Глава 2. Две жизни до и после

      Октябрь 2012 года был для нас месяцем надежд, но оказался началом больших разочарований. Боли в затылке, шее и ротовой полости, подчелюстные боли, уходящие в область правого виска и уха, уже не покидали меня. Язвы на корне языка и нёбе были болезненными. Язык с правой стороны порядком припух, из-за чего я прикусывал его до слёз. Специфический запах изо рта и кровоточивость дёсен свидетельствовали о серьёзном неизбежном процессе в организме. Мой вес медленно и неуклонно снижался, болезнь нещадно атаковала меня, изматывала, не оставляя сил на любимый тренажёрный зал. Как бы я ни сопротивлялся этому злу, оно постепенно сковывало мысли, желания, действия, заставляя меня становиться раздражительным и зачастую нетерпимым к мнению других людей, а тем более к любому их возражению. Внутренний конфликт отражал мир мрачным и злобным. Жена пыталась помочь обрести спокойствие, отвлечь от раздирающей боли — чаще всего это ей удавалось. Да и сам я осознавал необходимость постоянного контроля над собой. Днём более или менее получалось, а вечера превращались в пытку. Моими постоянными анестетиками стали обезболивающие таблетки, сигареты и алкоголь.
      После такого полуторанедельного самолечения или, точнее, испытания на выносливость, я сдался. Охваченный страхом, понял, что визит к онкологу неизбежен. Собравшись с духом и прихватив давно приготовленные документы, в первой декаде октября поехал в онкологический диспансер на Бауманскую. Пока добирался, в голове стучал один и тот же вопрос: «Неужели РАК?» – но испугавшись, гнал эту мысль. В ответ успокаивающе продолжал: «Не заморачивайся, не истязай себя: попадёшь к врачу, он обязательно всё расскажет и сегодня же поставит диагноз! Думай, что не рак, просто идёт воспалительный процесс фарингита или тонзиллита! У тебя отличные показатели крови! Потерпи, скоро всё станет на свои места! Очереди не будет, у нас не так много онкобольных, к врачу попадёшь без проблем!» – рисовал я себе будущую картину.
      Каким же я был наивным «желторотиком»! На самом деле всё оказалось не таким быстрым и простым.
      Трясущимися от страха ногами я зашёл в больницу. Первый удар: о боже, всё пространство вестибюля забито людьми! Увидеть такое количество онкобольных я не ожидал. И несмотря на то, что работающих окон в регистратуре было несколько, очередь продвигалась медленно. Я так же, как и все, толпился в этом муравейнике, который постоянно пополнялся новыми больными. Этот живой клубок двигался, подчиняясь закону очереди, гудел, не затихая ни на минуту. Люди, получив ожидаемое, отходили от регистратуры, уступая места другим страждущим. Через какое-то время и мне удалось добраться до заветного окна. Регистратор приняла необходимые документы и оформила медицинскую карту. Спокойно и вежливо назвала фамилию моего врача, предложила самостоятельно записаться к нему на приём, монотонно пояснив, как это сделать. Пробраться сквозь толчею к стойкам, где находились папки для записи, оказалось делом непростым. Но другого выхода не было. Протиснувшись, я так же, как и многие, искал то, что мне нужно. Перебрав несколько замусоленных папок, нашёл одну, на которой было указано «Г.В. Елисеенков». В листе для записи посещений увидел свободную дату. Быстро, словно меня кто-то торопил, внёс свои данные, расписался, закрыл, передал её в руки другому человеку и, пробиваясь между людьми, вышел из поликлиники. Будучи психологически не готовым к встрече с онкологом, облегчённо выдохнул, радуясь, что сегодня не попал к нему на приём, как будто отсрочка могла улучшить моё состояние! На самом же деле мне страшно было услышать худший вердикт. Оказавшись на улице, я почти бежал — с единственным желанием убраться подальше от этого места. Хотелось быстрее стряхнуть с себя прилипшую атмосферу диспансера, глотнуть живительного свежего воздуха!
      Переведя дух, позвонил жене и рассказал о своих ощущениях. После всего я уехал на работу, чтобы через день вернуться обратно в поликлинику и уже надолго, полностью окунуться с головой в толпу бедолаг-больных, стать одним из тех, кто ради спасения хватается за каждую соломинку, подброшенную судьбой, одним из тысяч людей, корчащихся от боли, теряющих надежду на спасение и жаждущих жизни.
      На первую встречу с врачом я приехал с женой — своей самой надёжной и серьёзной поддержкой. Мы были взволнованы, в нас ещё теплилась надежда, что после осмотра док скажет, что это не к нему, никакой онкологии нет. Но в действительности произошло не так, как мы думали и на что надеялись. Очередь к Г.В. Елисеенкову была большой. Нам подсказали, за кем надо держаться. И несмотря на то, что мы приехали раньше, поняли, что к назначенному времени попасть на приём не удастся. Опять множество пациентов, снующих без очереди, снова появлялись люди, которые «имели право» игнорировать других больных. Старая «совковая» система работала во всю свою силу. Но надо было это перетерпеть, так как отступать уже было некуда, хотелось определённости и конкретики в постановке диагноза.
      Находясь среди онкобольных, я чувствовал себя чужаком. Не верилось, что я так же, как и они, могу быть смертельно болен. Осмотревшись, я увидел круг людей, объединённых одним горем, одной бедой. Новичков, вроде меня, как мне показалось, среди них не было, присутствовали только «бывалые», испытавшие на себе разные методы лечения. У тех, кто прошёл химиотерапию, выпадали волосы, и они скрывали своё облысение кто под косынкой, а кто под париком, а те, кто этого не утаивал, испытывали неловкость за свой непривлекательный вид. Были и такие люди, которые прошли или проходили лучевую терапию. Часть из них держали наготове бутылки с водой, чтобы своевременно сделать несколько глотков для снятия сухости во рту. Особняком держалась семейная пара, где мужчина был после удаления гортани. Его жена нежно поглаживала ему руку и тихонько что-то шептала, с печалью в глазах понимая, что в ответ не услышит голос мужа. Он смотрел на неё сквозь навернувшиеся слёзы, беспомощно пытаясь на пальцах ей что-то объяснить, тяжело дышал через трубку, вставленную в горло, и мучительно переносил ожидание. Каждое движение доставляло ему беспокойство и дискомфорт. Люди продолжали негромко шушукаться между собой, рассказывали страшные истории, делились пережитым, давали советы и пытались морально поддержать друг друга. Лица у них были уставшие, измученные и грустные, как будто на них отпечаталась обречённость в ожидании смерти. Всё вокруг давило на психику. Стойкий специфический запах, идущий от больных, напоминал, что у меня он такой же. Белые стены казались серыми, высокие потолки — низкими, врачи и медсёстры, снующие по коридору, — хмурыми и мрачными, как будто они знали безысходность нашей ситуации.
