Армия

                Марш-бросок

      Была у меня в жизни ещё одна армия, кроме основной, двухгодичной. Два месяца лейтенантских сборов после института, в Закарпатье. Была и через год после основной, тоже, кажется, два месяца, но то – так, шаляй-валяй, партизанщина. Три-четыре попадания на командирские занятия без отрыва от производства, но со стрельбой – вообще во внимание не принимаются.
Танковая дивизия, Ужгород. Выдали нам х/б, сапоги, шинели. Тайны не выдавали. И дня через три, в ещё не разношенных сапогах – марш-бросок по Карпатам. 10 километров. В один конец. Шагом-бегом-шагом-бегом... В полной, естественно, амуниции: скатки, автоматы, сапёрные лопатки, противогазы, сумки с магазинами, фляги… Лето, зной… Хорошо! Но не нам: на покрывалах по обочинам вдоль дороги нежатся на солнышке прелестницы всех возрастов… Мы идём. Преем под скатками. И вообще всем. А то и бежим. Это как заблагорассудится товарищам офицерам.
Дотопали до полигона. Там – стрельбище. На надцать номеров для стрельбы из автомата. И столько же товарищей офицеров – руководителей стрельбы. Помню, я в очереди стоял к восьмому. Длинная очередь получилась: нас там много собралось – по всем Карпатам понавыдёргивали, наверное. Мишени – пулемётное гнездо, ближняя и две дальние ростовые.
Ни один из тех, кто на моём номере передо мной стрелял, пулемётное гнездо не сразил. Полковник-руководитель уже устал психовать и хотел было назначить проверку мишени. Но тут настала моя очередь. А я что, я только из мелкашки на НВП в основном в молоко стрелял, а из автомата пару раз на отлично. Упал, зарядил, доложил, получил разрешение, прицелился, стрельнул, попал. В пулемётное гнездо. С первой короткой – наповал! Причём, не поверите – в него и целился! Полковник ликом просветлел, разулыбался:
- Молодец, сынок, так держать!
Фигу. Сглазил полкан. Больше ни одной самой никудышной мишеньки не поразил. Он сначала уговаривал:
- Ну что ж ты его, как девушку, нежно гладишь, хватайся крепче за цевьё…
А я спать хотел. И не с автоматом. И тем более - не с девушкой. Я. Просто. Хотел. Спать. Не выспался.
Потом он орал:
- Да ё! Да ну! Ох, ты ж, … ! Ну как так?!
Не помогло. Но я проснулся. Лихо отстегнул магазин, передёрнул затвор, направив ствол автомата в чистое небо над головой, нажал на спусковой крючок:
- Курсант такой-то стрельбу окончил!
- Ладно, зато есть к чему стремиться. – Вздохнул полкан.
- Так точно, товарищ полковник! – Согласился я.
- Иди уже…
Ну, я и пошёл. Ожидать, когда все отстреляются. А потом мы переместились на другую площадку полигона, где стоял, ожидая нас, одинокий горемыка-БТР. У нас вождение, а ему отдувайся. Там мне повезло куда больше: БТР ещё до меня перевернули и вождение окончилось. Без жертв, и на том спасибо пусть скажут. С полигона мы телепались уже не так резво: большинство из нас понатирали ноги и с жуткими гримасами на мужественных лицах позапрыгивали в кузов армейского грузовика, когда нас туда пригласили.
Я не полез. Срам! Мужики мы или где? Может, нам ещё лимузин подать? Пусть неженки - маменькины сынки едут! Да и ноги я натёр уже после того, как они уехали. Правда, сразу же. А до этого – ни-ни. Доползли кое-как до города и на окраине впрыгнули в городской рейсовый автобус. Граждане потеснились. А куда им было деваться? Воинство явно не оладиками пахло. Ну и автоматы…

                Призыв.

     Вообще-то по ВУС*, полученной на военной кафедре политеха, я числился командиром зенитно-ракетного взвода. Но когда через три года работы в шахте и два на заводе Родина заметила во мне своего защитника, оказалось, что я не зенитный ракетчик, а зенитный артиллерист. Вот как это было. Вкратце.
      Изрядно натромбовав желудок, я мирно спал после ночной смены. Снами, как Вера Павловна, не баловался - выматывался в горячем цеху порядком и они меня не кошмарили. Из временного небытия меня извлекла мама, всю жизнь свято веровавшая в "есть такое слово - надо!", растормошив за плечо и сунув под нос повестку в военкомат. Сказала, две девочки принесли. Срочно. От девочек в те времена я коварства не ждал, а потому сгулял узнать, что случилось. Благо (слово-то какое... неуместное!), военкомат был рядом - в начале улочки, в двухстах метрах вверх, против течения ливневых потоков. Про ливневые потоки я упомянул для красного словца: откуда им было взяться, если на дворе стоял декабрь и я только-только отметил своё двадцативосьмилетие? Но военкомат был на месте. Ему декабрь нипочём. В нём я сразу же обратился к девочкам, но те отвели глаза и перенаправили меня к майору - то ли военкому, то ли его заму. Забыл. А уже тот ошарашил меня радостным известием: Советская армия буквально загибалась без меня и, в общем - ну никак. Правда, не только без меня. Оказалось, без ещё троих. Самый старший из нас собирался отпраздновать на днях своё тридцатилетие (крайний возраст призыва офицеров запаса), но совершенно халатно отнёсся к возможности закосить в больничке с недельку - до дня рождения, так как с его диоптриями можно было смело ходить в походы без спичек - было бы солнце. Какой из него зенитчик?! Так он думал. Страна думала иначе. Второму стукнуло 27 и ему было всё равно, где применять свою способность не перенапрягаться по жизни. Да хоть и в той же армии. Третий, недавний выпускник, в отличие от нас троих - шахтёров различной специализации, радиоэлектронщик, уже в военкомате изъявлял после срочной остаться служить дальше. Поэтому, а ещё потому, что был самым умным из нас и самым салабоном, он держался обособленно, без панибратства, с чувством собственного достоинства. Четвёртый, то есть я, успел весной получить очередное звание старшего лейтенанта запаса, а посему был приговорён к временной должности старшего команды. Другими словами, я имел полное право руководить ими направо и налево аж до самого штаба Киевского округа. И, хоть и не воспользовался им, всё равно в глубине души было приятно.
       Помню, как мы, вчетвером, притихшие сообразно моменту, сидели в купе СВ, а в окне смахивали слёзы наши  родные и близкие женского пола и сжимали скулы - мужского. Справедливости ради скажу, что в то время шла война, а Родина не считала нужным заранее оповещать родственников о том, куда призываются их сыновья, братья и даже отцы. Так что их можно было понять. Как и нас.
        Всё когда-нибудь кончается, закончилась и эта мучительная сцена прощания. Поезд тронулся и мы, выехав  из поля зрения заплаканной родни, достали из рюкзаков, не сговариваясь, по бутылке водки. Разложили закуску. Заглянула проводница: "Чай?" Беспричинная радость на её лице уступила место грустной безысходности, как только она увидела батарею бутылок. "Чай?" - неуверенно, по инерции, повторила женщина. "Карты!" - ответили мы. "Карт нету!" - вздохнула она с облегчением. "Тогда шахматы!" Женщина, кажется, начала нащупывать почву под ногами: "Тоже нету". И улизнула обслуживать нормальных. Три с половиной бутылки зелья из четырёх мы так и оставили проводнице. Не лезло почему-то. И не буянили, так что к концу поездки у неё наверняка отлегло от сердца и, будь она не проводницей вагона, а официанткой ресторана, непременно сказала бы: "Приходите ещё, всегда будем рады!"
        В Киеве мы или сами решили не спешить на аудиенцию с вершителями наших судеб в штабе округа, или у нас было свободное время, уже не вспомнить, но вдоволь нападавшись на обледенелых ступеньках вокзальных пешеходных эстакад через рельсовые пути, уселись в такси и попросили шефа показать нам город. Он добросовестно возил нас часа два или три, но лично я ничего через запотевшее окно не увидел. Не знаю, как другие.
         Нас приняли два подполковника. Весьма и весьма грамотных мужичка, вполне добродушных и входящих в наше положение "забывших то, чего никогда и не знали". Причём, вошли они в него, вероятно, задолго до нас. И точно: врядли мы были первопроходцами. Для порядка спросив, на какой технике мы бы хотели служить, и получив от троих в ответ: "Что-нибудь попроще", предложили нам пушки-зенитки: четыре колеса и ствол. Мы и согласились. Четвёртый, молодой, успел покорить подполковников своими познаниями в радиоэлектронике и завербовался не пойми куда - и тогда бы не выговорил. О его дальнейшей судьбе ничего не знаю. А мы трое получили предписания и разъехались по разным городкам Украины. Я - через Прилуки в Смелу Черкасской области. Ещё один - кажется, в Лубны, а третий - вообще не помню, куда. Но на стрельбах в Приазовье встречались регулярно. А тот, что с диоптриями, даже выручил меня в выездном карауле в Нежине, куда меня выперли в очередной раз без денег: он там засиделся в ожидании готовности сданной в ремонт техники его полка, торчал там уже месяц, но деньги у него были. Я перехватился, а после скорого "дембеля" вернул по договорённости его родне.
          По приезду в часть я был удивлён тем обстоятельством, что Советская армия, позаботившись о моём призыве, не позаботилась о моём обмундировании: из имевшегося на складе мне подходили только фуражки и шапки. Кое-как отыскались юфтевые сапоги моего размера, а ещё примерно через месяц - и хромовые. Остальное шилось в ателье, причём шустрый закройщик умудрился даже из того жалкого огрызка сукна, что полагался к моим скромным габаритам, стырить достаточно для того, чтоб крючок на горловине шинели перед строевым смотром мне застёгивали всем взводом во главе с комбатом, а я при этом делал то, чего ни до, ни после не мог: почти соединял плечи под подбородком. А иначе - всё впустую: не застегнуть, ибо в нормальном положении плеч крючок от ушка, в которое он должен входить, находился на расстоянии в десяток сантиметров. Ну не гад? После я ещё с год удивлялся всяким разностям, но потихоньку привык. А вскоре и "дембельнулся".



