Папа

Жизнь знатно помотала меня на нашей огромной стране.  Если рассказать, в каких городах я не просто побывала, а жила, и сколько школ сменила, можно подумать, что мои родители – военные. Но это далеко не так. Мы – бродячие артисты, как до сих пор любит говорить мама. В те далекие советские времена папа заканчивал Одесскую консерваторию, близилось распределение. И надо же было так лечь звездам, что после Черного моря, горячего песка и лета, где шпильки даже на самых  изящных женщинах входили в асфальт от жары, наша семья попала во власть  льдов вечной мерзлоты, где земля даже летом прогревалась на полтора-два метра. Да, представьте себе, папа получил работу в Якутске! Они с мамой, вместе с нажитым скарбом, подушками и со мной в придачу (меня же они тоже нажили за три года совместной жизни) полетели на самолете навстречу неизвестной, новой и, как всем казалось, экзотической и интересной жизни!
Якутия встретила новых жителей ровно и спокойно, поглотив их средь своих мрачных, вечно заснеженных просторов неведомой тайги, бескрайних белоснежных полей и бесконечности реки Лены. Меня выводили на улицу как чучело, обмотанное старой шалью поверх маленькой шубки, да так, что на мир я смотрела только одним глазом. «Зато ребенок не замерзнет!» - констатировала мама, покрепче завязывая узел шали у меня на спине. Я росла тихим, спокойным ребенком и воспринимала все тяготы жизни покорно и с философским пониманием. Со временем, я привыкла и к своему северному скафандру, и жизнь потекла своим чередом.
Детский сад, куда меня уволакивали  на санках каждое утро, находился рядом с оперным театром, и, как правило, забирал меня именно папа, и мы вместе шли на его вечернюю репетицию. Я, как дочь вокалиста, давно перестала удивляться или вздрагивать при оперном пении. Ежедневные распевки отца сопровождали меня на протяжении всей моей тогда еще непродолжительной жизни, и я даже представить себе не могла, что в других семьях бывает как-то по-другому. На репетициях я никому не мешала, ходила тихонько, то за кулисами, то среди кресел в зале. Когда мне становилось скучно, я могла себе позволить оттянуть кресло и отпустить, издав легкий «бамс». Правда, как-то после пятого «бамса», дирижер остановил репетицию и грозно повернулся в зал, где из зрителей наблюдалась только трехлетняя мелочь с сопливым носом. Папа тогда густо покраснел и погрозил мне пальцем. Я спряталась среди кресел и до конца репетиции играла в партизан. Это меня не спасло, меня все равно нашли и обезвредили яблоком и вахтершей, которая следила, чтобы я не прорвалась на военные позиции.
Вечерами я слушала, как папа с мамой обсуждали папины выступления, пыталась понять, о чем они говорят и делала вывод, что мой папа хорошо поет. Кто ж знал, что жизнь приготовила мне возможность убедиться в этом воочию!
Мне шел уже пятый год, когда в оперном театре ставили «Евгения Онегина». Я не была лично знакома с этим дядькой, но родители были с ним однозначно знакомы, и каждый вечер беспрестанно обсуждали, как папа должен с ним общаться.
Сегодня вечером, наконец, должно было состояться мое знакомство с этим Евгением, который не выходил из головы моих родителей. Ну, наконец-то я увижу этого Онегина, будь он не ладен! Вот, подойду и прямо ему скажу: оставьте уже моего папу в покое! Мама только про вас и говорит!
Меня одели в праздничное бархатное платье, прилепили сверху гофрированный такого же цвета бант, который торжественно возвышался надо мной метра на три, и с напутствием: «Если испачкаешься, я не знаю, что с тобой сделаю!» - мама с трепетом повела меня на свидание с этим загадочным дяденькой. Сама она в этот вечер благоухала, как хризантема. Если бы она не была моей мамой, я бы решила, что это сказочная фея. Но чудес не бывает, за руку меня вела именно моя мама, а не какой-нибудь сказочный персонаж.
