Би-жутерия свободы 52

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 52
 
Поначалу я сомневался, что кому-то смогу доверить сокровенную тайну, но поближе познакомившись с современной классикой романов Фредерика Неопознанного, имевшего неизменный низменный успех, я понял, что все мы одного поля ягоды и игра стоит геморроидальных свеч, которые следует применять в их прямом назначении – измерять внутричерепное давление.
Как звуки, ложащиеся на бумагу, превращаются в ноты, так и я прибыл к вам из зелёного малахита уральского бытия с особым заданием страны просветлённого Будущего, где чукчи охотятся за крокодилами, негры высматривают тюленя, вовсю идёт торговля балансирами-шестами для канатоходцев и бесшумными асфальтовыми покрывалами, а тонкоподошвенная «Прада» носится на каждый день, хоть и не стирается. У нас там давно захлопнулись створки раковины XX века, предвещая приход внеочередного XXIII века Моллюсков.
Люди ещё не полностью вымерли и проголодавшиеся гости подтягивались... на турнике. Мужики с незапамятной репутацией, полные забот о гастрономическом отделе женских тел (у которых дутые беременности ожидал коллапс, когда вносились поправки к их конституции) водили хоровод вокруг обеденного стола с приготовленной к прыжку собачкой по-пекински под франко-японским именем Мопс-сан. Но кто-то сказал что это переодетый житель драгоценного каменного века Варлаам Ликбезов, вошедший в разряд глухих, и вышедший оттуда в люди политически слепым. В волооких глазах барбоски прочитывалось: «Болезнь гурманов – подагра!», что сродни привычному предупреждению на пачках сигарет «Курить вредно».
В помещении стрелки на часах китайскими палочками показывали новшество – они захватывали пространство, образуя неопределённое время, мне показалось, что я живу в мире грабителей.
Сколько людей отнимают у меня время, которое девать некуда!
Вдруг меня, человека которого не прельщала доходчивость хрестоматийной литературы, повергла в уныние фланелевая мысль в два обхвата, возможно я перестал отрицать, что я разозлённый Вулкан, извергающий грязевые потоки слов, но у меня имелись свидетели, что в отличие от «Юпитера, который смеётся» не пожирал своих детей.
Уверен, что эта благородная мысль ни на йоту не смутила бы людей вашего поколения, знающих благодаря Никите Сергеевичу, что кукурузоведение отличается от рисования. А разве это не преступление – вылить на слизистую пустого желудка пол литра водки, в то время как зубы стучат друг о друга от голода сцепленными «пальцами» вагонов? Помню, на мне была рубашка-виселица с четырьмя петельками предназначенными для перламутровых головок-пуговичек.
Не буду кокетничать, из предосторожности я носил вратарские коленкоровые наколенники, когда ощутил на себе пристальный взгляд человека, которому нравилась сцена «Явление Христа народу». Бьюсь об заклад, он не знал, кто её написал и втиснул, недаром же мне казалось, что знак плюса (+) символ христианства, не поэтому ли я всегда оставался в минусе (-)?
В отличие от прямодушных японок с кривыми ногами, непосредственная родительница моя, Ульяна Фолликула, учила из всего извлекать выгоду перочинным ножом (привычка, приобретённая ею в местах заключения в объятиях власти). Но в данной мне привидением ситуации этот навык не годился. Я понимал, что главное – уцелеть в будничной жизни, а способ выживания разлагающейся придонной разновидности человечества не столь уж важен в мире, где поезда, в отличие от людей, стучат на стрелках и стыках рельс, а ты «заметался голубым пожаром» между женой и любовницей, когда изменяет восьмое не испробованное чувство меры.
Бесхозная дамочка по кличке Дрейфующая Льдина с изящной беременной сумочкой, вынашивающей предметы женского туалета,  – этакий усилитель смущения, пристально смотрела на меня, с противоположного конца круговой процессии. Она мысленно меняла мне подгузники, думая, что любой подопечный в сущности ребёнок. Потому как она переводила глаза с моего рта на подбородок, а затем на нос, я сообразил, что с иностранными языками дамочка не знакома, но я ей чем-то всё же приглянулся.
Она ходила за мной по пятам, повторяя: «Доктор, а доктор, а ваша фамилия случайно не Изя Топ, у меня геморрой из окна выпал». Я ничего толком не знал о ней, кроме того, что они с мужем давно разошлись и собирались раз в году в Италии у фонтана де Треви – рапсодии воды и света, отмечать годовщину смерти их брака. Итак, я всей душой, потянулся к ней и телом подтянулся – мне нравилась татуировка герба на её плече с изображением скрещенных женских ступней. Но поток истуканов, крепко-накрепко идущих величавой поступью в одну сторону, как в Мекке у Чёрного камня, не давал мне возможности перелезть через обеденный стол и послушать о чём шепчутся синюшные дрозды.