*ВУС  военно-учётная специальность



 
                Ликбез.


   Это неправда, что при союзе бюрократия никогда не делала ничего без взятки, либо же волокитила, как могла, "до последнего патрона", и даже после него - отстреливаясь от обывателя тем, что, собственно, и составляет её сущность. Иногда она умела решать вопросы настолько оперативно, что сама же за собой и не поспевала. Яркий пример - призыв меня в армию на срочную службу. Они прокрутили это столь шустро, что я не успел даже получить расчетные на заводе, перепоручив это сделать матери по доверенности, несмотря на то, что выполнил все мыслимые условия: сдал на склад лохмотья рабочих рукавиц и заполнил обходной лист закорючками всевозможных столоначальников, даже главного цехового комсомольца, что вообще смешало мне все карты, ибо я уже успел родиться двадцать восьмой раз, если не считать первого, и по возрасту выбыл из славной когорты помощников строителей коммунизма, но "не успел" заплатить взносы за последние два года. Казалось бы: зачем мне на обходном его подпись, если я уже не комсомолец? Однако, это только мне так казалось. Ему и всей остальной конторе думалось иначе. Я, как штык, ему действительно уже не был нужен, но взносы мои - напротив. И я вынужден был отдать свои потом и кровью заработанные на содержание его и таких как он бездельников-словоблудов. А затем, как уже говорил, расчетные всё равно получить не успел. Всё, что было на сберегательной (пара зарплат), поделил на три дольки - оставшейся без пенсии маме - на первое время, себе  - на проводы и себе - в дорогу и пока не получу подъёмные.
   Кстати, и с подъёмными вопрос затянулся - на полгода. Могут же, когда хотят! И до первого не заработанного, а заслуженного жалованья я был "на подсосе". Как-то я уже рассказывал, что обмундировывали меня долго и замысловато, в поисках моих размеров бартеря со всеми близлежащими воинскими частями, что само по себе меня мало волновало, поскольку не мечтал с детства о портупее, тупя при необходимости и без неё. Жить поначалу меня поселили на первом этаже двухэтажного здания в отдельной пустующей комнате в пределах штаба полка. На втором располагалась казарма личного рядового и сержантского состава. И я там даже успел дня за три одиночества и ностальгии  по гражданке прижиться и обжиться. Только, как упоминал выше, нажиться никак не удавалось. Естественно, что без средств к существованию я вёл скромный и неразгульный образ жизни. Не удивился бы, если бы за такое моё поведение все полковые вольнонаёмные девицы в меня тайно влюбились. Ненадолго. Если им что и могло помешать, то я не знаю, что.
   Но вскоре идиллия моего одиночества была нарушена: в один прекрасный день в комнату заселили кагалу (ещё человек десять - двенадцать) таких же как я "пиджаков", только призванных в другие полки. А при нашем организовали что-то типа "ликбеза" - книжки уставов, техописания и атласы орудия постоянно валялись на столе на случай проверки, мешая будущему комсоставу писать бесконечные "пули" и коротать время за застольными беседами.
   Я вынужден был наблюдать за всем этим беспределом на несытый желудок. Особенно меня удручали их ежевечерние походы в кабаки, чего я себе позволить не мог. Тогда, подсмотрев, что никто из них толком играть в преферанс не умеет, одни понты, я нашёл выход из положения. Сев с ними за стол, для затравки проиграл на бутылку водки, добросовестно, памятуя о долге чести, тут же выставился и, тёпленьких, взял их голыми руками. Отдай они мне всё, что успели проиграть до полуночи, я мог бы продержаться на эти деньги месяца два, ограничивая себя только в мороженом. Ну, ещё в бубликах, но к ним я равнодушен. Но они не отдали мне всё. В смысле: ничего не отдали. Поэтому, и только поэтому, до самого конца "ликбеза" в кабаки по вечерам я с ними не ходил. А они, наверное, думали, что я обиделся. Глупости какие. Мне и не такие не отдавали.

                Спасибо, хоть не пели…               


   В строю – ещё куда ни шло, но впереди строя, в качестве командира не пойми,    чего, вроде бы, батареи, но комбат-то поодаль стоял, орал, командовал – я терпеть не мог шагать. А он… Друг называется… Хорошо, хоть запевать (мне) не командовал. Я бы ему запел… И рот-то невпопад открывал при всём старании, а если бы ещё и завыл… Не то, что в ноту, в ногу не судьба попасть.   Из автомата - и то легче. А живность какая-никакая, ещё по лесам ошивалась. Лоси там, кабаны, ёжики… Грибники опять же…
   Солдатам-то всё едино: хоть за комбатом, хоть за недокомбатом – лишь бы во всё горло:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой,
По Дону гуляет казак молодой.
О чем дева плачешь, О чем дева плачешь,
О чем дева плачешь, над быстрой рекой?
О чем дева плачешь, над быстрой рекой?

Из-под камня, камня, камня реченька течет,
А по бережку крутому Любушка идет.
Эх, Люба, Люба, Любушка моя,
Если любишь - поцелуешь, милая моя!
Эх, Люба, Люба, Любушка моя,
Если любишь - поцелуешь, милая моя!

Цыганка гадала, цыганка гадала,
Цыганка гадала, за ручку брала.
Цыганка гадала, за ручку брала.
Брала, говорила, брала, говорила,
Брала, говорила - утонешь в реке...
Брала, говорила - утонешь в реке...

Из-под камня, камня, камня реченька течет,
А по бережку крутому Любушка идет.
Эх, Люба, Люба, Любушка моя,
Если любишь - поцелуешь, милая моя!
Эх, Люба, Люба, Любушка моя,
Если любишь - поцелуешь, милая моя!

По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой,
По Дону гуляет казак молодой.

Эх, Люба, Люба, Люба, Любушка моя,
Если любишь - поцелуешь, милая моя!
Если любишь - поцелуешь, милая моя!

   Красиво у них выходило, аж завидки брали. Запевала – голосистый такой, мариуполец, не помню, как звали: запивал он тоже неплохо, а стрелял так себе, на твёрдую троечку.
   О чём я… А, солдатам без разницы было, за кем строем идти, а вот офицеры за мной радостно ходили, было. И не единожды притом! После пивбара. В кабак. Строем! От майора до старшего лейтенанта, в колонну по двое – ей-богу! И то потому, что лейтенанты в полку неожиданно кончились, следующим был тот, который у меня взвод принимал, попозже, а подполковники и выше – те стеснялись.
    Думаете, я их строил? Как бы не так! Я что – дурной? У них просто жёны деньги отбирали на нужды семьи, сквалыги. А я холостой. И в кабак собрался. Как тут за мной не построишься, не замаршируешь? Спасибо, хоть не пели…


           Как я подорвал боеготовность ракетного дивизиона

   До сих пор стыдно. А всё это дворовое воспитание, романтика подворотен… Был у меня хороший знакомый – майор, зам. командира ракетного дивизиона по вооружению. Огороженные общим забором, мы, нетанковые полки танковой дивизии, ютились отдельно, в другом городке, «вчетвером»: мотострелковый полк, артиллерийский, зенитно-артиллерийский и ракетный дивизион. Конечно, краснопогонники смотрели на нас свысока, а мы на них – пренебрежительно. Ну а чем ещё заниматься взрослым дядям?
   Обычно служба наша заканчивалась позднее, чем закрывалась столовая возле нас. И выбор у несемейных или живущих в отрыве от семьи, был небогат: либо оставаться без ужина, на что мы пойти не могли ни при каких условиях, кроме форс-мажора, либо рулить в кабак. А там… Понятно, что там. Так и жили. Страдали, но ходили. Ибо стойко переносили все тяготы и лишения воинской службы, как завещал Устав.
   А майор - запомнил только отчество, потому что только по отчеству и называл –Теофимович, жил в соседней комнате в общажке. Был одним из тех немногочисленных знакомых мне офицеров, которые, будучи накормлены-напоены сегодня за мой счёт ввиду отсутствия денег в кармане, в обязательном порядке назавтра выискивали средства и тащили в кабак уже меня – мстить. По-доброму. Так и сошлись.
   Помню, выходя покурить на задний, огороженный, двор «старого» ресторана, мы соревновались по прыжкам в длину с места. Он был лет на десять старше, но прыгуч до безобразия. Я ему и в подмётки не годился и всегда проигрывал. Пытаясь всем своим видом показать, что поддаюсь из уважения к возрасту. Какие поддавки, куда там… Такие вот детские игры взрослых мужиков, да.
   В ту субботу всё складывалось наилучшим образом. Комбат торжественно объявил мне, что вытирать сопли солдатам в воскресенье – его очередь и я могу не заморачиваться, гулять от вольного и ни в чём себе не отказывать. Я и настроил грандиозных планов прямо с утра: столовая, баня, она же прачечная, ну и ещё не приобретшая чётких контуров развлекательная часть программы ближе к вечеру. И в эти мои планы вовсе не входил ночной преферанс с пьяными партнёрами в соседней комнате. А вышло именно так.
  - Володя, спишь?
  - С вами поспишь… Чего там? Супостаты напали? Нашли время…
  - Вставай, ты мне нужен.
  - Ну ё… Ночь на дворе… Единственный выходной корячился за месяц! А нафига?
  - Впусти, расскажу.
  - А ты не со злыми намерениями?
  - Открывай уже!
  - Ну, открыл.
  - Слушай, тут такое дело, командир с домашними поругался, выпил… лишнего и требует, чтобы я нашёл ему ещё партнёров пулю писать, кроме меня, естественно.
  - Ты, похоже, тоже выпил?
  - Ну так а с кем же он бухал?
  - А, понятно. А ты знаешь, что с нетрезвой головы карты в руки брать нельзя?
  - Знаю, а что толку? Он мой командир, а не я – его.
  - Угу. Но мне неохота – у меня планы на завтра обширные. На сегодня уже.
  - Выручай! Или я тебя здесь и прикончу. А он меня – там.
  - Где – там?
  - У меня сидит, пузыри пускает. Сказал, чтобы я без партнёров не возвращался.
  - Ладно… Неплохо бы четвёртого… Пойду гляну, может, кто забыл домой уйти…
   Я вышел и нашёл: в штабе нашего полка в своём кабинете мучил бумаги наш зам. по вооружению: он собирался переводиться и перед ним лежала гора писанины. Вежливо постучав в окно, дождался, пока его лицо вновь приобретёт естественный цвет. Вообще странно, чего он испугался: вроде бы, первый этаж… Ну и что, что среди ночи? Это же армия!
  - Александрович, выходи! Нужен четвёртый для преферанса.
  - Ааа… Эээ… (Непереводимая игра слов)
  - Да брось ты свои бумаги – на тебе же лица нет! Расслабься немножко.
   В общем, уговорил. Он, правда, предупредил, что играет так себе. Сам-то я тоже уже, считай, шесть лет практики не имел, не считая пары-тройки расписанных пуль сразу после призыва. Но его заверил, что справимся, ибо противник пьян и себя плохо контролирует.
   Сговорились на сочинку. Наш вооружённый зам слился после второй партейки, оставшись примерно при своих. Ну, надо так надо – разве мы не понимаем? Остальные… Не знаю, как они играли на трезвую, но на пьяную голову – никак. И я бессовестно ободрал служивый народ.
   Деньги у них кончились, но им хотелось отыграться. Часы и прочие прибамбасы я не принимал в залог – я же не катала какой-нибудь, но вот у меня в огневых взводах было два размороженных блока цилиндров «Уралов»… Теофимович это знал раньше, или меня осенило по ходу дела, этого я честно не помню, но новые взамен них я согласился у ракетчиков взять. И выиграл. Майор написал записку к своему дежурному по парку, расписался, а я утречком озадачил комбата: у меня такая рожа была, что мне никто не поверил бы и отправили бы записку на почерковедческую экспертизу, так как Теофимовича вряд ли до вечера нашли бы. А надо было ковать железо, пока оно горячо.
   Майор проспался и обиделся. Больше мы с ним в кабак вместе не ходили.
  - Теофимович, но карточный долг – долг чести же ж!
  Сия сентенция была им отвергнута, как не выдерживающая никакой критики: пережиток приблатнённой романтики. И всё тут. Но блоки я не вернул. Комбат бы не понял. Да и сам уже к ним душой прикипел. Долго ли…


