Гегемоны

                "ГЕГЕМОНЫ"

                Часть I. Нога.

      Вот чёрт меня дёрнул дёрнуть ломик со всей дури! Ведь знал же, что добром это не кончится! Учили же опытные, прожжённые строители коммунизма, из тех, что университетов не кончали: "Не бери дурного в голову, тяжёлого - в руки". А во мне, обычно не откликавшемся на стахановские почины и не отягощённом желанием выполнить план на 100, 02% даже на бумаге, время от времени пробуждались животные инстинкты рвать и метать. Так и в этот раз: в ночную смену, кроме обязательной для нас футеровки ковшей и ремонта сливных желобов сталеплавильных печей, мастер оставил письменное предписание занести хвост утренней смене - любимчикам и особам, приближённым к императору: выбить старый свод печи, с выгоревшими кирпичами, подготовив фронт работ для футеровки новыми. За те же деньги.
      Мы, конечно, попросили крановщика печного пролёта приподнять свод с пола примерно на метр и на весу стали выковыривать ломиками расклинённое и спёкшееся старьё - а куда деваться: поругаться с мастером, выпуская пар попранной справедливости, можно только постфактум, утром. А пока возможно лишь одно - выполнять распоряжение. Но даже этого не надо же делать с таким азартом, каковой обуял меня, когда я дважды безуспешно пытался вывернуть не поддававшийся клиновой кирпич очередного кольца футеровки! Я в третий раз вонзил лом в щель между слегка подвинувшимся и остальными кирпичами и с воплем: "Кьяяяяяяяя!!!!!!! Ох, пляяяяя!!!" рванул его на себя. Кирпич легко выскочил из гнезда, ломик усандалил меня в меж- и не только меж-рёберные пространства и я слетел с обода свода, на котором стоял, приземлившись левой ногой на половину ступни на один из выбитых кирпичных огрызков. Ступню вывернуло, всё, что выше, пронзило жгучей болью - отсюда, собственно, и торчат уши второй, кульминационно-эпилоговой, части вопля.
       Пугая окружающих устремлённым в светлое будущее взором горящих глаз и взбадривая себя ненормативной лексикой, я поковылял за печь, чтоб поставить взятый напрокат у сталеваров лом на место. А вот оттуда, когда "горячка" подостыла, уже не мог сделать и шагу. Самостоятельно. Оперевшись на плечо напарника и обещание мастера разливочного пролёта, блондина с армянской фамилией (хотя, может, и молдавской, но всё равно блондина), бывшего нам за главного в сменах, кроме утренней, отвезти меня домой на собственной машине, я пошкандыбал в медпункт. Медсестра, добрая душа, наблюдая надувающуюся на глазах, как Пятачок, готовящий Виннипуху воздушный шарик, ногу, сначала тщательно и скрупулёзно проверила меня на наличие алкоголя в крови и мыслях и лишь потом сказала, что ничем помочь не в состоянии - надо в больницу. Мастер попросил в больнице обозвать травму бытовой, позвонить утром из больницы и рассказать, во скольких местах случился перелом, а далее гулять сколько влезет: "упряжки" будут проводиться. Ну, как обычно в те славные времена.
       Утром хирург-травматолог нашей заводско-городской больницы, светлая ему память, если его уже нет с нами, на основе рентгеновского снимка сделал заключение, что перелома нет, а на глаз – что есть сильнейшее растяжение. Как будто я этого и без рентгена не знал. Чем-то там не совсем обычным приказал медсестре перевязать мне ногу и выписал в качестве лечения лёгкий труд. Ну, типа: ходи по заводу, по цеховым конторам бумажки разноси. Зимой. По снеголёду. Через скопления и рассредоточения рельсовых путей. На одной ноге. С привязанным ко второй ботинком - для ровного счёта. Не, не дебил: взятку хотел. Он вообще был широко известен в кругах получавших травмы. Предписал и направил меня заверить предписание к зав. отделением. Только я собрался открыть дверь нужного кабинета, как она открылась сама и огромная туша его хозяина вывалилась на меня, словно снежная лавина на альпиниста, оттоптав мне обе ноги - и живую, и полумёртвую, но, слава богу - только в моём напуганном воображении. Туша внимательно вчиталась в предписание травматолога, сперва покрутила глазными яблоками у виска, но на слове "бытовая" врубилась в ситуацию и подписала. В смысле: подписал. Всё-таки туша была он.
        Первые несколько дней было классно: я выстрогал себе трость и вышивал по квартире, всеми фибрами души радуясь своей неприкаянности. Где-то к десятому дню "отпуска" начала беспокоить совесть, хотя нога беспокоить ещё и не думала переставать. Наверное, дело не в том, что я немножко чокнутый и в былые времена даже под конец длинных шахтных отпусков, включающих "силикозные" добавочные дни, начинал чувствовать себя прогульщиком, а скорее в том, что я лишь месяца два, как работал в ЭСПЦ - и тут такое. Неудобно как-то. В общем, чокнутый-то чокнутый, но не немножко. А где мне было взять другого?
      Я попросил кума сопровождать меня эскортом, взял трость и часов в девять вечера попёрся по гололёду в цех: показать мастеру-блондину с армянской фамилией, что нога ещё и не думала заживать. Это означает: пройти метров 60 до больницы, пересечь (метров 100) её двор, дойти вдоль трассы до оврага (метров 200), спуститься в него по занесённому снегом и закатанному в лёд асфальту дороги, изобиловавшей двумя крутыми поворотами (ещё сотня), перейти по мостику речушку-мазутку-Бахмутку, подняться из оврага по ступеням лестницы (ступеней... ни разу не сосчитал, но где-то много), пройти ещё метров триста по территории завода, минуя три цеха и сигая через их подъездные пути. Ну и попрыгать по лестницам ещё и в самом цеху. И хоть кум был на стрёме, мастер всё равно обозвал меня придурком и отправил долечиваться домой. Подумаешь, ну и пошёл.
        Пробил баклуши ещё несколько дней и не выдержал пытки бездействием. Да и нога с виду в норму пришла. Только если становился на что-нибудь неполной ступнёй, забывая её при этом напрячь - прорезало болью до самой макушки. Разящей, но не долгой. Короче, вернулся я в цех. И в первую же смену случился у нас горячий ремонт печи. Тем, кто работает на подобных печах в цивилизованном мире, наверное, следует объяснить, что это такое - горячий ремонт. Это когда в одном или нескольких местах футеровка прогорела настолько, что металлические стенки печи раскалились добела и могут просто-напросто расплавиться, выдав следующую плавку совсем не через сливное отверстие. Тогда сразу же после слива готовой стали и загрузки новой партии шихты (металлолома) в стотонную печку запрыгивают сталевары и огнеупорщики, и, всячески пытаясь поднятием воротников суконных роб и прижиманием головы к плечу укрыться от теплового излучения раскалённого до цвета яркого Солнца кирпича, заделывают прорехи в кладке новыми кирпичами на магнезитовом порошке. Так или иначе, но уже неопухшая нога, это не голова с торчащей в ней "пулей" 57-го калибра, поэтому увильнуть от почётной обязанности погореть немножко в печке за компанию означало вызвать нездоровое подозрение коллег в своём нежелании выполнить и перевыполнить месячный план. И я, кряхтя, заполз в огнедышащее нутро за остальными.
    И тут, через несколько минут, случилась незадача: в разливочном пролёте закончили разливать из ковша по изложницам сталь и подогнали чаши для слива из него шлака. Любая домохозяйка знает, что произошло в следующее мгновение, учитывая, что по недосмотру разливщиков чаша не была полностью высушена, и в ней осталось немного воды. Да - случился взрыв. Без физических последствий для живой силы, но взрывной волной сдуло огромные залежи пыли с двутавровых переборок и балок перекрытия цеха, а та - куда же ещё ей деваться - густым чёрным бескислородным туманом опустилась на всех нас, в том числе - и героев в печи. Дышать стало просто нечем и все повыскакивали зайцами из раскалённой утробы, мигом забившись в остеклённую будку оператора и плотно затворив за собой двери: "Мы в домике!" Они-то были в домике, а что было делать мне? Я возвышался во весь свой монументальный метр с хвостиком над растопыренной во все стороны противотанковыми ежами шихтой, не решаясь перепрыгнуть расстояние примерно в тот же метр с хвостиком, отделявшее то место на куче металлолома, на котором я запечатлился взрывом, от стенки печки: надо было либо толкаться больной ногой, что вызвало бы дикую боль и обязательно отвлекло моё внимание от прыжка, либо на неё приземляться. В условиях, когда ошибка могла сделать из меня пирожок с мясом с пылу, так сказать, с жару, не хотелось просчитаться в расчётах. И, главное - не видно же ни черта! Страшно? Вот! И мне было страшно. Я даже пожурил себя за преждевременный выход на работу. Не зло так - потому что: а вдруг больше не увидимся в зеркале? Помните: "Жить захочешь - не так раскорячишься!"? Ну так это чистая правда. Не пойми как, но уже через несколько долгих как траурный марш мгновений я тоже торчал в будке оператора, помогая остальным создавать толчею и суету в меру сил своих и габаритов. Вот такие они, будни металлургов. А вы думали? Это вам не с парашютом прыгать! Ни за что бы не прыгнул.


