Карабах, и другие армейские байки

Про Карабах, и другие армейские байки

         Если вы служите в армии и ограничены во всем, то звездное небо над головой, даже если оно над грузинской чужбиной – видится вам гнездом свободы и рассадником романтики. Но астрономы утверждают, что там одиноко и вакуум.
         Вот и двое хмельных самовольщиков решили проверить кто из них прав, забравшись на трехметровый забор, поближе к звездам. Правда, цель их была не столь высокой и научной, а скорее приземленной. И приземлиться они хотели с другой стороны забора, на территории родной воинской части, чтобы остаток ночи доспать в своих мягких панцирных кроватях и на подъеме не запалиться дразнящим винным перегаром перед проницательным ротным.
         На пути к высокой цели, все преграды игнорируются, и нарушителям не пришло вовремя в голову – отчего на стенах такая неуместно свежая колючая проволока. И кто подсказал им, перелазить забор именно в этом месте? – Возможно в подобных случаях, лукаво шепчет один и тот же благодетель, и имя ему – грузинское вино. Хотя в других регионах, может быть дагестанское, молдавское или вездесущая бабушкина бражка. А при их отсутствии, может оказаться и неблагородный автомобильный антифриз, пахнущий молодым армянским коньяком (но это уже другой случай, по большей части клинический).
         Подняв колючку и закрепившись на гребне забора, один самовольщик подтянул за ремень другого и спрыгнул на бетонку с обратной стороны.            
– Стой, кто идет?! – встретила его недружелюбным «паролем» родная войсковая часть.
– Не ори дух, дедушку напугаешь, в ботинки он обмочится – носки стирать будешь, – ответил привычным «отзывом» старослужащий. И невдомек ему было раскинуть хмельными мозгами, в честь чего вдруг его родные казармы с бесценными солдатскими портянками стали охранять воинские караулы.
      Наконец, подняв глаза и осмотревшись, дедушка к своему сожалению обнаружил подозрительно много света вокруг и внезапно выросшую наблюдательную вышку с бдительным вертухаем, которых выставляли лишь для охраны гауптвахты или военных хранилищ.    
– Стой, стрелять буду! – продолжал гнуть Устав караульной службы дисциплинированный часовой, передернув затвор автомата и направив ствол вверх для первого предупредительного выстрела.
– Я те стрельну, чучело! Субординацию попутало, туловище?! – выставил ему в противовес святые неуставные отношения, дедушка. 
         Правильный отзыв на секретный пароль привел молодого караульного в некоторое замешательство: заметить нарушителя или попустить, напороться на его месть или самому угодить в камеру снизу; а может пристрелить и заработать на внеочередной отпуск?.. Последнее порядком напугало часового, и он стрельнул предупредительным, чтобы не искушать себя общеизвестным ортодоксальным грехом.   
         Подоспевший дежурный наряд по гауптвахте застал обоих нарушителей уже на заборе, так как второй верхолаз подтянул первого обратно, чтобы счастливо ретироваться назад, к свободе. Но к несчастью, их обложили сразу с двух сторон (таковы уж правила поведения караула при нарушении охранного периметра).
         Нарушители удобно обустроились на ограждении, чувствуя свою неуязвимость из-за немалой высоты и колючей проволоки. Следом, на шум выстрела – в домашних шлепках и вытянутых трениках с застиранным логотипом «Олимпиада-80», прибежал комендант гарнизона, расквартированный вместе с семьей в шаговой доступности от забора воинской части.
         Почувствовав патовую ситуацию, верхолазы предприняли рискованный бег с препятствиями по верху забора, в другую сторону от вышки, где было темнее и казалось ближе к свободе. Послышался треск раздираемых о колючку модных неуставных гражданских штанов и приглушенные ругательства по поводу их возврата каптерщику.       
– Вы кто, мать вашу?! – вполне любезно, по армейским меркам,  испросил снизу комендант гарнизона.
– Мы эта, мэстныэ, на дыскатэку, ошиблысь наверная! – коряво закосил под местный грузинский акцент один из нарушителей сверху.
– Точно на дискотеку?! – каверзно уточнил комендант.
– Так тошна, тарыщ камендант! – отрапортовал второй верхолаз, узнав хорошо известную всем личность в гарнизоне (и запалив тем самым, всю стройную легенду «бойцов под прикрытием»).
– С какого батальона, недоноски?! – и без того, уже срисовав славянские профили нарушителей, снова испросил полковник. – Фамилии, обезьяны?! – предвкушал он скорую расправу над лоханувшимися самовольщиками.
         Первый рассекреченный нарушитель, видя что патовая ситуация неминуемо переходит в шах и мат, решил сбравировать напоследок (чтобы было, что вспомнить на скором дембеле), и представился «хорошо известной всем фамилией»:
– Динер – я!
– Я тебе покажу, Динер… Скотина! – разозлился комендант гарнизона, по фамилии Динер.
– Никак нет, товарищ комендант, Динер – не скотина! – продолжал глумиться над пожилым полковником молодой дедушка. 
– А ну, тащите сюда что-нибудь подлиннее! – приказал комендант караульному наряду, предполагая сбить нарушителей с забора, словно спелые груши с дерева.
         Те мигом, принесли первый попавший под руку деревянный щит с наглядной агитацией на длинном бруске, свежеприготовленный для установки на плацу гауптвахты.
         Полковник решил собственноручно почувствовать беспомощные конвульсии на той стороне таранного оружия, и ткнул им одного из неудачников. Однако молодость победила опыт, и щит моментально оказался в руках более расторопного противника. Коменданту же, в свою очередь, достались полные ладони заноз.
        И тут, банальная ситуация с поимкой мелких армейских правонарушителей стала принимать политический окрас, когда на высоком заборе воинской части, находящейся посреди неспокойной закавказской столицы – двое гражданских развернули красочный плакат, возможно направленный против всей Советской армии в целом: «Оступившегося солдата Советской армии – на путь исправления!».
Чего угодно можно было понимать под этим лозунгом… Ну например, когда оступился советский солдат – в 1921 году, по приходу в Тифлис, или в «ночь саперных лопаток» в 1989 – уже в Тбилиси?.. И как его следовало исправлять? – В НАТО записать? 
        Натасканный нюх коменданта почуял тлетворный запах идеологической диверсии, где организатором этого стихийного несанкционированного митинга – рисовался сам полковник. За такое корячилось полновесное «несоответствие» или даже, трибунал. Оставалось дождаться рассвета, случайных фотографов и страстного вечернего радиорепортажа с горячей слюной картавого диктора на микрофоне, от какого-нибудь «Голоса Америки» или «Немецкой волны». Комендант даже представил себе первые полосы заморской «The Washington Post», пестрящей душераздирающим видеорядом: «безоружные диссиденты СССР на колючей проволоке, протестные транспаранты и карательные советские войска».
– А ты, что там мебелью отсвечиваешь?! – в сердцах, нашел крайнего полковник, обратившись к часовому на вышке, чтобы тот подыграл в сложившейся ситуации: –  Тебе что Уставом предписано?! 
        На что, знающий Устав, но не знакомый с правилами игры от коменданта караульный – немедленно вскинул автомат и выстрелил одиночным… Несчастные митингующие дружно осыпались с забора, а полковника подернуло свежей сединой. Один выстрел – две цели. Чем не повод для окончательного «несоответствия» коменданту или для двойного отпуска часовому? 
        Но к счастью для всех, последний не заработал и на одинарный. Стрельба не была сильной стороной вышколенного караульного. Его сильной стороной был сон, и слава богу.
        Вызволенные из колючей проволоки нарушители отряхнулись, и с завидным служебным рвением поинтересовались – «куда им проследовать для прохождения дальнейшей воинской службы?». Получив пинком от коменданта заданный вектор движения, они своим хромающим ходом, направились к гостеприимному КПП гауптвахты.
А зачем карабкаться через высокий забор, когда двери в нее, и так всегда нараспашку? Тюрьма и земля всех примет… Недобро пожаловать!   

«»
– Подъем залетчики! – сквозь двери камеры крикнул дежурный офицер и щелкнул внешней щеколдой.
        Залетчики неторопливо принялись разминать затекшие на жестких нарах мягкие части тела.
– Быстрей братва, – просящим полушепотом заныл арестант с ботанской наружностью: – Позавчера ночью – двоих заключенных расстреляли, за неповиновение. Вся губа пальбу слышала.
– Это им еще повезло, – подхватил тему рябой сокамерник, – Прошлый раз, за то что мы сладко потягивались, эти шакалы вывалили нам в камеру ведро с хлоркой. Глаза повылазили, всей камерой по полу собирали. Я до сих пор не уверен, что свои назад вставил – мне горы и бараны теперь всюду мерещатся!
– Ты шо там против гор имээшь, баран?! Сам сэбя и видышь! – изобразил напускное оскорбление мордатый кавказец. – Я бы в тваих зэнках толко свинэй видал!
– А из камеры напротив, еще до нас, – продолжил Рябой, не замечая наезда набыченного горца: – Одного узника, так трое конвойных выносили: двое само тело, а один, на столовском подносе – его легкие. Харкнул об пол, и все! Их несут, а они трясутся как холодец, блестят на солнце, свистят и кашляют голимой хлоркой…
– Ну ты, мастер художественного свиста?! – с раздражением прервал жуткую тюремную байку Костя с Поволжья, подталкивая на выход оторопевших слушателей.
- Нэээ, не свистыт он, правду говорит, я сам слышал… да! – в спину выходящим из камеры засвидетельствовал чей-то кавказский акцент.
– Организьм в морг увэзли, а легкие повар в супе сварыл, – уже на построении между перекличкой не унимался кавказец. – Все ели, жрать-то хочэтся. Одын я не ел. Все тут кроме мэня – людаеды!
        Шеренга из людоедов нервно переступила с ноги на ногу, вспоминая недавний столовский суп, который вроде бы совсем не отдавал мясом.               

– А как пахнут легкие? – подозрительно поднес к носу ложку с обеденным варевом худой как одуванчик Ботан. 
        Несмотря  на то, что гарнизонная гауптвахта имела свою столовую, ее узники принимали пищу на плацу из походных котелков. Меню было небогатое и состояло из единственного грузинского блюда – «жричёдали». Кому же, посчастливилось отведать его в помещении столовой, зачастую наблюдали, как какой-нибудь молодой собирал ложкой растопленное сливочное масло и мясную подливу из наполненных кашей мисок – для пополнения рациона немощных «дедушек».   
– Легкие пахнут тем, что ты давно в очко смыл! – предложил кто-то свою гипотезу.
Не очень кстати верную, потому что общая уборная была запущенного сельского типа, не отягощенная элементарными завоеваниями цивилизации, вроде сливного бачка и умывальника (впрочем, умывальник был, но только в виде сухой ржавой декорации).
– Да, если бы – смыл: три дня сижу, ни разу прямая кишка на очко не позвала. Разве с этого может быть крепкий стул? – в очередной раз, ботан зачерпнул на всеобщее обозрение мутный навар из вчерашних хлорных легких, приправленных прозрачным недоваренным картофелем и такой же бесцветной пшенкой. 

