Художники

I

Он был, словно совершенство из грязи, красив нищенским одеянием и одухотворенным ликом. Глаза, восторженные и удивленные, жадно глядели на мир. Неухоженная борода, неокультуренные каштановые волосы спадали до плеч. Длинный шарф в бело-красную полоску, дважды обвитый вокруг шеи, радовался на поясе разноцветными размочаленными кистями. Ладно пригнанное к фигуре пальто, вытертое до дыр на обшлагах, с крупными, как десертные розетки, пуговицами. Немодные кримпленовые брюки с вечными стрелками и ЦЕБОвские туфли с рифленым верхом и высокими скошенными каблуками.
Он стоял у полотна известного русского живописца. С картины на него смотрел нищий середины XIX века. Разница эпох в полтора века не чинила им препятствий для ведения молчаливого диалога.
Неужто талантливость исходит от нищеты? Нищими становятся, талантливыми рождаются. Нищие и богатые, как два полюса. Убери одних – не станет других. Останутся равные по бедности люди. И богатые, и бедные – это недурно, это есть. Нищета отрицательно хороша, богатство положительно плохо. Обе крайности сосуществуют в мире и у каждой свои недостатки. Все в мире несовершенно, кроме красоты. Человек, увидевший ее, воплотивший в слове, на холсте, в музыке, есть художник.
Кто он, человек с портрета? Как жилось ему, о чем мечталось? Какова судьба этого великого художника? К какому сословию он принадлежал? Почему нет портретов знатных вельмож, известных нам из истории? Смогу ли я, художник с академическим образованием, написать хотя бы одну картину с такой силою и выразительностью? Мне бы дознаться, мне бы докопаться до истины: как рождаются такие полотна?

II

Лишившись крова, Осип Акиньшин стал постояльцем у Веригина в рубленой ветхой избенке, отписанной ему покойным батюшкой, служившим протодьяконом в Спасской церкви. Называл он хозяина братцем, и Веригин его тако же. Кормились милостыней прихожан Спасской церкви. Оба смирные, уступчивые, жертвенные.
Веригин картины писал маслом и сажей и слыл художником от Бога. Смешает цвета, а то и не мешает, глядь – зимний лес уже на картине. В избе тёпло, глянешь на зиму в картине – зябко, такой холод исходит от нее.
Еще мальчонкой был приставлен к богомазу в Спасской церкви растирать краски и варить клей. Там и обучился художническому ремеслу. Доводилось самому писать Лики Святых на иконах и складенях. Заказы принимал, не то сам ходил в купеческие дома. Приметит дурнушку, купеческую дочь, и зачнет писать портрет. На портрете писаной красавицей выходит, дурнушке любо, возрадуется и охватит благодарностью художника. Деньгами брал, ситцами, крупчаткой. С братцем не бедуют, не ходят за подаянием, знай, каждый свое творит.
Осип складывал стихи и читал братцу, тот слушает и тихонько плачет. Из океана слов особенным чутьем выбирал нужные и в нужном порядке расставлял. Зернышко к зернышку приставлены слова и без половы.
Грамоту оба знали, читали по складам «Новороссийский литературный сборник», выпущенный в 1859 г. в Одессе. Издателем его был А. Георгиевский, который указывал «вызвать в крае умственную деятельность, главным поприщем для которой служит литература. Централизация умственной деятельности есть ненормальное и вредное явление, которое парализует жизнь остальных частей».
Художник и поэт ничего не опасались, и, ходя по тропинке бедствий, не ожидали последствий.