      Мы вслушивались в разговоры людей, и я с содроганием стал понимать, что подобное, скорее всего, ждёт и меня. Впоследствии в очередях я и сам становился таким же словоохотливым рассказчиком, стремящимся на своём примере помочь людям обрести уверенность. Порой мне это удавалось. Но это будет потом, значительно позже. А в тот момент мне хотелось быстрее услышать диагноз «последней инстанции».
      Врач Елисеенков, одетый в лёгкий, зеленоватого цвета, медицинский костюм (такой, как мне представлялось, носят хирурги), периодически выходил из кабинета и возвращался с какими-то документами. Это был плотный невысокий мужчина с короткой стрижкой 48 лет — о его возрасте нам успели сообщить в очереди. Ему доверяли и о нём говорили, как о профессионале своего дела, чему я был несказанно рад. В ожидании встречи с ним надеялся на благоприятный исход. Время шло медленно, и хотя то одно, то другое постоянно отвлекало внимание, всё же беспокойство и нервозность сохранялись. И вот по прошествии примерно трёх часов мы вошли в кабинет. Геннадий Викторович сидел за столом и что-то дописывал в медицинскую карту предыдущего больного. На традиционный вопрос пациентов: «Можно войти?» ответил утвердительно и показал на свободный стул.
      Люда подтолкнула меня к нему, а сама осталась стоять. Сопротивляться я не стал, присел. Ожидание затягивалось. Повисла в воздухе долгая минута тишины. Для себя я с усмешкой успел отметить, что боль, донимавшая в последнее время, ушла точно так же, как уходит зубная боль перед кабинетом стоматолога. Сделав последнюю запись, Геннадий Викторович обратил на нас внимание. Предложил моей жене занять ещё свободный стул. Она придвинула его ближе ко мне и с видимым волнением, сохраняя осанку, присела на краешек. После того, как мы расположились, врач попросил рассказать, что привело нас к нему, параллельно знакомился с диагнозом и направлением из 1-й Градской, анализами крови и результатом флюорографии. Выслушав жалобы и короткий рассказ о том, с чего, по моему мнению, начались проблемы, попросил меня пересесть в кресло для осмотра. Изучив полость рта, он пропальпировал подчелюстную область, затылок и близлежащие мягкие ткани. Более внимательно осмотрел мою шею с правой стороны, где опухоль была явно видна. После этого мы вернулись на свои места. Доктор молчаливо делал записи в медкарте, я же нетерпеливо, переглядываясь с женой, задавал ему бесконечные вопросы. Но в ответ слышал одно: «Диагноз могу поставить только после дополнительных обследований». Закончив писать, врач разложил всё по полочкам:
      — Анализы ваши устарели, их надо пройти заново, к тому же необходимо сделать УЗИ брюшной полости, почек, шеи и электрокардиограмму. Более полно и подробно я распишу в направлениях, которые выдам завтра. Подойдёте к девяти утра, талончик брать не нужно, сделаю вам биопсию и возьму пункцию.
      — Для чего? – мгновенно вырвался вопрос.
      — Не пугайтесь, это стандартная, но очень важная процедура, которая позволит точнее поставить диагноз, – пояснил он.
      «Успокаивает», — подумал я! Вот и понеслась карусель событий! Неужели всё так плохо?
      Поблагодарив за приём, мы вышли. Было уже довольно поздно, вечерело. На улице было пасмурно, шёл дождь, но мы на него почти не обращали внимания. Каждый из нас делился своим нескончаемым мнением. Мокрые, холодные и голодные, продолжая обсуждать наш визит в больницу, мы на метро доехали до своей станции.
      Будучи дома, уже в нормальном настроении, мы продолжили разбирать события дня за ужином. Весь вечер уговаривали себя, что раньше времени паниковать не надо, что если врач сразу не обозначил мою болезнь как рак, то, возможно, её действительно нет. Настраивались на лучшее и строили планы на ближайшие недели.
      На следующее утро мы, как штыки, стояли у дверей кабинета Г.В. Елисеенкова в ожидании пугающей процедуры. Люда держала мою руку, пытаясь морально меня поддержать. Радовало, что очередь занимать не пришлось, мы знали, что будут вызывать персонально. Собрав нашу группу из пяти-семи человек, медсестра рассказала, в каком кабинете будут брать биопсию, и попросила пройти туда. Дружным коллективом мы выдвинулись в сторону процедурной. Несмотря на то, что эта маленькая операция была простой, всё же она вызывала сильное беспокойство. Мне не хотелось к изнуряющей постоянной боли добавлять другую, неизвестность пугала.
      Вызвали. В напряжении я зашёл, поздоровался. Получил направления к другим врачам, выслушал напутствие Геннадия Викторовича. Он убедительно рекомендовал не затягивать с дальнейшим прохождением обследований. Принял к сведению. Мозг работал чётко, как в экстремальной ситуации. Присел в кресло, открыл рот, доктор обезболил мазью участок гортани и срезал каким-то медицинским инструментом кусочек поражённой плоти. За своим столом на заранее приготовленном стёклышке он поколдовал над взятым кусочком и закрыл сверху таким же стеклом. Упаковал. Отложил. Взял шприц для пункции. От вида иглы мне стало не по себе. Она показалась мне неестественно длинной. Насколько мог деликатно я пошутил с доктором на эту тему. Оба улыбнулись, обстановка разрядилась. Предварительно обезболив небольшую область шеи такой же мазью, док начал вводить иглу. В этот момент я ощущал и слышал, как тонкий кусок металла с хрустом разрывает мои ткани. Эта процедура была весьма болезненной, но пришлось терпеть. Набрав необходимое количество жидкости, доктор медленно вынул иглу. Приложив к моей шее ватный тампон, врач предложил:
      — Спуститесь в регистратуру, на полке с документами для посетителей найдите журнал с моей фамилией и запишитесь на приём через пару недель. К тому времени гистологические исследования биопсии и пункции, надеюсь, будут готовы. Не забудьте принести результаты остальных анализов, которые я вам назначил.