                Часть II. Шланг.

  Они шли на смену, чавкая сапогами по мачмале луж, бряцая связками крепёжных хомутов за спинами в просоленных до разводов шахтёрках и лязгая языками по шахтной атмосфере, насыщая её СО2, как будто именно его, а не кислорода там так всем не хватает, что аж кушать хочется.
    Больше других тарахтел неунывающий пенс Вова Беспокойный. «Беспокойный – не покойный, все вопросы – на похоронах». - Любил отвечать он, если кто-то пытался в шутку обыграть его фамилию. Рассказывал он какие-то замусоленные дурацкие анекдоты и шахтёрские небылицы. Как обычно. Вова представлял из себя матёрого трудоголика, а под оком начальства – так и вообще стальную заготовку для свершений, подкачала только дубоватая голова. Ввиду чего ему серьёзную технику старались не доверять – разнесёт к чертям, и всё ради этих свершений. И будет всем обидно.
   Двое других проходчиков, хохотавших над вовкиными анекдотами до спотыкания, были из серии «если вы считаете, что вы нам платите, можете считать, что мы работаем» и «мне должны платить только за то, что я в шахту спускаюсь». Вечные «подай-принеси», короче. Но звеньевого слушались беспрекословно. А как не слушаться, если он никогда голоса не повышал?
   Звеньевой,  Саня Лапенко, крепыш лет тридцати пяти, проходчик толковый и знающий, человек добросовестный и спокойный, шёл молча, думая о чём-то своём. Своего у него было много: дом, а в нём жена и трое детей. У Сани, как для шахтёра, был один серьёзный недостаток: он не понимал чёрного юмора. Не не принимал, а именно сначала не понимал, а уже потом не принимал.
   Замыкал праздничную процессию горняк. То есть я. Я тоже молчал: мне было о чём помечтать. Смена передала наверх, что после отпала* образовался купол и надо будет после крепления забоя выкладывать клети**. А старший участковый надзор, дававший нам наряд и обязанный присутствовать при таких работах, в шахту спускаться поленился, посему их в Книге нарядов не зафиксировал, передав нам свои настоятельные пожелания в устной форме. Ну, это чтобы случись что – сам себе виноват. Ничего нового. И мечтал я, конечно, не о том, чтобы клети сами собой выложились, хотя не отказался бы, но не настолько я фантазёр, а о том, чтобы в смене не произошло ЧП. Ну и о порожняке, как же без него выполнять наряд по уборке породы и креплению забоя. Решил сначала заглянуть к ним и осмотреться: что там за купол и с чем его едят. Они проходили квершлаг*** и как раз ковыряли дырку в очень слабой сыпучей породе.
   Пришли. Осмотрелись. Породы – как от двух отпалов. Столько высыпалось. Купол огромный. И ещё потихоньку то там, то здесь нет-нет да и сыпанёт. Порожняка должно было хватить и я ушёл по другим забоям, рассчитывая вернуться ближе к концу смены – к выкладке клетей. Как рассчитывал, так и получилось. Вернулся к ним где-то за час до конца смены. Они уже всё убрали и закрепили, но не под самый забой, так как он был неровный – сильно скошен кверху в сторону от крепи, перетянули ж/б затяжкой и забутили бока. Остались клети.
   Прикинули на глаз – высота купола над крепью метров 5-6. А среди нас, как назло, ни Гулливера, ни Карлсона, ни ж/д вагона шпал под всю эту радость. Но всё равно хоть что-то надо выложить. Хотя пользы от тех клетей, если не распереться ими в кровлю, что с козла молока.
   Решили снарядить меня. Почему? Во-первых, я не из их звена – меня не так жалко, а во-вторых, я сам сдуру вызвался. Потому что, не знаю, как кому, а мне других посылать на такое ещё страшнее, чем себя любимого. Натаскали поближе к забою шпал, сколько было в наличии, приставили лестницу к верхняку крепи, сели передохнуть с ударением на «у».
   Посмотрел Вовка на забой и вверх своим стеклянным взором, да и говорит:
  - Саня, надо ему к ноге шланг привязать.
  - Это ещё зачем?! – Недоумевает Саня. А я уже догадываюсь…
  - Ну как зачем? А если его там завалит? Кто полезет откапывать? Я не полезу! А так дёрнул за шланг – и выдернул. – И не улыбнётся же, зараза старая! Думаю, Саня в этот момент побледнел даже в коленках. Просто в шахте это плохо видно. Ибо он цыкнул неистово и приказал всем заглохнуть да слушать забой (слабые сыпучие породы имеют обыкновение сначала сыпаться понемногу, а уж потом грохаться многотонным оптом). А меня, напротив, эта грубая шутка немножко расслабила. Больше нервы жгли потом, когда он подавал шпалы с лестницы мне, а ему подносили их проходчики, как раз санькины шипящие просьбы позабывшим приказание молчать:
  - Тише, заткнитесь или поубиваю к едреням!
   Худо-бедно, но на пару примерно двухметровых по высоте «срубов» и шпал хватило, и моего «гигантского» роста. Тихо радуясь тому, что строительных скоб не оказалось в наличии, а значит, не нужно было забивать их кувалдой, очень нервируя этим господина  Шубина****, я сполз с верхотуры, нырнул под крепь и почувствовал себя в полной безопасности. Где-то далеко на Спасской башне Куранты пробили конец смены. Засобирались домой. Тут-то Вовка и прогундосил с недовольным видом:
  - И шланг не понадобился. Так не интересно…
   Это говорил человек, который, я знал это точно, ни секунды не раздумывал бы, если бы надо было выручать, рискуя собой. Кстати, едва мы отошли на каких-нибудь тридцать метров квершлага, как сзади раздался грохот. Мы оглянулись как по команде. В забое стояла пыль столбом. Она осела бы не так скоро, а нам надо было спешить на-гора. Да и что мы там такого необычного увидели бы? Ну, опять гору породы навалило. Что, в первый раз, что ли? Главное – нас там уже не было.

