Гл. 16. Копьё пятого всадника

                16. Копьё пятого всадника

Тонкий молниеносный синий огонь, озарив полнеба, ударил сверху и, прорезав сферу, вошёл в землю.
Всадники вдалеке высветились, изваянные как бы из самого пламени!..
Что подвигло на засим последовавший шарж Веню? Никто не в состоянье сказать. Тем более сам Веня…
Веня выхватил из карманов самую тонкую кисть, и однако ж, подумав, сменил её на карандаш. Причём, выбрал химический. Если Веня слюнявил его, штрих соответствовал синему цвету, подобному пламени. Просто чертил – серым реалиям. Карандаш – потому что Вене было некогда. Недосуг было Вене. Иной раз достаточно только наброска, только лишь набросать вещь, чтобы она задвигалась и ожила… Карандашом быстрее и проще, тем более для передачи движения…
Видимо, кровь впрямь бросилась в голову Вене!
На тех, четверых, у него нет права… Се не Венин вымысел. На этого же вот, пятого всадника, есть…  На самого то есть Веню, на двойника Вениного…
Не мудрствуя лукаво, Веня увеличил (пририсовал) число подпруг  у лошади (для крепости), пропустил через ремни хомуты, слева и справа лошадиного брюха, в качестве, так сказать, подвесок и, не мешкая, причепил к ним ракеты, крылатые, с мощным (Веня сделал их попузатее) боезарядом.
Нужно сказать, начертать это было не просто. Венин карандаш едва поспевал за скачущим по кремнистой вышней дороге всадником. А дело, конечно, было ответственное. Как бы у Вени рука не дрогнула.
Несколько отвлёкшись в мыслях, Веня продолжал между тем что-то там в высоте чертить, чисто автоматически, то есть заполнять всякими штуками твердь, как, случалось, задумавшись, машинально (то есть фактически бездумно, такой вот парадокс) заполнял бумагу нередко даже фантастическими рисунками. Потом, не без удивления рассматривал сии наброски  – как, что они явились ему, откуда вылезли, что за бред?  Бывало, Веня даже пугался. Случалось, Веню брала оторопь… В особенности, когда он слагал философические свои опусы, работая над текстами, над, эээ,  трактатами (футурологическими), и нёс, значит, в процессе мышления такую великолепную хрень, такую пёр, значица, околесицу, уносился мыслью в столь несусветную высь, что, ну, никак не поспевал за энтой, за самою мыслью… Ну и тогда, значит, отдавшись её течению, совсем улетал, можно сказать, отключался, начисто, Веня, - рука же творила… То есть непроизвольно, по укоренившейся привычке,  не совладая с мыслью,  Веня чего-нибудь изображал на бумаге. Какие-нибудь безобразия. Очнувшись, случалось, даже не без дрожи взирал на вызволенные им из головного подполья организмы – личики и личины, тёмные, мутные, как у Гойи.  Как они совмещались, его мечтания, душеспасительные, и сии, душераздирающие, ввергающие в ступор, физии?..  Одному Богу известно. Потом, по ночам, сходя с бумаги, они приходили на свидание к Вене, проявляясь над постелью Вени, над смежёнными его очами,  с показательной даже небрежностью – непричёсанные, незаконченные, не без (мог бы сказать Веня) изысканного  уродства некоего, которым щеголяли, - недоноски Венины. И то ли хотели обратно в него влезть, то ли что-нибудь сотворить с Веней. То ли ожидали (хотелось бы думать, конспирологического свойства и характера, не воровского  и уголовного) неких указаний от Вени.  Вообще же, конечно, два параллельных мира помещалось в подвалах у Вени, две яви поднимались из его подземелий, точнее, прятались там, подпирая ему голову. И одна, определенно, тайная, с этими – с «нелегалами»…  Может быть, с иносветными… Что-то в них смущало Веню… От этого, нередко, как только вспоминал о них Веня, не по себе, прямо скажем, нехорошо делалось Вене. Правда, странные и неясные (может быть, страшные) существа жили и даже плодились, размножаясь, в подполе у Вени – как в могиле, затворённые там.  Сдавалось Вене, по аналогии некой, точно так же клокотали и бились в нём (о стены), в голове то есть, в черепной коробке у Вени, заточённые в ней, как в реакторе с ядерным топливом (где-нибудь в гипофизе, почему-то мерещилось Вене), жуткие даже энергии, может,  вселенской мощи и силы.  Как бы не сообщить их карандашу…  То есть все сразу. Тут нужна дозированность и умеренность.

Словом…
…Послюнявив карандаш, Веня только наметил контуры… Только искру, не более чем одну, бросил в двигатель… Как она побежала по дюзам… К выходному патрубку. С управляемым, гм, вектором тяги. Автоматом Веня поднёс грифель к соплу другой сигары… То есть, понятно, в проекции… Впрочем, господа, - в живописи-то, главное – чувство перспективы… Веня ж в совершенстве владел художнической оптикой. Подумав, Веня добавил, теперь уже кистью, чуток пылающей солнцем сиены в атмосферу. Мазок Венин оказался безупречен, он упал точно на сопло...
Что ты делаешь, Веня!?.
Безумец!
(Право же, с некоторых пор я, без сомнения, во всё время уже имел как  бы медиумо-телепатическую связь с Веней, как летописец, связанный некою родильной пуповиной с моим героем, то есть моих прижизненных хроник).

