Б. Глава восьмая. Главка 4

     Было десять часов утра, когда Борис вошёл в отдельную палату операционного блока. Сквозь приоткрытые жалюзи лился молочно-белый свет. Комната была чистой, до отвращения стерильной. Ничего лишнего, лишь узкая тонкая койка, тумбочка при ней, капельница, похожая на цаплю, стоящую на одной ноге. Всё белого цвета: потолок, стены, даже пол был покрыт серовато-белым линолеумом. Глазу не за что было зацепиться, ни картины, ни бра, лишь где-то наверху еле слышно гудели энергосберегающие лампы. Борису подумалось, что, будь он Богом, именно таким он бы сделал чистилище. Однако от его желания ничего не зависело. Операционный блок принадлежал клинике, и она устанавливала тут свои порядки. Он не раз предлагал сделать палаты повеселее: поклеить обои с рисунком, повесить несколько пейзажей, хотя бы поставить журнальный столик. Но заведующая каждый раз отклоняла эти предложения “за практической ненадобностью”.И в самом деле, разве пациент не должен быть доволен уже тем, что операция прошла удачно? Что он спасён и будет жить ещё долго? К чему ненужный антураж, превращающий больничную палату в гостиничный номер? Всё должно быть рационально, функционально и минималистично.
     Борис давно уже подумывал об открытии своей собственной клиники, в которой он бы организовал всё в лучшем виде. Останавливало его лишь собственная врождённая неспособность вести финансовые дела. А современная медицинское учреждение, как ни крути, это прежде всего – финансовое предприятие. Интересы больных стоят в нём далеко не на первом месте. И уж, конечно, лишней мороки прибавилось бы в разы… Да и ноги ведь почти не ходят… Видимо мечта о своей клинике так и останется мечтой.
     Он поднял глаза и посмотрел на человека, лежавшего на койке. Бориса удивило его настойчивое желание поскорее госпитализироваться. Его не остановило даже заявление, что операцию вряд ли удастся сделать раньше понедельника – очередь не позволяла. “Я хочу находиться под наблюдением”, – упрямо повторял он. Возразить на то, по большому счёту, было нечего. Этот самый человек умел добиваться своего, даже находясь в столь незавидной роли пациента. К тому же он готов был платить, а отдельная палата стоила дорого. Лишние несколько суток были клинике весьма выгодны. Поэтому его без промедления поместили в это подобие одиночной камеры.
     Этот самый человек (Борис никак не мог заставить себя называть его по имени) лежал неподвижно, закрыв глаза. В этой обстановке ещё яснее была видна его худоба и тщедушность. Да, за двадцать пять лет он высох, скукожился. Так и не скажешь сразу, что тот же самый человек. И разве за такой срок все мы не становимся другими? Стареет тело, стареет и душа. Однако есть же всё-таки нечто связующее, что-то цельное, позволяющее называть меня сегодняшнего и меня тогдашнего одним именем? Какой-то неизменный, не подверженный времени элемент моей личности? Право, да существует ли он? Тот ли самый человек лежит перед ним, что предал и погубил Женечку? Или за двадцать пять лет он попросту перестал им быть? Как перестал быть тем молодым идеалистом и сам Борис. Они теперь совсем другие… хотя всё-таки не совсем. Разве не испытывает он и сейчас ту боль, что испытал тогда, когда узнал о смерти Женечки? Да, она притупилась, в ней больше нет остроты. Но ведь она всё ещё живёт в нём!
     Пациент чуть вздрогнул, зашевелился. Борис сделал пару шагов вперёд и оказался совсем рядом с койкой. Бледное лицо повернулось к нему, пытливые глаза схватили цепко, требовательно.
     – Здравствуйте, доктор, хорошо, что вы зашли.
     – Здравствуйте, – Борис тяжело присел на край кровати. – Как себя чувствуете?
     – Спасибо, неплохо. Только вот тут, в левом боку, немного покалывает. Думаете, это сердце?
     – Вполне может быть. Вам пришлось переволноваться в последнее время. Я попрошу, чтобы вам дали успокоительное.
     – Да, это было бы чудесно, – хищно кивнул человек на койке. – Признаться, я и правда нервничаю. Знаете, ведь я никогда не делал операций.
     – Что ж, это даже к лучшему. Любая операция так или иначе ослабляет организм. Чем меньше их было, тем больше вероятность, что очередная пройдёт без осложнений.
     – Правда? – человек протянул свою узкую руку с резко выступающими узлами жил и положил её сверху на руку врача. – Вы меня обнадёжили, доктор, очень обнадёжили.
     Борису пришлось сдержать себя, чтобы лицо его не исказилось гримасой. Прикосновение этого человека было ему противно. И дело тут совсем не в нём самом или Женечке. Просто… просто Борис не любил чужих прикосновений. Он отнял руку.
     – Полагаю, мы больше не увидимся до понедельника, – сказал он, стараясь говорить как можно ровнее. – Что бы там ни было, старайтесь быть оптимистом. Это всегда очень помогает.
     – Хорошо, я постараюсь. Я верю вам, доктор.
     Борис на секунду встретился с ним взглядом. Да, это, несомненно, правда. Пациент верит ему. Он сумел внушить доверие, как делал это много раз. Ну почему же, почему этот человек его не узнал? В таком случае всё было бы гораздо легче!
     – Что ж, – пробормотал врач, поднимаясь, – встретимся в понедельник утром. К этому времени вас уже полностью подготовят к операции.
     – Да, до понедельника, доктор.
     Борис осторожно прикрыл за собой дверь и выдохнул. Ещё несколько минут в этой палате, и его, чего доброго, стошнило бы. Нет, всё-таки какая-то часть нас остаётся неизменной даже спустя много лет. Глубоко внутри, там, куда даже памяти трудно пробиться. И этим нельзя ни с кем поделиться. Об этом не расскажешь дочери, сидя вечером за чаем, об этом не поговоришь с женой. Только ты сам можешь принять своё изначальное, довременное “я”. Это трудно, это требует больших усилий. Но не поняв, кто же ты есть на самом деле, принимать какие-либо решения нельзя. Никто не может помочь, да ничья помощь и не нужна. У него есть четверо, чтобы найти ответ. Дай бог, чтобы ему хватило мудрости и сил.