«»
        Ботан был безыдейным пофигистом, и потому человеком добрым, а доброта по определению наказуема. Добрые в армии порождают неуставные взаимоотношения, искушая на них злых и жестоких. Но нет в военном билете медицинской статьи для откоса от армии по доброте душевной. Да и сейчас не об этом…
        Выпало на счастье Ботану ништяковое дежурство городским патрулем. Это законная и вожделенная для каждого воина отдушина – хотя бы глазами отдохнуть от ненавистной казармы, глотнуть ветра с гражданки и поглазеть на существа из другой вселенной, завернутые во вместительные бюстгальтеры и прозрачные платья.
         Как и положено на железнодорожном вокзале, повстречал воинский патруль расслабленных, деморализованных дембелей (или быть может отпускников). Фуражки не по Уставу, галстуки в кармане, знаки отличия вообще из армий неведомых стран (может быть даже вражеских) – короче, зарубил их на входе в заведение строгий, но справедливый офицерский фейсконтроль. Обложил с флангов, взял в котел и начал кошмарить военных преступников гарнизонной губой, Гаагским трибуналом и позорным постригом в салаги. Последнее оказалось самым обидным и пахло явным перебором, отчего обезумевшие задержанные бросились врассыпную, грубо растолкав патруль и бесцеремонно запрыгав по спинам сидящих на лавках гражданских ждунов.
        Увидев чужую униформу и вспомнив кино про войну, одна из бабулек решила что в городе немцы, и пора подымать отчаянный визг. На что один из убегающих дембелей, привыкший к армейскому мату, но не к гражданскому визгу, утратил внутренний гирокомпас и увяз ногой в размочаленном вокзальном кресле. На том и был схвачен Ботаном, как волк на капкане.
        В отсутствии офицера, занятого преследованием других нарушителей, Ботану пришлось рулить щекотливой ситуацией самостоятельно. А ситуация была и впрямь деликатной: за незадачливого дембеля вступилась гражданская общественность, в лице агрессивно настроенной кавказской молодежи, вероятно служившей «срочную» и генетически не выносившей армейский патруль. В конце концов, к ним даже присоединилась осмелевшая бабушка, на месте простившая немцев и оккупацию, а может решившая, что они совсем наоборот – партизаны и освободители.
        А что вы хотели – это была советская Грузия, которая числилась братской, лишь в красочных школьных учебниках по новейшей истории (как впрочем и весь остальной Кавказ, вместе со Средней Азией, Казахстаном, Прибалтикой и большинством Украины – если кто служил вместе с хохлами в позднем СССР, тот поймет). Официальную историю желательно сверять с расхожими политическими анекдотами, даже если они сочиняются в «русских» отделах недружественных разведок вражеских стран. 
        Гражданский массовый протест, уж было отбил дембеля от сверхсрочной службы, но вовремя подоспевший офицер, показал всем голый пистолет и багровое от погони, непреклонное лицо.               
        Улов из одного задержанного был невелик, однако и плана по количеству отловленных неуставных голов, командованием не устанавливалось. У пойманной головы не обнаружилось удостоверяющих документов – вероятно, он успел их скинуть более удачливому в спринте подельнику. Неустановленное лицо усадили в тентованный кузов грузового «Урала», под конвоем из трех бойцов, включая самого Ботана. Офицер же, как полагается поехал в кабине.
        На беду Ботана, на каком-то из светофоров, военный «Урал» догнал юркий жигуленок. Через задний борт грузового внедорожника перевесились два гражданских доброхота, слезно радеющих за свободу плененного дембеля.   
        Несведущие конвойные тут же узнали, что сами скоро станут дембелями, и не дай им солдатский бог, приехать домой позорно обритыми; и что им сполна зачтется на учебных стрельбах и воздастся на полевых кухнях… Денег однако не предлагали – не рыночные были времена. Говорили еще много и убедительно, обещали «кучу лайков и плюс к испорченной карме» – если коротко перевести на современный молодежный сленг.
        Размякший Ботан повелся на лайки, посадил зерно сомнения в удобренные доброхотами души остальных конвойных, прорастил всходы – и все вместе они наблюдали за досрочной амнистией помилованного арестанта.
        По приезду облегченного «Урала» в заданную точку маршрута, информированный о безвозвратной утере офицер не стал устраивать громкого отпевания. Но за него расстроился комендант гарнизона, в томительном ожидании стеливший свежую постель новоиспеченному узнику. В досаде тот поклялся уложить весь конвой на одних нарах, на что Ботан смиренно и жертвенно вызвался паровозом, взяв на себя всю вину, и попросил помилования для «не ведающих чего творят, вагонов».
        Высокий комендантский суд принял доводы Ботана, но в результате на губу заехал весь эшелон сердобольных конвойных – за неуставной пацифизм, доброту и безответственность. И лишь в сердцах, на общем построении гауптвахты, озлобленные вагоны иногда шпыняли паровоз кирзовыми сапогам, чтобы хоть как-то унять свербящий зуд неутоленной сатисфакции.   

«»
– А у меня жиринка плавает! – поделился радостью азиат в запущенном грязном х/б.
– Жира от легких не бывает, они диетические, – блеснул анатомией Ботан. – Это скорее повар в нашем бульоне руки мыл, после офицерского харча.
– Хрiн ви менi апетит перебьэте! – встрял в околонаучную дискуссию о здоровом питании хохол Бойко из Винницы. – Я б цього кухаря самого зжер, разом з брудними руками. Треба черговому шакалу скаржитися - чому нам в суп не доповідають легкі?!
– Не торопись, скоро твиi доповидают. Наишься до отрыжки! – передразнил хохла Рябой, завершая легочную тему.         
– Ну все, жиринка, поплавала свое, теперь я тебя съем! – хищно цокнул языком круглолицый азиат-людоед.
– Слышь, китаес?! Тэбе по статусу, жира еще не положена! – сломал весь кайф неосторожному чревоугоднику – молчаливый альфа-кавказец, пребывавший в сложном образе тюремного авторитета (кто видел телепередачи о занимательной жизни эфиопских бабуинов, тот поймет). – Неуемное кишкаблудство доведет до заворота трэбухи. Правилный фэрмэнт поселяется в нутре тока на втором году службы – у дэдушек и дэмбелей. Наешься гадостей, патом от тэбя вонючего вся камера чухаться будэт… Не за сэбя, за общее балею. Пришлы дэдушке его ништяк на хлэбе?! Дэдушка старый, у него фэрмэнт чешется. – почесал свое выдающееся кучерявое пузо, названный альфа-самец.   

        Альфа-бабуин и другой его подельник-соплеменник, изображая блат-комитет, пытались рулить социальными процессами в камере. Это выражалось в построении сложной и запутанной пирамиды власти, справедливой и необходимой для поддержания природного равновесия, по мнению ее архитекторов. Надо же было как-то исправлять несовершенство свежеиспеченного советского армейского Устава, посредством удачно подвернувшихся и древних как Библия – тюремных понятий. 
        Основание тюремной пирамиды власти цементировали задавленные бытом бесхребетные шуршалы-уборщики, ежечасно подметавшие пол сапожными щетками. Выше состояли олени-посыльные, представлявшие очередную ступень эволюции – хордовых организмов, и выполнявших более сложные и ответственные поручения, вроде передачи какого-нибудь незамысловатого предмета из тюремного обихода – от одного уважаемого сидельца – другому, восседавшему на противоположном конце камеры. Но, не обязательно на противоположном: они могли и рядом играть в карты, однако не имели элементарного права расходовать себя на приземленную суету, обладая божественным статусом и высоким предназначением.
        Также, по мере своих неистощимых сил, вышеперечисленные бесправные категории узников, как могли заботились о здоровье небожителей, устаивая им лечебные массажи на сон грядущий – и еще, невесть что, чего не хотелось бы даже предполагать (сразу же, как кто-нибудь из оленей выкручивал лампочку надоедливого ночного освещения).      
        Еще выше ступенью располагалась основная масса каторжан – настоящих позвоночных, состоящих из бессмысленных статистов, не обремененных полезной общественной нагрузкой, по причине их слабой сговорчивости и твердости характера.    
        На предпоследней к небесам ступени устроилась карательная группа быстрого реагирования, что немедленно рефлексировала на любое полуслово или полужест альфа-самцов, заточенных на продвижение святых понятий – на которые, им было конечно плевать, но можно было вполне обоснованно чесать кулаки и зариться на чужие ништяки.
        Ну и на вершине пирамиды восседали законодатели понятий, писавшие законы чисто под себя, как и любой другой коррумпированный парламент в какой-нибудь банановой республике. Ну, к примеру – «Указ о пресловутой жиринке», обязанной перевариваться лишь в дедушкиной кишке. 
        Вот и круглолицый азиат, бывший хозяин суповой жиринки, был законопослушным бойцом и гражданином, решившим навсегда завязать с криминалом (сразу же после неудачной самоволки и заключением на гауптвахту) – и потому, с завидным служебным рвением не преминул отнести законную жиринку дедушке, страдающему острым ферментативным токсикозом.
        За что правда, и был по отечески отчитан, как неучтивый к понятиям отступник и безответственный к своему здоровью порядочный арестант – которому не пристало расходовать свои ноги на многометровые походы к дедушке, когда в гараже простаивает пара быстрых оленьих упряжек.

«»
        Следует уточнить, что завидная расторопность ленивого по жизни «китаеса», была мотивирована соответствующим волшебным пинком, а вернее – свинцовым взглядом одного из представленных выше карателей, по прозвищу – Малек. Его малый рост вполне компенсировали длинные мускулистые руки, а приплюснутый боксерский нос и лицо без печати интеллекта, выдавали в нем малька какой-нибудь крупной хищной рыбы. 
        На губу он загремел за «неуставные отношения», вполне тянувшие на полновесный дисбат, но видимо у особиста приключилось не в меру пацифистское настроение. И очень зря…
        Прошлое Малька было безынтересно, а будущее – не в пример, насыщенно. Как и было задумано перестройкой, подобные невдумчивые кадры обычно комплектовали нестройные ряды словоохотливых на правильный базар братков, а несколько позже – пополняли одноименные, но молчаливые гранитные ряды обелисков на скорбных погостах.
        Как-то раз (по не раз отработанному сценарию), вывез Малек с пацанами в лесок, очередного хронического должника. И давай выпрашивать с того деньги. То джипом «Шероким» по ногам ему проедут, то волосы на голове подпалят: что-то выпросили, а что-то дальше по счетчику – бамбуком расти оставили. А вечером сели в кабаке, выбитые деньги просаживать:   
– Братан! – приобнял Малька за плечи его хмельной подельник, – Я за тебя, веришь, все отдам… и бабки любые и жизнь отдам, и крест вот, на – забирай! – протянул он золотой крест в кулаке, не снимая однако массивную цепочку с шеи.
– Знаю брат, но крест себе оставь, каждый должен по жизни свой нести. – изрек пророческие слова Малек.    
– Не, а этот дрист?.. – переобулся на другую тему подельник: – Я на «Чероки» по нему: тык-дык тык-дык, тык-дык тык-дык – а ему мля, все массаж, лежит молча кайфует, добавки просит!.. – захлебывался глумливым хохотом мучитель.
– Да не бзди, не было там «тык-дык тык-дык, тык-дык тык-дык»… Тык-дык и все! Вот он и заперся как дверь, из-за тебя пацифиста, мля! – слегка поправил братана Малек. Это красивое забористое слово, усвоил он еще на службе в армии – от особиста, бросившего ему напоследок: «Ни в пи…ду тебя, ни в Красную армию; ни в бойцы, ни в пацифисты!».   
– Кто бздит?! Ты кого пидо…ом обозвал?! – вскинулся обиженный братан.
И рисуясь перед раскрашенными шалавами – коротким тычком воткнул Мальку в шею вилку (с едва надкусанным куском дорогого ароматного ростбифа). Ювелирно так воткнул, не специально...
        «…четыре летальных, правильно-рядных прободных отверстий сонной артерии с левой стороны шеи, нанесенных колющим предметом, схожим со столовым прибором – вилкой», – значилось в сухом официальном заключении судмедэкспертизы.

