Время золотых лужаек

               
Говоря о деревне, о природе вокруг моего деревенского дома, я, наверное, в чем-то повторяюсь. Повторяюсь не только словами, но невольно создаю перепевы одних и тех же чувств и настроений. Вероятно, такие перепевы или повторы неизбежны и простительны, если открывают читателю иные подробности, другие особинки мира природы. А этот мир живет тут же, прямо у ступенек крыльца дома.

Всякий раз, когда уезжаешь  за пределы городской жизни, в который раз  всплывает в душе, переполненной ледяным городским бытом и пошлой, суетной информацией,  сокрытая до времени теплота чувств, без чего невозможно родственное соприкосновение с природой.  Прежде чем войти в дом, я некоторое время стою перед ним, полузабытым, одиноким среди  пустынного луга, и прошу у него прощение за то сиротство, которым я всякий раз наделяю его, оставляя в одиночестве на одичавшем околотке. Он ждет меня, скорбя и ожидая моего сострадания, скрипя рассохшимися половицами крыльца, под которым расцвели одуванчики.

Но сейчас весна. Пришло время золотых лужаек. На рассвете, когда природа дремлет, погружаются в сон, сжавшись в кулачки, и  одуванчики. Под белой кисеей  тумана луг спит всю ночь; спят до самого рассвета и стебельки с зелеными головками. Взошедшее солнце согревает сжатые зеленые кулачки, и они немедленно, как по чьей-то команде, раскрываются, рассыпаясь золотом по всей лужайке.  Они похожи на множество солнц. Их так много, что не поддаются счету. И весь луг опять на весь день становится золотым, если тучи не принесут ненастных дождей.
 
Утро. Тающий туман. Блеск росы на лужайке возле  дома. Она блестит на каждой травинке, но незаметна на золотых пятачках одуванчиков. Золотых пятачков так много, что под ними надежно прячется росный изумруд загустевшей на весенних дождях травы. Весь луг - от крыльца дома до ручья - золотой.  И мне кажется, мой одинокий дом на берегу пустынного ручья среди моря золотых одуванчиков чувствует себя не так тоскливо, как в то время, когда он стоит, как таинственный, угрюмый зрак, в пелене осеннего или зимнего ненастья.

А когда свечереет и на отшибе земли, из загущенного мрака, внезапно возникшего на окоёме, беглым, мгновенным блеском полоснет молния, насторожится мой дом, стараясь затеряться в густом вишеннике,  сожмутся в зеленые кулачки золотые ладошки одуванчиков; луг, позеленев, потемнеет, ожидая, что на них ливнем обрушится высь. И по лужайке, приминая стебельки одуванов, потекут буйные потоки воды к ручью по имени Сварливый.  Замутненные потоки будут, шумя,  ссориться друг с другом до самой речки Свапы и утихомирятся, влившись в тихие, лениво текущие её воды.

Я буду сидеть на террасе с гулкой крышей. На столе закипит самовар. Чай с богородичной травкой оживит удивительным ароматом весь дом.

Пройдет ночь, и взошедшее солнце погладит лучами каждый золотой пятачок на лужайке возле моего дома. Время золотых лужаек продлится до тех пор, пока они не покроются белым пухом.