О, верно, на сей внутренний крик мой и оглянулся Веня.
На мгновение…
Мгновения Вене достало, чтобы узреть разом и  объять в целом всю стратосферу и что под нею деется… 
Город стоял одной электросваркой. Одним таким электрическим всполохом и разрядом! Посреди теми и мрака. По всему, по целому городу сияло, рвало, бухало и вздымалось. Сотрясался весь город!.. От центра до горизонта. Снизу и доверху. Без вариантов. На спасение…
Но так остро, остро  сияли кресты над церковью Михаила Архангела… И там, где был один, горело по три…  За крестами и поперёд них, повторяя их, скошено и наклонно, горели золотые их контуры, чуть взнесённые.
(Качнувшись, знамения сошли с места… Словно бы сами по себе воссияли и утвердились в воздухе.  Встали и засияли над городом.)
Веня покрестился.
И оглянулся назад, чтобы довершить дело.

Похолодел однако же Веня.
Тронутые химическим завитком сопла ракет уже зажглись голубоватым рвущимся из дюз пламенем.  Рёв двигателей покрыл собою громы и молнии. Твердь небесная поколебалась… Изделия так медленно, медленно отрывались от и из под стремян пятого всадника … Чтобы потом ускориться… 

Вениамин Иванович ещё успел заметить, как вокруг одной и другой шутихи образовались туманные кольца, воздушные завихрения, которые пошли клочьями, как только изделия завиляли, совершая манёвр, обходя вставшие перед ними, взявшиеся невесть откуда, зависшие в воздухе другие творения, набросанные Веней между делом и мимоходом  - без обиняков - наипрекраснейшие …

Да, господа!
Не поверите?.. Но так, так!
Сиял, сиял вдали на небосклоне над Вениамином Ивановичем - не тот, на котором стоял он, другой (нарисованный им)  – Александровский мост, тот, который нависал над его головой в Париже, когда они с Евангелиной Иоанновной, Ангелиною, Анечкой  совершали по Сене прогулку на белоснежном с креслами катере, покачиваясь под надвигавшимися на них золотыми орлами, горящими на  сентябрьском солнце, уже вступая в тень между массивных опор императорского  моста.  И власа её, развеваясь, задевали о литые перья орлов, летящих над аркой,  доставая до их золотого пламени. И упадали на воду. Аня, Анечка…

Только вздохнул Вениамин Иванович…

 Дальше и слева моста ( будто Вениамин Иванович и впрямь катался по Сене) наплывал, покачиваясь высоко в небе, надвигался  могучими рёбрами аркбутанов бокового нефа  и поперечной шестисаженной розой, там, изнутри, сияющей цветами, распускающейся светом, новозаветным, - Нотр-Дам, Нотр-Дам де Пари… 

Так, так, господа!

Вене хотелось плакать…

Будто корабль, будто ковчег плыл над Вениамином Ивановичем…

Близко, о как близко, можно рукой достать…
Венечка протянул вперёд руку…
Но поздно…

Собор, разлетаясь, падал… Падал и рушился Александровский мост…
Значит, тоже, и их посносило с орбит…
Не один Орёл…
Сносит… целую землю…
Мятутся мегаполисы…
Веня явственно слышал, как потрясывает континенты!..
Как заходится шар земной!
Как мятутся и перестраиваются планеты…
Грядёт, идёт уже Вселенская битва!
Много будет работы Всадникам…

Шутихи неумолимо приближались, облетая обломки разваливающихся в высоте строений.
«Умные машины», - подумалось ещё Вениамину Ивановичу.
«Высокоточное, гм, оружие», - умилился Веня. 
Ракеты летели прямо в Веню. Живописец закрылся руками.
Не с той стороны ждёшь, Веня!
Быстрее шутих полетело копьё пятого всадника…  Подобное  соборному шпилю, но обращенному к земле, перевёрнутому, с фиалом, увенчанным  пылающим крестоцветом с извивающимися, подобно коротким молниям, краббами…  И всё ратовище было подобно столпу огненному. Всадник, подлетая к городу,  бросил копьё сверху и уже прямо вниз, как если б  метнул молнию. С каким-то особенно грозным голубоватым сверканием прорезала она обступающую Веню тьму…
Всадники ж продолжали скакать далее…  Дале они куда-то спешили…  На Север… «В Москву!..»  - похолодел Веня…
Жестокий удар потряс до основания существо Вениамина Ивановича.  Голубоватый огонь, как тать, пробежал по его жилам, достал до косточек и прошёл через и сквозь… Веня рухнул наземь. Сам себя же убил, последнее, что мелькнуло в голове у Вени.  С тем  сознание живописца померкло.