Кража. Фантастический роман. Глава 24

Было уже что-то около двенадцати дня. Едва уговорив Пищалкина, чтобы отпустил его, Караваев собрался всего за несколько минут. Понятное дело, пить «на дорожку» выигранный ядреный самогон, настоянный на каких-то разнообразных травах, заупрямился и не стал. Пищалкин же не удержался, и хлебнул прямо из банки, крякнул, закусил соленым огурцом. Подхватив немалую дорожную сумку со снедью «на дорожку», сложенную сестрами Пищалкина для Караваева и вышел на крыльцо.
Попрощавшись со всеми в доме — Софией, двумя Аннами, похожими одна на другую, как две капли воды не под микроскопом конечно, и особенно поблагодарив немую Настю, которая мило разулыбалась, затем по-заговорщицки взглянула на Караваева, тут же черкнула ему в ответ пару строк и, вырвав листок со своего блокнота, протянула ему.
Пробежал глазами по написанному. «Счастливой дороги. Мы еще обязательно встретимся с тобой, Федор. Обязательно. Вот когда, точно не знаю…
Караваев ничего не сказал девушке в ответ, сложил ее листок и сунул в карман Хотел приобнять девушку, но сдержался и только улыбнулся ей, затем взял свою сумку, вышел на крыльцо. Его, докуривая сигарету, ждал Пищалкин, чтобы проводить до полустанка.
— Слушай, господин Володя, а, может не пойдешь провожать меня. Устал ведь. Дорогу я уже знаю, сам доберусь.
— Еще чего, — как показалось Караваеву, обиженно ответил Пищалкин. Иначе не дойдешь, хоть сравнительно и недалеко до полустанка, и зверей никаких страшных давно уже здесь, в нашем леске, не водится… Но вдвоем будет сподручнее отбиваться, если что…
— От кого? — удивился Караваев.
— Тебя, Федя, наши бабы не отпустят. Вот. Поговор по деревне пошел, что из-за тебя сначала четверо девок сурово передрались. Такой себе маленький междусобойчик устроили после основной драчки на поле.
— Не понял.
— А что, Федя, понимать. Ну, выиграла Галина Лысого у них. А после еще одна драчка была. То ли пять человек их было, то ли больше. И у тех девок Галина тоже стала победительницей. Вот. Она так и бредит, чтобы обязательно заарканить тебя и уже не отпустить ваше величество ни при каких раскладах. — Пищалкин ухмыльнулся, спускаясь следом за Караваевым по ступенькам с высокого крыльца.
— Опять же, не понял, — Федор обернулся на идущего сзади него Пищалкина.
— Да охмурить тебя хочет Галина. Больно понравился ты ей. Это у нас поговор такой о Лысом, значит положила глаз на неженатого, красивого, бойкого, статного… Да и не только она этого хочет. Половина баб деревенских...
— Ну? — Караваев даже остановился на последней ступеньке. — Ты это серьезно?
— Серьезнее, Федя, не бывает. Как бы чего непутного не вышло. А то тебя кто-то из баб нашенских не то, что охмурит, а вообще в рабство, так сказать, посадит… Вот почему я тебя и провожать вызвался. Сам ни в жисть не прорвешься…
— Какое еще рабство? — Караваев непонимающе уставился на Пищалкина.
— Ладно, пойдем, по дороге объясню.
Караваев согласно кивнул и ступил на покошенную траву. За ним — Пищалкин. Прошли к калитке, вышли на улицу.
— Ну, давай, объясняй  о рабстве, — бросил Караваев.
— Ну, как ты не понимаешь, Федя, женское рабство. Оно, это рабство, знаешь, крутое, порой непонятное, а порой и, знаешь, коварное...
— Да ладно тебе, философ хренов.
Пищалкин даже не обиделся, и, широко шагая по грунтовой дороге, продолжал о своем:
— Вот живешь с женщиной, живешь. И сегодня будто ты не раб, а настоящий, думающий хозяин, король, если хочешь, а к завтрашнему дню понимаешь, что ты раб на все сто процентов. Ну, раболепствуешь перед ней, на пальчиках ходишь, лишнего слова супротив не скажешь, да все поддакиваешь и соглашаешься со всем, что она там нового понапридумывала. Вот так-то, дорогой мой Караваев… Вот поэтому и ссоры-то, и разборки.