«»
        «Дедушка», а по совместительству тюремный авторитет – и на самом деле был довольно преклонных лет, где-то на границе верхнего призывного возраста. Его отец, местный криминальный авторитет, пристроил служить сына прямо здесь, в родном Тбилиси. И не потому, что не мог отмазать его от срочной службы в армии, а в связи с праздным и разгульным образом жизни сына (хотя в СССР отмазать было сложно, но главное – не почетно, или западло, если уж по понятиям; но по ним же – как раз не западло, а вовсе наоборот, потому что государству служили только фраера и лохи). Такая жизнь не являлась отягчающим обстоятельством в преступной среде, но закономерно повлекла за собой ДТП с последствиями средней тяжести для беспечных пешеходов – «…двух или более», как было записано в уголовном деле.   
        «Двое и более» пешеходов, как брызги разметались по бортам престижной черной «Волги», оказавшись в своем большинстве в ближайшей реанимации с гематомами и переломами. А не менее престижный водитель (будучи сыном «авторитета»), целый и невредимый, принялся обеспечивать себе железное алиби в отдаленном кабаке, мозоля глаза посетителям и персоналу, не забыв при этом бросить преступную машину во дворе соседнего района. По настоятельным советам «юристов» папы, к утру она стала числиться в угоне, что очень возмущало самого папу, так как данный казус подрывал его статус положенца – говорят он сильно противился, но все же родительский инстинкт победил принципы воровского хода, и заявление об угоне легло в районное отделение милиции.
         Но как водится в недостаточно коррумпированном государстве, где плохо отлажены межведомственные потоки черного нала, и всегда найдется должностное лицо с несгибаемыми принципами (не испорченными рыночными отношениями) – неочевидная версия потерпевшей от угона стороны начала дурно пахнуть и просачиваться в вентилятор. Запах попал в чувствительные несведущие ноздри Горисполкома, при том что Райисполком отличался слабым обонянием, получив загодя от папы скромный грев (наверное, он перешел бы в разряд «нескромного», если пришлось бы засылать, еще и в Горисполком – для тех кто не знает, это уровень нынешней мэрии).
        Но, кто знал… Однако независимо от названных событий, потерпевшие и свидетели были запуганы и подкуплены, посему дело частично спустилось на тормозах. А полузадержанного под домашним арестом сынка, чтобы вывести из гражданской юрисдикции, пришлось отправить служить в Советскую армию (не переживайте, это не недалеко – злополучная мотострелковая часть располагалась в черте города Тбилиси). 
        На путь исправления новоиспеченному призывнику мешала встать наличность в кармане, которой щедро грели его с воли. А понятия подталкивали на путь полной отрицаловки.
        Еще с молодых ногтей сынок впитал ускоренный курс криминальных университетов, благодаря правильному наставнику, состоящему не менее чем в профессорском звании, если перевести научную табель о рангах в преступную субординацию. Предметов в данном университете было небогато – всего три: нерусский язык, язык жестов и математика (читай: правильный базар, распальцовка и воровская арифметика – делить и отнимать). Суть данного многогранного образования сводилась к единому знаменателю – как разменять базар пацана, на деньги лоха.    
Но поневоле, в армии, сынку пришлось изучить еще один нежеланный предмет – «делиться и возвращать», который преподают в миру обычным фраерам. Делиться пришлось с командирами, которые жили совсем не по понятиям, а по беспределу – и даже за деньги не закрывали глаза, а лишь смотрели сквозь пальцы. И насмотрели на «грубые систематические нарушения» с вердиктом заключения в армейскую тюрьму, где сам себя и короновал генетический преемник святого армейского, пардон – воровского хода.      

«»
        К слову – по периметру СССР советская власть была не такой уж советской, как в центре. Несмотря на «фабрики рабочим, а земли крестьянам» – в Грузии например, процветали теневые фабрики настоящих капиталистов по производству различного ширпотреба. Своего рода борьба кулаков (в народе их называли «деловыми») за улучшение качества быта крестьян. Боролись они конечно с самим государством, которому было некогда – оно строило социализм в Восточной Европе, Африке, Индокитае и в прочих Латинских Америках. И потому – тяжелую, но благодарную роль посредников между государством и «деловыми» взяли на себя криминальные структуры. Конечно, Робингудами считать их наивно, ведь в подавляющем большинстве случаев, «крыша» защищала теневиков от самой себя.
        Сегодня же, посредники остались в счастливом нафталиновом прошлом, потому что непуганые казенные структуры стали «делить и отнимать» – напрямую. 
Однако в Российской федерации подпольный бизнес имел бессистемный, мозаичный характер, тогда как в прочих республиках он процветал в масштабах наций. Немало этому способствовала приграничная близость к капиталистическим странам, откуда контрабандой просачивались вожделенные для совковых лишенцев – дефицитные полуфабрикаты импортной джинсы, кожи, трикотажа и нейлона – того самого, что превращал мешковатые портки золушки, в эластичное и незримое нижнее белье принцессы.
        Закономерно криминалитет национальных меньшинств начал получать сверхдоходы, достаточные для кормления всевозможных казенных «крыш», что породило в СССР официально не признаваемую и невозможную при социализме, но вполне полноценную в своем Википедийном определении – мафию. И посему, не стоит искренне удивляться тотальному засилью «нацменов» среди «воров в законе» на постсоветском пространстве. Это банальная социальная эволюция.               

«»
        За постным супом последовала перловка с сухожилиями, которые вероятно, еще недавно срастались с мясом в тушенке, но были тщательно вытянуты и вымочены тюремным поваром. Помимо прочных как брачные узы жил, в толще перловки попадались тонкие и нежные мясные пленочки, скользкие коронарные сосуды, свиная и яловая кожа (застрявшая на полпути к кирзовому сапогу), черное мумие (залежалое не один десяток лет в вечной мерзлоте какого-нибудь стратегического продсклада), синие вены и прочая анатомическая кунсткамера, которую обычно свозит на свалку уважающий себя мясокомбинат. Но этот комбинат никого не уважал.
– О-па, щепа какая-то! – вытянул изо рта небольшой древесный полуфабрикат, хохол Бойко. – Похоже, на том мясокомбинате еще и пилорама своя. – удивил он всех своей чисто московской мовой, впитанной всея украинцами еще с молоком матери (и которой они боятся признаться даже себе самим, в темноте и полном одиночестве)

«»
        Хохол Бойко из Винницы попал на губу по неудачному стечению обстоятельств… А кто вообще запоминает удачные? Вообще – обстоятельства, это самые несправедливо оболганные явления: ведь если они удачные, то их не замечают и не благодарят, а если неудачные, то каждый норовит обязательно пнуть.
        Бойко готовился к дежурству на тумбочке, гладил х/б и случайно из кармана обронил мятую трешку. А рядом суетился по своим делам, сослуживец Азат. Когда пропажа обнаружилась, то круг подозреваемых закономерно сузился до Азата, который лицом изобразил изумление, а языком пошел в отказ.
        Очевидное крысятничество у своих, пусть даже незначительной суммы, заставило Бойко пойти на принцип. Он подбил товарищей на оперативные действия и следственный эксперимент… Слежка довела неосторожного подозреваемого до чипка (армейского кафе) и зафиксировала в нем тихую единоличную пирушку. По приходу в казарму, сытый задержанный был бесцеремонно обыскан и без пристрастия допрошен.
        Улики, в виде полутора рублей были описаны досужими понятыми, радостно потирающими руки в предвкушении будущего шоу. Другие вещдоки, находящиеся в желудке подозреваемого, не могли быть извлечены без помощи патологоанатомов, либо клизмы и двух пальцев в рот (в худшем случае). От чего решили воздержаться, по причине отсутствия стерильных инструментов и тотальной брезгливости следователей.
        Со слов задержанного, следствие установило факт потребления им (на якобы собственные денежные средства), неустановленного количества кондитерских изделий и полулитровой бутылки лимонада. Собственные средства у Азата ранее не отмечались, вернее заканчивались в день символической солдатской получки, как и у прочих бойцов. Внезапное же богатство объяснялось щедростью земляка из отдаленного полка, причем озвученное алиби можно было проверить, сию же минуту. На что искушенное следствие не повелось, справедливо предполагая земляческую солидарность и учитывая радостную готовность самого обвиняемого.    
        Пришлось искать иные улики, которые бездумно подсказал сам задержанный…  С его слов, земляк одолжил пять рублей, с которыми он и наведался в чипок. Методом несложного вычисления, полдник для Азата обошелся в три с полтиной рубля. Что было уже подозрительно, так как от подобного немалого количества мучного, обязательно случится несварение даже в ненасытном солдатском желудке. А вот полутора рублей, которые могли остаться от истинных трех рублей – было вполне достаточно.
        Но подозрение к делу не пришьешь – длину кишки подозреваемого никто не мерил. Осталось пойти на дорогостоящий следственный эксперимент, к откровенной радости самого задержанного… С миру по нитке, с батальона по копейке, собрали нужные три с половиной рубля, обещая дарителям, что это плата за входной билет на увлекательное гастрономическое представление.
        На следующий день, голодный и воодушевленный Азат отоварился на три с половиной рубля, собираясь запить одной бутылкой лимонада – с десяток полновесных плюшек и прочего печева. Ровно столько, скольким якобы полдничал вчера.
Публика неистовствовала!.. Уже пятая по счету ватрушка полезла из нутра Азата обратно, пытаясь переквалифицировать подозреваемого в обвиняемого, а задержанного – в арестованного.          
        Истина была установлена, а наказание – скоро на руку, точнее на ногу: истец и палач Бойко, без всякого положенного удовольствия исполнил наказание – легким поджопником осужденному. На чем, моральная сатисфакция потерпевшей стороны была удовлетворена. Оставалось истребовать с ответчика похищенную свободным доступом трешку, конечно за плюсом судебных издержек.
        Однако продолжению законного исполнительного производства помешало то самое – «неудачное стечение обстоятельств», в виде оскорбленного по национальному признаку землячества. Обвинив Азата в позорном спектакле, обвинение не ограничилось неуставным поджопником, либо попало выше мягкого места – да так, что вдвойне наказанный обмочился кровью – сперва в батальонной уборной, а после в медсанчасти. На кровь, как полагается по Уставу, слетелись армейские особисты, с каверзными вопросами и угрозами дисбатом за самострел и членовредительство.
        Поразмыслив – кто страшнее, наш потерпевший, на голубом глазу, дал показания против Бойко. За что, того и упекли на губу в ожидании возможного «дизеля», чтобы в сердцах не отягчил свою незавидную долю самоволкой или дезертирством.

«»
– Стружка в перловке – от гробов, их для свинских останков на мясокомбинате сбивают.
– Зачем гробы – все останки похоронены в нашей тушенке. Это скорее, корову вместе с сараем зарубили.
– И с бабушкой!
– Не, тогда бы в перловке пирожки попадались. Бабушки не бывают без пирожков.
– Ну, ну, корову с сараем… размечтался – а Мухтара с конурой, что тот сарай охранял, не хочешь?      
– Собак мы еще не ели.
– Кто знает? – с радостью подхватил тему Рябой. – Вот у нас на полевом выходе, собаке гусеничным траком голову раздавили. Ну понятно, чтобы далеко не выносить, дневальные начали перетаскивать ее застывший труп со своих территорий. И так она безголовая гуляла по кругу несколько дней. А потом пропала. Говорят, лисы съели.
        А за столовской палаткой, вместе с картофельной очисткой, рассыпанные веером косточки появились – мелкие такие, словно бараньи, добела вываренные, ну совсем не похожие на мослы мамонтов, которыми зампотылу снабжал батальон. Понятно – это лисы красиво стол сервировали, но романтический ужин им сорвали внезапные полковые маневры.
 
        Тогда, слух о ритуальном захоронении оперативно дошел до штаба дивизии, и не потому, что собачатина была несвежая (мало ли, в магазинных колбасах замешивают вчерашний крысиный фарш с использованной туалетной бумагой), а из-за того, что бедная потерпевшая собачонка, со слов механика-водителя, сама героически бросилась под танк, пытаясь подорвать его собственным ливером, либо из соображений греховного суицида. И все при том, что до описанной трагедии, полевой армейский стан терроризировала наглая лиса с висячим хвостом и прочими атрибутами бешенства, очень наглядно иллюстрированными в коридорах гарнизонной медсанчасти.   
        Бешенных солдат, еще как-то можно было бы списать небоевыми потерями на учебных маневрах, а бешенный дивизионный штаб, дислоцированный в непосредственной близости к турецко-НАТОвской границе, мог развязать третью мировую войну. Ведь злополучные котлеты с походной кухни, запутанными коррупционно-контрабандными тропами сервировали столы дивизионного командования и членов их семей.   
        Допрос повара с пристрастием, ни к чему не привел – тот охотно под нажимом вешал на себя всея грехи тылового снабжения Советской армии. Да, и самим вопрошающим было страшно узнать, что таится под красивой поджаренной корочкой у армейских котлет и тефтелей.
        Досадно, что определению симптомов заражения бешенством мешало то обстоятельство, что офицеры по роду своей беспокойной службы – и без того были бешенными. Оставалась надежда, что зараза к заразе не пристанет. Но на всякий случай, все подозрительно косились друг на друга, высматривая признаки водобоязни, чтобы вовремя истребовать старый долг или выдернуть палец из слюнявой пасти бешенного сослуживца (и только здоровое отсутствие водкобоязни скрепляло по вечерам расстроенное военное братство, снимая стресс и восстанавливая боеспособность южных рубежей нашей Родины). 
        Хуже самого бешенства, командование боялось комиссии из Москвы по поводу пресловутого бешенства (им только дай повод для «хлебной» проверки), и потому объявило награду недельным отпуском, или даже медалью (если посмертно) – тому, кто выловит ту самую лису, что смущала полевой выход своим запущенным видом.
        В кратчайшие сроки были отстрелены все окрестные лисы и прочие, похожие на них четвероногие (и даже бараны – совсем не похожие, но на свою беду не бешенные и съедобные). После отсева тел на больных и здоровых – первую, несчастную часть «груза 200», незамедлительно на вертолете отправили в тбилисскую санэпидемстанцию (о второй, здоровой части жертв более ничего неизвестно, но тот самый повар, при одном их упоминании – ехидно улыбался). Вердикт республиканских лаборантов был счастливо непреклонен – здоровы как лоси, вернее как лисы. А внешняя облезлость, и вероятно запредельная наглость, была обусловлена хроническим весенним истощением.
        Обещанные отпуска и медали никто не получил, так как по мнению штаба дивизии – не поймана искомая зловредная лиса, потому что вирус бешенства продолжал свирепствовать под золочеными кокардами командования. Оно грозилось всех расстрелять и демобилизовать (именно в указанной последовательности), но традиционно не исполнило свои обещания. А вот, не есть больше котлеты из солдатской столовой, командиры не обещали, и были на редкость в этом последовательны.