Отпал* - взрывные работы, также отпалом называли у нас оторванную взрывом породу.
Клети**, также костры – сооружение наподобие колодезного сруба из шпал, желательно скреплённых строительными скобами.
Квершлаг*** - горизонтальная (чаще) или наклонная выработка, пройденная вкрест простирания пород.
Шубин**** - мифологический шахтный дух, «домовой». То злой, то добрый. И никогда не угадаешь его настроения.



                Часть III. Рекорд.

    Очень жаль, что в книге рекордов Гинесса нет места рекорду по скорости бега на четвереньках по груде камней сверху вниз. Я бы его установил ещё году так в девяностом (или около того). Глядишь, премию выписали бы. Не Дарвина, конечно, но всё же… А я ведь ещё сальто вперёд с места в полной амуниции без пагубных последствий для организма могу… Это когда железяка с десяток меня весом, которую тянут снизу вверх по почве уклона лебёдкой, вдруг, упираясь в ножку крепи, вынуждает канат натягиваться, а потом, сдвинув ножку и выйдя из зацепления, бросается что дикий зверюган на тебя, такого хорошего. Почему на тебя? В смысле, на меня? А больше не на кого было. А я так кстати нарисовался. Но это на премию не тянет, я знаю…
   Не берусь судить о том, сколько продержался бы рекорд по бегу на четвереньках: ни после установления рекорда, ни, тем более, во время его установления я об этом почему-то не задумывался.
    А дело было так. В ночную смену в одном из наших подготовительных забоев производились буро-взрывные работы. Неудачно. От груди забоя оторвало слишком мало породы и от шпуров остались глубокие стаканы*. Придя утром на смену, как и положено, мы со звеньевым проходчиков первыми зашли в забой осмотреться. Я взял деревянную забойку** и, опустившись на четвереньки, стал использовать её для измерения длины оставшихся стаканов, чтобы знать, сколько выписывать взрывчатки. Огромный и толстый звеньевой стоял у стенки выработки под последней рамой крепи, придерживаясь рукой за "расстрел" - стяжку между рамами крепи из металлического уголка. Чего делать, в общем-то, тоже нельзя. И не потому, что согнёшь расстрел, а потому, что в любой момент с кровли может сорваться кусок породы, и кисть руки узнает, каково приходится шее под ножом гильотины, в крайнем случае - заготовке из металла между молотом и наковальней. Как раз тот случай. В кровле зашуршало и ему по костяшкам кисти шмякнуло солидным обломком породины. Звеньевой громко сказал: "Ох!", добавил для порядка "тра-та-та" и вдруг заорал: "Бойся!". У нас на шахте этот клич означал, что более пространно и в подробностях предупреждать об опасности уже некогда. Применительно же к конкретно этой ситуации он расшифровывался как "Валит! Валим!" И действительно, только благодаря тому, что во мне из природных инстинктов наиболее сильно развит инстинкт самосохранения, в мгновение развернувший меня почитай на пятой точке на сто восемьдесят градусов и давший мне хорошего пинка под зад, я и остался жив, изо всех сил погнавшись за ним следом, повыворачивав себе, даром что не катастрофично, пальцы на руках, так как, если вы не забыли, занят был установлением рекорда по бегу на четвереньках вниз с груды камней. Вот, собственно, и всё. А вы ещё чего-то ждали? Ну, забойку пришлось с гор новую тащить: ту – в труху. Но мы не переживали: в те времена она в копейки обходилась. Такое даже не приворовывали. А зачем?


*стакан - на шахтёрском сленге остаток шпура в массиве породы забоя. Есть ещё выражение "пятак": при идеальном взрыве на ломаной шероховатой поверхности груди забоя остаются только следы от шпуров - гладкие кружки по диаметру шпура.
**забойка - в данном случае имеется в виду палка с круглым сечением чуть меньше диаметра шпура и длиной больше длины самого длинного шпура, которой в него заталкиваются патроны ВВ, а затем и "пыж" – колбаски из глины (который тоже по-научному называется забойкой) или гидрозабойку (воду в п/э ампулах).