"Размороженный"* - для охлаждения двигателей мы использовали не антифризы, а обычную воду, которая, если водитель после работы её слил не полностью, ночью на морозе разрывала блок и образовывалась трещина. Вообще-то смесью алюминиевой стружки и эпоксидки с применением напильника и дрели со сверлом нам удавалось эти щели достаточно надёжно законопатить, но это такая морока, что на неё и времени особо-то не было.



                Курица

   Это было точно воскресенье. Всё остальное – неточно.
   По логике, у нас был выходной и как мы встретились со старшим лейтенантом Серёгой – не ясно. Кажется, мы встретились в пивбаре. Но это не точно. А, я уже говорил… Как бы там ни было, но мы встретились и решили покушать. С этой целью нами была куплена курица, ощипанная и выпотрошенная ещё до нас. Но и это не точно. К ней, чтобы не есть всухомятку, мы купили по девять бутылок пива. Почему не по десять? Наверное, чтобы было неточно. Но это не точно. А чтобы не есть её сырую, мы пошли к нему домой в надежде, что курицу нам сварит его жена Ирина.
   Однако, у неё оказались какие-то дела вне дома. Это нас сильно удручило, но мы же офицеры и нашли выход из положения: взяли кастрюлю побольше, забросили туда еду, залили водой и поставили на электроплиту. Посолить забыли. Скорее всего, именно из-за этого вариться она категорически отказалась. Не то, чтобы прямо вслух, но молчаливый бойкот объявила. И не варилась.
   Уничтожив весь запас пива, мы с удивлением обнаружили, что курица осталась твёрдокаменной. Что ж, поесть не удалось, но мы же офицеры! Мы нашли выход из положения, найдя выход из квартиры и вход в кафе-бар через тройку кварталов в городке, в котором кварталов не было по определению, так как разбивка его застройки осуществлялась в доисторические времена: радиально направленные от периферии к центру улицы – и где там кварталы? Да, забыл: плиту выключили. Мы же офицеры!
   Войдя в кафе-бар, мы обнаружили, что в телевизоре Динамо Киев проигрывает Спартаку. Интересно, как дела обстояли в реальности? А по центру бара из потолка свисал вертящийся зеркальный шар. Меня он доконал, отражая свет всех светильников, а Серёга сидел к нему спиной. Поэтому мы заказали сначала коньяк и что-то пожевать, а уже потом водку. Но это… Ну, в общем, вы поняли.
   Войдя в азарт, мы познакомились с двумя мужиками, судя по тому, что, когда мы пошли с ними по их предложению кататься в лодочке (по речке, а вы подумали – на карусели? Неее. В городке не было карусели), там откуда-то взялся самогон. Зря знакомились: всё равно на утро ни мы их, ни они нас уже не узнали бы. Хоть бы себя… Пили самогон тоже зря, но некому было нас остановить. Куда смотрел замполит – непонятно.
   Несмотря на все предостережения ОСВОДа, мы не утонули. Как только самогон был исчерпан и мы достигли берега, мужики как-то резко дематериализовались, хотя вживую были достаточно упитанными. И тут я вспомнил, что у меня в учебном классе, в котором за два года я не провёл ни одного занятия, хранится ящик с армянским коньяком, из которого за хранение мне были обещаны две бутылки. Здесь всё сложно, но я попытаюсь объяснить.
   Хозяин коньяка, боец М-ян был сыном ереванского цеховика и в партию вступить не мог. А ему позарез надо было. Для того, чтобы выехать в дальнее зарубежье по турпутёвке и, испросив там политического убежища, воссоединиться в Париже с многочисленной роднёй по обеим родительским линиям, сплотив их собой между собой. На семейном совете было решено отдать сына в армию – там вступить легче. Отдали. Но время шло, а объятия партии перед ним не распахивались - от слова распахнуться, а не от слова распахаться.
   Проблему решили устранить путём подкупа партийных офицеров армянским коньяком – ради рекомендации. С этой целью и был выслан ящик на место службы. Однако где рядовому советской армии хранить ящик с коньяком? Негде. И тут М-ян нашёл единственно верный варинт: обратиться за помощью ко мне. Обратился. И уломал. Не особо-то я и ломался. Но цену вопросу назначал он сам. Наверное. Если и я – то в шутку. А он принял всерьёз. Но – нет, он. Или я?..
   Итак, я вспомнил, что у меня в учебном классе хранится ящик коньяка, из которого две бутылки – мои. А вот дальше ничего не вспомнил. Разумеется, мне потом рассказали. Нашлись добрые люди. Но знаете, с чужих слов что-то утверждать наверняка… Не буду.


                Главное - организовать

     - Да! Генерал Растакойтов на проводе! –Рявкнула командным голосом телефонная трубка.
- Товарищ генерал, это говорит дежурный по райисполкому. Необходима ваша помощь! Ливень не утихает, поступил сигнал с косы: её затапливает, нужно срочно эвакуировать отдыхающих!
- Сделаем! – Рявкнула трубка.
- Соедините меня с дежурным по лагсбору!
- Есть, товарищ генерал! – Ответил дежурный по лагсбору, объявил тревогу и выслал на помощь попавшим в беду «Уралы». Полков на полигоне было много, «Уралов» - ещё больше, сомневаться в их проходимости мог бы только полный невежда. А никто и не сомневался.
- Я – спать, ты – за телефонистку. Будешь координировать, что там надо координировать и отбиваться от генерала. – Сказал своему помощнику, старшему лейтенанту, дежурный по лагсбору и тут же выполнил своё обещание. А секундой позже погас свет. Что-то где-то произошло, скорее всего, залило подстанцию – ливень хлестал конкретный.
Помощник дежурного, а это был я, уселся на стул и прикинулся барышней. Выходило не очень – голос грубоват, но она могла и охрипнуть: сыро. Не имеет значения: всё равно на этом коммутаторе барышень сроду не бывало. Я чиркал спичками и втыкал штекера, соединяя кому не лень с кем попало. Натыкался вволю, два коробка извёл, за третий принялся. Но тут позвонил адъютант генерала и вызвал меня к ним в домик. Немедленно.
Домик стоял за общим ограждением лагеря – колючкой по периметру – справа от въезда, на углу. Там было несколько деревьев. Какой-никакой, а лес для степного района. Романтика. Идти от домика дежурного по лагсбору к жилищу генерала можно было метров двести по дороге из природных камней, по которой и днём-то ходить опасно для связок, а потом ещё метров сто вправо – по грязи. Но можно было сократить путь, срезав угол. Правда, для этого пришлось бы продраться через как минимум ещё две-три колючки, кроме общей изгороди – между парками боевых машин разных полков.
Я никогда не выбирал лёгких путей. И решил таки срезать угол. И поплыл срезать. Намок я, естественно, раньше, чем успел об этом подумать. На сапогах налипла годовая норма глинозёма. Молнии освещали путь, но только не вблизи очередной колючки. Как сговорились. Так что к домику генерала я добрался весь мокрый и местами ободранный. Генерала не видел. Вход загородил собой адъютант:
  - Садитесь в машину, поедете старшим на генеральском УАЗике - отвезёте в Бердянск тех, кто сейчас выйдет. Два экземпляра. Довезти в целости и сохранности.
Они вышли, сели, мы поехали. Водитель всматривался в дорогу, а я пытался сохнуть и думать:
- Да что ж такое-то? Что за юдоль такая? За что, за какие грехи?! Нормальные вояки вывозят людей, а я – бл… (девушек с пониженной социальной ответственностью).
Полки со своей задачей справились. Генерал – не знаю. Меня тоже никто не поблагодарил.