«»
        Штрафная рота, стройсь! – недовольно вполголоса выдавил из себя дежурный капитан. Ему надлежало будущие сутки занимать заключенных разного рода душевными и телесными наказаниями, во имя исправления и другим в назидание. Наказание постным супом и жилистой перловкой как-то быстро кончилось, предстояло выдумывать очередную пытку. Благо, что за дежурного уже давно подумали, и особо умные мысли прописали в Уставе. Следующим видом экзекуции значилась строевая подготовка.
        К слову, это удивительное армейское изобретение – одно из многих, которое не преследовало конечную цель, а замышлялось ради самого процесса. Вкупе с другими подобными процессами, оно занимало время между приемами пищи и отнимало излишки сил у бойцов, отвлекая их от залетов и приближая дембель. Что впрочем, вполне определенно можно назвать основной стратегической целью срочной службы в армии.
         Устав уставом, но дежурная смена надзирателей не чуралась привносить свои собственные понятия в тюремный быт каторжан. Послеобеденная строевая экзекуция не могла продолжаться более двух часов, но по понятиям «администрации» тянулась от туалета и до ужина. Солдатской кирзой на асфальтовом плацу была даже выбита круговая колея, наподобие ямок в каменном полу, продавленных многовековыми тренировками учеников Шаолиня в поднебесной.
   
– Один солдат, вот так же долго печатал сапогом плац, – завел очередной художественный свист Рябой, – А потом глядь, все вокруг какое-то большое стало: деревья высокие, на «Армейской доске почета» буквы не рассмотреть – он вниз глаза опустил, а кирзачи прямо в ширинку ему упираются и коленок вообще нет. Ноги потихоньку стирались и заживали незаметно. Ему даже новые короткие штаны каптерщик выдал… Так вот! – оценив, что аудитория вокруг купилась и слушает, сказочник с азартом продолжал: 
– А другому больше повезло, у него от строевых ударов коленки назад выгнулись, как у кузнечика. Говорят, его на все спортивные праздники выставляли, где прыгать надо было. Со всего гарнизона грамоты собрал, полк в передовики вывел. На отпуск заработал. Но не пошел – постеснялся перед родными в таком виде предстать. Усы зеленые отрастил, но самое невыносимое, что по ночам в казарме кто-то стрекотать начал, как саранча. Нашли насекомое быстро, по стрекоту – сачком поймали, всех грамот и отпусков лишили.  Демблея хотели его местным выменять на чачу, но медсанчасть себе перекупила – на опыты, за медицинский спирт. Как и следовало, спирт оказался разбавленным до состояния родниковой воды. Торги в итоге выиграло ГРУ – у него нашлись выходы на оптовиков импортной травки, необходимой в рационе кузнечиков.
        Сейчас, говорят, на границе с Турцией диверсантом служит – прыгнет через сигнальную полосу, совершит какой-нибудь подвиг и обратно. До сержанта дослужился, важным стал, был награжден именным глушителем на стрекочущий аппарат и молчаливым согласием командования на дружбу с мухами.            

«»
        За подобные сказки, а вернее шутки – и угодил Рябой на этот плац… Как то заступал он дневальным по казарме, а сдавал дежурство – некий сержант, бросивший военное училище и полгода дослуживающий срочником в армии. Бывший курсант был отпетым пофигистом и идейным гражданским. Дотошно проверять каждый автомат в оружейке (на наличие в них оставленных патронов), он традиционно не желал. И потому, поступал по-гусарски – предлагал заступающей смене поиграть в «русскую рулетку», но в иной интерпретации: беря на выбор пару Калашниковых – сержант снимал предохранитель, подносил ствол к своей голове и нажимал спусковой крючок.
        Трудно было не оценить такое самопожертвование и уверенность в безупречности сдаваемого хозяйства. Но главное, сержант считался старослужащим, и долго с ним спорить было себе дороже. Тем более, что подобная неординарная сдача дежурства неизбежно превращалась в местную легенду.      
        Не нарушая традиции и на этот раз, сержант поднес выбранный ствол к своему виску, большой палец надавил (вроде бы, на пустой) спусковой крючок и… раздался выстрел! Но мозгов по стенам и холодного тела не получилось, потому что хлопок прозвучал от зажженного пиропатрона в руках у затейника-Рябого.
        Холодного тела не было, но было теплое – в виде осевшего на пол, словно пыльного мешка – бледного сержанта, вероятно ощутившего себя на скамейке заседания Страшного Суда. Его ноги, как гнутые спагетти, напрочь отказывались держать туловище.
        После недолгих групповых танцев с телом и прочей незатейливой реанимации, тяжелую недвижимость поволокли для воскрешения в каптерку, где по пути и были застуканы одним из младших офицеров – на редкость бестолковым карьеристом.         
        Пройдя по следу на свежей зеркальной циклевке, и почуяв неуставной запах пороха в оружейке, он поднял в казарме пыльный девятый вал. Волна смыла из кабинета замполита батальона, а также, на грех заседающего в нем – коменданта гарнизона.
        Взятые с поличным дневальные раскололись как орехи под солдатской пряжкой. Волшебные матерные заклинания замполита сотворили библейское чудо, подняв на ноги парализованного сержанта – и вместе с Рябым, под высоким конвоем самого коменданта (которому было как раз по пути) – они направились прямиком на гауптвахту.    
        Вдогонку, хотели отправить и младшего офицера, бездумно вынесшего сор из избы, но формально (и к всеобщему сожалению), оказалось не за что.

«»
         Арестанты, уже часов пять кряду мерили нечищеной кирзой раскаленный внутренний плац гауптвахты. Бодрый строевой шаг давно перешел в усталую шаркающую походку, за которую дежурный офицер обещал всех ознакомить с универсальным хлорным мотиватором. Выполнять обещания он не любил, но решив переступить через себя – загнал весь нерадивый строй в тесную камеру. По отработанной годами технологии в нее поместили полведра сухой хлорки, а сверху залили водой.
         Неудивительно, если бы в дежурке на видном месте, висела бы красочная таблица с дозировками хлора на единицу площади застенок и величину солдатского рыла, рассчитанной заключенным ботаником-химиком на логарифмической линейке…   
        А Рябой, все же не врал – глаза выкатывались от натуги, кишки разматывались, а легкие выплевывались.
        Минут через десять, бодрые каторжане снова шагали по плацу, удивляясь своей строевой выправке, способной вызвать зависть у какого-нибудь столичного почетного караула.   
– А вы думали, что на курорт попали, амебы?! – глумился над перевоспитанными заключенными довольный офицер.
– Я думал, что в армию попал, – сам себе под нос, констатировал печальный факт, волжанин Костя. 
«»
         К середине восьмидесятых годов руководству СССР стало окончательно ясно, что государство превратилось в чемодан без ручки – и нести тяжко и бросить жалко. Запас прочности, заложенный тоталитарным режимом Сталина, подходил к своему логическому истощению. Имперская идея построения социализма во всем мире, перестала быть достаточной мотивацией к труду для подавляющегося большинства советских граждан. Их приземленные человеческие потребности порождали соответствующие «ничтожные» житейские цели. Все это в полной мере обеспечивал проверенный веками – капиталистический строй, основанный на инстинктивной мотивации каждого индивида к личному обогащению. Советский колхозный эксперимент закономерно распадался на молекулярном уровне.
         На тот момент в мире не было положительного примера (подобно более позднему «Китайскому чуду») по плавному переходу от социализма к капитализму. Бесхребетное и двусмысленное руководство СССР (конца восьмидесятых), не стало искать тернистых путей по выходу из тупика, и якобы забыло «чемодан без ручки» посреди оживленного вокзала. Вполне ожидаемо в него устремились липкие ручки совсем не условных зарубежных противников.
        Первым, вырванным с кровью лоскутом, оказался армянский анклав, расположенный внутри азербайджанского Нагорного Карабаха. Одни захотели огородить себе песочницу, другие возразили. Ну и подрались, как и положено детям, оставленным без присмотра родителей, да еще и в присутствии заинтересованных подстрекателей.

«»
        Костя служил срочником в разведбате на турецкой границе. Учился стрелять как ковбой и бегать как его лошадь, скрадывать «языка» и бесконечно служить ему неприхотливым мулом. А еще, скрываться в складках вражеской местности и скрывать следы своих безобразий; портить технику, коммуникации, нервы и прочими обидными проделками троллить неприятеля. А в случае поимки, обязан был откусить себе язык и прикинуться слепоглухонемым блаженным дервишем – без памяти, родства и дороги домой (для своей же, пользы).
        С последним обстояло особенно сложно, так как тренировка по откусыванию собственного языка мешала солдату громко и внятно чеканить команду – «Так точно!». Зато сокрытие следов пребывания разведчика, как например, захоронение «останков» павших товарищей – тренировалось без устали, стоило лишь какому-нибудь товарищу накосячить. Бывало, что по часу и более отбывал он наказание в сырой или мерзлой земле, в роли безымянных «изувеченных останков». 

«»
        Сигнал тревоги застал разведбат прохладной ночью, с субботы на воскресенье, когда постиранное в парково-хозяйственный день хэбэ, еще не успело даже стечь. А дальше – вещмешок, БТР, Степанакерт. Дорога без происшествий, если не считать за жертву стаю домашней птицы, раскатанную вместе с крестьянским сараем при сходе в кювет неуправляемой по инерции гусеничной БРМ.
        Потом будни – блокпосты, вялые перестрелки, вши, кожные нарывы и бесконечный сухпаек. Хотя по вечерам, нередко, блокпосты угощались горячим варевом со стола сердечных местных жителей. Хотя другие жители, наверное не столь сердечные, как-то целый день, в пределах прямой видимости, держали под прицелом ручного гранатомета – армейский БТР и Костю в нем. Обычное дело, когда допотопная рация вышла из строя, а офицер не знал – то ли наступать, то ли брататься, то ли прикинуться безобидными «голубыми касками» и спрашивать дорогу домой – на Женеву, в штаб-квартиру ООН.
        Не зная что делать, лучше ничего не делать – так и сидели в замерзшей стальной коробочке (боясь включить двигатель, чтобы не спровоцировать), с затычками в ушах и ожидании удара гранаты по тонкой броне. Ну и ходили под себя по малому, пока не надоели стрелку с улицы и он не растворился в вечерних сумерках.            
        Но вскоре, к ощущению себя на мушке, быстро привыкли, так как блокпосты находились вблизи построек, откуда было удобно производить безнаказанный обстрел. После ряда пулевых ранений личного состава, командование перенесло стационарные патрули на пустынные уличные перекрестки. 
        Надо отдать должное пожилым местным жителям – в большинстве своем рассудительным и понимающим людям, но к сожалению, не они здесь солировали в оркестре – а праздная, неприкаянная молодежь, жаждущая приключений и перемен.   

        Оригинальным местным колоритом служило стихийное выселение одних коренных жителей – другими, понаехавшими по мнению вторых. В нынешнее время подобное можно было бы запатентовать как очень удачную рейдерскую находку, заключающуюся в бесцеремонном выдворении «неправомочных» собственников, посредством их физического выбрасывания из окна занимаемой квартиры. Причем, лучший эффект достигался, в случае высотного этажа.
        Нередко, воинский патруль задерживал подобных народных коллекторов, вырывая из их деловитых рук – уже свисающие с балконов тела бывших квартиросъемщиков. Однако местная милиция почти всегда отпускала преступников, считая тех за Робингудов. 