      В ответ я поблагодарил, дал понять, что всё понял и, придерживая рукой место прокола, вышел из кабинета.
      Жена взволнованно меня встречала.
      — Как ты себя чувствуешь? Как всё прошло? – задавала она вопросы.
В ответ я обнял, рассказал о самой процедуре и, как мог, успокоил. Спустившись со второго этажа и открыв необходимый журнал, я записался на приём к врачу. Вышли на улицу. Несмотря на то, что в тот день обещали переменную облачность, природа баловала нас: солнце улыбалось и дарило, пожалуй, последние в ту осень яркие, роскошные и сухие деньки. Начало борьбы с болезнью было положено, первые серьёзные анализы сданы. Дальнейший запланированный круиз по врачам я осуществил с усердием и упорством.
      Я отношусь к той категории больных, которые считают, что вправе знать всё о своём здоровье, чтобы была возможность при необходимости своевременно и рационально распорядиться оставшимся временем и самому, только самому делать выбор. Поэтому при каждом посещении врачей я пытался получить максимальный объём информации. В дальнейшем, благодаря пониманию полной картины происходившего, мне удавалось принимать, возможно, единственно верные решения. Иногда медики отказывались подробно комментировать результаты обследований, ссылаясь на разные причины — меня это, конечно, настораживало, но по наивности я считал, что серьёзных причин для беспокойства нет, иначе доктора меня давно бы просветили в этих вопросах. Поэтому, всерьёз не опасаясь за себя, я чувствовал, что, несмотря ни на что, надежда и уверенность в завтрашнем дне теплились.
      Но, к моему большому сожалению, после сдачи биоматериала у меня появилось ощущение, что болезнь стала быстрее прогрессировать. За короткое время резко ухудшилось общее состояние, да и боль не покидала уже двадцать четыре часа в сутки. Жизнь моя разделилась на две части: первую — когда сжав зубы, через «не могу» удавалось боль терпеть, и вторую — когда она была невыносимой, изнуряющей, не прекращающейся ни на минуту, изматывающей, забирающей последние силы и энергию. Полноценно я уже не мог сосредоточиться ни на каком вопросе. И что бы я ни делал: улыбаясь, общался с людьми, молчал, злился, шёл, ел, пил, сидел в кресле или отлёживался на диване — боль была всегда со мной, она заполняла всю мою жизнь, унося мысли и подавляя желания. В такие моменты табак, алкоголь и обезболивающие таблетки в достаточно большом количестве помогали повышать болевой порог до терпимого уровня. Ночь превращалась в сущий кошмар и пытку: измождённый, находясь в положении полулёжа-полусидя, на два-три часа я впадал в забытьё. Но даже такой короткий отдых был для меня настоящим праздником. Утро начиналось с полубредового состояния. Мне приходилось приводить себя в рабочий вид двумя чашками кофе, таблетками и несколькими сигаретами. Так мучительно проходили дни и ночи, но даже и тогда мне не верилось, что это рак.
      В назначенный день мы с женой, переполненные сомнением, тревогой и надеждой, захватив последние результаты обследований, уехали с работы на приём в онкодиспансер. Подходили к этому медучреждению, как обречённые. Почти не общаясь друг с другом, заняли очередь, где в ожидании своей участи, оставаясь наедине с нервозностью и страхом перед неизвестным, бесконечно тянулось время. Жена волновалась сильнее, чем я. Чтобы успокоить Люду, я прижимал её руку к себе и как заклинание твердил: «Всё будет хорошо!»
      Когда нервозное состояние затихало, мы успевали улыбнуться друг другу, пошутить или поговорить на отвлечённые темы, но реалии жизни вновь возвращали нас к действительности. Становилось не по себе от дурных мыслей и душевной боли.
Часа через полтора мы с трепетом вошли в кабинет доктора. Поздоровались, передали ему медицинские заключения и присели на стулья. Он внимательно знакомился с документами, сопоставлял с теми, что у него уже были на руках, перечитывая то один документ, то другой. В воздухе висела тишина, прерываемая шелестом бумаг. От страха услышать смертный приговор меня знобило и трясло, как осиновый лист. Про себя заклинал только об одном: «Лишь бы не рак!!!»
      И вот, положив на стол все документы, врач обратился ко мне с вопросом о моём самочувствии и настроении. Поговорив немного на эти темы, он перешёл к главному:
      — Я вижу, вы люди крепкие и адекватные, поэтому буду говорить начистоту и откровенно.
      И тут он внезапно взял паузу. Нависла пугающая тишина. Чтобы помочь ему преодолеть внутренний барьер, я сказал:
      — Доктор, не волнуйтесь, говорите всё как есть.
      Он резко выдохнул и произнёс страшные слова:
      — У вас рак мягкого нёба четвёртой стадии с метастазами в правой стороне шеи! Кроме этого рак поразил корень языка и миндалины! Болезнь запущена, и она прогрессирует! Советую набраться терпения и сил для длительного лечения.
Как бы я ни был готов услышать нечто подобное, всё же эти слова были громом среди ясного неба. Глаза от жалости к себе непроизвольно наполнились слезами, которые я еле сдерживал, а туман заполнил моё сознание. Взглянув на Люду, увидел, что её состояние подобно моему. Тот же стеклянный взгляд от слёз, то же оцепенение. Мелькнула мысль: «Надо взять себя в руки и не раскисать! Успокоиться и помочь жене!» Да и хотелось с холодным рассудком расспросить доктора о дальнейших моих действиях.