                Помдеж 

   Второй и последний раз меня назначили помдежем по лагсбору ближе к дембелю. Было лето и сидеть возле буржуйки, медитируя, глядя на огонь, как-то даже в голову не приходило. Не в мартене. А без этого ночью скучно, что ни говорите. Я вышел на свежий воздух, потянулся, явя миру свою потенциальную силищу… И придумал.
   Придумал, как самому себя развлечь. Пошёл выполнять свои прямые обязанности – контролировать несение службы дневальным под грибком, одним общим на весь лагерь, а также дежурными и дневальными по паркам боевых машин. Попросту – на охоту за хохмами. Никакого камня за пазухой не припрятал, даже и не мечтайте.
   Со стороны грибка доносилась музыка. Подошёл поближе – грибок на месте, дневальный – тоже. Только грибок стоит, ибо вкопанный, а дневальный сидит на корточках. Перед его носом на земле – ВЭФ, из которого и раздаётся музыка. Вроде, и не заунывная, но, помахав перед лицом дневального рукой, я убедился, что тот дрыхнет самым наглым образом. И не падает. Решил не помогать падению, а свистнуть. В смысле, ВЭФ. И свистнул. Дневальный не шелохнулся. Крепко спит. Сразу видно: на посту!
   Отнёс приёмник к себе в каморку, спрятал. А душа требует: «Ещё, ещё трэша!» Хотя такого слова тогда и не знала. Хорошо, зов души – дело святое. Пошёл по паркам боевых машин. Чудненько: не встретил ни одного бодрствующего. В том числе, в нашем. Наших разбудил и дал вербальных звиздюлей: только на днях у меня ночью с пушки спёрли обойму учебных выстрелов. И где их теперь брать было? Наехал на тогдашних дневальных утром, а они сопли жуют:
  - Товарищ лейтенант, да мы, да их, да восстановим…
   Когда – не спрашивал. Знал: никогда.
   Спят-то все, но все почти по уставу: в пределах КТП. А на одном из КТП увидал только сопящего дежурного. Ну, его время – тут не придраться, да оно мне и не надо – не за тем на охоту выходил. А где дневальные? Интересно же! Вошёл в их ареал обитания. Хожу, присматриваюсь. Без фонарика тяжко, а фонарик включать нельзя: ненароком народ побудишь – сюрприза не получится.    Петляя между выставленными в ряд «Уралами», вдруг увидал, что в одном из них дверца кабины неплотно прикрыта. Потихоньку нажал на ручку, открыл дверцу – оп-паньки! Дневальный в объятиях Гипноса! Или Морфея: фиг их по тёмному разберёшь. Сам дневальный на сидении свернулся в калачик, а сапоги с обмотанными вокруг голенищ портянками – рядышком, на полу. Ой, какая красота! На ловца и зверь бежит. Стибрил один сапог, даже портянкой не побрезговал. Отнёс в каморку. Сижу, утра жду.
   Дождался. Первым звякнул дневальный по парку. Клялся, что никогда больше, вот хоть расстреляй его на месте, как будто у меня пистолет был. Не из рогатки же. Её, правда, тоже не было. И крови я не жаждал.
  - Не дёргайся, боец, верну я твой сапог: он на меня великоват. Но только приходи сам за ним! В одном сапоге!
   Солдат юмора не понял, принял слова всерьёз, пришёл нервный, но, засранец, в двух сапогах. У второго дневального позаимствовал.
  - Товарищ старший лейтенант…
  - Ладно, проехали. Но чтоб больше…
  - Да никогда! Спасибо, тарищ старший ленант!
   И только его и видел. Опять скучно стало. Блин, они там что, эти, «подгрибковые», до сих спят все, что ли? И тут звонок. Проснулись, касатики:
  - Привет, старлей. Командир батареи полка из Ч. капитан Про**асов говорит. Слушай, что за ВЭФ хочешь? Он мой. Боец попросил послушать и, гадёныш, уснул.
   Я-то изначально ничего не хотел – просто приколоться, но ход мысли капитана начинал мне нравиться…
  - А что ты предлагаешь?
  - Ну что-что…
  - Ага, понял. Подходи после сдачи дежурства. Где обитаем – знаешь. Будем рады, примем как родного.
  - Не, ну я на всех не потяну, ты не наглей!
  - А кто сказал на всех? Или мы нищеброды какие? Ты свою, главное, принести не забудь.
  - Так а как насчёт ВЭФа? Когда забрать можно?
  - Да хоть сейчас! Или мы не люди?
   Контуры вечера после сдачи дежурства начали вырисовываться более чётко. Это вселяло.

                На Запад!