                Часть IV. Когда армия как избавление…
Ноябрь 1983 года. Мы футеровали сталеразливочные ковши старым добрым, проверенным шамотным кирпичом КШУ на водном растворе мертеля. И горя не знали. Десяток плавок он держал точно, но обычно больше. Первым слоем шла шамотная лещадка на мертельном растворе. Это такие тонкие кирпичи, которые лепили плашмя к стенке ковша. Кольца основной футеровки стен ковша заводили спиралями. Штатное количество огнеупорщиков в смене равнялось трём, значит, колец заводилось три, если никто не был в отпуске или на больничке. Каждое кольцо спирали накладывалось на предыдущее. А шов между ними должен был быть не более 1мм. Ввиду чего кирпичи не укладывались поверх предыдущего ряда, как в обычной кладке, а «притирались» движением от себя к стенке ковша, почти весь налитый на кольцо раствор загоняя в щели между основной кладкой и лещадочной. Понятно, что при таких требованиях не только огнеупорщики по ГОСТ, ТУ и ПБ должны были быть трезвыми, хотя бы относительно, но и кирпичи строго стандартных размеров. Иначе никак. Или плохо.
Раствор подавали через резиновый армированный синтетикой шланг что-то в районе пары дюймов или чуть больше в диаметре из монжуса* в приямке под растворомешалкой - под давлением. На конце шланга стоял конусный кран со стальным патрубком-соплом постоянного сечения. В кране то и дело застревали камушки, не замеченные ситом под бункером с мертелем, которые его наглухо закупоривали. Иногда для их выемки приходилось сбрасывать давление и разбирать кран, но чаще их, прокрутив так и сяк, в самый неожиданный момент вышвыривало из сопла. Следом за ним на крыльях возросшего давления мощной струёй вылетал раствор, шмякался о стенку ковша и рикошетил в нас. От каски и до ботинок покрывая нас светло-коричневой красивой жижей, практически не отдираемой до конца от суконной робы, поэтому в простонародье нас называли г**ноляпы.
Тем нет менее, с этим все давно смирились ещё до моего устройства в электросталеплавильный цех, а после него - и я. И если кто-то вдруг оказался недоволен нашей работой и её результатом, то это были точно не мы. Так или иначе, но в чьей-то голове вызрел план увеличить количество плавок, выдерживаемых одной футеровкой. И нам завезли а) муллитокорундовый кирпич, призванный сменить на боевом посту КШУ и б) такой же порошок – для раствора.
Дегустировать счастье кладки новым кирпичом досталось нашей смене. И, как показали дальнейшие события, очень зря мы поначалу отнеслись к этому индифферентно. В ковш мостовым краном были спущены два поддона (пакета) кирпича – один с грязно-жёлтым шамотным, второй – с белым и красивым муллитокорундовым. В монжус залит из растворомешалки муллитокорундовый раствор и подано давление. На обечайку ковша водрузилась некая дама. Не то, чтобы лёгкая как облачко, но размером с него. В её спецовку при крайней необходимости можно было легко запихнуть всю нашу бригаду и нам не было бы в ней тесно. Если, конечно, предварительно вытрусить из неё хозяйку. Не могу сказать, что ковш накренился, ибо профнастил над ковшовой ямой, на котором покоилась обечайка, был ещё достаточно прочен. Она появилась, казалось, из ниоткуда, но мы-то знали, что из ОТК.
Дама нависла над верхним краем ковша, облокотившись на него и грудью подавив добрую половину проникавшего к нам искусственного освещения. Она сказала:
- Здрасьте. Приступим. Левую половину ковша вы должны будете футеровать шамотным кирпичом, правую – муллитокорундовым. Это для сравнения эффективности той и другой футеровок, чтобы вы знали, мальчики. Всё – на муллитокорундовом растворе. Раз, два, три, поехали!
- А можно наоборот?
- Нет. Начальство сказало – так. Не разговаривайте много. Было сказано: поехали!
Коль такая тётка сказала ехать – надо ехать. Поехали. И сразу же приехали: в отличие от пластичного, вполне удобоваримого для подачи через шланг под давлением шамотного мертеля, этот новый раствор оказался вязким наподобие асбеста и ни в какую не желал выдавливаться из монжуса. После получаса бесплодных попыток выманить его оттуда мы отчаялись, с упрёком посмотрели на компрессор, да и пошли выгребать раствор в корыто и чистить монжус для мертеля. Дама сначала позвонила кому-то по внутренней связи, пытаясь на нас наябедничать, а потом с кислой физиономией стояла в дверном проёме растворного узла, дабы мешать нам материться и одновременно подгонять, разве что без кнута. Что само по себе нонсенс, но она была такой.
- Что будем делать? - Вытерев потоки пота с просветлённых лиц, спросили мы.
- Начальство сказало, половину ковша футеровать на шамотном растворе, а вторую – на муллитокорундовом. Вы из корыта-то его не выливайте, поставьте корыто на пакеты кирпича в ковше, будете его черпать и разливать по кладке.
Вот ведь здорово всё-таки, что на свете есть женщины, которым вообще пофиг, каким макаром ты будешь исполнять её хотелки, как для этого раскорячишься и на какой минуте отдашь концы – им важен только своевременный и качественный результат. Другими словами, её вообще не интересовало, как мы будем просачиваться между стенками ковша и пакетами, как будем выуживать кирпичи из-под корыта с раствором и все остальные как.
Однако она оказалась лишь частью, хоть и весьма весомой, нашей проблемы. Для высокоинтеллектуального процесса черпания мы, отыскав в хламе, воспользовались какой-то старой каской. Но этот раствор и на кладке вёл себя крайне вязко, не позволяя кирпичу лечь горизонтально по всей своей ширине и задирая его тыльную, обращённую к стенке сторону, тем самым заваливая кладку. Это было не гуд и очень нервировало. Не добавляло оптимизма и то, что муллитокорундовые кирпичи даже и не собирались колоться в нужных местах под ударами кирочки, как шамотные, а выкрашивались мелкими порциями, вовсе не желая приобретать необходимый размер и форму. Но самым паршивым было другое. Даже без замеров, на глаз, было видно, что кирпичи слишком разные по толщине, а дама сверху стонала, что швы слишком велики, что у нас руки, простите, растут из… того, чем она, например, думает и что она доложит руководству. Да уж, не задалась ночная сменка…
- Послушайте, девушка! А не заткнулись бы вы вот прямо сейчас? Или вы не видите, что кирпичи плюс-минус 10 миллиметров по толщине? И как мы вам обеспечим миллиметровый шов? – Спросил я, потому что был самым старшим и культурным из нашей троицы, а бригадир Вася – самым молодым и стеснительным. Третий, Женя, говорить не умел. Кроме «мужики, если шо», «мне проедом» и ещё пары-тройки матов для связки этих слов.
Девушка о сорока пяти – пятидесяти годочков если и приосанилась от такого уважительного обращения, то виду не подала. Напротив, развизжалась на весь белый свет, как будто её оса ужалила. Ну, может, не на весь белый свет, это я загнул, но на наш пролёт цеха, во всяком случае, точно. Аж крановщик проснулся на своей заоблачной высоте и панически заметался по кабинке, спросонья не врубаясь, что он успел натворить во сне и как это теперь исправить**.
Кто не в курсе, электросталеплавильные печи грохочут и орут на расплаве так, что тебе напарник вопит в ухо благим матом, а ты слышишь только высокие составляющие его вопля, да и те в дребезжащем режиме. Печи орали от нас через пролёт, это метрах в двадцати, поэтому девушка их перевизжала на раз.
Это было последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения. Вскипел наш разум возмущённый, один за другим мы повыскакивали из ковша, держа каждый в руке по кирпичине. Не знаю, что творилось в её голове и какие мысли её посещали, но вначале она попыталась всей своей тушей заблокировать выход по лестнице, но, будучи оттеснена, живенько потрусила к воротам. Еле поймали, чтобы ткнуть ей в лицо кирпичи с самой разной толщиной.
Девушка ушла от нас, как нам показалось, посрамлённая. Но, однако, выяснилось, что она не поверила ни нашим словам, ни своим глазам. И как только утром на работу пришёл наш мастер, она взяла его на буксир и притащила в пролёт вместе с линейкой. Измеряя, мастер делал такие удивлённые глаза, что во мне сразу окрепло подозрение: гадёныш где-то по дешёвке договорился и привёз брак со своим интересом.
Мы ушли на выходной, точнее, на отсыпной, после которого следовал выходной. Этот ковш в недофутерованном состоянии в конце концов на время отставили на запасную яму, после чего смены перебирали кирпич, складировали его по поддонам по толщине (!) и сваяли-таки футеровку одного ковшика полностью муллитокорундовым кирпичом. Мне же повезло: после выходного нам было сказано, что, дабы освободить пролёт от множества поддонов с КШУ, пока что будем футеровать им. А вскоре меня на два года ангажировала советская армия. И вся эта муллитокорундовая эпопея продолжалась уже без меня.
Кстати, будучи в отпуске, заглянул туда, с ребятами поболтать. Наш мастер был уже не мастер: когда я вошёл в растворный узел, он в качестве огнеупорщика выполнял самую противную работу – чистил монжус. Я так и знал, что он рано или поздно проворуется…
Монжус* – устройство для подачи жидкости путём вытеснения её сжатым воздухом.
…крановщик проснулся на своей заоблачной высоте и панически заметался по кабинке, спросонья не врубаясь, что он успел натворить во сне и как это теперь исправить** - незадолго до моего устройства по вине уснувшего крановщика был травмирован один и погиб ещё один огнеупорщик.