      Похоже, мне в тот момент удалось и то, и другое. Совладав с собой, проглотил комок, мешающий в горле, и без дрожи в голосе стал общаться с врачом. Наш разговор привёл жену в чувство. Геннадий Викторович отвечал на каждый вопрос, стараясь дать максимальную информацию о дальнейшем предполагаемом лечении, о режиме питания и образе жизни. Проговорили мы достаточно долго, превысив лимит, отведённый на приём пациента. Но по-другому, я думаю, доктор сделать не мог, и за это я был ему безмерно благодарен.
Выйдя из кабинета, я услышал тихий ропот больных, ожидающих своей очереди, по поводу нашего долгого пребывания у врача. Стала понятна одна из причин сбоя графика приёма пациентов. В этот раз такой причиной стал я. Нельзя отмахнуться врачам от нас и, не учитывая полученный сильнейший психологический удар, сказать пациенту, что время приёма закончилось и оставить вопросы без ответа — на кону жизнь.
      На улице было пасмурно, холодно. В напряжённом состоянии быстрым шагом мы шли к метро, пожалуй, почти бежали. Боялись взглянуть друг на друга, чтобы не выдать боль и отчаяние, свой страх перед будущим. Не обращая внимания на толпы людей, как будто бы никого вокруг нас не было, изредка обменивались незначительными фразами. Обессилевшие от полученного стресса, мы добрались до дома. Всё происходило на автомате. Молча скинули верхнюю одежду, быстро накрыли стол к ужину, открыли бутылку водки, выпили за жизнь и взахлёб разревелись. Нам нужно было расслабиться, снять внутренний психоз. Выпивали почти не закусывая, убеждали себя, что это не смертный приговор, и что мы будем бороться до конца.
      В этот вечер я невольно вспомнил и сопоставил несколько печальных для нашей семьи фактов. Так, на протяжении многих лет в високосный год умирали любимые и близкие мне люди. В 2004-м умер мой старший брат в возрасте 51 года, в 2008-м ушла из жизни мама, а в этом, 2012-м, Господь уже забрал к себе отца. Какой-то злой рок преследовал нас именно в эти годы. Для меня вдруг стало ясно и понятно, что вскоре и мне придётся покинуть мир живых в возрасте старшего брата. Видимо, пришло и моё время. В тот момент жизнь поделилась на две половины — до начала болезни и после. К прошлому возврата не было. Такая закономерность устрашала, она фактически показывала неизбежность моей смерти.
      Позвонил «маленький» — узнать, как мы сходили к онкологу. Услышав ответ, он был потрясён. Постарался утешить нас, но это ему удавалось плохо, чувствовались в голосе страх и неуверенность. Но я всё равно был рад услышать его слова сочувствия. Впоследствии, на протяжении всего моего длительного лечения, получая добрые слова поддержки от кого бы то ни было, пусть на мгновение, но я внутренне преображался.
      Тот вечер прошёл на печальной ноте, я сник. Жена, прекрасно понимая, что шансов на моё выживание мало, всё же пыталась меня успокаивать, приободрить и настроить на лечение. Устав от тяжёлого дня, наполненного ожиданием, волнением и разочарованием, она, измождённая, ушла спать поздно ночью. А я не мог сомкнуть глаз. Боль не покидала ни на минуту, чёрные мысли не давали расслабиться. Жалея себя, я стал мысленно планировать и распределять оставшееся до смерти время, с кем встречаться и прощаться, какие дела завершить и как подготовиться к похоронам. Только под утро я погрузился в дрёму. Через какое-то время очнувшись, с ужасом вспомнил о поставленном диагнозе и с животным страхом, не свойственным мне, подумал о своей перспективе. Подавленное состояние не покидало меня.
      После немногословного завтрака мы, заторможенные от бессонной ночи, пошли на работу. Решили по мере возможности в оставшееся до лечения время вести максимально привычную жизнь и не делать тайны из моей болезни, более того — попытаться в ближайшее время самим обзвонить родных и близких и поведать о случившемся. На работе наши сотрудники также ждали известий. Мы рассказали. Тишина. Кто-то прервал молчание, высказал сожаление, ребята подхватили коллегу, желая наперебой выздоровления. В промежутках между делами я звонил детям, друзьям, знакомым, рассказывал о себе, искал сочувствия и поддержки. Этой новостью с людьми делилась и Люда. Все проникались нашей болью и тревогой, желали терпения, веры в лучший исход и сил в предстоящей борьбе. Но у меня самого уверенности в выздоровлении не было. Пришла жуткая депрессия.
      Через два дня я уехал к Елисеенкову. На этой встрече он мне напомнил о консилиуме врачей, где я должен был присутствовать, и выдал клиническое заключение о болезни с требованием для районного терапевта в получении сильнодействующего обезболивающего средства — «Трамадола». Надо сказать, что первоначально поставленный диагноз — рак мягкого нёба — был со временем переквалифицирован в рак правой нёбной миндалины, но я не принимал во внимание эту замену. Голова была забита совершенно другими мыслями. Постепенно приходило сознание, что у нашей семьи на пороге стояло страшное, серьёзное испытание. Ссоры, которые преследовали нас в последнее время, прекратились, обиды померкли и забылись. Мы стали понимать эфемерность человеческой жизни и хрупкость земного счастья. Старались успеть дарить друг другу любовь, внимание и заботу. Нам хотелось жить полноценной жизнью, не откладывать её на завтра, потому что это «завтра» могло не наступить. Поэтому ранее запланированную встречу с нашими детьми на празднике Хэллоуина в ресторане «Да Пино» мы отменять не стали.