Году в 1984, я так подозреваю, летом нам устроили шикарный смотр боевой готовности. Возможно, и политической, поскольку, если мне не изменяет память, в Польше как раз в это время было очень неспокойно и НАТО возбудилось. Совпадение, или нет – не знаю. Но нас потерроризировали капитально.
Неделю, если не больше, каждую божью ночь нас, весь личный состав Киевского военного округа, поднимали по тревоге, мы выдвигались в парки боевых машин, выстраивали колонны и получали чертей от начальства, а потом отбой. Днём, естественно, выспаться возможности никто не предоставлял. Как любили говорить товарищи офицеры, нафиг кому нужна твоя служба – нужно, чтобы ты мучился. А в последнюю перед походом ночь водителей по тревоге не поднимали. Дали выспаться до 6:00 утра. Остальных – да, опять в три часа ночи.
Мы послонялись без дела, а когда водители поднялись, выстроили колонну и на этот раз выдвинулись в запасной район сосредоточения. Там привели батарею в боевую готовность (без боеприпасов) и… начался ливень. Несколько часов под проливным дождём мы крутили стволами орудий, якобы отражая нападение врага. Наконец, очевидно, узнав прогноз погоды на полчаса вперёд, генералы дали команду «Отбой, поход!», мы привели орудия в походное положение, по команде «По машинам!» спрятались в них от дождя, который… тут же и окончился. И не на кого обижаться… А тут и стемнело окончательно.
В сапогах хлюпало, со всего остального стекало. Не давала расслабиться мысль о том, что солдатам в кузове под брезентом ещё хуже. Колонна вырулила на трассу и остановилась. Комбат и начальник штаба ушли далеко вперёд - к куче генералов и полковников. Совещаться. Строго-настрого предупредив водителей, чтобы место скопления больших начальников не вздумали освещать.
Но командир отделения водителей и заодно водитель «Урала», в котором за старшего машины сидел я, задумавшись, включил лампу-фару и, пока я чухался, скуки ради направил её в самое сердце токовища оф вери импотент персонс. Тут же прискакал комбат и влепил тёзке* по фаберже. Думал, и мне достанется. По-земляцки. Водила тоже ведь был наш, донбасский, только из Ростовской области. А комбат родился где-то примерно посерединке. Миновало.
По возвращении командиров нам, каждому старшему машины, были розданы кроки с маршрутом движения колонны, начштаба сказал напутственные слова:
- На каждый орудийный расчёт выдано по пачке галет, не забудьте о водителях и старших машин – они тоже люди и тоже есть хотят. Старшим машин и водителям! Не спать. Петь, орать, рассказывать анекдоты, танцевать – только не спать! Если впереди идущая машина вдруг остановилась, ни в коем случае не объезжать и не продолжать движение! Остановиться сзади и выяснить причину остановки!
И мы тронулись в путь, в темноту. Я боролся с желанием уснуть, как мог. Только что спички между веками не вставлял – трудно это в движении. Но сон брал своё и я несколько раз проваливался в бездну, тут же, как мне казалось, из неё выныривая усилием воли. Однако не всё было так красиво. Очнувшись в очередной раз, я обнаружил… что не обнаружил впереди колонны. Нашей! Родной! Колонны! Куда она могла подеваться? Я же вздремнул буквально на секунду!
- Где колонна?!
- А хрен его знает…
- Это как, не понял?
- А хрен его знает…
- Так, подожди… Впереди идущий «Урал» останавливался?
- Да.
- А ты почему не остановился, ведь приказывали же останавливаться!
- А хрен его знает…
В бешенстве я чуть крышу кабины головой не пробил. Не знал, что и предпринимать.
- И что теперь делать?
- Ехать.
- А, ну едь. Догоняй.
Вы удивитесь, но мы никого не догнали. Зато нас догнали. Гражданский КАМАЗ. Посигналил нам остановиться. Остановились.
- Вы из колонны? Заблудились? Ваши поехали вокруг У., а вы свернули в У. Разворачивайтесь и догоняйте.
- Спасибо, дружище.
- Давай, не за что. Удачи.
Отцепив орудие и с большим трудом развернув тупорылый «Урал» на узкой полосе асфальта с глубокими обочинами по краям, мы ринулись вдогонку. Увлекательная была погоня, но результат был немножко не тот, которого нам хотелось бы. Разогнав тягач до скорости 90 км/час, мы нарушили норматив, так как колёса у орудий наших были из гусматика и, нагревшись, могли загореться. Что одно из них и сделало, но уже утром.
А до утра мы развлекались тем, что наблюдали по всей трассе впереди нас бесконечные катафоты, что вселяло в нас надежду, что мы вот-вот догоним эту чёртову колонну, получим по самое не хочу и успокоимся. У нас с водителем была даже коллективная галлюцинация, как я считаю. На одном участке дороги я увидал впереди семафор.
- Гляди, вон переезд – семафор видишь?
- Да вижу. А вон и поезд. – Показал водила вперёд-влево, и я явственно наблюдал приближающийся к переезду свет прожектора тепловоза. Однако ехали мы ехали, а переезда всё не было. Понятное дело, что и поезда. Чего только ни бывает…
Утром мы доехали до указателя на Одессу (не помню, сколько до неё было километров – не до этого было) и на самом широком участке асфальтированного полотна, где сходились под углом две дороги, слева и чуть сзади, по той, другой, показалась колонна военных автомобилей. Не наша. Но первая машина отчаянно моргала нам фарами и её старший махал в окно рукой. «Может, перепутал с кем?» - Шевельнулась усталая мысль в черепке. Нет, не перепутал. Нам махали и сигналили. Мы остановились и увидали наконец, что одно колесо нашего орудия горит ярким пламенем и дымит как только может дымить резина. Конечно, расчёт в кузове не должен был спать в полном составе, а оставлять одного бодрствовать и наблюдать за орудием. Конечно, расчёт этого не сделал. Конечно, боковые зеркала водитель настраивал под себя и должен был увидать хотя бы дым. Но не увидал.
Мы выгрузились, почесали затылки, сказали унынию наше твёрдое «нет» и дали в руки пятому номеру орудия, армянину из Луганска, баллонный ключ. В кузове всегда возилось запасное колесо. Оно там и лежало. А это колесо горело. И после каждого микровзрыва плевалось горящей и коптящей резиной.
- Товарищ старший лейтенант, оно плюётся, я боюсь! – Сказал он.
- Я тоже. Но обязанность – твоя. Откручивай. – Ответил я сурово, стараясь не попасть под самые смачные плевки хотя бы небритым обличьем. Удивительно, конечно, но при всей выдающейся комплекции пятого номера, заряжающего, бывшего боксёра-полутяжа с каким-то разрядом, оно в него ни разу не попало. Он поменял колесо, горящее мы затушили, чем смогли, и дымящее бросили с краю кузова. Пока оно не успокоилось, ехали красиво - как паровоз.
Ещё какое-то время двигались согласно кроки в надежде найти своих на бескрайних просторах Родины и наконец, о, чудо, они нашлись! Ну, или мы. Это смотря откуда смотреть. Первым делом я подскочил к комбату – выгрести своё, чтобы на душе полегчало.
- И что дальше? – Включил он своё любимое, ставившее меня в тупик неоднократно (неужели ему было мало того, что я уже успел начепушить?)
- Пожрать бы… - Неуверенно высказал я своё предположение о дальнейшем ходе событий.
- А вот хренушки! Мы уже доедаем и отправляемся. - Язвительно бросил он мне и заорал благим матом:
- Батарея, стройся! По машинам!
Вот же невезуха… Попрыгали в машины и двинулись к цели. Оказалось, что тогда, в начале пути, впереди идущий «Урал» остановился, чтобы предупредить нас о том, что мы не будем заезжать в У. согласно кроки, а объедем его стороной. У всех хватило ума тоже остановиться и узнать, в чём дело, а у нас с водилой не нашлось ни одного на двоих. Ума. «Печально…» - Пробурчал желудок. «Не то слово…» - Ответила голова.
Ещё какое-то время мы колесили по незнакомым дорогам и в конце концов остановились. Где-то в районе границы Одесской области и Молдавии. Набросили на машины и орудия масксети и… Нет. Жрать было нечего. У одной машины, возившей нашу кухню, как оказалось, застучал движок ещё в начале пути, а вторая во главе с майором-химиком, афганцем, «заблудилась» и умотала в Кишинёв. А может и правда заблудилась. Мы же заблудились. А майор редко был «сухой как лист»…
Кухни не было, но зато у нас был широчайший выбор: или черешневый сад, или гороховое поле. Мы выбрали и то, и другое. И обнесли, сколько было не лень. Утолили голод, покрутили орудиями, чрезвычайно заинтересовав этим неизвестно откуда взявшихся цыганчат, стоявших с открытыми ртами.
А там и вечер наступил. Комбат выставил часового, а остальным дал команду «Отбой». Выждал немножко времени, подкрался к часовому, забрал у того, уснувшего, автомат и спрятал.
Нужно заметить, что перед походом, когда нас несколько раз будили среди ночи, их остатки мы коротали, закусывая юдоль нашу горькую содержимым тревожных чемоданов. А его на все тревоги не напасёшься. И к настоящей тревоге мы подошли с опорожнёнными припасами. Поэтому, расположившись по-барски в КУНГе, мы с комбатом слушали песни Визбора в исполнении Серёги, старшего офицера батареи, и рассказывали анекдоты, благо рты ничем не были заняты. Когда анекдоты закончились, начались случаи из жизни. Они бы никогда не закончились, но надо было вздремнуть хоть перед рассветом.
Утро прошло весело: в поисках автомата. На бойца смотреть было страшно, не то, что на Конкина в роли Шарапова: он реально перетрухнул. А кто бы не испугался? В общем, отдал комбат автомат, поматерился и пообещал кары небесные по возвращении.
А в следующую ночь бойцы нам фактически отомстили. Утром все были навеселе, товарищи офицеры обыскались заначку, но так и не нашли. Много позже, когда перед самым дембелем я приехал на свадьбу к своему бывшему замку, подвизавшийся там в роли дружка ещё один мой бывший боец раскололся с довольным видом: они, заразы такие, слили из радиаторов воду и заполнили их вином, которое им продали цыганчата среди ночи. Ну не черти? Может, он и соврал, только я хохотал до упаду.
Следующие двое суток мы через лес ходили на обед в другой полк по договорённости между командными составами. А потом приехала наша кухня и поле заволокло запашищем вкусной и здоровой пищи. Неважно, какой, хоть бы и овсянки. Или ячневой каши. Ячневая вообще у наших кухонных котировалась. Чего не скажешь о её поглотителях на полигонах да учениях. За исключениям мух – тем всё равно.
И только-только начали с жадностью поедать «вот это вот всё», как свыше поступила команда «Отбой, поход!» Доесть успели не все… Не знаю, к чему была эта спешка, ведь мы не поехали грузиться на платформы с целью отбыть восвояси домой, а всего лишь переехали в другое место, в нескольких километрах от первого, которое, правда, было уютнее: возле какой-то рощицы на краю поля у стога сена. Погрузку пообещали только утром и ночь мы использовали по назначению. Бы. Если бы совершенно случайно за сеном поздно вечером не приехали колхозники – воровать. А кто-то из наших, посолиднее габаритами, кажется, доктор, пожурил их и согласился молчать за соответствующую плату. Ну и опять были песни до утра и прочая развлекуха. На рампу приползли никакие. Но справились. В общем, навоевались всласть.
Если на запад мы ехали своим ходом, чтобы, по чьей-то остроумной задумке, кого-то там напугать, то я не слышал, чтобы нам это удалось. Но ехали и в тёмное, и в светлое время суток, не прячась от спутников коварного вражины. А назад возвращались как порядочные – в эшелонах. Зато я так ухайдокался, что проспал в кузове «Урала»… разгрузку с платформ! И никто этого не заметил. Ну не смогли…
Тёзка* - я не пишу его имени и фамилии по одной простой причине: годы спустя после армии на одной из шахт Ростовской области, как раз в его городе, была авария с большим количеством жертв. И в списках погибших шахтёров был человек с его именем и фамилией. Может быть, не он, но кто знает…