«»
        Однажды в кинотеатр, где была расквартирована разведрота Кости, прибыл незнакомый офицер. На построении сделал перекличку, выбрав около трети личного состава, которому надлежало в течение часа отбыть на суточное дежурство по блокпосту. Обычное, по сути дело.
        Обычное, да не совсем… Это стало понятно, когда всех неожиданно разместили не на БТРах или ЗИЛах, а в пассажирских микроавтобусах и легковушках, да еще и с конспиративной пересадкой по дороге. Дальнейшей интриги добавила поношенная серая «гражданка», которую дали подобрать по размеру каждому бойцу. А еще забрали табельное оружие – вручив ухватистые обоюдоострые ножи, Калашниковы со сбитыми номерами, снайперские СВД, два пулемета ПК и РПК, турецко-иранские винтовки G-3 и (виденные ранее только на картинках) бесшумные винторезы, не говоря уже о боекомплекте и сухпайке, с которыми можно было развязать и выиграть небольшую победоносную войну.
        Вместо того чтобы ощутить на себе радость победителя, бойцы ощутили на себе около сорока килограмм неживого лишнего веса. Сразу вспомнилась учебка и пробила тревога, что придется отрабатывать полученные навыки совсем не на учениях.   
         Задачи бойцам не ставились, чтобы (если что) не делать из них ценных языков. И вообще, вести себя подобало как… беглым дезертирам! Коими все здесь теперь и являлись.             
        Разношерстная группа дезертиров была десантирована предрассветными сумерками, прямо с автомобильной трассы, пересекающей неглубокое горное ущелье. Старшим группы представили «Саида» – крепкого мужчину средних лет, чисто рязанской внешности, с суровыми шрамами на лице. Между ним и водителем одного из «Жигулей» сразу пробежала черная кошка:
– Мы что, по дну пойдем без прикрытия сверху? – без всякого акцента начал Саид.
– Вот по карте, точка высадки здесь, все правильно.
– Кто рисовал маршрут, его с количеством группы сверяли? У меня нет столько людей, чтобы по верху прикрытие посылать.
        Водитель пожал плечами, еще раз всмотревшись в витиеватые узоры на карте местности.
– Да, нас сверху папахами закидают, если что! Пошли с нами, а?
– Вы не наглейте, субординацию соблюдайте! Я бы пошел, но занят немного. Могу обратно отвести, если что?         
– Стратеги диванные! – не унимался Саид.
– Товарищ майор!.. – грозно зашипел и тут же осекся водитель, осознав, что нарушил конспирацию. – Это что, рация?! Кто разрешил?! – еще больше распалился он, различив знакомый силуэт радиооборудования в одном из вещмешков.
– В кабинетах своих командуйте! – на ходу бросил Саид, и кивком увлек за собой группу в глубокий дорожный кювет.
        Отряд ступил на узкую каменистую тропку, с нависающими мшистыми скалами и вросшими в них раскидистыми чинарами с алычой, между которыми вилял робкий ручеек, превращающийся ранней весной в полноводный бушующий поток.
        На первой же ровной площадке, майор остановил караван, приказав проверить снаряжение. Бойцы энергично попрыгали, регистрируя на себе гремящую поклажу. Первые рассветные лучи осветили насмешливые лица партизан, которые видели похожую нелепую комбинацию из импортной армейской разгрузки и гражданских свитеров, разве что на школьных картинках с повстанцами Кастро и Че Геварой. Но здесь была не Куба и не Боливия. Хотя на интернациональных дезертиров все тоже вполне походили.
        Запрещенная рация, как оказалось была не одна – из вещмешков были извлечены две контрабандные шайтан-машинки. Майор разделил отряд на три группы – основную и две для прикрытия. Последние комплектовались двумя бойцами с пулеметом и рацией. В каждой был назначен старший (мужчины, явно не призывного возраста) и они же, являлись замами командира.         
– Слушаем меня внимательно, – вполголоса начал майор боевую вводную, – Нас ждут и могут принять в любой момент. Рот на замке – никакой русской речи, себя не обнаруживаем, при обнаружении – свидетелей ликвидируем без вариантов – это приказ. Ликвидируем бесшумно. За нарушение – трибунал, но вам он не светит – до суда не доживете. Гранаты и стволы без глушителей, применяем только чтобы застрелиться. Есть винторезы, ножи, лопатки, солдатская злость и смекалка, не путать с самодеятельностью – когда они кончатся, тогда спрашиваем меня. Если меня нет, то слушаем моих замов.
– Товарищ… Саид, а сколько нам идти, как силы раскладывать? – спросил кто-то из осмелевших партизан.
– Силы не жалеть! А много будете знать, никогда не состаритесь… Да, и никаких «товарищей», обращаться просто – Саид, как в «Белом солнце пустыни» – все смотрели? – сделал дополнительную привязку для лучшего запоминания командир, – И рот открывать только по моему приказу. – закончил лаконичную вводную «просто Саид».
        Перемещение отряда осуществлялось длинными перебежками… Головная группа прикрытия с ручным пулеметом выдвигалась первой, до установленной промежуточной высоты. По пришествии, она давала отмашку по рации и прикрывала с фронта передвижение основной группы. С тыла же, ее защищала пока неподвижная замыкающая двойка (также с пулеметом). Как только основная группа достигала головной, то замыкающей по рации давалось добро на воссоединение с основной группой, а головная выдвигалась до следующей обозначенной высоты. Потом все повторялось. Движение конечно замедлялось, но растянутый отряд было сложнее окружить, и у основной группы сохранялась возможность маневра в обе стороны.
        К сожалению, это была лишь полумера, так как эффективным прикрытием могло служить только оперативное сопровождение по верху ущелья и удаленная поддержка артиллерии. Бойцы инстинктивно вжимали голову, проходя под высокими отвесными кручами, с которых можно было крайне результативно и безнаказанно закидать гранатами весь караван. Да что там гранатами, могло бы хватить увесистых камней и сухих кизяков.
        На одном из привалов, к Косте подсел солидного возраста партизан. Он был безоружный, с полупустым вещмешком:
– Чё солдат, разговаривать нам нельзя, но дружить то можно, так ведь? – вполголоса начал он. – Да мне здесь все не влияет, понимаешь? – Костя не понял, а опустив глаза заметил, что на пальцах у собеседника были наколоты блатные синие перстни… Может проводник? – Ты если что, подтвердишь, что я здесь пассажир? Меня мусора за мошонку держат… ну, остались на воле пудовые гири, не спрыгнешь. По беспределу сюда затянули, если в рывок сорвусь – очень уважаемым людям край будет.
– Кому подтверждать, то? – удивился Костя.
– А кому будет надо – скоро со всех нас, как с гадов спросят. Печенкой чую, что уже вот-вот. Фраер я тут среди вас, не при делах.
– Доведешь до места, никто с тебя не спросит! – наивно предположил Костя.
– Какого места? Я тут сам в потемках, может ты подсветишь?
– Не проводник, что ли?
– Я чё, на Сусанина похож?
– Не знаю, никогда Сусанина не видел.
– А медвежатника видел?.. Намек понял? Сейф мы идем шерстяной брать.
        У Кости онемел язык от жутких предположений. В грабежах он еще не участвовал. Успокаивало, лишь полное отсутствие выбора. Он даже представил себя сидящим на жестких нарах – в руке черная от чифиря кружка, а пальцы в синих тюремных перстнях. Но это казалось ему более жизнеутверждающим исходом, нежели покоиться «двухсотым» в цинковом ящике.

«»
        Незадолго до описанных событий, в штаб Краснознаменного Закавказского ВО поступила оперативная информация о возможном спешном проникновении вооруженных диверсионных групп со стороны ирано-турецкой границы, вглубь территории Азербайджанской ССР. Обязывалось принять все необходимые меры по задержанию и ликвидации нарушителей. В состояние повышенной боевой готовности были приведены пограничники, артиллерия, спецназ ГРУ и командированные подразделения ВДВ.               
 
«»
        День выдался солнечный. Хотелось верить, что единственными свидетелями тайного передвижения грабителей, служили лишь степенные грифы в синей стратосфере. Однако, очень скоро на земле и на деревьях, к ним добавились заполошные овцы и вездесущие козы, лазающие по толстым чинарам, не хуже обезьян. Все это было предвестником нежелательной утечки информации, что и не замедлило себя долго ждать… Вскоре, караван распечатал нулевой счет вынужденных гражданских потерь, наспех замаскировав незамысловатое погребение несчастного пастуха.   
                Передвижение максимально тормозилось, когда приходилось обходить открытые участки местности. Бойцы вымотались от постоянных скачков, пробежек, приседаний и нагибаний под тяжестью сорокакилограммовой выкладки. Все чаще звучали угрозы командира – пристрелить очередную «загнанную лошадь». Наконец, вдали показался крупный населенный пункт и майор объявил, что это финиш.

«»
        А еще ранее, в краевом подразделении госбезопасности СССР, один из его замов – армянин по национальности, не имел взысканий или порочащих себя связей. Вероятно, из патриотических соображений, следуя в русле перестройки и гласности, по зову сердца и пустого кошелька, решил офицер нарушить присягу, данную вчерашней «тюрьме народов», чтобы передвинуть несправедливые национальные заборы в сторону соседа.
        Для этого пришлось опорочить себя неуставными контактами со случайно подвернувшейся иностранной разведкой. Контакты посулили личный шезлонг на заморском лазурном берегу и объяснили, как его можно забрать.         