                Часть V. До чего пари доводят.
   1982 год. Лето - финал ЧМ по футболу. Сборная ФРГ, совершившая потрясающий камбэк в дополнительное время в полуфинале с французами, встречалась с продравшимися буквально на зубах и валерьянке для соперников в финал итальянцами, сыгравшими вничью с мощными командами Польши, Камеруна и Перу и с огромным трудом победившими слабеньких бразильцев с аргентинцами, только в полуфинале благодаря выскочке Пауло Росси выигравшими у той же Польши.
   Всё говорило о том, что сказавший позже свои знаменитые слова по поводу матча ФРГ-Швеция Гарри Линекер* вновь, авансом, окажется прав. Не должно было быть чемпиона кроме немцев. И я, как в футболе не одну собаку съевший, был в этом уверен на сто процентов.
   А мой бригадир, посвятивший раннюю молодость не пойми чему, только не футболу, а её более позднюю и бурную стадию – конкретному вечно пьяному отрешению от социалистической действительности, решил топить за итальянцев просто из вредности. Не скажи я ему, он бы и не знал, кто играет в финале и в каком виде спирта. Спорта, простите.
   И мы поспорили. На бутылку шампанского. Это было моё предложение. По поводу шампанского. Глупое априори, да. Не знаю, почему, но Евгений, бригадир, согласился, а Саня, его кум и наш третий в бригаде, перебил. Евгений-то, поди, и на Новый год шампанское не пил, конечно, если дотягивал до Нового года в процессе проводов старого. А любое застолье считал таковым только при наличии водки или самогона, даже при отсутствии стола в любом его эквиваленте.
   Немцы, как известно, позорно проиграли. И Евгений предложил мне заменить шампанское на две бутылки водки. И я снова начал его узнавать. Поскольку подворотней был воспитан в лучших её традициях, включая постулат «карточный долг – долг чести», «проспорил – отдавай» и тому подобное, но к данной истории не относящееся, я закупил продукт и предложил им заглянуть ко мне на огонёк в субботу после утренней смены. Так мы и поступили. Только Евгений зачем-то пригласил ещё и троих разливщиков, включая их бригадира. Ну а мне-то что? Умеют разливать сталь по изложницам – сумеют и водку по стаканам. Плюс меньше водки на одну грудь – живее будем.
   Посидели в остатках сада у меня, о чём-то там поговорили, думаю, о работе, но не помню, потом всем, кроме меня, показалось мало и они подались куда-то добавлять. Мне это было уже не интересно – я-то свою миссию выполнил. Честно и сполна.
   Но в субботу смена была не крайней. Крайней перед выходным была воскресная. И я добросовестно пришёл на работу, как и положено, в 7:00. На работе, то есть на лавочке в бытовке, уже сидел Саша. Глаза его выражали… Вообще ничего не выражали. По лицу блуждала улыбка клиента тихого отделения психушки. Но меня узнал. Хоть и не сразу, как показалось.  Для начала я оставил его в покое. А тут и печь слила сталь и я подался обмазывать магнезитом жёлоб.
   Я уже успел вернуться с печи, когда обнаружил в бытовке Евгения, мирно посасывающего сухое и закусывающего тормозком - к работе человек готовился. Не сразу обнаружил Сашку – тот тихо посапывал на лавке, спрятавшись за столом. Недолго музыка играла, недолго и Евгений бодрствовал. Допив-доев, крякнул и расположился на соседней лавке - тоже подрыхнуть мал-мал. Идиллия…
   Но мне-то не улыбалась перспектива весь наряд на смену выполнять в одиночку, поэтому Сашку я всё-таки растолкал. И мы полезли в ковш – футеровать его дно. Этому чёрту вообще нельзя было пить: и года не прошло, как у него по вине крановщика, да и собственной, случилось сильнейшее сотрясение мозга. Тогда ещё их третий погиб. И уже через несколько минут после того, как мы начали работу в ковше, Сашка стал на четвереньки, замер на несколько долгих мгновений, да и принялся пугать сливное отверстие. Отпугавшись всласть, поднял на меня свой зелёный лик и попросил глазами отгул. Ну, дал ему отгул, мне не трудно.
   И понял, что смену тянуть придётся мне. Я уже писал, что не стахановец? Поэтому не стал доделывать дно, ограничившись только обмазкой желобов печей  после слива стали. Я был самый неопытный в бригаде и имел самый низкий из них, IV разряд. Соответственно – и зарплату. Совесть не позволила  при таких условиях выполнять работу за всех. На дыбы встала. Она у меня всегда за справедливость, а каждый знает: справедливо – это когда тебе лучше всех.
   Ближе к концу смены я снова растормошил Сашку и повёл его убирать в пролёте. Приставил человека спиной к пакету с кирпичом, опёр о метлу, чтобы больше не падал, ну и сам стал собирать и мести кирпичный мусор чуть в сторонке, взглядом останавливая чёртушку каждый раз, когда он пытался сползти по метле долу: «Куда, ёлы, там же не убрано ещё!» Мёл себе и мёл, да тут краем глаза увидел за пакетами кирпича на ковшевой яме бригадира, придирчиво так заглядывавшего в ковш. Ага, сам проснулся. Биочасы не сплоховали. Штирлиц местного разлива. Распива. Ну, годы тренировки… Покачав укоризненно головой, тот, обведя взглядом прилегающее хозяйство, узрел-таки нас и направил свои начальственные стопы в нашу сторону – чинить среди нас разборки.
  - Пацаны, а чего это вы так мало сделали?
Сашка – его кум, вместе начинали со дня основания цеха, всё время в одном графике. Огрызнуться не захотел, а признаться, что проспал почти всю смену – оробел, потупив долу очи неясные. Тогда Евгений воззрился в упор на меня.
  - Я жду.
Вот это его «я жду» меня взбеленило похлеще, чем иную женщину оставленная мужиком отброшенной сидушка унитаза. Но палить Сашку я не мог – парень-то безобидный, жалко. Да и вообще, стучать – не по-пацански.
  - Послушай, Женя! У нас прямых непосредственных начальников в первую смену аж 7 человек на троих. Ты, никак, восьмым хочешь быть – на двоих-то? А ты не охренел часом?
Жека не ожидал. По его логике, такого быть не должно было. Вылупился на меня и молчит.
  - Ну скажи что-нибудь, что ли… - Попытался я пойти на примирение, поскольку скандализм ненавижу до такой степени, что вечно ругаюсь. Но – через не хочу.
  - Ты бросай свои эти шахтные штучки…
Теперь я ничего не понял:
  - Понеслась душа в рай! При чём здесь шахта?!
  - Да ты ещё ни черта не умеешь, а уже рот свой открываешь…
  - Ха! А я и не спорю. Не то, чтобы ни черта, но поменьше вашего - точно. Так я и зарабатываю меньше вашего, если ты не в курсе. Кстати, тебе к шестому разряду - ещё и бригадирские капают. Не за то ли, чтобы приходить в начале почти каждой смены, выдувать бутылочку и располагаться на лавочке? Не? Ты же, как только увидел, что я уже справляюсь, больше ни разу так и не пробовал работать. Приходил, откупоривал, выпивал, ложился.  Вру: по будням да с утра – трудился, да. Переносил тяготы и лишения жестокого похмелья на рабочем месте. Честь и хвала, чего там.
   А Санёк так и молчал, няньча свою метлу рядом с нами. В его глазах если и был протест, то лишь тянущемуся времени смены. Сказать, что я пристыдил бригадира – значит погрешить против истины. Не на того напал. Но против фактов не попрёшь и что ответить по существу, у него не нашлось. Было понятно, что в этой бригаде мне задерживаться не имеет смысла: из трёх человек двое отныне на ножах, а третий – пластилиновый молчун. Одно радовало: весь выходной Женя теперь будет маяться вопросом: а не стукану ли я его? Если не нажрётся, конечно.