В театре была тьма народу, и я немного расстроилась, так как не знала, кто именно из этих суетливых людей Евгений Онегин, и что я должна ему сказать при встрече.
Мы с мамой сели на первый ряд, я с важным видом оккупировала ее колени. Рядом сидел знакомый папы дядя Гена – он тоже пел, и они не раз с папой на домашних праздниках весело дурачились под мой детский хохот. Но сегодня дядя Гена был взволнован и даже ни разу не назвал меня козюлькой. Я обиделась, но виду не подала. Дирижер взмахнул палочкой, как на репетиции, и оркестр заиграл. Все кресла были заняты, я понимала, что походить между рядами меня никто не отпустит, и с тяжелым сердцем начала следить за тем, что происходит на сцене.
Сначала завывали какие-то незнакомые тетеньки, потом появился папа, и я оживилась. Знакомая ария «Я люблю вас, Ольга», столько раз спетая дома, внесла в мое сердце успокоение, и я вальяжно развалилась, облокотившись на маму. Я любила папино пение, и мне было все равно, где его слушать, дома или где-то еще.
Бал, танцы! Боже, как красиво! Я засмотрелась на яркие костюмы, опера нравилась мне больше и больше! Потом мне показалось, что папа с кем-то ругается. Зачем? На него же люди смотрят! Ох, попадет ему дома от мамы!
И вот папа сидит в черном плаще, а сверху падает снег! Он поет так нежно! Так задушевно! «Куда, куда? Куда вы удалились? Весны моей златые дни!» Как я люблю, когда поет мой папочка!
Но что это? Приходит дядька… Тревожная музыка… Я насторожилась. Что происходит? ОН ЦЕЛИТСЯ В ПАПУ??? Я от ужаса замерла. Раздался выстрел. Мне оказалось, я подскочила вверх на метр! ПАПА УПАЛ! ЕГО УБИЛИ! Глаза мои расширились от ужаса, и не помня себя от отчаяния я заорала на весь зал:
- ПАААААПАААААААААААА!!!!!!!
С соседних кресел повскакивали люди, дирижер в ужасе оглянулся, а дядя Гена подхватив меня под мышки, бросился к выходу.
Пока меня тащили за кулисы, я орала. Я не плакала, я орала так, что мне казалось, если я сейчас увижу этого Евгения, я его сама убью!
Через десять минут все закончилось. Папа держал меня на руках со словами: «Ну, ты чего? Я же живой! Успокойся!» А я не могла успокоиться! Я трогала его, обнимала, прижималась к его театральной одежде и рыдала навзрыд. На моих глазах убили моего самого дорогого человека! О каком спокойствии вообще могла идти речь?
Мама стояла рядом, что-то говорила, но я ее не слышала. Дальше смотреть оперу я уже не пошла, как меня ни уговаривали. Я сидела на коленях у папы, крепко вцепившись, будто клещами, своими маленькими ручонками в его плечи, чтобы никто больше не посмел навести на него свой пистолет. На поклон отец вышел со мной на руках, и публика с криками «Браво!» нам рукоплескала!
Вечером, засыпая, я слышала, как родители с гостями обсуждали театральное происшествие за праздничным столом.
- Слушайте, я и не думал, что так может обернуться. Но не скрою, когда я упал и услышал ее вопль – я прослезился. Как же я ее люблю!
« А как же я тебя люблю, папочка…» - подумала я и отдалась Морфею.

P.S.
Когда мне было 10 лет, мы опять сменили место жительства. Первый спектакль, и опять «Евгений Онегин». К этому времени я уже училась в музыкальной школе, понимала, что такое театральное действо, но когда зазвучала печальная мелодия увертюры, на глаза навернулись слезы. Моя психика была сломана этой оперой в глубоком детстве. Когда началось пятое действие – дуэль, я не выдержала и вышла из зала.
Папу я дождалась уже в гримерке. Не хотела больше смотреть на то, как его, пусть даже в роли Ленского, убивает этот злой дядька, чье имя я ненавижу с детства.

Посвящено моему отцу - Шеину Виктору Павловичу, оперному певцу, баянисту и просто хорошему человеку.