«»
– Слушаем новую вводную, – зачитал приказ командир прямо на лежачем построении, –
Отсюда до места реализации тысяча двести метров, от края поселка, где мы в него войдем – шестьсот метров или восемьсот шагов. Вот сейчас нужно правильно разложить силы. На входе укутываемся в плащи, и чтобы не дай бог, не один ствол не торчал наружу и не мозолил глаза местным. Идем, строго молча… неспешно, но быстро, не строем и не в ногу, прохожим вежливо и ненавязчиво улыбаемся... Кроме тебя, – обратился Саид к бойцу с природно-демоническим лицом; все вокруг прыснули. – Цель маршрута – отделение милиции… – тут Костя ошалело подумал, что это еще хуже, чем Сберкасса. – Там будет от трех до семи вооруженных человек в форме и штатском, мужчин и женщин – это никого не должно смущать. Команды для них будут подаваться на местном языке. Ваша задача, молча держать объекты на мушке и понятными жестами требовать подчинения. При сопротивлении применять физическую силу, и никакой борьбы, только ударами ствола... – еще в учебке бойцы уяснили, что нельзя как в кино бить прикладами, это все равно, что вложить в руки противнику автомат в удобном для него боевом положении. – Особо непонятливых – ликвидировать. На улице применять только бесшумное оружие. – с этой целью командир разделил отряд на группы: кому работать в помещении, кому снаружи. – Всем надеть перчатки: никаких отпечатков пальцев, плевков, волос, крови и жидкого дерьма, ясно? 
                Как и положено в кавказских республиках (в послеобеденное время, также как и в обеденное, как впрочем и всегда), на улицах праздно слонялись, или пили чай за уличными столиками – одни лишь «усталые» мужчины. Отдохнувшие женщины где-то работали. Странная процессия, из добродушных полувоенных в мешковатых плащах не по сезону, привлекала неподдельное внимание местных жителей. Ее пристально сопровождали взглядами, иногда что-то спрашивали на своем языке, но никто не преследовал – вероятно, по причине природной лени. Еще повезло, что по пути не повстречались любопытные дети.
        Поселковым отделением милиции оказалось каменное одноэтажное здание с решетками на окнах. Возле него шатались только двое гражданских. Их тут же упаковали в стоящий на входе милицейский «УАЗзик», посоветовав сидеть тихо. Пулеметчики взяли под контроль подъездные пути, на случай подхода милицейского подкрепления. Вход со двора оказался заперт, возле него оставили бойца. Остальная группа технично вошла через парадное крыльцо.      
        Внутри сидел пузатый дежурный за стойкой и штатский на лавке, в кабинетах застали врасплох еще двух милиционеров, не менее пузатых.
        Внезапно, приглушенные удары, возню и стоны заглушил резкий автоматный треск. Со стен брызнула острая штукатурка. Непредсказуемо меняя траекторию – по дежурке засвистели металлические ошметки пулевого рикошета. Шквальный огонь вели из зарешеченного обезьянника-КПЗ. Все присутствующие вжались в складки скупого милицейского интерьера, кто мог – прикрыл голову автоматами. В руке командира мелькнула наступательная граната.
        Подловив момент замены рожка стреляющим, майор за шкирку привлек к косяку КПЗ двух бойцов, показывая им жестом – «делай как я». Тут же направил ствол винтореза на противоположную от стрелка стенку, остальные последовали за ним и почти одновременно открыли непрерывный огонь в указанном направлении.
Три секунды, и три рожка выплюнули свой боекомплект. Правда не все – командир резво проскочил открытый проем обезьянника, и с его противоположного косяка произвел внутрь несколько контрольных выстрелов. Затем, хлопком в ладоши привлек к себе внимание и жестами отдал команду – «всем встать».            
        На счастье, встали все бойцы, но некоторые с гримасами боли и держась за раненые бока. Да еще, липкая лужа крови растеклась под штатским. Кажется, его задело очередью из КПЗ, но как оказалось – в пылу перестрелки он проявил «признаки агрессии» и был ликвидирован атакующими. 
Оставшихся пленных обезоружили, спеленали и уложили на пол в одном из кабинетов, чтобы нападавшим можно было свободно переговариваться. Блюстители местного закона были наглухо ошарашены, беспрекословно и отрешенно выполняя приказы на их родном языке. 
        В обезьяннике, в обнимку с Калашниковым лежал еще один «двухсотый» штатский, в последний момент пытавшийся укрыться – за невесть откуда здесь взявшимся, массивным однокамерным сейфом. Но вездесущие рикошеты с трех рожков посекли стрелка как индейские стрелы. При этом – среди атакующих, тяжелых раненых не наблюдалось, все могли сносно идти и даже бежать.
– Эти штатские – спецназовцы, а еще предатели и провокаторы! Так что никаких угрызений! – прокомментировал ситуацию командир.
        На первый взгляд, железный ящик казался несокрушимым и тянул килограммов на сто пятьдесят. Невредимый медвежатник, с ухмылкой бывалого, но трясущимися от страха руками извлек из вещмешка ручную и электрическую дрель, удлинитель, молоток, зубила и связку мелких инструментов (включая зеркала) – очень похожих на стоматологические. Кто-то из бойцов достал портативный сварочный автоген… Криминальный ансамбль играл четко и слаженно. 
        Уже с первых минут работы электродрели стало понятно, что будет сложно уложиться в расчетное время. Рация снаружи, пока еще отстукивала – «все спокойно». Еще четверть часа сложных манипуляций, пара поломанных сверл, и медвежатник как-то опасливо и беспомощно посмотрел на майора.
– А на кой хер, мы тебя сюда тащили?! – уже словами, сжимая кулаки, спросил он. На что блатной разумно предложил – «копать сейф навстречу друг другу»: один из бойцов начал прожигать автогеном заднюю стенку, а медвежатник продолжал ювелирную работу с парадного входа.
        Первым, довольной улыбкой осенило «ювелира»:
– Смотрим сюда и не запоминаем! – блатной театрально, одним мизинцем поддел дверку сейфа и та, послушно отворилась.
        Командир выхватил из разогретого автогеном металлического отсека – дымящуюся стопку картонных скоросшивателей, объемом с небольшой школьный ранец для средних классов. Запертую внутреннюю ячейку («для лохов» – по мнению медвежатника), отжали без премудростей монтировкой. Но и там, заветных ценностей не оказалось.            
        Расшнуровав папки и пробежавшись глазами по заголовкам, майор упаковал злополучную макулатуру в свой вещмешок. Не дав ему затянуть последний узелок, разбуженная рация отбила сигнал тревоги, и снаружи – короткими очередями заработал РПК.
– Говори открыто! – приказал по рации майор.
– Автобус «ПАЗ» с вооруженными гражданскими – около двадцати; плюс «шаха» ППС, не вижу сколько пассажиров, – ответили с другого конца провода. И в подтверждение сказанному, за окном дружно захлопали гладкостволы.      

«»
        В один из высоких кабинетов армейского подразделения ГРУ, чеканным шагом ступил подполковник – с красными петлицами и черной папкой:
– Товарищ полковник, разрешите доложить?!.. В двух приграничных поселениях, в районе пяти часов утра, с разницей в полчаса произошли контакты местного населения с двумя группами неустановленных лиц, в количестве пяти и семи человек, одетыми в советскую общевойсковую армейскую форму и вооруженными советскими видами стрелкового оружия. В результате, было убито трое мужчин из числа местного населения и изнасилована женщина. Еще двое мужчин доставлены в больницу в состоянии средней тяжести. Ко всем применялись пытки. Неустановленные лица на русском языке требовали указать местонахождение документов, ассоциированных с операцией «Почтамт». С большой долей вероятности неустановленные лица ушли в сторону государственной границы.
– Активка наших заклятых натовских друзей!.. Могли ли мы, представить себе подобную провокацию, еще пару лет назад?! – поморщился полковник. – Какие прогнозируются последствия?
– Активизируется призыв в народное ополчение. На это и расчет диверсантов. У отряда «Почтальон» теперь земля будет гореть под ногами. 

«»
        Получив необходимые инструкции, как безбедно встретить уединенную старость под пальмами, уже знакомый нам офицер госбезопасности, подбил себе в соседи по пляжному шезлонгу, такого же патриотичного, но нуждающегося в деньгах и лечении морским воздухом – архивариуса, из смежного подразделения.
Вместе они подготовили стопку архивных и оперативных данных – чем занимался и чем собирается заниматься в будущем окружное КГБ, а может быть армейское ГРУ, или еще кто-то, не столь важно. Подготовили и пронесли мимо вахты. Но правда, сработала система безопасности и папок быстро хватились.
          По горячим следам вернуть бумаги не получилось, однако и пути возможного перемещения «совершенно секретных» документов – отчасти были заблокированы. А через какое-то время поступила информация, что они локализованы в одном из поселковых отделений милиции.
Но еще раньше, почуяв на «спине мух», похитители папок обратились к новым хозяевам за помощью. А те, с помощью своих агентов распустили по окрестностям слух, что в руки зарождающегося движения национального спасения, попали секретные документы о плановом геноциде армянского народа в Нагорном Карабахе – что это тайные козни Москвы и Баку, против Еревана и мировой национальной идентичности. И что искомые документы находятся в опасности, и всем неравнодушным ополченцам и безучастным гражданам, следует проникнуться моментом и встать на защиту своих исторических земель. А конкретно, пламенным словом и острым кетменем препятствовать поисковой операции понаехавших оккупантов и помогать родным партизанам.   
        Конечно, в указанных папках скорее всего хранились подлинники документов, способных послужить доказательствами проведенных и планируемых разведывательных операций в отношении сопредельного государства – участника блока НАТО. И которые, можно было использовать для раздувания международного скандала, либо для дипломатических торгов. Еще говорили, что там могли быть какие-нибудь зашифрованные явки, пароли, имена информаторов и агентов по обе стороны границы. Но это больше слухи, ведь подобную информацию достаточно было сфотографировать с оригинала.               
        Однако, угнетенному народу больше нравилась версия с «геноцидом». Следуя духу перестройки, а на самом деле, чтобы поторговаться с Москвой (за ее промашку) – вариант геноцида втайне поддержала местная администрация. Лицемерно разведя руками, она сослалась на волю народа, требующего рассекречивания и опубликования заветных документов, в духе шагающей по стране Гласности. Но могла бы помочь в урегулировании щекотливой ситуации, за какие-нибудь преференции, например, за частичную легализацию теневых доходов цеховиков.
Если бы таких документов не было, то их бы стоило придумать. Но впрочем, они уже мало влияли на ход разбушевавшегося этнического конфликта. Его подогревала пламенная идея о всеобщем заговоре, который не хотелось разрушать банальным эпизодом частного противостояния спецслужб враждующих государств.
        Как бы то ни было, Москва не могла признать факт существования вообще никаких документов, потому что оправдываясь в одном преступлении, она сознавалась в другом. И в результате, одно из поселковых отделений милиции ограбили… то ли армейские дезертиры, то ли местные ополченцы, а может быть вообще – вражеские диверсанты. В общем, задачка представлялась с несколькими неизвестными: одеты в гражданское, оружие турецкое, говорят на местном и стреляют быстро.   

«»
        Обнаруженная группа вооруженных грабителей, организованно покинула отделение милиции через запасной выход. На счастье, подмога оказалась из числа ополченцев. Не духовитые дилетанты даже и не думали окружать здание, и стреляли в «молоко» – лишь бы пострелять, порисоваться друг перед другом, но при этом – не разозлить противника. Обычная мотивация у любого ополчения. Хаотично свистящая картечь и пули, скорее представляли опасность для случайных зевак и вездесущих собак с кошками. Выведенная из строя пулеметчиками техника не позволила обеспечить преследователям эффективную погоню, и отряд без потерь покинул поселок, новым маршрутом направляясь в заданную точку эвакуации.
          По дороге командир переговорил с медвежатником, тот был местным из соседнего городка и поведал – какие замысловатые слухи о пропавших папках витают по окрестным горам. Майор сложил в своей голове недостающий пазл и понял, в какой замес попал его отряд. Ими всеми играли втемную, а возможно не всеми, и кто-то рядом с ним знал полный расклад и имел четкие вероломные инструкции.

        В точку эвакуации направилось только головное прикрытие, а основная группа приостановилась.
        Словно просчитав время ее планового подхода, на предстоящем маршруте ухнула мина.   
– Да неужели?! – сокрушенно выдавил из себя командир. – Это не закладная мина, это минометный снаряд! Пристрелка?! – по звуку определил майор.
        Но как оказалось, не пристрелка, а уже работа по живой цели… По группе прикрытия заработала минометная артиллерия.

«»
        Немногим ранее, с очередной черной папкой, кабинет полковника ГРУ открыл его подчиненный:
– Товарищ полковник, мы считаем, что эвакуация отряда «Почтальон» вертолетами, будет самым оптимальным решением. 
– Конечно, с учетом того, что Москва дала всего два дня на решение данного вопроса, вертолетом было бы быстрее. – как-то медленно, не по «вертолетному» начал полковник. Он морщился и тянул из себя слова, словно был сам себе противен. – Но сроки еще не главное, в приоритете… вашу мать – политика и конспирация! Там… – полковник кивком указал наверх, – Считают, что лучше бы этот отряд вообще исчез, а «письмо» вернулось на место. Но ответственность брать на себя не хотят, мол… и так все понятно, конкретного приказа не будет, действуйте по обстановке. Вот и действуйте, товарищ подполковник! Вы же, руководитель операции?!
– То есть, конкретного приказа мне тоже не будет?
       Полковник, раздраженным голосом решил зайти с другой стороны к педантичному подчиненному:
– Доложите оперативную обстановку?
– Отряд «Почтальон», условно успешно получил «письмо», и вероятно вышел на согласованный маршрут к заданной точке эвакуации.
– А вы уверенны, что это именно тот «Почтальон», а не какие-нибудь засланные диверсанты или террористы-ополченцы?!
– …?!
– Я кстати, уже переговорил со смежниками из КГБ, они донесут до местного населения, что наши армейские подразделения занимаются выслеживанием и ликвидацией диверсантов в означенном квадрате… Короче, вы поняли!
– В отряде есть… с двойными инструкциями. Но «письмо» все равно придется эвакуировать, и вертолетом будет?..
– Само собой, само собой…  – перебил полковник, махнув рукой и тяжело вздохнув, – Но в связи с двусмысленностью ситуации – внутри отряда могут возникнуть трения, нежелательная ротация… Представляете, если вышедшие из под контроля бойцы «Почтальона» захватят вертолет? 