…сказавший позже свои знаменитые слова по поводу матча ФРГ-Швеция Гарри Линекер*: «Футбол это простая игра. 22 человека в течении 82 минут гоняют мяч, после чего один из немцев удаляется, и на протяжении следующих 13 минут его гоняет 21 человек, и при этом Германия каким-то чертовским образом умудряется победить».

 

                Часть VI. Новый год под землёй

Как-то всё одно к одному шло… Получил я после института распределение в малюсенький городок с двумя шахтёнками в его пределах и несколькими, разбросанными неподалёку. Шахтёнки старенькие, крошечные в сравнении со свежевыстроенными, зато в том шахтоуправлении, куда меня злая судьба запроторила, их числилось аж четыре штуки. Одна – в городке и три – по близлежащим посёлкам. В одну из трёх я был направлен в проходку.
И так получилось, что на всё шахтоуправление план выполняли и перевыполняли только два участка – один добычной, на центральной шахте, давшей своё название всему шахтоуправлению, и один проходческий. Как раз тот, на который меня направил директор. И как вы думаете – приняли меня там с распростёртыми объятиями? Ну да, аж бегом. Встречали с оркестром, цветами, шампанским и пригожими девушками на выданье. Ибо работали там все местные, кумовья, и на кой им нужен был какой-то там донецкий, если они чуть ли не единственные на всю шарашку премии получали?
Вот и договорился начальник участка с начальником шахтёнки кинуть меня. А меня кинуть легче, чем на попе с горки по льду скатиться: наивный и доверчивый до слёз. Не моих и от смеха, а так да – до слёз. Вызвали меня после трёх ознакомительных спусков в шахту с проводником, или куратором, короче, ознакомителем, и закинули наживку на крючке:
- Всё хорошо, но Иваныч сказал, что ты слабенько запомнил ещё, где наши забои и вообще с шахтой в целом ознакомиться надо. А давай ты два месяца до Нового года побегаешь мастером на ВТБ, хорошенько шахту узнаешь, а после праздника мы тебя вернём обратно?
Ну, после такой неутешительной характеристики от временного куратора я несколько растерялся и наживку заглотнул:
- А точно вернёте?
- Да зуб даём! – Говорили их честные глаза, но рты в унисон произнесли:
- Да чтоб нам премию век не получать!
- Ну, хорошо…
- Садись, пиши заявление о переводе. У директора сами подпишем.
Почему не насторожило меня такое их чрезмерное участие в моей судьбе? Ну, говорю же: наивный и доверчивый. Был, во всяком случае. Сел, написал. И был зафутболен на ВТБ – участок вентиляции и техники безопасности. Из проходчиков – в проходимцы. По-настоящему следить за техникой безопасности ребятам никто не давал, по рукам били, если ну очень принципиальные из-за нарушений останавливали добычу или проходку. Другое дело, когда те и сами простаивали из-за неполадок или аварий – тогда можно было упасть на хвост обстоятельствам и вписать себе в плюсы остановку забоя ровно на то время. Поэтому ребятки туда шли не самые работящие, зато самые ушлые – за стажем. Мне это не улыбалось, я же известный трудоголик. Конечно, после Нового года обманщики сделали удивлённые лица:
- Какой-такой перевод обратно? Мы что, в песочне? В игрушки играем? Здесь все взрослые люди, выразил желание перейти на вентиляцию – скатертью дорога, твой выбор поменьше работать, пусть и поменьше получать. Если мы будем каждые два месяца тебе переводы подписывать туда-сюда, нас директор самих перевёдет к чёрту на кулички! Иди работай, ещё молоко на губах не обсохло, а уже права качать: то ему там не нравится, то тут…
Я, весь в соплях от давящей обиды, мотнулся к директору на приём, объяснил ситуацию и перевёлся в проходку на другую шахту, в иной посёлочек. Думаю, обманщики мысленно аплодировали моему принципиальному поступку. Но это было уже дней через десять после Нового года.
А в самом конце ноября 1978 года я вышел в ночную смену с напарником на участке ВТБ. Половина шахты моя, половина – его. Я на своей делаю замеры, записываю их мелом на «досках» из транспортёрной ленты и в меру сил путаюсь под ногами у людей работающих. Он на своей – спит на подстанции, предварительно договорившись с горняками участков, чтобы содержание газа на досках поотмечали за него. Он значительно старше и местный. С собой в шахту брал маленькую бутылочку и время от времени посасывал из неё нечто алкогольное. И в тот раз, достав из бокового кармашка заветную стекляшку, он соснул, крякнул и спросил:
- Видел график выходов на декабрь?
Я насторожился, в душе зашевелилась тревога:
- Видел.
- Так вот, у меня там стоит ночная смена на Новый год. Хрена с два я им буду дежурить! Вот увидишь.
Он оказался хозяином своего слова: со временем я и увидел, и услышал. Смены за три до праздника, дежуря во вторую, передаю на-гора положение в шахте, а помощник начальника просит после смены зайти в нарядную. Зашёл. А там… Сидят помощник начальника и горно-технический инспектор. Вопросы решают. Стол простецкий, но обильный – подспорьем в решении. Наливают стакан:
- Пей!
Выпил.
- Закусывай!
Закусил. Чую: не к добру всё это. Надо им что-то от меня. А что им от меня может быть нужно? Угадали. И я угадал. Но сначала они меня для верности ещё одним стаканом самогона нахлобучили. Напился-наелся, тут-то помощник начальника меня и начал обрабатывать:
- Валерка выйти не сможет на Новый год в ночь – у него троюродная бабушка умрёт как раз 30-го, ему на похороны ехать. Куда? Далекооо…
В общем, не удивили. Предчувствие в этот раз меня не обмануло. И я, подкупленный ими задёшево, самому противно, вынужден был согласиться выйти вместо него:
- Хороший у Валерки самогон, кстати.
- В смысле? А, этот… Он не гонит. Купил у Захарыча. Ты его не знаешь.
На всю шахту предстояло выйти двум счастливцам: мне и водоотливщику. Не считая стволового, который дальше своей каморки у ствола нос не совал. Насос стоял на самом нижнем горизонте, у проходчиков. Водоотливщик – от них же. Молодой паренёк из той же общаги, мы были шапочно знакомы. И вдруг пареньку ни с того, ни с сего втемяшилось в голову, что он хочет встретить Новый год по-человечески. Что за прихоть, что за каприз? Зачем, спрашивается, если он был непьющим? Но – дело его, конечно. И поменялся парень с дедуганом-пенсионером из нашей же общажки. А тот на грудь принял. Но меня заверил, что не уснёт подле насоса ни за что на свете!
Когда шёл к стволу через ламповую, девчата тамошние зазывали к ним за стол:
- Дед правда добросовестный, не уснёт, давай к нам!
Ага, спешу и падаю: недавно я уже выпил на халяву. Теперь в шахту ползу. А чего они взамен попросят? То-то… В общем, попрыгал я по шахте и часа через два-три добрался до нижнего горизонта. На досках поотмечаться, заодно и дедугана проконтролировать. Не хватало нам ещё пускатели да электродвигатели утопить… Ему что, он уже старый, того и гляди помрёт скоро, а мне до конца жизни расплачиваться… Удачно я пришёл. Дед молодец, не спал. Но воду почти не качал: насос выбивал напряжение, а подстанция – горизонтом выше. Не набегаешься. В чём там было дело, не знаю, но, сперва ради хохмы провалившись в мачмалу по пояс, я ушёл к подстанции и врубал её несколько раз после того, как её выбьет. Совместными с дедом усилиями откачали воду – до утра не зальёт. И мне крайне желательно было ретироваться на-гора. Ибо в мокрой одёжке сыро и холодно, ещё насморк подхвачу. Мы с дедуганом помахали друг другу ручками и я направился по уклонам наверх.
Добрался до ствола, а там холодрыга, как не знаю где. Потому что нигде и не был севернее Прибалтики. Да и то позже. Да и холодрыга там такая… А ствола того метров 80, температурный градиент сам замёрз где-то посерёдке: зима, на-горах – все минус двадцать, а по стволу – ветрюганище. Вентиляция, как-никак. Стою, зубами щёлкаю, на стволового умоляюще смотрю:
- Вывези, земляк, не видишь, что ли – окочурюсь…
Минут двадцать со стволовым ждали, пока машинист подъёма займёт своё рабочее место, запоры, наверное, были, минут десять ещё – пока диспетчер разрешит меня выдать на-гора. Ну и спуск-подъём клети. Я – ледышка. Мысль одна только не замёрзла: скорее в баню, под горячий душ – отогреться.
Хрена с два! Вода в душе была, но только холодная. Бойлерная ещё не включалась. Мамащки мои… Кое-как, то палец подсуну под струю, то макушку, а то и… страшно даже вспоминать. Помылся в первом приближении. Чуть обсох, вышел на улицу. Снег, ветер, мороз, метёт. Дорогу видно, но что с того, если мне километров 5-7 по ней наяривать до городка, там, правда, общага рядышком с автостанцией – метрах в трёхстах. Прошёл несколько сот метров – не, не выживу. Вернулся. Зашёл к диспетчеру:
- Петрович, налей, отдам. Ибо мне не жить.
- Сочувствую, я бы с удовольствием, но – закодировался.
- Петрович, я тебя не пить прошу, а налить…
- Сказал: НЕ-ТУ!
Ох, ты ж, моя судьбинушка… Вышел снова, вдохнул глубоко – будь что будет.
Гляжу – на дороге вдалеке фары светятся. И приближаются. Радость-то какая! Автобус!!! Замахал я руками-ногами и он за пятак подвёз меня до городка. А там и рукой подать. Предвкушая тёплую постельку, я рванул к общаге.
Рано радовался. Она закрыта. Над входной дверью, в ленкомнате, происходит всеобщая пьянка и никто моего стука не слышит. Хоть тарабань, хоть барабань. Поплёлся я к окну своей комнаты. Фрамуга, знал, не закрывается, но она большая, вверху окна, и навесы на верхней переборке рамы. Будет нереально трудно, но придётся справиться. Я уже начал снимать пальто, как вдруг дверь открылась и на улицу выползло чудовище – «покурить». Плохо чудовищу стало с перепою. Я так рванул внутрь, что даже с праздником его не поздравил. Да оно бы всё равно ничего не поняло. Заскочил на второй этаж, в ленкомнату – народ ещё преимущественно живой, но уже мало соображающий. Из закуски остались только два солёных помидора. А водка ещё грелась на столе. Налил – продизенфицировал организм и бодро решил не умирать прямо сейчас, ввиду прекрасности жизни и вообще родные не поймут.
Дальше не интересно: были непонятки с вахтёршей, не желавшей ждать, пока мы досмотрим телевизор, поскольку спешила со своим любовником Колюшей отпраздновать свой личный праздник – день рождения, еле уломали, пообещав полы помыть собственноручно, была драка, возникшая из ничего, меня даже обещали ночью задушить спящего, так обиделись, в общем, уснуть удалось только под утро в прекрасном новогоднем настроении.