                Как я повышал боеготовность батареи
   Я сидел за столом в канцелярии командиров батарей и страдал. Скупая мужская слеза мысленно стекала по брутально жёсткой щетине чисто выбритой щеки сплошным потоком…
Наша первая, единственная в полку стреляющая батарея между выездами на полигон в Приазовье по два раза в год, а также на различные учения, довольствовалась хранением вооружения под открытым небом. И если КУНГи РПК (радиоприборного комплекса) и отделения управления закрывались, опечатывались и сдавались караулу, то орудия хранили свои ЗиПы под своими же брезентовыми чехлами, а тягачи, «Уралы»-375 – в «бардачках» возле бензобаков, доступных для любого, кому не лень.
В результате орудийные ЗиПы частично были использованы, частично утеряны, а также разворованы теми, чья техника стояла в боксах под замками и печатями. Они были почти пустыми. Разве что огромные ключи для снятия орудийных стволов никому не нужны были в хозяйстве, ну и до того специфические их собратья, что даже самому вороватому субъекту из окружающего батарею мира не могло прийти в голову, как их можно использовать помимо ремонта орудия.
А я после призыва вынужден был принять эту технику обоих огневых взводов, как укомплектованную на 100%. Здесь сказались и моя неопытность в таких делах, и абсолютное незнание комплекса, поскольку в институте пять лет назад изучал совсем не его, и землячество с комбатом, которому нужно было переводиться в ЧССР, а всё это висело на нём.
Но время шло и вот уже вдали на горизонте замаячил мой личный дембель. Однажды поздно вечером я сидел один в канцелярии командиров батарей – контролировал мирный сон вверенного и не вверенного л/с – и от нечего делать заглянул в сейф комбата. Полистав от скуки бумаги, я обнаружил написанный мною от руки акт приёмки техники и вооружения со всеми их недостачами, который по написании я отдал прошлому комбату, земляку, для заверения и передачи в строевую часть. Никто ничего никуда не передавал. Значит, я де-юре ничего не принял, а уже через два, кажется, месяца считалось, что я принял взводы со 100% укомплектованностью.
Пригорюнившись от досады, я поник головой над листочками с уже никому не нужными цифирьками и буковками в раздумьях на тему: как выбраться из этой, извините, глубокой задницы без особых материальных потерь, кои могли теоретически составить от полутора до двух с половиной тысяч рублей. Как повернуть. У меня не было столько… желания отдавать честно выслуженные сбережения. И тут – нежданчик! Новый командир полка, решивший поймать на горячем хоть кого-нибудь из подчинённых посреди ночи, покинул свою келью, пристроенную к торцу двухэтажного здания штаба и казармы, бесшумно зашёл в тапочках в канцелярию, незамеченный мною подошёл к столу и аккуратно, чтобы меня не напугать, взял со стола акт. Я таки вздрогнул, но совсем чуть-чуть.
- Ууууууууу, да здесь же ничего нет, как же ты собираешься передавать вооружение преемнику? Я не подпишу.
- Разберёмся. – Ответил я, совершенно ещё не зная, что конкретно подразумеваю под этим словом.
- Ну-ну, посмотрим, посмотрим… - Ехидно скалясь, промычал довольный комполка, предвкушая неминуемую расправу надо мной в обозримом будущем.
«Во попал!» - Подумал я, скрипя зубами. – «Принесла же нелёгкая придурка в самый неподходящий момент!»
А через несколько дней меня осенило. «Эврика!» - Проорал внутренний голос и я чуть не подавился бифштексом, так как даже в столовой не мог абстрагироваться от мысли о том, что придётся расплачиваться за чужие разгильдяйство и нечистоплотность. Дело в том, что к тому моменту, когда я отслужил полтора года, из всех водителей полка стали дедами именно водилы моих взводов. Не знаю, как сейчас, а тогда среди рядового и сержантского состава срок службы котировался в первую очередь, а потом, да и то лишь формально – звание. Для задуманной авантюры это был огромный плюс. И я поведал свой план комбату:
- Петя, я знаю, как восстановить ЗиПы и инструмент «Уралов». Пока не знаю, что делать с орудиями.
- Ну говори быстрей, спешу.
- Та подожди спешить, слушай. Ты назначаешь несколько раз в наряд водил батареи в полном составе – на кухню, под любым предлогом, если таковые потребуются, чтобы их и близко не было возле парка боевых машин. Я иду в парк и собираю по их бардачкам инструмент. На следующий день после наряда ты объявляешь водилам, что после обеда устраиваешь смотр техники. Они отбирают ключи и всё, что нужно, у молодых водил из других батарей, ты проводишь смотр, потом они уходят из парка, а я заступаю дежурить по парку и собираю их добычу. Несу в свой класс, закрываю его и опечатываю. За три-четыре раза, думаю, мы восстановим почти всё.
Идея комбату очень приглянулась, так и сделали. К сожалению, я не ко времени сломал руку и систематизировать награбленное стало очень неудобно: все эти железки были достаточно испачканы в смазочных материалах, а мыть левую руку загипсованной правой удавалось плохо, так что я старался её особо не пачкать. Но и без того награбили на славу.
Комбат в итоге оказался хитрецом – он удачно использовал меня с моей идеей для частичного восстановления ЗиПов, хотя, как оказалось, при приёмке батареи у предыдущего, уехавшего в ЧССР, он указал все недостачи до единой и на мне абсолютно ничего не висело:
- Но ты старался и я тебе обходной подпишу не глядя, даже если твой преемник заартачится.
А зам. комполка по вооружению сказал, что его интересует только подпись комбата на обходном: если есть, то и он свою поставит. Так что командиру полка я нос утёр. А тот уже растрезвонил, как оказалось, даже замполиту, как он с меня собъёт немеряно деньжищ! Замполит-то до перевода к нам служил в моём городе, даром, что на противоположном краю, потом напросился со своей раскладушкой на время в мою комнату общажки, уплотнил, короче, и несмотря на то, что уважения к нему у меня (да и ни у кого) не было, уж слишком он какой-то «бабистый» был, верещащее-мягкотелый, тем не менее ко мне относился нормально. И когда буквально за считанные дни до прихода в полк приказа о моём увольнении в запас меня бывший мой замок* пригласил к себе на свадьбу в большое село в Киевской области, а командир был в, простите за тавтологию, командировке, а его замещал замполит, и я отпрашивался у него, тот спросил:
- А как же обходной? У тебя же там огромная недостача, тебе никто до компенсации обходной не подпишет!
- Спакуха, тащмайор! – Достал я из бокового кармана абсолютно всеми, кем необходимо, за исключением командира, подписанный обходной. И был отпущен на все четыре стороны. Где и погулял на славу. В полк приехал в один день с приказом об увольнении. Было приятно. И приятно вдвойне, глядя на кислую рожу неудавшегося инквизитора, когда он вынужден был поставить на обходном свою птицу. Ну или что он там ставил, не помню уже.
Замок* - заместитель командира взвода