 «»
        Определив по разбросу грунта направление минометной атаки, командир приказал отступать, отослав четверых бойцов в зону обстрела – за возможными раненными. Через полчаса отряд воссоединился. На поле боя остался один «двухсотый», еще один раненый мог передвигаться на своих ногах. Рацию и «подраненный» ручной пулемет с искореженными сошками, тоже удалось вынести из под огня. Фактически, раненый боец (а точнее, замкомандира) сам вышел на группу подкрепления и подтвердил статус оставленного «двухсотого». Соваться в кромешный ад и проверять сказанное, было нецелесообразно.
– Откуда у ополченцев столько минометов?! – в недоумении спросил один из бойцов на общем «разборе полетов».
– Поймаем – спросим! – зло ответил майор. Он уже понял, какие такие «ополченцы» обстреляли их отряд целым минометным взводом, а может даже ротой.   
        Командир тупо глядел на карту местности, не зная куда идти? Он понимал, что только документы могли послужить залогом безопасности отряда. А пока ситуация не сдвинулась, резонно было таиться и ходить кругами. А уж если удастся выжить, можно будет потом отбрехаться, что заблудились. Не прокатит конечно, но…   

        Кинжальный огонь из стрелкового оружия обрушился на отряд на лесной тропинке за час до наступления сумерек. Через полчаса подтянулась минометная артиллерия противника. Начался ад… Лес оказался в грязном тумане из летающих щепок, листьев и лесной пыли. Никто даже не отстреливался, чтобы не выдавать свое местоположение, но самое странное и досадное, что не работали группы прикрытия с пулеметами. Это была их тема, они находились на высотах и не могли быть так быстро подавлены или окружены.
          Очередная мина контузила Костю – из правого уха потекла кровь. Острый осколок, похожий на лопасть чайной ложки, воткнулся в ахиллово сухожилие. Зубы крошились от неощутимого челюстного спазма, забитые землей глаза отказывались моргать – чтобы не пропустить колебание листвы, подсказывающей смертоносную траекторию летящей мины.      
        Наконец, командир нащупал недоступную для обстрела мертвую зону и остатки группы немедленно ею воспользовались. Затем, короткими набегами вытащили из котла оружие и раненых. С запозданием заработали пулеметы прикрытия. При их поддержке, основная группа сумела выйти на высотку головного прикрытия и дождалась подхода тылового.      
        По странному совпадению, обе группы прикрытия потеряли убитыми всех, кроме невредимых замкомандиров. На очередном разборе полетов, майор справедливо спросил, почему они так долго молчали – не струсили ли? На что те дружно отвечали – что были отъявленно смелы, но сами попали в засаду… Не имея возможности проверить, снова пришлось поверить. 

        На ночном привале каждый занимался своим делом: ставили растяжки на возможных подходах, меняли разбитые запчасти на Калашах (брошенные «двухсотыми» товарищами), выковыривали из себя осколки, успокаивали плачущих и стонущих раненых. Блатного медвежатника уже давно где-то потеряли, и Костя бы не удивился, если это произошло не в бою. Немногим ранее, этот названный друг попытался ночью стянуть его вещмешок, за что получил ножом по туловищу – заскулил, и отполз в сумрак воровать сидоры у других.
        Темнота скрывала крайнее напряжение на лице командира. Кажется, он готовился к какому-то очень ответственному решению. Иногда сокрушался, и как-то по-детски с досадой качал головой, натирая ладонями бритые виски. Ему предстояла сомнительная, неоднозначная и грязная задача по отделению козлищ от агнцев.
– Боец?! – толкнул он заснувшего Костю. – Нельзя спать, для жизни вредно. – Костя сел, недоуменно вслушиваясь в шепот майора. – Мне кажется тебе можно доверять? – Костя изобразил подобострастие подчиненного. – Понимаешь, мои замы… я их совсем не знаю, мне их навялили, хотя я предлагал своих проверенных бойцов. Потери в их группах необоснованные – мне кажется, они нас начали понемногу сокращать… Ты как считаешь?
– Мое дело не считать, а выполнять!
– Вот и надо… выполнить.
– Хорошо Саид!
         Майор вздрогнул от такого обращения. Косте показалось, что ему не понравилось подобное панибратство. Так бывает на войне, когда командир намеренно не сближается с подчиненными, чтобы без угрызений отправлять их на смерть. 
– Мои замы при первой возможности всех ликвидируют, если мы их, не опередим… Ты готов?
– Так точно! – без энтузиазма отрапортовал Костя.
– Тогда пошли. – увлек он за собой хромающего подельника.
Пройдя немного за периметр привала, заговорщики остановились.
– Вот тебе ПСС, – в руках Кости оказался плоский бесшумный пистолет. – Зайди за дерево. Сейчас я их приведу сюда. Вали крайнего справа от себя, мой левый. Стреляй, как только я вскинусь – в грудь и в голову. Все понял, готов?
– Так точно.
– Второго шанса не будет. – застращал напоследок майор. 
        Странно, что Костя неплохо видел в темноте, хотя она казалась кромешной. Вскоре показались три силуэта. В условленном месте, командир, как будто опираясь – поднес руку к дереву и словно фокусник выдернул из него пистолет…  Костя действовал по инструкции: правая цель – в грудь и голову. Но кажется, его пули пришли позже – майор сработал на опережение по обеим мишеням.
          Костя не тропился выходить из-за укрытия, справедливо полагая, что и его могут устранить как нежелательного свидетеля.    
– Не боись, если будут разбираться, то кто тебе поверит? Твое слово, против моего – чье весомее? Да еще, надо доказать, что ты действовал по моему приказу. Да и приказ, согласись, не очень-то, по уставу? Ну, и какой резон мне тебя валить?
        Выбора был небогатый, и Костя рискнул выйти… «Двухсотых» раздели, командир приказал следовать инструкциям, и на телах были «стерты» явные опознавательные признаки. Первым, Костя увидел свой недавний ужин. В заключение, большим острым камнем – майор размозжил уликам головы.

        На утреннем подъеме, как ни в чем не бывало, командир немного поиграл на публику, сокрушаясь о дезертирстве его замов. Неожиданно, Костя был назначен командиром головного прикрытия и заодно – пулеметчиком. Ему даже показалось, что таким подлым образом майор решил поскорее избавиться от ненужного свидетеля, ведь пулеметчики всегда служили первой мишенью для снайперов и артиллерии противника.

«»
– Вам погоны жмут? – распекал «на ковре» своего подчиненного полковник ГРУ.
– Командир отряда «Почтальон» – опытный боевой офицер. Наша школа! – оправдывался виноватый.
– Что предприняли дополнительно?
– Вертолетами отслеживаем перемещение, квадрат обложили десантники и горная пехота. Внутри работает спецназ и артиллерия… Если бы эту операцию целиком отдали ГРУ – мы бы давно решили вопрос, но не имеем полномочий вести крупномасштабные действия…
– Знаете, что мешает плохому танцору? – перебил подчиненного «хороший танцор».
– Знаю товарищ полковник – в данном случае, бестолковые командиры общевойсковых подразделений.
– Нет, звезды на погонах ему мешают!.. Вам даны широкие полномочия для координации боевых соединений!
– Заставь дураков богу молиться…      

«»
        Это было что-то новенькое – на большой высоте, вне зоны досягаемости пулеметов, начали периодически барражировать МИ-6. Во второй половине дня, основную группу снова накрыл минометный огонь. С небольшой высоты Костя увидел, как от взрывных волн в разные стороны заходили кусты. Это было похоже на шторм. А еще он увидел замаскированные минометы в расщелине склона и осторожное шевеление возле них. Впервые, противник оказался уязвимым. Командир группы прикрытия почувствовал себя вершителем судеб в этой маленькой заброшенной вселенной.
         Быстрые, короткие пулеметные очереди посеяли полный хаос среди артиллеристов. Вздымающееся марево от раскаленного ствола пулемета, преломляло фигурки суетящихся под свинцом людей: неестественно загибая, растягивая, сжимая и делая их волнистыми – казалось, это были не живые люди, а какие-то мультяшные герои… Атака захлебнулась. Теперь, весь ужас обстрела испытали на себе нападавшие – уверовавшие в благосклонность бога войны, который как всегда позволит им отсидеться на безопасном удалении.
        Вот как должно работать прикрытие! Какие же, слова благодарности звучали сейчас в его адрес с нижней террасы?! Костя даже предположил, что при ведении подобной тактики боя, группы прикрытия находятся в более безопасном положении, и его назначение служило благодарностью от майора. И даже неважно, что разведка всегда первой ловит пехотные мины, растяжки и засады.   
        Но это оказалось иллюзией… Нам следующий день, каким-то чудом, Костин авангард засек движение впереди. Это были бойцы в камуфляже, и судя по экипировке – не какие-нибудь срочники-дилетанты.
         Благодаря такой удаче, группа прикрытия первой открыла шквальный огонь. Вход пошел весь боезапас: наступательные, оборонительные и подствольные гранаты. Длинными очередями Костя выпустил две пулеметные коробки… Со спецназом нужно было только так – не давать опомниться. И несмотря на это, группа унесла с собой раненого, который охладел еще по дороге.
         Косте пришлось прикрывать отход своей группы, где он умудрился поймать затылком рикошет от пули или осколка. А потом еще полчаса бежать задом, оберегая тылы основной группы.
        На привале его сильно тошнило, затылок и воротник были липкими от крови. Сотрясение мозга, было для него чрезвычайно легким исходом боевого крещения с легендарным спецназом.

        Другой раз, Костя в одиночку довольно долго блокировал пулеметным огнем дно ущелья, и даже на всякий случай отогнул усики на всех имеющихся ручных гранатах. Его могли бы обойти атакующие, но к счастью поленились карабкаться по скалам. Тогда он был почти уверен, что больше не догонит свой отряд. 

           Многие жизни бойцов уберег боевой опыт командира… Один раз, проходя по дну одного из ущелий, ничем особенным не отличавшимся от прочих – майор остановил группу, приказав Косте подниматься по левому отвесному склону, вместо спокойного пути по ровной тропинке.
        Забравшись наверх, с высоты птичьего полета разведчик увидел расходящиеся веером ущелья – отряд снизу, как раз находился перед заходом в бутылочное горлышко. Короче, это было идеальное место для устройства засады противником.
           Костя начал методично прощупывать биноклем любые подозрительные плоские площадки на противоположном пологом склоне… И точно! На одной из них, словно осиные соты (аккуратно прикрытые маскировочной сеткой) – наготове торчали минометные стволы артиллерийского расчета.
          Что такое для ПК – триста-четыреста метров? – Всего лишь, эффективная для поражения цель!.. Несколько десятков коротких очередей, и Костя разогнал это осиное гнездо по дальним окраинам Нагорного Карабаха. После чего, приветственным жестом с высокой трибуны – махал неспешному парадному проходу невредимого отряда. 
          
        Однако были и казусы, достойные улыбки, но не тогда, а после – возможно через много лет, сидя у камина…               

«»
– Братья, я очень рад видеть настоящих сынов своего отечества, не спрятавшихся в опасную годину под подолом у своих баб. Вы мужчины, о которых будут слагать песни поэты, передавать из уст в уста деды, гордиться внуки и боготворить жены… Не толпитесь, да?! Человеку голову уже разбили без всякой войны! – возмущался рекрутер-оратор, напоминая, как один из ополченцев на пункте регистрации нагнулся для подписи над столом – его толкнули сзади, и сорвавшаяся с плеча двустволка угодила по голове уважаемому секретарю.   
        Несколько столов пункта регистрации были водружены прямо на землю, в лесочке за поселком, чтобы не раздражать властей. Хотя без их молчаливого разрешения ничего бы не состоялось и вовсе. Рекруты несли с собой охотничьи стволы, кто-то многозначительно кивал, что у него тоже есть, но он возьмет собой только на операцию.
           И в это легко верилось, так как в тайниках местных жителей хранилось немало боевого оружия, оставшегося в наследие от гражданской и Отечественной войны. Рекрутеры обещали, что списки ополченцев нужны лишь для быстрого сбора подразделений и будут сразу уничтожаться после проведения операций.   