III

На Благовещенье Осип занемог и слег. Как за родным ухаживал за ним художник, а тот не ест, не пьет и тает свечкой. К лекарю не доехать, далече. Лебедушек и ангелочков рисованных давно продал барынькам. Тогда и взял стих Осипа и пошел к редактору журнала.
– Как наварачкал, ажник глазам больно. Не разберусь в дремучих каракулях, – рассердился редактор. – Читай в голос, на слух принимать буду!
Художник кашлянул, голос прочистил и встал, чтобы читать просторно было.
– Стихотворение Осипа Акиньшина «Нищий».
Окончив чтение и запыхавшись, уселся перед редакторским столом. А тот сидел и молчал, завороженный. Очнувшись, долго глядел на Веригина.
– Возьму в публикацию. Гонорар выдам прежде, хотя это и супротив правил.
Поклонившись, художник вышел. У торговок купил меду, редьки, топленого сала, в булочной – коноваловских калачей. К лекарю не поехал, поискал знахарку. Она отпаивала травами–приправами братца, молилась у одра три дня. Как силой наливаться стал, ушла и от пятиалтынного отказалась.
Осипу художник открылся:
– Твое искусство продал в журнал. Прости, что не спросимшись, ты в лихоманке метался. Тебе харчи надо было для силушки, а в избе ни крохи. Теперя и ты здоров, и еды, слава Богу, трошки есть. Нынче я в долгу у тебя. Черед моему искусству, чтоб достаток принесло. Буду живописный твой портрет писать, и ты меня не займай. Сие есть таинство и промысел Божий. Пост наступит – стану молиться и поститься. С незамаранной душой надобно касаться холста. Мяконьких каменьев натри, да поболее, желтков яичных, постного масла и жиру припасись. Сидеть будешь натурой смирно, аки сфинкс. Глядеть, куда укажу, глазами не блымай, когда их трудить стану. Как ни на есть будешь, как в боке самоварном твой лик останется.

IV

Акиньшин стал ходить за подаянием один. Барыньки купеческие семечки арбузные сыплют, не то бубликов, четвертинку сахару или осьмушку чаю. Соберет милостыню всяку: семишники, полушки, алтынные – и в торбу. В храме поставит свечку под образа, за здравие помолится. Постоять бы еще, да надобно идти к прачкиным полусирым деткам – Анютке и Филимошке. Сунет в пухлые ручонки сахарного петушка и пряник – они и радые. Прачка плачет, сморкается, передником утирается. А ему отдать легче, чем жить, и совестится, что более не может. И глазами добрыми смеется, и козу из пальцев ребятишкам сотворит. Выйдет из избы, заплачет и зайдется, телом дрожит и за фонарный столб держится. Уймется и зашагает к братцу.
А тот уже пишет по памяти, знай, кисти меняет. Потом замрет и сидит каменный. На столе и каша просяная захолонула, и репа простыла, а он пишет, одержимый, и натуру мает до темени. Умоет лицо, посумерничает, квасу из ковшика попьет и при свечке до петухов мажет и скоблит мешковину. С кистями и засыпал. И все молчит, будто сделался немой, чтоб сила со словами не выходила.
Вытрудил портрет и слег. Заморился, соки жизненные ушли в картину. Чуял смерть и наказывал названному братцу продать портрет и схоронить по православному обычаю. Об одном жалковал, что разменивал себя на пятаки, рисуя лебедушек и райских птичек для барышень–курсисток. И просил держать братца за руку до самой кончины, так он его любил.
Помер он на рассвете, когда жизнь просыпалась от ночной спячки. Сальный свечной огарок потух, то ли от прикосновения ветерка, то ли и впрямь жизнь погасла, и душа рассталась с телом.

V

– Любезный, – обратился господин в пролетке к кучеру, – пошто толпотворение на площади. Правь туда лошадей.
При виде господина в бобровой шубе, народ раздался в стороны. Барин дивом поразился. Пред ним предстали то ли два одинаковых человека, то ли две одинаковых картины – живой оригинал и его копия на холсте. За впечатлением живописного сходства пришли иные открытия: редкостный портретный почерк и сокрытая цветовая тайна воплощения образа обездоленного люда без тени обреченности и униженности. Как же это можно, какой силою таланта совместить несовместимое!
– Кто таков? – с непринужденной ласковостью обратился он к нищему.
– Осип Акиньшин, из бывших дворовых.
– Сам писал портрет?
– Нет, барин, мой братец названный. Помер вчерась, лежит в избе. Перед кончиной наказывал продать картину, цену не назначил. Известно какая – захоронить по-православному.
– Вот тебе, братец, на домовину, на погребение, на отпевание и поминки, – высыпал в горсть серебро и сунул ассигнации за пояс армяка нищему.
– Благодарствую, барин. Буду молиться за благодетеля, во здравие имя пропишу и свечку поставлю. Имени токмо не знаю.
– Третьяков! Слыхал?! Для потомков скупаю картины в галерею.
– Не серчай, барин, не слыхивал. Мы люди темные, в барские покои не вхожи.
– Да художник-то, – кто?
– Веригин.
– Веригин! Ишь ты, Веригин! Вот как довелось встренуться.
Барин заплакал и, поворотившись к кучеру, велел ехать одному.
Народ умолк, глядит то на барина, то на нищего, и тотчас шапки долой. В потаенных извилинах сострадательной русской души появилась догадка их причастности к неведомому им, но важному событию.