      Встретившись возле него в назначенное время с «маленьким» и Эллой, мы, как старые завсегдатаи, зашли в ресторан. Здесь мы были частыми гостями, и нам всё было знакомо: и приветливый персонал, и обстановка, и меню, и тот дух, который обитал в этом заведении. Пока наши дамы прихорашивались возле зеркала в небольшом холле, я обратил внимание на двух девушек, расположившихся в небольшом закутке в начале зала, которые с удовольствием разрисовывали посетителей, превращая их в монстров, вурдалаков и ведьм, создавая тем самым подходящую для этого праздника атмосферу. К нам подошла официантка Ольга. Встретившись глазами, мы улыбкой поприветствовали друг друга. Под приятную музыку, обмениваясь шутками, она проводила нас за столик, ранее забронированный мной. Я попросил принять заказ позднее, так как хотелось сначала окунуться в атмосферу происходящего. Чуть позже пришёл старший сын — он был один, без своей девушки. Сославшись на занятость Надежды, извинился за её отсутствие. Немного расстроившись из-за этого, мы вскоре продолжили общаться в предвкушении чудесного вечера. Настроение улучшалось. Недолго думая, я направился к импровизированной гримёрке для того, чтобы девчонки создали мне образ какой-нибудь страшилки. Обменявшись парой фраз с весёлыми художницами, я отдал своё лицо на роспись. Легко, непринуждённо и довольно быстро они воплотили своё видение в реальность, превратив меня в Джокера! Я был в восторге от того «красавчика», каким я стал. Взглянув на себя в зеркало, увидел мертвецки белое лицо, красный большой рот с хищными блестящими зубами и пятнами крови на губах. Дьявольски злобный и в то же время соблазняющий взгляд из-под тёмных век был страшен и притягателен. Всё было сделано так, чтобы своим видом я мог отпугнуть смерть. Вернувшись к столику, где дожидались мои близкие, я своим видом произвёл неизгладимое впечатление. Жена и дети обсуждали мою шокирующую внешность. Но никто больше из нашей компании, кроме Люды, не рискнул получить порцию аквагрима. Проводили Люду взглядами и стали гадать, в каком обличии она вернётся. Музыка продолжала настраивать нас на приятное времяпрепровождение. Вернулась Люда и продемонстрировала свой образ. Она не просила художниц превратить её в ведьму или ещё в кого-то из жителей потустороннего мира. На висках у неё красовались небольшие милые блестящие узоры, по существу — украшения, подчеркивавшие её красоту и обаяние. Мы поздравили Людмилу с таким дополнением и без того прекрасного облика. Вечер прошёл на ура! Великолепный ужин, общение с близкими людьми и отличная организация праздника позволили на какое-то время отвлечься от грустных мыслей! Гости ресторана, которые не рискнули загримироваться, фотографировались с нами. Мы веселились и дружно участвовали в конкурсах, в одном из них я выиграл маску смерти, от которой моей жене стало не по себе. Но сыновьям было всё нипочём. Они дурачились, надевая эту маску по очереди, пытались в шутку нас напугать.
      Артур, администратор ресторана, великолепнейший человек, перед окончанием праздника подошёл к нам в очередной раз.
      — Как вам праздник, друзья мои? – кричал он сквозь громкую музыку.
      Чтобы не срывать голос, я встал ближе к нему и, стараясь перебить шум, царивший в зале, так же громко ему отвечал:
      — Спасибо, дружище, за вечер! Всё классно, всё супер! Нам совсем не хочется, чтобы праздник заканчивался, душа просит продолжения банкета! Мы едем в ночной клуб «Б2» на Маяковку! С нами поедешь?
      Артур отказываться не стал. Младший сын и Элла решили не ехать, хотели побыть вдвоём — молодожёнам и без нас хорошо. Остальные, разгорячённые эмоциями и алкоголем, после закрытия ресторана укатили в ночной клуб на тусовку, где продолжили развлекаться. Мы пили, курили, слушали музыку, общались со знакомыми барменами, танцевали под песни Анатолия Счастье, восхищались, и в перерывах между выступлениями о чём-то хохмили с ним. В тот вечер я пошёл вразнос. Мне хотелось веселиться, напиться и забыться. Жена, понимая моё отчаяние и страх, особо не препятствовала моим возлияниям. Это было похоже на пир во время чумы и одновременно на своеобразный протест, обращённый к болезни, как будто бы я хотел сказать: «Врёшь, не возьмёшь! Я буду жить!»
      В пятом часу утра мы выпали из клуба подшофе, уставшие, но довольные. Тут же на такси разъехались по домам. К этому времени я был настолько пьян, что с трудом понимал, где нахожусь и что происходит вокруг. Я добился своего: не чувствовал боли, не испытывал страха, и мне было наплевать на то, что будет со мной завтра. Меня охватило забытьё! Как добрались домой, не помню.
      Очнулся днём в своей постели. Сознание постепенно возвращалось. Головная боль, тяжесть в желудке и тошнота полностью овладели моим телом, наступило тяжелейшее похмелье! От этого ощущение болезни только усугубилось. Я лихорадочно и нервозно пытался вспомнить прошедший вечер, но провалы в памяти мешали это сделать. Жена сидела рядом, у изголовья кровати, что-то тихо шептала и бережно гладила ладонью мои волосы, украдкой вытирая следы от слёз. Увидев, что я очнулся, сохраняя спокойствие, она обняла мою голову и поцеловала в лоб. В былые времена, скорее всего, я услышал бы упрёки, но сейчас в её глазах были только любовь и сочувствие. От неё исходили необыкновенный свет и нежность, я молча обнял её и попросил прощения! Мы не обсуждали прошедшую ночь. Каждый понимал, что этот «разгуляй» был для нас последним!
      В течение всего воскресного дня я приходил в себя. Словно соскучившись после долгой разлуки, мы не выпускали друг друга из объятий. Предстоящая рабочая неделя была непростой. Было тяжело от мрачных мыслей! На работе я старался показать свою стойкость к испытаниям, внутреннюю силу и желание побороть эту заразу. Но на самом деле на душе скребли кошки и царило полное неверие в победу. Мировая статистика говорила, что с моим диагнозом в течение пяти лет выживают 17–20% онкобольных. Попасть в число этих счастливчиков мне и не снилось, это было бы чудо, а я считал, что чудес в реальной жизни не бывает. С таким мрачным взглядом на будущее и в то же время призрачной надеждой на жизнь проходили дни. Я каждый день приходил на работу, но работать не мог. Боли были адскими — они разрушали нервную систему и забирали последние силы. Но, несмотря на это, желание успеть сказать что-то главное людям не покидало меня! Я мысленно всех прощал и сам просил у всех прощения.