«»
        Несмотря на контроль армейских секретов за охраняемым периметром, отряду майора все же удалось просочиться сквозь него. Командир опасался не только открытых участков, но также и прохода рядом с ними. Ведь любая ровная площадка, это возможный плацдарм для дальнобойной артиллерии, которой достаточно получить отмашку от сидящего в засаде корректировщика, и заданный горный квадрат превратится в перепаханную равнину, с обильными органическими удобрениями и вороненым железом. Минометы для сравнения, здесь мирно отдыхают.
           Однако в тот раз, другого пути у отряда не оказалось, и по отмашке прикрытия группа вышла на привал ополченцев, устроивших пикник по случаю своего неожиданного ополчения, хорошей погоды, выезда на природу и вожделенной разлуки со сварливыми женами.
           Кассетный магнитофон дребезжал местными надрывными напевами, жарилось мясо, в ручье охлаждалась чача – загорающие танцевали, стреляли ворон, устраивали джигитовку на колхозных клячах и прочими безобразиями нарушали правила маскировки. Как вдруг, на их праздник вышли подлинные виновники происходящего торжества. Но сердечной встречи не получилось.         
        Отдыхающие застыли в немой сцене из гоголевского «Ревизора», а кони смачно екнули селезенкой. Никто и не подумал хвататься за оружие (и трудно было бы, его в этом упрекнуть). Подавляющее большинство с запозданием осознало, на что оно только что променяло подолы своих надоедливых баб…
             Без объявления конферансье на главную сцену выступала организованная шеренга вооруженных до зубов головорезов, с каменными свежеизрезанными лицами и истерзанными телами на самодельных носилках. Казалось, что кара за это будет исчерпывающей и незамедлительной.
        Однако, командир этой грозной процессии прошел до казана у костра, приподнял крышку, с тоской посмотрел на только что заложенный плов и жестами показал отдыхающим, что мол – «продолжайте «корпоратив» и не обращайте на нас никакого внимания».
            Но веселье уже угасло, и загорающие смогли выдохнуть остатки лечебного горного воздуха, лишь когда за чинарами окончательно простыли следы незваных гостей. А их попутное невинное мародерство – медицинских аптечек и хлебных лепешек, можно было списать на традиционное кавказское гостеприимство хозяев стола.
           Это не было припадком гуманизма со стороны командира (в большинстве не свойственного прожженным «псам войны»), просто после подставы со стороны своих, майор перестал зачищать свидетелей – справедливо полагая, что впоследствии его никто не прикроет, и любые неоднозначные действия могут расценить как военные преступления против гражданского населения. 

– Аа-а-а… зассали?!
– А потому что мы – Горцы! – немного оправившись от шока, то ли шутили, то ли оправдывались разгоряченные чачей ополченцы на прерванном лесными визитерами привале. 

«»
         Уже без тени улыбки можно было вспомнить еще одну встречу со спецназом, состоявшуюся у основной группы. И опять помог счастливый случай.
         Подойдя к одному из крутых скальных поворотов по ходу движения, командир осторожно заглянул за него, и тут же отпрянул. Возле его головы бесшумно брызнули каменные крошки. Наверх, за спинами обороняющихся шла отвесная круча, за поворотом начинался пологий склон. Неприятель мог по нему быстро подняться и забросать бойцов гранатами. На хвосте, на непонятном удалении висела погоня из других догоняющих, поэтому возвращаться было чревато, впереди же – простирался шестиметровый простреливаемый участок.
          На счастье, группа тылового прикрытия была рядом – майор отобрал у бойца пулемет, вставил ствол в скальную расщелину и слегка его загнул. Тут же, завел полученную дугу за угол, оставаясь при этом под прикрытием. Длинная очередь позволила остальным бойцам проскочить опасный участок, а затем прикрыть и проход командиру. В тот раз обошлось без потерь – не считая пулемета, ствол которого расщепило розочкой. Железный товарищ пал, но задачу свою выполнил. Даже сложно представить по какой замысловатой траектории летели пули из такого ствола.
         А еще, было крайне познавательно наблюдать, как по-разному, иногда непредсказуемо вели себя бойцы во время боя. Наверное, в каких-нибудь папках «для служебного пользования», подробно описаны шаблоны поведения воинов на передовой.
          К примеру, произошел такой случай, когда один из пулеметчиков встал под огнем во весь рост, и с боевым кличем: «Да зае…ли гнуться перед вами!» – начал поливать горячим свинцом окружающие горы. Приказ командира – «На землю, мудак!», не возымел на того никакого эффекта, и только просьба: «Ну все, хорош, победили!» – сподобило отважного бойца пригнуться и сплюнуть с досады.    
         Но не только спецназ, артиллерия и ополчение беспокоили отряд. Пестрых красок в скучный быт бойцов добавляла и местная фауна. По утрам в их одежду и снаряжение заползали греться желтые скорпионы и мохнатые сольпуги. Первые жалили нещадно, стоило их только ненароком прищемить. Ранки опухали и зудели словно от укусов пчел. Особенное наслаждение доставляли укусы в шею и лицо. Однако, жалить было намного опасней, нежели быть ужаленным – никто из бойцов от токсинов не умер, зато все скорпионы были раздавлены в лепешку.
         В другой раз, кого-то укусила за палец змея. Костя был в теме, и прочитал короткую лекцию по змееведению – что зубы в форме клыков бывают только у ядовитых пресмыкающихся. Палец тут же отрубили и бросили доедать прожорливой гадине.    

        Днем отряд останавливался только на короткие передышки и прием пищи. Отойдя десяток шагов от привала, командир расстегнул штаны, собираясь полить кусты, как сзади в его затылок, что-то грубо ткнулось. Вариантов было немного, и на поверку им оказался самый предсказуемый – ствол пистолета. Его направил ничем не выдающийся боец из отряда, с сединой на висках – по возрасту сверхсрочник или кадровик.
– Расстегнул штаны… Я сказал расстегнул!.. – начал он угрожающим тоном. Командир повиновался, до конца расстегнув ширинку. – Спустил до колен! – командир спустил.
– Жениться вам надо, барин?! – попытался отшутиться голозадый задержанный, сохраняя незаурядное хладнокровие.
– Это предложение?.. Женился бы, но ты не в моем вкусе – я барашков люблю! – поддержал шутку нареченный Барин (было понятно, что приспущенные штаны, словно путы, лишали ноги подвижности). – Стволы на землю, вещмешок мне!    
        Из расшнурованного рюкзака на землю вывалились пресловутые папки... с ветками и листьями внутри.
– Игорь Петрович, ты дебил?! – продемонстрировал свою информированность настоящим именем Саида Седой, – Я тебе сейчас на пузе – рельефную карту местности вырежу, и ты на ней мне с благодарностью, точку покажешь – где бумаги спрятаны?! – тут же, слетела напускная вежливость с Барина.
        Командир запоздало осознал, что допустил досадную промашку – что его «холодные» заместители, скорее всего были не при делах, и на их месте должен был оказаться… этот. Но теплый «этот», хотел правильного и быстрого ответа от майора.
– Как видишь – не дебил, – начал командир издалека. – Иначе, ты бы меня уже зажмурил. Да хоть политическую карту мира на мне вырежи – не знаю я, где документы: не я их прятал… веришь? А вот если он, тот самый – зажмурится ненароком, то бумаги больше никто не увидит. Я даже не знаю, тот ли их спрятал – кому я передал. Я ему наказал – другому передать, чтобы следы запутать…      
– Врешь, или правда кружева навязал? – кажется, сам у себя спросил Седой.
– Мы сейчас – все для вас одинаково ценны. Еще один бой и ниточка может оборваться. – майор даже обрадовался, что при новом раскладе у отряда появился дополнительный шанс – ведь он уже давно ломал себе голову, как выйти на связь со сведущими переговорщиками. Выход по рации в открытый эфир, мог бы только усугубить ситуацию.
– Ну, и чего ты хочешь? – растерянно и раздраженно спросил Седой.
– Для начала и главное… одеть штаны. Ну и так, между делом, вдогонку – жизнь и безопасность моим ребятам. Никаких расследований и преследований, в общем, безоговорочную амнистию. Я – за всех отвечу!         
– Герой, герой… – вяло восхитился Седой. – Хорошо, я принимаю твои условия, теперь – мы вместе. – кажется, его слова сходили за правду. Майор сделал предложение, от которого трудно было отказаться. 
        Бывшие противники вернулись на привал. Седой достал у себя сигнальную ракету и выстрелил вверх – фейерверк раздвоился на два красных шара. Бойцы вскинулись от такой вероломной демаскировки, но командир успокоил – что так надо.   

«»
– Товарищ полковник, отряд «Почтальон» обозначился сигналом к безусловной эвакуации, – с некоторым облегчением доложил руководитель злополучной операции.
         Мероприятия по ликвидации «взбесившегося отряда» не планово затянулись, и ситуация требовала скорейшего разрешения, пока не полетели очередные высокие погоны. «Безусловная эвакуация» означала полную «перезагрузку» операции по ряду оговоренного заранее «форс-мажора», и полагалась на совесть внедренного в отряд агента.
– Какие возможные действия и последствия? – поинтересовался начальник.
– Только одно действие – завершение блокады и эвакуация отряда в полном составе.
– Вертолеты не задействовать, опасность захвата не исключается.
– Разумеется… так точно!
– У них же рация, несанкционированная, так?
– Так точно – несанкционированная, поэтому мы не выделяли частоты и позывные. Пока найдем друг друга, нас за границей услышат.   

«»
        Седой объяснил командиру, что связь по рации не предусматривалась. Группа торопилась сигналить красными ракетами, чтобы ее скорее заметили и прекратили охоту. Запас фейерверков таял на глазах. Наконец, с одного из барражирующих вертолетов вылетели заветные красные шары.
– Ответили! – вздохнул с облегчением Седой. – Теперь ждем указания маршрута.    
          Следующий вертолет, попеременно пуская ракеты – ходом своего движения показал нужное направление движения. Под вечер, отряд вышел к кромке леса, над которой постоянно вспыхивали красные сигналы.
        Встреча была долгожданной и поэтому радушной: на сколько видел глаз – стояло плотное армейское оцепление. Бойцов обыскали и рассадили по автомашинам. Костя с горечью прикинул, что на обратную дорогу отряду понадобилось гораздо меньше транспорта.

        Потом одиночные камеры, допросы, очные ставки… Не менее пяти раз, описывал Костя поминутную хронологию тех событий. Конечно, некоторые минуты он запамятовал напрочь – надеясь, что и командир их тоже не забудет забыть. Все это сверялось, сопоставлялось с показаниями других. Окончательный вердикт подвис в коридорах между высокими кабинетами. Никто не хотел брать на себя ответственность – награждать или ставить к стенке. 

«»
         На столе полковника ГРУ зазвонил телефон спецвязи, адъютант представил на проводе генерала КГБ:
– Здравствуйте товарищ полковник! Выводы по группе вашего спецназа, работавшего по пропавшим документам, на наш взгляд требуют корректировки. Сегодня, при правительстве СССР создана специальная комиссия с иностранными наблюдателями, подотчетная лично Горбачеву. В плане ее деятельности предусматривается опрос свидетелей по связывающему нас вопросу. Будет целесообразнее, если участники операции – имеется в виду командир той группы… вы понимаете о ком я?.. Так вот, чтобы он засвидетельствовал на опознании интересующую всех папку. Тем самым, мы снимем с себя подозрения в субъективизме при решении национальных вопросов. В сложившейся ситуации, это будет меньшим злом.
– Я понял, товарищ генерал. Думаю, что данную ситуацию еще можно отыграть назад. Я сразу поставлю вас в известность, как только проведу необходимые консультации и согласования.
– Вот и хорошо, что можно отыграть. Всего доброго! – с облегчением выдохнул генерал.
          Перестройка оказалась виновником всей этой ситуации, а гласность ее счастливо разрешила. В духе доверия и открытости, и по указанию собственного правительства – Министерство Обороны СССР позволило иностранным общественным организациям инспектировать немалую часть засекреченной деятельности по вопросам национальной безопасности, и не только. Это и спасло свободу, а может быть и жизнь, выжившим участникам той злополучной операции в Нагорном Карабахе. Но не вернуло павших – напрасно погибших, ради сохранения невостребованной секретности злополучной папки.

«»
         А вскоре Костю перевели на гарнизонную гауптвахту, да еще и в общую камеру. Это было сигналом о некотором послаблении режима.
         Арестованный сидел на раскаленном асфальтовом плацу, мечтательно смотрел в синее небо, наслаждаясь редкими минутами разрешенного отдыха и манящим шумом города за высокими стенами. Он еще не знал, как удачно разрешилась его судьба. До свободы и дембеля оставались считанные дни. А что еще может быть слаще дембеля для солдата?