— Это как повестись…
— Э, нет, Федя, нет. Чего, чего, а ссоры бывают во всех семьях. В одних поменьше, в других случаются практически каждый день. В семье Полуяновых, ну, наших соседей через дорогу, ссор, на удивление, не было вот уже месяцев пять кряду и ощущалось, что ссора, которая может все поменять, назревает исподволь и вот-вот вырвется наружу. И вырвалась. Сегодня Николай Михайлович часов в девять утра  приперся к нам. Похмеляться и, понятное дело, плакался. До того жалостно и нудно, что мне сначала и жалко стало его, а после того, как сидя за столом выпили еще по одному стопарику, Николай Михайлович немного разговорился. А потом его, как прорвало. Я  Полуянова с трудом выдворил. Сказал, что мне нужно тебя проводить до полустанка, а поезд ждать-то не будет. Если опоздаем с тобой — только через день единственный скорый поезд через наш полустанок ходит и останавливается, все остальные пролетают мимо… По рассказам Николая Михайловича, ну, соседа моего через улицу сначала всё шло, как и всегда, а после... Сидел он утром дома на своем стуле смирно. Как говорят, был тише воды, ниже травы и всего иного, и допивал, мучаясь со страшной головной болью, вторую чашку крепчайшего кофе. Конечно, вчера после нашего деревенского праздника, он перебрал самогону почти до потери самообладания. Совсем не помнил, что же случилось дальше. София Ивановна, его благоверная, так и не прикоснулась к своей чашке с чаем. Она только молча сидела у стола и уничтожающе смотрела на изменившего ей мужа. То, что случилось с ним, не лезло ни в какие ворота. Уж он-то понимал, что поступил некрасиво, но что мог поделать, раз так произошло… Он даже не знал, как, что и почем, с кем... Понятно, время, как говорят, лечит, но времени-то прошло со вчерашнего вечера с гулькин нос. Ну, загулял он после побоища. Деревенские женщины напоили его по самое во, а затем уволокли его подальше в лес, и так далее. Сам понимаешь…
Караваев не знал и ни разу не видел ни соседа, ни соседку Пищалкиных, и ему было все равно, изменил ли Николай Михайлович своей жене с кем-то, или упился до того, что и изменять был не в силах, а бабы просто по приколу насмеялись над Софией Ивановной.  Караваева мучили другие, более приближенные к нему вопросы: ехать ли на поезде домой и там встретиться с Татьяной, или лететь неизвестно на чем и куда со ждущей его Светланой? Они же, позвонили в один день, друг за дружкой. Сначала Татьяна, затем Светлана… И сразу возникла дилемма.
Караваев молча шел по деревне с Пищалкиным, не обращая внимания на любопытные, а порой и восхищенные взгляды молоденьких девушек и женщин постарше. Зачем обращать внимание на очередной, неизвестно как испеченный пирог, когда перед тобой два прекрасных; вкуснейших торта? У него уже есть две женщины, которые не только нравились ему, но он готов был даже отдать руку и сердце любой из них.
«Кому же отдать предпочтение? Кому?» — думал Караваев. И все же, когда они миновали последний дом, стоящий на околице деревни и вышли по утоптанной дорожке на пригорок, Караваев остановился, повернулся лицом к деревне, словно прощаясь и с ней, и с ее нынешними жителями, и всеми жаждущими его женщинами. Именно здесь он решил, что всё-таки отдаст предпочтение Татьяне, Танечке — милейшему сознанию в его жизни. Ведь она все же решилась на его приглашение, не отказала. Да и красавица в его понимании. Да, Светлана тоже не лыком шита, тоже притягательно-красива, но Таня по его последнему решению, была предпочтительнее.
— Чего так задумался, Федя? К тебе не достучишься. Я что ни спрошу — ни ответа, ни привета, разве что иногда головой кивнешь, — наконец-то Караваев пришел в себя и виновато взглянул на Пищалкина:
— Извини, Володя, я на самом деле задумался.
— Да ладно тебе задумываться, пригорюниваться. Вот хлебнул бы граммов сто из призового бутыля, и всё бы было поделом, а так…
— Да не хочу я вашего самогона, хоть и настоянного, и призового, и семидесяти или выше градусного…
— Не любишь? Так бы и сказал, в нашем магазине бутылочку казёнки бы купили, или коньяку…
— Да я вообще не люблю горячительных напитков, Володя, — ответил, чуть улыбнувшись Караваев.
— Ты, что, больной?
— Пока все нормально, не жалуюсь. Конечно, выпить могу. Так, по праздникам немного.
— Немного, это сколько?
— Ну, граммов сто, сто пятьдесят.
Пищалкин сначала хмыкнул, потом сказал:
— Нет, ты таки больной. При твоей комплекции, минимум пару стаканов без последствий можно выпить.