      Однажды Людмиле позвонила Елена Милова со словами сочувствия и поддержки. Она рассказала о том, что у мужа её подруги — диагноз, подобный моему, и при этом развитие болезни удалось остановить. Дала их координаты и сказала, что там о нас знают и ждут звонка. Эта новость стала глотком свежего воздуха, которая на какое-то время приободрила и дала надежду на спасение. Незамедлительно мы связались с подругой Лены. По телефону нам представляться не было никакой нужды, так как за нас уже всё было сделано. Люда рассказала Наташе (так звали собеседницу) о том, что со мной происходит, и о душевном состоянии нашей семьи. Она выслушивала советы и предложения от женщины, которой совсем недавно пришлось испытать подобное. Разговор был эмоциональным и долгим, каждая из собеседниц делилась незатихающей болью. Для одной она была позади, но всё еще острой, а другой только предстояло длительное время испытывать её в полной мере вместе со мной. Наташа в тот момент оказалась хорошим психологом. Она, по словам Люды, «поставила ей голову на место». Договорились о встрече. После этого звонка Люда постаралась подробно мне пересказать разговор с нашей новой знакомой о том, что произошло с Сергеем, её мужем, о тех преградах, которые они преодолели, как их семья пережила эту трагедию. Эти ребята мне тогда казались недосягаемыми, настоящими героями, заслуживающими искреннего человеческого уважения. И мнение своё даже по прошествии длительного времени после этих событий я не поменял. Эта пара — пример стойкости, упорства и любви друг к другу. Мне хотелось походить на Сергея, хотелось, чтобы мы не сломились, так же, как и они, не сникли, не спасовали перед трудностями, которые судьба уготовила нам. Душу грела мысль о том, что и мы тоже сможем, как и они, противостоять болезни: искрой вспыхнула заветная мечта — выжить. Я с нетерпением ждал личного знакомства. И вскоре в один из вечеров, после предварительного звонка, мы оказались в доме, в котором жили наши будущие товарищи. Вышли из лифта, на лестничной площадке нас встретили Наташа и её мама. Приняли нас как родных. Мы обнялись и представились друг другу. Это было трогательно, тепло и радушно. Сергея не было дома, он должен был в ближайшее время подъехать. Нас проводили на кухню, где, попивая чай, мы и проговорили весь вечер в тёплой и душевной обстановке. Каждый из нас делился пережитым. Наташа предупреждала о том, с чем ещё предстоит нам столкнуться в ходе лечения; рассказывала, как они выходили из тяжелых ситуаций, как непрофессионально диагностировали и лечили в Москве; о том, как это лечение чуть не привело Сергея к гибели; как они, разуверившись в российской медицине, использовали, возможно, последний шанс и уехали в израильскую клинику, где болезнь остановили. Мы слушали её, запоминая каждое сказанное слово. Наташа пыталась донести, прежде всего, до меня, что лечить в Москве мою болезнь в такой стадии не надо, что это напрасная трата драгоценного невосполнимого времени, убеждала в том, что в России рак не остановят. Моя жена, придерживаясь такого же мнения, эмоционально и в то же время рассудительно в очередной раз пыталась меня убедить отправиться на лечение в Израиль. Но меня пугала другая страна, пугал языковой барьер, другой менталитет. Также весьма насторожила сумма, потраченная на лечение Сергея, которую озвучила Наташа. Естественно, я автоматически перенёс её на себя. Да и дополнительные расходы, связанные с перелётами, проживанием, питанием необходимо было тоже учитывать. В итоге вырисовывалась, как мне казалось, неподъёмная для нас сумма. На материальную поддержку российских фондов рассчитывать не приходилось. Да и есть ли такие организации, финансирующие лечение взрослых онкобольных? По-моему, нет! Будучи уверенным в скорейшей своей кончине, я не хотел никаких кредитов и продаж имущества. Не хотел, чтобы после меня остались долги, которые пришлось бы выплачивать жене. И к тому же я верил нашим врачам и был убеждён в том, что российская медицина имеет самые передовые технологии и методики лечения раковых заболеваний. Меня сложно было убедить в обратном! Я был близок к тому, чтобы принять окончательное решение и сказать: «Баста, я лечусь в России!»
      Но напор двух женщин и их аргументы пошатнули мою уверенность, и я, согласившись с тем, что времени для выбора почти нет, пообещал окончательно определиться после консилиума врачей. Общаясь в непринуждённой и откровенной обстановке, мы поняли, что нас здесь всегда поймут и поддержат. Не дождавшись Сергея (работа есть работа), мы ушли из гостей приободрёнными, уверенными в том, что мы не одни с нашей бедой, что есть люди, которые готовы нам помочь и поддержать в трудную минуту. После этого знакомства мы подружились.
      Возвращаясь домой, мы крайне эмоционально обсуждали нашу встречу. У Люды появилась некая надежда, некий призрачный шанс на моё спасение! Она серьёзно настраивала меня на лечение в Тель-Авиве, а я пытался её убедить в обратном. Но Людмила была непреклонна. Она хотела отправить запросы в разные страны и получить ответы от нескольких клиник, в том числе израильских, специализирующихся на лечении рака. Я этому противиться не стал — не было ни сил, ни желания! Мы ехали в машине и вслух благодарили Елену за то, что она свела нас с такими великолепными людьми. Надеялись, мечтали о лучшем! Отметили, что психологическая поддержка таким людям, как мы, крайне необходима, и не понимали, почему в Москве такой помощи нет, а если есть, то было странно, что никто из врачей не подсказал, где её получить. В какой-то момент зазвонил мой телефон, я ответил. Это был младший сын. Он сказал, что у него есть фильм на дисках о раке и что он может его сегодня нам занести. Конечно же, мы согласились. Добрались до дома довольно быстро, без пробок. К тому времени я себя чувствовал не очень хорошо, но внутренний душевный подъём, полученный на прошедшей встрече, помог преодолеть усталость в ожидании просмотра фильма. Люда высадила меня возле подъезда и уехала на парковку ставить автомобиль. Зайдя в свою квартиру, я, с трудом превозмогая боль, первым делом забрался в холодильник, налил себе анестетик — граммов 150 холодной водки — и залпом выпил, закусывать не стал. Переоделся. Боль постепенно притуплялась. Пришла Люда, я поцеловал её в щёчку. Почувствовав запах алкоголя, жена спросила:
      — Выпил? Болит?