Внутри меня звучала неблагозвучная музыка.
Я сожалел, что не мог проиграть, собственные межпозвоночные диски женщине (выходит, нашей любви не были страшны лёгкие катера пиратируемые у сомалийского Рога Африки, и я, как пришпиленный, зря висел по полчаса на турнике на вытяжке... денег из клиента, у которого волна эмоций перекрыла дыхалку).
Люди должны нести справедливую кару, а не слоняться с пустыми руками, и я ринулся в секунданты, рассчитывая, что в случае примирения дуэлянтов, займусь разведением скотины на выпасе.
В тот ни за что не ответственный момент я отлично понимал дамочку, заслуженно называвшую ресторан «средней руки» х...ым. Глядя на меня, ей пришлось пересилить природу моей внешности с отметиной на морде.
За это я готов был излиться перед ней в медоречивом потоке изъявления благодарности, подозревая, что навязчивую мысль не стряхнёшь на манер пыльцы с крыльев бабочки. Оборотень событий не заставил себя долго ждать, и я (далеко не из тех, кто лил H2O на мельницу революции) вовремя вспомнил, как в южной части Иберийского полуострова с платёжными квитанциями на руках загибралтарил себя излишним живым товаром, от которого потом не мог избавиться, сдавая его в бутики с атрибутикой.
С той ненастной поры я решил больше не вступать в контакт с надомницами лёгкого поведения,  не реагировать на однозвучные колокольчики их голосов и стал спать на двух подушках (для ответственного лица и бритого затылка). Испугавшись, что от меня, человека, пытавшегося скрестить аиста с цаплей и не раз попадавшего в портновские переделки, ничего себе не останется, я покинул вышеописанное сборище и ретировался на улицу, тем самым избежав звона ожившей в её руках посуды, в истерике бьющейся вдогонку мне на полу.   Не прошло и минуты, как страхи отступили, сдаваясь один за другим. Полоса непрерывного ветра пахла капстранами и копчёностями, вызывая волчий аппетит.
В небо поднялась радуга, затерявшаяся среди недугов?
Эластичный галстук жгутом давил на сонные артерии. Я растянул его эспандером, вздохнул и задумался, как бы сейчас почувствовали себя лейкоциты, пожирающие рассадников неуверенности в себе – микробов у зоофита, любящего живность во всех её проявлениях, ведь рядом со мной побывала не девчонка-цветочек, а восточная сладость в шляпке с ночным горшком на голове.
Одурманивающий воздух снаружи был пронизан острой приправой бензинового аромата. Мне было тяжело, так как из всех Богов я признавал только пьяного Вишну. Откуда-то сверху из божественных чертогов доносился египетский Ра-хит (шлягер, посвящённый солнцу и оповещающий слушателей, что язычество – опиум для народа, а гашиш – курево для широких масс).
Я занимался абсурдом и поклонялся гротеску, принимаемых мной за румынских железногвардейцев профашистского режима генерала Антонеску времён Второй Мировой войны.
С плакатов на меня посматривал жертвенник в третьем браке неоперабельный разноголосый певец и танцор с пластиковой перегородкой в носу. Говорили, что попрыгун к умершим относился с сожалением, как к обделённым, которым не привелось посмотреть его последнего выступления. И я поймал себя на мысли, что в прогулках по городу (после скоромной пищи) меня преследует вредная привычка – улыбаться. Сказывалось то, что перед сном я вычурно молился в Красном углу на комедийный образ возлюбленной, которая шатаясь возвращалась домой поздно ночью и устраивала мне с порога виртуозный фортепьяный концерт.

Я вас увидел у раскрытого окошка,
когда в руке сжимал оставшийся аванс,
остановился поражённый от того, что
услышал чистый, платонический романс.

Я в этом мире очень маленькая сошка,
и незначителен мой пьяный перфоманс.
Под солнцем грелись, подперев лицо ладошкой,
мурлыча грустно платонический романс.

Я закурил, облокотившийся на сваю,
дымя как допотопный паровоз,
что запеленатый в дыму я вам оставлю
на подоконнике – букет столовых роз?

Судьба вольна, и чудо сотворится.
А выпал случай? Пусть произойдёт.
Отмерит счастье из окна певица
и закружит в небесный хоровод.

Я протрезвел, щипнув себя нарочно
рукой, где не зажат смешной аванс.
Протёр глаза – фарфоровая кошка
в окне мурлычет платонический романс.

В действительности – маленькая сошка
вершит свой смехотворный перфоманс.
И дарит, кем-то подзаведенная крошка,
прохожим платонический романс.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #53)