист сопровождения рухнул вниз как мешок с картошкой.

— Ну, кто будет следующим? — спросил Золтовски, и не выдержав, захохотал звучным баритоном. — Идиоты, мы все идиоты. А Ми;халу медаль за отвагу.
Поляк звал Мишеньку Ми;халом, на польский манер. Надя Кислова была для него Наджея, Катеринку он звал Катажиной, а капитана — А;нджеем, с ударением на первом слоге. На Золтовски никто не обижался, кроме Катеринки, которая не могла забыть «герцогиню Курляндскую».

=========«Двое из ларца, одинаковых с лица»
Никто из команды не предполагал, что Коржик способен на розыгрыши. Пирожные, которые он любил трепетно-нежной любовью гурмана, лежали в Петюниной каюте и дожидались своего звёздного часа — все шесть штук. Джеймс Кендал изъявил желание остаться с «больным».
— Вы езжайте, а я пока карантинные боксы подготовлю. Неизвестно, кем вы оттуда вернётесь, — сморозил Джимми, и Андрей потихоньку показал ему кулак. Джимми ухмыльнулся. У капитана отлегло от сердца. Дядя шутит. Шутки у него, однако.
Кэли и Леону Андрей собирался оставить на «Сайпане», не представляя, что будут делать био на чужом звездолёте. Андроморфы, кажется, обиделись. Андрей поразился, как умело они это изображали, и разрешил девчонкам поехать с ними. Ему не приходило в голову, что двадцать процентов родительских генов, оставленных нежизнеспособным эмбрионам в лабораториях Терра Медикал Корпорэйшн, поглотят синтетические ДНК и станут хозяйничать в длинноволосых головках биодевчонок, заставляя их думать и чувствовать, испытывать обиду и гнев, о которых их создатели не помышляли. Био становились опасны. Иными словами, они становились людьми.

На самом деле здоровью третьего штурмана мог позавидовать любой. В тот вечер, после чествования штурманского состава, Петюня постучался в каюту врача, с которым, по мнению штурмана, поступили несправедливо. В том, что никто из экипажа за четыре месяца полёта даже не кашлянул (исключая Мишеньку с его расквашенным носом), врач не виноват. А ему ничего не подарили. Как и Риото с Бэргеном. Этих двоих из разряда «он не пил, не курил, грубых слов не говорил» пирожные и выпивка не интересовали, на бассейн они зарабатывали упорным трудом в тренажёрном отсеке, а жевательная резинка у японца была своя, японская. Риото взял с собой несколько блоков и не делился ни с кем, кроме Бэргена. Якут однажды угостил Петюню, и тот запомнил вкус — эфемерный, как аромат цветущих яблонь.

Биологу тоже не подарили жетоны, но они ему не нужны, подарком для него стала экзопланета. И работа, по которой Юозас тосковал долгие месяцы полёта. Врач же остался не у дел. Чувствуя себя крёзом, Петюня решил восстановить справедливость и отдал Кендалу половину подарочных жетонов и три из шести пирожных, купленных за те же жетоны.

Джеймс недоверчиво принял из его рук бумажный кулёк с жетонами. Разглядев, что внутри, широко улыбнулся. Через секунду он метался по каюте, звякая стаканами и роняя на пол ложки. «One minute, one minute» — повторял Джеймс как заведённый, боясь, что гость уйдёт. Вскипятил воду в расписном глиняном чайничке, разостлал на столе бумажную скатерть, а на пирожные смотрел с таким вожделением, что Петюня почувствовал в африканце родственную душу. Этот не станет смеяться и издеваться. Стрескает все и глазом не моргнёт.
Ещё Петюня подумал, что у корабельного врача на «Сайпане» не было друзей: дружба возникает, когда есть о чём поговорить, или когда людей связывает профессия. А о чём разговаривать с доктором, если у тебя ничего не болит?

Через пять минут они наперегонки уплетали пирожные, запивая чаем, какого Петюня ещё не пробовал. Чай был бордовым и странно густым.
— Что за травки такие? Африканские? — поинтересовался штурман, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. Он подозревал, что травки у Кендала из самого сердца Африки, и кто знает, как они подействуют на аборигена Восточной Европы…
— Элеутерококк, — огорошил штурмана Джеймс, — Пациенты прислали. Между прочим ваши, с Дальнего Востока. Я вообще-то не в Африке живу, я из Айовы. И родился там. А на Африканский континент меня на каникулы отправляли, к бабушкам-дедушкам. Так что пей, не бойся. Элеутерококк поднимает тонус, это зверски энергетический напиток. — Джеймс назидательно поднял указательный палец. — Так что ты не мели языком, а то проболтаешься, кэп придёт, отберёт.
Петюня энергично закивал, поскольку не мог ответить: Кендал угостил нового друга драгоценным запасом домашних печенюшек, каменных от долгого хранения и экзотически вкусных.
— Бабушка твоя пекла? — пошутил Петюня.
— Бабушка. Только не помню, чья. У меня много родственников, всё племя. Имо. Люди имо все родные, нет чужих, мы все одна семья…

Глаза у врача стали грустными, и Петюня, торопясь и обжигаясь горячим чаем, поведал Джеймсу о своём плане. Врач согласился участвовать, глаза у него загорелись, спектакль с болезнью Петюни эти двое сыграли мастерски, и теперь наслаждались, сложив вместе свои жетоны и потратив их на бассейн и пирожные. Пиво оба не особенно любили, а минералку автомат выдавал бесплатно, ледяную, щекочущую горло. Пей сколько влезет.
Они и выпили — сколько в них влезло, и теперь валялись на горячем песке и слушали шум прибоя и гвалт крикливых чаек. Запись звучала вполне реалистично, Волокушин расстарался, солнечные жаркие лампы, прибой и чайки были частью эксперимента, о чём Коржик с Кендалом не знали. Как не знал и кэп, капитан, который — чем дальше, тем лучше, высказался Петюня, и Джеймс был с ним полностью согласен.
Впрочем, в бассейн Кендал отправился лишь после того, как провёл расконсервацию карантинных боксов. Никто не знает, как встретит землян чужой звездолёт размером с футбольное поле. Никто не знает, какими они вернутся.

Они вернулись уставшими до полусмерти. Весь день они бродили по бесконечным коридорам чужого корабля, обмирая на каждом повороте и пугаясь звука собственных шагов. Леона и Кэли наделали на скорую руку бутербродов. Ужинали молча, и так же молча разбрелись по своим каютам и завалились спать. Общая апатия объяснялась, тем, что в «иноземном» звездолёте ничего не оказалось. Ничего и никого.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/05/17/1600