      — Да! — ответил я.
      Она с пониманием кивнула и тепло обняла меня. Переодевшись, Люда пришла на кухню, где я пытался приготовить лёгкий ужин для нас и ожидаемых детей. Всё это время мы возбуждённо продолжали обсуждать с более полным пониманием мою болезнь и возможности её лечения. Не торопясь, до прихода детей мы присели поужинать. Это было нелегко, так как от недуга рот с трудом открывался, мне приходилось фактически впихивать в себя еду. Осторожно, превозмогая боль, пережёвывал и глотал.
      К концу ужина пришли Саша и Элла. Они отказались присоединиться к нам, поэтому, взяв только небольшую корзинку с фруктами, мы дружно устроились в зале для просмотра фильма. Смотрели почти молча, лишь иногда вставляли реплики, тихо обсуждая увиденное. Он был посвящён борьбе с раком, отношению к нему нашего общества и отношению людей на Западе, возможностям зарубежной и отечественной медицины, шансам выжить в той или иной стране. В нём приводились высказывания врачей и самих больных об этой болезни, о душевном и физическом переживании героев фильма. Нас поразило то, что отношение к больным в нашей стране прямо противоположно отношению к больным на Западе, а прозвучавшая фраза в фильме, что только в России слово «рак» — это смертный приговор, лишний раз укрепила мнение Люды, что лечиться лучше в другой стране. Восхищали смелые высказывания на тему страданий человека. В сознании отпечатались слова одной из героинь: «В России любой человек, который заболевает какой-либо тяжёлой болезнью, исходит из того, что раз я заболел, то и должен страдать. Из этого же самого, как это ни прискорбно, исходят и врачи!» Как же так, недоумевали мы, ведь если врачи так считают, то и не будет сострадания к больному. Вспомнили, что равнодушие медиков в нашей стране — обычное явление! Будучи больным, испытывая физические и моральные страдания, конечно же, ожидаешь получить от врачей своевременную квалифицированную помощь не хуже, чем за рубежом, и чуточку внимания, сопереживания и проявления доброты, которые увеличивают жизненную энергию. Но этого, к сожалению, зачастую не происходит. Видимо, с таким подходом и нам придётся столкнуться в ближайшее время.
      В фильме был подробно описан порядок получения обезболивающего лекарства под названием «Трамадол». Стало понятно, что придётся терпеть сильнейшую боль и проходить шаг за шагом до заветной цели всю цепь бюрократической системы Минздрава! Услышали мы в этом фильме много интересного: что в России иные методики лечения, другие медикаменты, оборудование, всё самое важное — другое и, видимо, не самое лучшее. Фильм подводил к тому, что лечить онкозаболевания в России не надо! Что у нас нет тех медицинских ресурсов, которые могут быть предложены больному на Западе! И как итог — шансов выжить, пользуясь возможностями отечественной медицины, меньше.
Фильм произвёл на нас удручающее впечатление. О фруктах все забыли, прониклись переживаниями за людей на экране. Гнетущая атмосфера и мысли о том, что мне предстоит лечиться, опираясь на морально устаревший потенциал российской медицины, делали ещё более мрачной перспективу моей будущей жизни. Досмотреть до конца этот тяжелейший фильм мы не смогли. Выключили телевизор и долго обсуждали увиденное. Конечно же, мы рассказали о поездке к нашим новым знакомым Наташе и Сергею Гирло, о том, как они в своё время столкнулись с одной и другой медициной, об их глубокой убеждённости, что именно благодаря Израилю Сергей был спасён. Люда убеждала, настаивала на лечении за рубежом, говорила, что после поездки к ребятам у неё появился некий просвет в понимании того, какие дальнейшие шаги следует предпринять. Она собиралась отправить запросы в зарубежные клиники и после получения ответов проанализировать предложения на предмет возможности моего лечения. Дети во всем поддерживали Людмилу. Все дружно говорили о том, что чем глубже мы вникнем во все нюансы, тем больше будет шансов выбрать правильное решение и сохранить мне жизнь. Я не спорил. Вечер заканчивался на позитивной ноте. Но всё же, несмотря на более чем убедительные факты, полученные за последние несколько часов, в душе я оставался приверженцем лечения в России, хотя уже категорически не отвергал возможные варианты лечения в другой стране.
      Утро в день консилиума началось, теперь уже как обычно, с нарастающей безудержной боли, с чувства обречённости и ужасного понимания, что всё это происходит со мной наяву. Собирались почти молча, сознавая, что от консилиума многого ожидать не следует. Я забросил в себя несколько таблеток «Кеторола», чтобы отчасти заглушить боль, выкурил несколько сигарет и выпил большую чашку кофе. Внутри себя я испытывал страх перед болезнью, хотя, скорее всего, это был страх перед скорой смертью, но при этом старался взять себя в руки, не раскисать и гнал подальше тяжёлые, мрачные мысли.
      Уже привычным для нас путём мы с женой приехали в онкоцентр. Теперь, взяв на себя миссию ангела-хранителя, моя жена будет практически всегда сопровождать меня и помогать во всех поездках и встречах с врачами. Консилиум проходил в кабинете заведующей отделением головы и шеи Наэли Хабибовны Шацкой, которая и возглавляла комиссию. Приглашала на комиссию медсестра по списку, составленному врачами, и когда она появлялась среди нас, шумная толпа затихала, вслушиваясь, какую фамилию она назовёт. Судя по длительному времени приёма, разбирались с каждым случаем основательно. Люди, как всегда, терпеливо ждали своей участи, старались не выдавать внешне своё внутреннее состояние, свои страхи и переживания. Я смотрел на них и думал, что в скором времени половина этих людей, а возможно и я, уже никогда не вернётся в эту очередь, никогда не спросит, кто крайний, и не будет что-то рассказывать своему соседу о себе. Многие не смогут обнять родных и близких, поцеловать или пошептать им что-то на ухо, рассмеяться или заплакать. Они уйдут в мир иной, так и не дождавшись своей победы над болезнью. Я обратил внимание, в каком состоянии пациенты выходили после комиссии. Кто-то вылетал пулей и, не оборачиваясь, уходил прочь; кто-то выходил из кабинета спиной, кланяясь врачам со словами благодарности; кто-то покидал кабинет с поникшей головой и с пунцовыми от страха щеками; кто-то крестился и, бормоча себе под нос, в сопровождении родного или близкого человека, еле передвигаясь, шаркая ногами, медленно удалялся по коридору. Дрожь и озноб от ожидания неизвестности в очередной раз пробивали моё тело от макушки до пят. В тот день (как я думал) нам должны были рассказать о возможной перспективе, о способах и методах лечения. Надеялся услышать, что наша российская медицина настолько сильна, что вне всякого сомнения сможет помочь мне одержать победу над этим смертельным недугом. Я ждал подобного ответа от врачей и в то же время боялся услышать от них нечто иное — противоположное. Своими переживаниями я делился с Людой. Подбадривая друг друга, мы пытались гнать прочь от себя дурные мысли. Но порядком измотанные нервным напряжением, в конце концов мы успокоились и безразлично ожидали вызова. И тем не менее, когда прозвучала моя фамилия, мы оба одновременно вздрогнули. Встали, я мысленно перекрестился, сказал себе: «Будь что будет!» — и мы зашли в кабинет.