                Пункт встречи

  - Аб-дубы-дубы,
Аб-дубы-дубы-дубы… - Напевал я сквозь заиндевевшие губы в такт почти строевым, лихо разрезающим морозный воздух скачкам, безбожно фальшивя, на краю села у опушки леса… А всё потому, что меня нежданно-негаданно назначили командиром «Пункта встречи». В подчинении у меня в тот раз была тренога из арматуры–десятки, на которой красовался вверху притороченный к ней фанерный, изначально (до знакомства со мной) остеклённый ящик где-то 500х800мм размером, с листом ватмана внутри. На ватмане и находилась надпись «Пункт встречи». Больше, собственно, никого.
   Что сие означало и как я дошёл до жизни такой. Докладываю по порядку. Начало каждого учебного года (то есть, с каждым новым призывом, или два раза в календарный год) ознаменовывалось учебным разворачиваем соединений, а внутри них – частей и подразделений.
   Наш полк, как и все другие, выезжал в свой запасной район сосредоточения и рассредотачивался по лесу: хозы и вообще тыл принимали, кормили, переодевали туда-сюда приписной личный состав, то есть «партизан», а бравые строевые офицеры, маясь от безделья, отходили метров на сотню в сторонку и распивали то, что разливали, ни капли при этом не проливая, потому что моветон. «Пункт встречи» и служил указателем для добирающихся в запасной район сосредоточения своим ходом партизан и шпионов. Для того, чтобы никто ничего не перепутал и не попал не в свою часть, на ватмане красовалась ещё и цифра «№8». На лобовых стёклах авто, которыми приезжали партизаны, были бумажные таблички с таким же номером. Так мы друг друга узнавали и командир «Пункта встречи» обязан был останавливать эти автомобили и указывать им дальнейшую дорогу в лес. В реальности все партизаны давно уже знали дорогу безо всяких пунктов встреч, а проверяющие нашу боеготовность на моей памяти носа своего так туда ни разу и не казали.
   Первые два из четырёх раз я с остальными строевыми господами офицерами проводил время в сотне метров от тыловиков и партизан, а пунктом этим командовал другой «пиджак» нашего полка – лейтенант, командир ремроты, на год старше меня призывом. Добросовестный и чванливый чистоплюй, державшийся особняком и нас презиравший, потому что не пил. Или не пил с нами, потому что презирал. За тот год, что мы прослужили одновременно, мы с ним ни одним словом не перебросились. Ни одним! Как вы понимаете, моей заслуги в этом не было никакой.
   У него номинально в подчинении было два командира взвода – прапорщик-автомобилист, соображающий в ремонтах автомобилей, и мсмк по подводному плаванию, которого никто ни разу в глаза не видел, потому что он был только прописан в нашем полку и жалованье получал, переводом на сберкнижку, а где обитал, никто не знал – по ремонту орудий. Орудия мы или сами ремонтировали, или их никто не ремонтировал, включая ремзаводы. Так что этот лейтенант фактически был абсолютно ненужным штыком и не вылезал из нарядов. И вот ещё выезжал то старшим машины куда-нибудь, то на «Пункт встречи» в качестве его командира.
   Неожиданно по истечении срока службы у лейтенанта случился дембель. Поскольку он не проставлялся, ушёл безмолвно по-английски, то я и не придал этому событию никакого значения. И  двухзвенная цепочка причинно-следственной связи засияла пред моей удивлённой физиономией уже постфактум. Когда было поздно.
   Сначала я хорошо помнил, что назавтра у нас запланирована внезапная боевая тревога с выездом в запасной район. Но это было в семь часов вечера и в кабаке. Потом естественным образом напрочь забыл и, переместившись из кабака куда-то ещё, продолжил, так сказать, ужинать. Лёг поздно ночью или рано утром, трудно сказать точно. В результате тревога не смогла меня поднять.
   Я приволокся в штаб часу в девятом утра в шинельке, хромочах на тонкие носочки, и с удивлением узнал, что, прибегая по тревоге, оказывается, офицеры и прапорщики заскакивают в дежурку и на большом фанерном табло включают тумблер напротив своего имени-должности. Удивился потому, что никогда этого не делал и ни разу не был матерно пожурён. Объяснилось это просто: комбаты (и первый, и второй), прибегая, отмечали не только себя, но и меня. Зачёт им, даже если они при этом желали добра только себе. Переварив эту новость, я направил свои подрагивающие стопы в парк боевых машин и там «огородами», чтобы меня не застукал начштаба, протиснулся в кабину «Урала» чужой батареи, главное – в боксе, улёгся на сиденье и попытался доспать.
   Не судьба. Уже через несколько минут меня растыркал какой-то проверяющий майор из армии. Вдохнул мой перегар, разулыбался и посоветовал выпить кофе и всё же идти туда, где копошился мой полк. Хороший дядька попался, с понятием. Пришлось передислоцироваться метров на 50 ближе к выходу из парка и попытаться затеряться среди мельтешащих своих. Начштаба всё-таки выцепил меня сердитым взором своих зорких глаз и поручил принять на себя командование «Пунктом встречи». Почти торжественно мне его вручил, пафосно передав из рук в руки.
  - Товарищ подполковник, я же строевой офицер, в мои обязанности это не входит, найдите кого-нибудь другого! – Умоляюще я пробормотал одними глазами.
  - Отставить разговоры! Другой уволился в запас. Хватай и марш в строй батареи: сейчас будет команда «По машинам!» - яростно сверкнули в ответ его глаза.
   И что оставалось делать? Схватил, забросил треногу в кузов «моего» «Урала», стал в строй, а по команде «По машинам» скоренько заполз в его кабину. В кузов один за другим запрыгивали солдаты и я отчётливо услыхал треск раздавленного сапогами стекла. «Песец пункту…» - Вяло подумалось мне.
   Так я и стал в ту суровую зимнюю пору командиром «Пункта встречи». Было до соплей обидно, что меня, практически боевого офицера, забыли на опушке леса за ненадобностью. Было омерзительно холодно в той куцей одежонке и обувке, которую я сдуру на себя напялил – мороз-то под -25. Хорошо, хоть по Цельсию. И было противно от одной мысли о том, как сейчас весело там, в лесу, остальным…
   А им было весело и домой они не собирались. Обо мне, конечно, все забыли. Я бы на их месте поступил точно так же. Первые пару часов я провёл в прыжках и беге вокруг треноги, напевая то, что напевал. Правда, они дались бы мне значительно легче, если бы не один местный старик-ветеран войны в тулупе и валенках, остановившийся подле меня потереть за жизнь. Из почтения и уважения к его седине и заслугам я не позволил себе даже спорадических телодвижений и, когда он ушёл, наговорившись, к теплой печке в своём доме, понял: не только промёрз, но и примёрз.
   Мысленно послав разогревающий импульс в область ступней, я таки смог оторвать их от снега, превратившегося за время моих побегушек в лёд, и продолжить упражнения на выживание. А спустя пару часов после начала экзекуции, как я уже упоминал, возле меня остановился ГАЗ-66 с двумя партизанами, следовавшими домой из нашего запасного района: их мучения закончились и тот, что сидел рядом с водителем, предложил мне не спешить погибать от переохлаждения организма, разогрев его их самогоном и салом:
  - Лейтенант, хорош дурью маяться, выпей с нами!
   А водила негодующе зыркнул на него краем глаза: «Ага, и давно это называется с нами?..»
  - Не могу: вдруг проверяющие генералы нарисуются!
  - Ты что, сбрендил? Они сейчас в гостинице перед девками рисуются, им не до тебя.
   Ну что ж, аргумент. Я выпил, закусил, сказал спасибо. Они уехали, а мне стало чуточку полегче переносить тяготы и лишения. Ненадолго, зараза. Скоро мороз взял своё, вернул утерянные рубежи и охладил снаружи подогретый изнутри организм. Стало тоскливо от одной мысли... А больше их и не было.
   Метрах в пятнадцати от пункта замерзания по мою сторону трассы в заборе частного двора были зелёные ворота с белыми головами оленей на створках. Не знаю, на что намекал художник, но смотрелись они красиво. В одной из створок этих ворот открылась вдруг калитка, из неё высунулась голова пожилой женщины и махнула мне:
  - Заходи, погрейся.
   Как она меня увидала за высоким забором, меня не взволновало. В предвкушении подкрепления чем-нибудь вкусным и горячительным я замчался следом за ней в дом. Мои ожидания оказались слегка завышенными. В доме под иконой возле обеденного стола сидела ещё одна женщина, старше первой, но такая же безмолвная. На столе ничего не стояло. И не лежало. Зато мне предложили разуться и засунуть ноги в духовку, что я с радостью и исполнил.
   Минут на двадцать-тридцать меня хватило. Как-то неуютно было молчать  под их пристальными взглядами, которые они с меня не сводили с момента моего появления, да и перекусить было нечем. Но и на том спасибо: лучше полчаса греться, чем те же полчаса замерзать. Поблагодарив за гостеприимство, я вышел восвояси на свой боевой пост. На улице по-прежнему не было ни души, не считая редких проезжающих по трассе машин.
   Небо и душа начали смеркаться. А потом и смерклись окончательно. Мои что-то не появлялись. Раньше так не бывало. Или время текло быстрей - сообразно занятию. Мимо проехала и метров через двадцать затормозила на моей стороне автовышка. На ГАЗ-51. Ремонт электросетей. Водитель перешёл дорогу, зашёл в дом, пробыв там несколько минут, вышел и двинулся в мою сторону:
  - Лейтенант, я два раза проезжал здесь за день, а ты всё стоишь. Ты замёрзнешь к чертям собачьим! Я сдал только что смену и иду домой. Пойдём – согреешься хоть.
  - Спасибо, но не могу: боюсь своих пропустить, они вот-вот должны возвращаться. Потом как доберусь до города?
  - Ты что, забыл, как орут ваши «Уралы» с пушками на прицепе? А мой дом на краю леса сразу возле дороги – услышишь, не прозеваешь.
  - Тогда пошли.
   Не успели мы войти в его дом, как он закричал:
  - Хозяйка, накрывай на стол – лейтенант сейчас с голоду-холоду помрёт!
  То ли мне показалось, что стол уже был накрыт, то ли хозяйка сделала это в мгновение ока, однако следующим кадром на нём здорово смотрелись разнообразные закуски и то, что к ним полагается в приличных домах. От смущения не решаясь толком присесть, я употребил пару стаканов слезы, схомячил до чего рука дотянулась и ретировался, несмотря на уговоры хозяев остаться и продолжить. Это всё совесть, чтоб ей ни дна, ни покрышки. В который раз подвела…
   Вернулся к своей треноге. Никуда она не делась, никому, кроме меня, не нужна была. Точно как я… А наших всё не было… А самогон не «брал». Ещё побегал-попрыгал – без толку. Замерзал. Бесславно и глупо. На трассе появились огни фар. Плюнул, плевок со звоном ударился о лёд, шутка, начал голосовать. Снова ГАЗ-66. Не тот, что в светлое время суток, но в ту же сторону. Остановился.
  - Тебе куда, лейтенант?
   Я сказал.
  - Садись – вихрем домчу!
   На радостях я позабыл обо всём, начиная с генерала из гостиницы и кончая распоследним прапорщиком из леса, забросил треногу в тентованный кузов и прыгнул в кабину. В кабине было жарко. И у себя на глазах буквально в минуту я поплыл. Из бодрого старшего лейтенанта превратился в кусок пьяного продукта жизнедеятельности.
   В таком виде и вывалился возле части, не забыв о «Пункте встречи» - товарищ я ответственный и доверенный мне инвентарь ни за что нигде не забуду. Вполз через КПП в армию и подполз к нашему штабу. Дежурным по караулам был наш мобист, майор по званию, стукач по призванию, а дежурным по полку – друг капитан Ш. Первый настучал на меня начальнику штаба, не забыв упомянуть разбитое якобы мною стекло пункта, о чём я узнал много позже, а второй на следующий день рассказал мне, как я и «Пункт встречи» помогали друг другу подниматься после падений: он упадёт – я его подниму, сам упаду, по нему поднимусь, его упущу, поднимая, сам упаду, по нему поднимусь… А дальше капитану надоело, хоть он и пересмешник, и я был доставлен с его непосредственной помощью в мою келью на втором этаже соседней казармы артполка – в т.н офицерской общаге.
   Потом меня вызвал начштаба и выразил благодарность в устной форме за то, что не замёрз – ну забыли обо мне в суматохе, бывает. А чуть позднее я был награждён благодарственным письмом на родину и новой неисправной электробритвой. Подозреваю, что в связи с этими событиями и проявленной мною общей молодцеватостью. Но не факт.
   Прошло полгода, наступило жаркое лето и меня снова выперли на пункт встречи, ехидно напомнив, что мне не мешало бы вставить в ящик на треноге разбитое мною стекло. Ага, разбежался: где бы мне его было взять?
   В этот раз со мной был не только бесчувственный ящик, но и КУНГ-техничка с встроенным в него водителем с Ивановской области. Парень был ни рыба, ни мясо, но всё ж живая душа. Коротали с ним время в душном КУНГе, обжираясь припасами местных селян:
  - Вот, дяденька, возьмите!
  - Малыш, нам уже некуда, спасибо, мы, видишь, уже и так пузыри пускаем.
  - Ничего не знаю, мамка приказала.
  - Она у тебя строгая?
  - Очень!
  - Ну, тогда придётся есть. Не то заругает. Спасибо ей передай. Огромное.
   Очередной малыш удалялся, мы прятали еду куда подальше, ибо «на горизонте» появлялся следующий пацан с обильными яствами…
   Это было в 1985 году. Сейчас тем пацанам не больше 45 лет. И я вот думаю: не они ли в числе других таких же пришли сюда к нам, в Донбасс, вооружённые до зубов, с намерением заставить и нас думать больной головой заокеанских кукловодов-мракобесов? Надеюсь, что не они. Очень на то надеюсь…

                Командир(ы)