— Пригубить, — рассмеялся Караваев.
— Ну и напрасно. Хотя, как знаешь. Это твое дело. А как по мне, два стакана вполне нормально. Для сугреву... Так, ладно о «горючке», — Пищалкин взглянул на часы. Так, к поезду с хорошим запасом поспеваем. Можно не спешить. Вон, видишь, бабы-то деревенские нас провожают.
— Где? Шутишь, Володя? — встрепенулся Караваев.
— Да зачем шутить? Вон, Галина, ну, по-деревенски, Лысого Петра вместе с Катькой, за подлеском прячутся. Думают, что я чуток еще тебя проведу, а там ты сам потопаешь. Вот они и заарканят тебя, не выпустят со своих, так сказать, рук. О, да еще и Лидия Сергеевна с Надькой-толстушкой  с туесками, словно по грибы, так сказать, пошли. Дуры они, прикрываются туесками. Грибов здесь отродясь не было — вот к северу от того холма полно, а здесь и мухомора не сыщешь… Они тоже за нами того, приглядываются… Может бы остался еще на пару деньков, Федь?
Караваев отрицательно махнул головой
— Меня, Володя, Татьяна моя будет ждать на вокзале.
— Ну, как знаешь. Вольному воля… Леском нашим прогуляемся, и, глядишь, на полустанок выберемся.
— Не понял.
— Ну, к поезду вовремя поспеем, не ершись.
Дальше шли почти полдороги молча. Вскоре за логом сначала показались электроопоры, затем из-за раскидистого дуба и полустанок.
— Вот мы и на месте. Иди, компостируй билет свой и, как говорят, с Богом. Хорошо, хоть телефонами обменялись. Если что, звони.
Караваев кивнул головой и, взбежал по ступенькам к билетному окошку. Через пару минут был уже рядом с Пищалкиным с прокомпостированным билетом.
— Так, Федор Иванович, жаль, что ты нас покидаешь, но раз Татьяна будет тебя ждать там, в городе, хорошей тебе дороги, и удачи во всем. Эх, знаешь, хотелось бы встретиться с той черноволосой, что в поезде. Знаешь, конфетка… — Прищалкин кашлянул и тут же удивленно произнес:
— Во, легка на помине. Привет, черноволосая! — Пищалкин разулыбался внезапно появившейся на тропинке к полустанку Светланы. Она тут же подошла к мужчинам:
— Здравствуйте, — Караваев заметил, что Светлана отнюдь не удивилась встрече с Пищалкиным. Она словно предвидела, или, может и знала, что Пищалкип будет провожать Федора из деревни на полустанок.
— Здравствуйте, Светлана. Вот уж не ожидал увидеть вас здесь, — Караваев чуть потупился. 
— Уже и на «вы» перешел, — недовольно произнесла девушка, абсолютно игнорируя стоящего рядом Пищалкина сказала Светлана. — Я же говорила тебе, что мы встретимся через два часа после двенадцати.
— Но я… Я решил с вами не ехать.
— Да-а? — удивленно взглянула на Караваева Светлана.
— Он едет домой. Поезд, — Пищалкин достал из кармана свой телефон и взглянул на дисплей, —  через семь минут. Там его на вокзале будет ждать девушка. А я остаюсь тут. Готов и поболтать, и провести тебя, куда с Федором Ивановичем намерились, так сказать…
Светлана взглянула на Пищалкина как на пустое место, но затем все же ответила:
— Этим поездом Федор Иванович никуда не поедет…
— Так билет уже перекомпостирован, деньги за купе доплачены…
— Я сказала, никуда Караваев Федор Иванович не поедет, а пойдет со мной, а ты… Ты нам не интересен, — Светлана так посмотрела на Пищалкина, что он, как показалось Федору, просто «сдулся», как воздушный шарик, куда и подевалась его напыщенность. — И кстати, тебе, Владимир Пишалкин, уже пора домой. Тебя ждут сестры и твой сосед… Николай Михайлович.
— Только не он… — пролепетал Пищалкин и, даже на попрощавшись с Караваевым, повернулся и медленно, словно с неохотой пошел во дорожке назад, в сторону деревни. Светлана словно подталкивала его своим жестоким взглядом.
Поезд остановился на полустанке на минуту, затем раздался негромкий предупредительный гудок и вагоны, убыстряясь, покатились по маршруту, оставив Караваева со Светланой на крохотном «перрончике».
— Пойдем, Федор, — подхватив одну из сумок, сказала девушка. Нас скоро заберут.
Караваев взяв в руку другую сумку, поплелся за ней как привязанный.