      Н.Х. Шацкая, женщина зрелого возраста, опытный онколог с многолетним стажем, сидела за столом, просматривая документы. Я и раньше видел её и, конечно же, понимал, кто будет в конечном итоге принимать решение на комиссии. Отзывы об этом докторе были противоречивые. Кто-то говорил о ней как о душевном человеке с большой буквы, кто-то — как о человеке со скверным характером, но все были согласны в одном: она профессионал. И это радовало. Я был готов ко всему. Для меня была важна, прежде всего, компетентность доктора, который поможет мне выжить.
      «Странное дело, в кабинете больше никого нет. Какой же это консилиум?» — подумал я, но вслух не решился спросить об этом.
      Нам предложили присесть. Мы сели. Шацкая подошла, надела перчатки и аккуратно осмотрела полость моего рта, ощупала воспалённые и опухшие области головы и шеи.
      — Как вы себя чувствуете? На что жалуетесь? – задавала она вопросы, одновременно продолжая осмотр.
      Я как будто ждал такого момента, поэтому, не сдерживая себя, эмоционально выплёскивал всё, что наболело:
      — У меня жуткие боли, доктор! Они разрывают всю мою плоть изнутри, днём я кое-как переношу их, а ночью становится совсем невыносимо! Вся моя нервная система от этих болей истощена, и эмоциональные срывы становятся обычным делом, мне тяжело и больно даётся приём пищи, падает вес тела и быстро приходит утомляемость!
      Я говорил не останавливаясь, а жена дополняла мой рассказ своими комментариями. Я почувствовал в докторе родную душу, неравнодушного и заинтересованного слушателя. Её мягкость и душевность общения произвели на меня благостное впечатление. Выслушав нас, она сделала какие-то записи и попросила свою медсестру, которая периодически заходила в кабинет, пригласить к ней моего лечащего врача и химиотерапевта Бевз. Про себя я подумал, что решение, как и чем меня лечить, видимо, принято. Тем временем в кабинет зашёл один из врачей клиники. Шацкая, не дав сказать ему ни слова, «наехала» на него по поводу какой-то неправильной записи в моей медкарте. Но благо быстро выяснилось, что этот врач ко мне никакого отношения не имеет. Шацкая извинилась и, решив вопрос врача, отпустила его. Зашёл Елисеенков и, набравшись терпения, выслушал претензии Шацкой, что-то пояснил ей и согласился с доводами заведующей отделением. В конечном итоге они пришли к какому-то общему мнению, после чего Елисеенков покинул кабинет. Тут же уверенной походкой в кабинет зашла химиотерапевт Н.И. Бевз, дама в белом халате, с чёрными как смоль волосами. Шацкая, увидев её, прямо с порога, одновременно передавая ей мою медкарту, громким голосом настойчиво попросила:
      — Наталья Ивановна, возьми его к себе!
      Бевз пробежала глазами мои обследования и взмолилась:
      — Куда? У меня и так перебор с пациентами! Да и как его лечить? У него атеросклероз сосудов, четвёртая стадия рака, да и с почками проблемы!
      Шацкая настаивала:
      — Возьми! Подумай о том, что можно сделать! Посмотри на него — молодой, красивый! Помрёт — жалко будет!
      Мы сидели, не шелохнувшись, слушали диалог врачей, от решения которых зависело моё будущее. Бевз посмотрела на меня и на Людмилу, помедлив, покачивая головой, сказала:
      — Поднимайтесь ко мне и проходите без очереди.
      Кивнула Шацкой и вышла. Внутренне я выдохнул: «Взяли! Видимо, попал к хорошему доктору!»
      Шацкая взглянула на меня и довольным тоном произнесла:
      — Можете идти, а карту после заполнения химиотерапевту принесёт медсестра.
      Поблагодарив её, я, всё же набравшись храбрости, спросил:
      — Доктор, подскажите, может, мне лучше уехать лечиться в Израиль, учитывая мою четвёртую стадию? И сколько осталось мне жить, как вы думаете?
      Она ревниво и явно с чувством обиды за отечественную медицину ответила:
      — Да какая разница, где лечиться? Что здесь умирают, что там умирают, что мы в России, что там, в Израиле, немало отправили людей на тот свет. А насчёт того, сколько осталось жить – не знаю, но даже если всё пройдёт успешно, вы должны понимать, что после такого лечения до шестидесяти лет всё равно не доживёте!
      Ответ меня не покоробил, тем более к тому времени я мечтал прожить хотя бы ещё несколько месяцев или, если повезёт, то и год, а тут как бы вскользь прозвучала призрачная цифра «60», на которую я и сам даже в самых смелых мечтах уже и не рассчитывал. Именно подобный ответ, чёткий и прямой, я и ожидал услышать. Рассуждать на эту тему больше не стали. Откланялись, и я с чувством благодарности в очередной раз для себя отметил, что лечиться нужно в России. Здесь помогут родные стены, да и платить огромные деньги не нужно. С уверенностью, что будет всё хорошо, мы вышли из кабинета.