                Часть VII. О том, как я стал почти металлургом и почти перестал быть картёжником
   Честно отработав три года после института по направлению в захолустье, где нельзя было найти ни одного напарника для преферанса (во всяком случае, мне не встретились, в общаге играли только в «21», буру и трыньку, ну, бывшие зэки не по экономическим статьям, что с них взять), и не сумев устроиться по разным причинам по специальности в родном городе, однажды я понял что вот-вот пройдёт месяц со дня расчёта и льготный стаж прервётся. Для чего он был в те времена нужен именно непрерывным, я уже не помню.
   Возвращаясь с очередной аудиенции, где с первого взгляда и пары слов не сошёлся характерами с потенциальным моим руководителем – главным инженером шахтоуправления, и проезжая мимо заводоуправления практически родного металлургического завода, под которым прожил всю жизнь, придышавшись его дымами, и на котором работали вся семья и почти все соседи, сообразил, что подземный и горячий стаж равны между собой и, быстро выскочив из троллейбуса, зашёл к начальнику отдела кадров. Где в пять минут решил свою судьбу на последующие два года.
   Получив направление в электросталеплавильный цех и выбор из трёх не основных специальностей, поблуждав по цеху, поспрашивав народ, чтобы хоть что-то понять в незнакомом мне деле, зашёл к начальнику цеха, которого не оказалось на месте, что почти привело к очередному конфликту с руководством ещё до устройства на работу.
   Дело в том, что цех был новый, у нас до этого только в мартене сталь варили, поэтому необходимы были завезенные кадры-спецы. Завезли из Челябинска, дав людям квартиры. И начальником был челябинец. Близко я с ним не сталкивался, но видел и слышал, как он за руку здоровается со сталеварами и подручными, называя людей по имени и отчеству. С остальными рабочими тоже был приветлив. Общие знакомые позже подтвердили, что мужик был стоящий. А вот зам его – наш, родной. Дерьмовый человечишко. И на него я попал.
  - Так… Значит, в огнеупорщики?
  - Да, в огнеупорщики.
  - А почему именно туда?
  - Шихта не устраивает: II сетка, подготовку составов не выдержу: там всю смену по горячему бегаешь, а у меня копыта ещё с шахты испорчены. Больше никуда, кроме огнеупорщика, не предлагали в ОК.
  - Короче, хочешь поменьше работать, а побольше получать?
   И я взъерепенился:
  - Да, блин - как и все, как и вы в том числе! Какого чёрта? Вы что, меня в космонавты принимаете? – И протянул руку за заявлением. Но он не отдал, пока не подписал. Очевидно, повыделываться, власть свою показать – это его любимое блюдо, но если начальник спросит, почему отказывает в приёме людям, когда есть нехватка штата, то сказать будет нечего. Не знаю, может, я слишком драматизирую, но подписал - из неведомых мне побуждений.
   И я стал каменщиком-огнеупорщиком на горячих работах. Со временем, поскандалив с бригадиром в одном графике, перешёл в другой и в нём работал до самого призыва в армию. Числившийся бригадиром в этой бригаде пожилой кореец давно уже трудился на погрузчике в пятом графике (всегда первая смена), единственный наш напарник с опытом работы начиная с самого открытия цеха был откровенно тупым и, мягко говоря, не слишком трудолюбивым, но боязливым и послушным. Со вторым из нашей троицы мы пришли в цех практически одновременно.
   Только я был самым старшим по возрасту, да ещё и с высшим, хоть и не профильным, образованием. Поэтому мастер хотел поставить и.о. бригадира меня. Однако тот, который пришёл одновременно со мной, откровенно, на мой взгляд, работал лучше: и физически крепче, и рабочей сметки больше. Я настоял, что бригадиром должен быть он. Он кочевряжился, но мы с мастером ему спуску не дали.
   Крановщиком на обслуживавшем нас мостовом кране были в разные времена разные люди. Была девушка Вера, парашютистка с одним прыжком, но я бы и на один не решился, а если бы вытолкали, то приземлился бы вонючей кучкой. Были какие-то странные особы, то и дело норовившие заехать тебе по черепу пакетом с кирпичом, но дольше всего с нами работал Петя. Начитанный, причём, предпочитавший серьёзную литературу, классику в том числе, крепыш с явным алкогольным уклоном. По его словам, он окончил наше военное училище, но перед вручением звёздочек в кабаке подрался. Досталось, якобы, и прибывшим ментам. Не знаю. Как бы там ни было, его выгнали и он отслужил два года. У Пети был хороший ум, но – гуманитарного склада. А бригадир с десятью классами образования – умница парень с очень непростой судьбой и очень достойно проживший жизнь.
   Для чего я растёкся мыслью по древу? Сейчас всё станет ясно.
   У нас работа была такая, что иногда аврал и языки на плечах, а порой делать было нечего. И однажды я предложил пацанам обучить их играть в преферанс – время убивать. Бригадир, Вася, ухватил суть очень быстро и практически с ноля начал играть очень добротно. Крановщик всегда слишком долго думал над ходом, усыпляя остальную компанию. Но ходы делал обычно слабенькие. А Женя, третий огнеупорщик, кое-как заучил основные правила, и не более.
   Мне неловко было предлагать им играть на деньги – я же их научил, притом, недавно, а потому гоняли вхолостую. И всё бы ничего, но Женя… Ему так понравилось заказывать мизер… А его же не всегда перебьёшь… А он заказывает и заказывает. Почти каждый раз. Гора растёт, уже Эверест нервно курит в сторонке, хоть и не вулкан – а ему что? Вист = 0 копеек. Точка.
   В итоге мне первому и надоело. И я вынужден был слоняться по цеху в поисках, чем себя занять, пока вошедшая в азарт остальная троица изображала из себя заправских катал. Спать на работе я не умел и так до конца трудового стажа не научился. Если работа какая-нибудь была, но она могла бы и обождать, я скуки ради начинал её делать. Ребята обижались: чего выпендриваешься, мол? А какое тут выпендриваешься – человек не знает, чем бы себя занять… Тупо сидеть, ничего не делая и ни о чём не думая, сроду не умел.
   Проклинать ту минуту, когда в голову пришла мысль обучить их пулю писать, надоело… А ребята тем временем, пока ещё робко, но уже начинали забывать, что на работу мы ходим, вообще-то, деньги зарабатывать, а не в карты играть… Лез ковш футеровать или вагон с огнеупорным цементом разгружать – они психовали:
  - Понадают гадов… - И лезли следом. Мог случиться разлад в бригаде, а мне она больше всех других нравилась. Что делать? Ничего умного в голову не лезло. Ни одной комбинации! Вообще не интриган. Увы.
   На помощь пришло чудо. Ну как чудо… Ничего сверхъестественного и неожиданного: Петя, крановщик, ушёл в запой, прогулял несколько смен и был с почётом изгнан из стройных рядов нашего филиала мирового пролетариата. Играть им стало не с кем. К гусарику, будучи научен горьким опытом, я их не приобщил. Женя окончательно приуныл: выпивать нельзя – панически боялся жены, а она с нами в одной смене в лаборатории цеха работала, в карты поиграть не с кем… Хоть бери и… трудись. И всё само собой наладилось.
   Но я отлично запомнил этот случай и больше в своей жизни никого обучать преферансу не брался. Категорически! А сейчас и сам всё позабывал. Причём, вспоминать не имею ни малейшего желания. А ведь пока в альма-матер обретался, думал, что без него жить не смогу – так увлёкся. Учителя серьёзные были – толковые, авторитетные. В узких кругах.