   Вы видели когда-нибудь лицо, сплющенное не как у людей, тех же монголоидов, например, а с боков - так, будто его плющили тисками, зажав поперек губками где-то в районе скул, наверное? Это не принципиально: сплющилось всё равно равномерно, от макушки до подбородка.
   А, понял, протупил я: так не получилось бы – либо остальной он не поместился бы под губками, либо его туда пришлось бы засунуть в положении кверху ногами. Нет, его, очевидно, просто нагнули буквой «Г» и сунули лицом в тиски, зажав в губках как раз от макушки до нижней челюсти включительно. Почему я сразу не догадался-то…
   Так видели, или нет? Не видели? Вот, а ему приходилось с таким вышивать перед строем. Ибо он был на мою тогда ещё не полностью седую голову нашим командиром полка. Вторым по счёту за время прохождения мною срочной службы.
   Первый-то ушёл куда-то в штаб армии, не знаю даже, нашей ли (не то вы подумали), или вообще округа – хорошо генералов-оценщиков нашей боевой, строевой и политической кормил, поил и обензинивал, видать. Тот самодуристый был, конечно, но в меру. По армейско-горнодобывающим стандартам. Они на то время примерно одинаковы были. Я за время совместной нашей службы в полку прошёл у него тернистый путь от пиджака-изгоя («Б***ь! Это надо уметь! Люди ради третьей звёздочки по четыре года в училищах грызут гранит военной науки, а потом три года в войсках на полигонах и плацах корячатся, а у тебя их по три на погон за красивые глазки! Так хоть бы и правда красивые были!» - «На кой они вам, тащ полковник?») до совместного песнопения дуэтом в офицерской столовой на его проводах в положении ходьбы полустроевым между столами взаимообнявшись. Он меня – за плечи, я его – за что достал. При этом он так успел проникнуться ко мне уважением, что даже не заметил, что я ору-то зычно, но петь не умею вовсе. Впрочем, я за ним тоже ничего такого не заметил. Но мы пьяные были уже, простительно.
   А этот… Этот просто дурак. Нет, не просто, а абсолютный, как сейчас говорят, феерический. Вот эти вот армейские шутки-прибаутки да анекдоты, типа «Я вам кто или нет?», «Отсюда и до захода Солнца», «Это вам армия или где?», «Если вы такие умные, то почему строем не ходите?» - считайте, о нём. Прототип пост-фактум этакий. Хотя… Для него, пожалуй, мелковаты, не тот масштаб долбодятельства, еле выговорил.
   Перевели его к нам из какого-то полчка «Ф» (три офицера с двумя просветами на погонах, прапор-начсклада и… всё), призванного по два раза в год выковыривать с рабочих мест «партизан» и обучать их воевать на нашей технике после того, как нас в первые сорок минут войны аннигилируют подлые кровожадные враги. Я почему знаю: мы делили комнату в общаге на двоих с подполковником из такого же полчка, замом командира по вооружению. Но тот был отличным и военным, и просто человеком – о нём у меня самые тёплые воспоминания. Чёрт, я отвлёкся, как всегда: столько типажей…
   Этот персонаж принял наш полк и с первых же минут зафеерил. Отношения командир-подчинённый у нас с ним сразу не заладились. Я не отвечал его представлениям о бравом старшем лейтенанте советской армии, а он вызывал во мне одну-единственную реакцию: рот до ушей как минимум. Даже когда говорил, что лучше бы я голову, а не руку, себе сломал.
   Чего только он не удумывал… То на полигоне в офицерской столовой объявлял мне неполное служебное соответствие, на смех офицерам, которые тут же указали ему, что для командира взвода не существует такого рода поощрения, ибо меньше взвода только отделение, а это уже сержантская должность. Я-то сам уставов не читал, не знаю, им на слово пришлось верить. А то наоборот, в офицерской же столовой, но в гарнизоне приписки, не спросив разрешения, присаживался за мой столик и вынуждал меня подавиться куском, озадачив приказом на сегодня заменить его в должности командира полка. Наверняка со всем штабом и нормальными офицерами куда-то намыливался отъехать. Но не помню, куда. Возможно, на командно-штабные. Назначал он меня комполка на день и ещё раз, на полигоне, но там была уважительная причина хоть: всех остальных строевых офицеров полка он сослал на губу и об этом я уже как-то писал.
   Но чудил он не только и не столько со мной. Вообще чудик был. Пусть и грустно-суровый да страшно-ужасный. Гуинплен наоборот. Никогда не улыбался. Даже собственным дурацким шуткам. Хотя это как раз ему в плюс. Если, конечно, он их понимал.
   На полигоне как-то затеялся в наше отсутствие шнырять по нашим тумбочкам – проверять содержимое на спиртное. Это надо было додуматься! Во-первых, как оно могло у нас храниться после того, как его где-то купили и донесли до стола? И во-вторых, он не имел на то никакого права, а незнание законов не освобождает от ответственности. Был пойман с поличным капитаном Ш., дежурившим в тот день по полку, моим другом, помогшим сломать мне руку, и отчитан:
  - Какого хрена ты тут делаешь? Сейчас вернутся с полигона офицеры и я всем скажу проверить, не украдены ли из тумбочек деньги. А ты будешь отдавать, если что.
   Тогда он молча ретировался. А до этого, на «зимних квартирах», на плацу, в нарушение устава при всём полке, включая рядовой и сержантский состав, принялся басисто и громогласно отчитывать того же капитана Ш. за какие-то нарушения в его батарее, скорее всего, порядка в казарме, так как больше ни в чём «сплющенный» не разбирался:
  - Мать-перемать, беспорядок, ты такой-сякой, да я тебе, да я тебя… Да я тебя в Афган сошлю!
  - Давай, отправляй. И вернусь героем. Или не вернусь. А ты-то сам как сразу скрючился буквой «Г», притворившись радикулитчиком, лишь только пришло предписание в Афган? Две недели уже так ходишь, пора разгибаться – наверняка другого уже нашли.
   Надо сказать, что комполка в те дни представлял собой особо смешное и одновременно жалкое зрелище. Стояли достаточно солидные морозы, мы все в строю, в шинелях и хромовых сапогах индевеем и внимаем, а он перед строем крючком в бушлате и… валенках с калошами выхаживает! Чуть не написал петухом, но где вы согбенного буквой «Г» петуха видели? В один прекрасный день начальник ПВО дивизии по секрету всему свету сообщил, что от командирки нашего с Афганом руководство отвязалось. И тот тут же разогнулся. Чудодейство какое-то! Или совпадение? Не знаю…
   На первых для него стрельбах на полигоне, тоже зимой, при наших-то условиях проживания, которые я уже расписывал во всех красках в рассказе «Крестник», он три недели, страшась сурового окрика вельможного генеральства в случае нашего опоздания, не отпускал нас в соседний пгт в баню. Пока опять же перед всем строем офицеры не открыли перед ним завесу тайной тайны: за несоблюдение гигиены и не соответствующее нормам питание личного состава он спокойно может загреметь под суд по тяжкой статье. Сходу отпустил, только в «лице» изменился, изрядно побледнев. Но, оставаясь верным себе, дал нам на всё про всё два часа времени. То есть, нам надо было успеть:
а) доехать туда (частично по грунтовке, полчаса минимум);
б) под четырьмя сосками, ну не было больше в бане, прогнаться всем строевым составом полка (только солдат шестьдесят человек минимум, плюс прапорщики и офицеры);
в) сияя от счастья вымытыми жопами, вернуться назад (ещё полчаса).
   Всё это из боязни, что мы там накупим водки и классно обмоем помывку, простите за тавтологию. А мы, конечно, и накупили, и время превысили часа на три. Он места себе не находил, болезный: начальство же заругает! А нам-то что? Положено…
   Вот такие встречались командиры. Не знаю, как сейчас. Впрочем, дураки никогда не переведутся. И никуда не исчезнет их болезненное стремление вскарабкиваться как можно выше по карьерной лестнице и оттуда, с верхотуры, бомбить этот злобный, с детства издевавшийся над его непроходимой тупостью мир всеми доступными «боеприпасами».
   А мне ровно такой же, как на качественном ксероксе сделанный, комполка попался через год после армии, на разворачивании дивизии приписки, куда я тоже загремел по привычке сначала ходить в военкомат, а потом расшифровывать суть повестки. Ну, не в смысле обличья такой же, а в смысле всего остального.
   Мы там сначала в палатках по месту приписки полка куковали две недели в октябре-ноябре, всеми силами изображая учебный процесс. А сил требовалось немало, поскольку из всего кадрового состава полка пушку изучал в своё время в училище только один комбат. К нему на время сборов присовокупились я и один старший сержант, который на ней во время срочной службы даже на боевых дежурствах страдал на крайних северах. Так что давать нам знания было некому, но они старались.
   А после загрузились на платформы, это отдельная песня, но если выбрасывать из неё слова командира при погрузке среди ночи по тревоге, то и песни не останется, а если не выбрасывать, то внутренняя моя цензура не пропустит, и отбыли на всё тот же многострадальный полигон. И там в первое же утро я опоздал на первый же развод, не пожелав быть белой вороной среди остальных обитателей нашей комнаты казармы. И он за это опоздание… сослал нас на кухню. Офицеров! А мы охотно сослались. Особенно я, предвкушая, как остальные будут обслуживать орудия, готовя их к стрельбам, когда орудий двадцать четыре, а тех, кто в них что-то соображает – двое. Я ведь картошку чищу.
   Закосить полностью не удалось. Сначала «мой» комбат прислал за мной солдата, а потом, так как я выёживался и ни в какую не хотел идти в парк боевых машин, прибежал сам и слёзно умолял сходить поруководить процессом. Не смог я отказать такому же «пиджаку», каким ещё совсем недавно был и сам.
   Об этом командире больше никаких воспоминаний не осталось, а выстреливать весь привезенный боезапас пришлось одному орудийному расчёту из одного орудия за одну ночь – погода была нелётная всё время, а организовать нам стрельбу по имитаторам воздушной цели генералам удалось только под самый конец сборов. Догадаетесь с одного раза, на чью долю выпало это счастье?



                Командиры тоже люди.

   Командиры с большими звёздочками – тоже люди. И ничто человеческое им не чуждо. Наш комполка, полковник, первый из тех, под чьим руководством мне пришлось переносить тяготы и лишения, любил много чего и на нас орать. Он и нас любил, но нас – по-взрослому. А орал понарошку, больше для солидности и чтоб не расслаблялись. А ещё он любил послать за какую-нибудь провинность офицера с полигона на губу и, зная, что тот поедет на побывку домой, к семье, никогда не проверял исполнение приказа. Офицер докладывал, что прибыл, отбыв наказание от звонка до звонка, он принимал рапорт, и даже ни одному мускулу не суждено было дрогнуть на его мужественном лице под фуражкой-аэродромом. Хоть бы улыбнулся. Не, как так и надо.
   А у меня этот чёртов пространственный кретинизм. Просёлочные грунтовки вообще не различал между собой. Ни в армии, ни до, ни после. Все на одно лицо! Недоумевал, как агрономы не блуждают в своих полях… В общем, вводная была: комбат(ы) убит(ы), вместо него/них – командиры взводов. Задача для всех – отстреляться не хуже, чем при комбатах, а для меня, как оказалось, хотя бы, блин, попасть на огневую, не то, что в цель небесную. Не справился я.
   Комполка, взведённый проверяющими генералами до состояния курка, отловил меня неподалёку от того места, которое я принял за нашу огневую позицию (она была чужой и те, «хозяева», сопли развесили и нажаловались на оккупантов) и, вдоволь настучавшись согнутым указательным пальцем по козырьку моей фуражки, власть наоравшись, не встретил во мне сочувствия его горькой судьбе командира долбодятлов вроде меня, приказал дуть пешком (ой, подумаешь, наказание, километров пять по грунтовке) в расположение, брать у майора К. записку об арестовании и следовать на губу в славный город Б.
   Я браво развернулся на 180 и честно пошёл, глотая виртуальные слёзы обиды. Уже метров через пятьсот меня дружной толпой начали сопровождать всякие насекомые – гнус, мошка и прочие летающие твари: проследовал мимо выгона для коровок. Не отвязались до самого лагеря. Насекомые, если что – коровки были огорожены тыном. Приглянулся, видать. Было, однако, не до них, взаимной симпатии не вышло: погружение в мысли у предмета их обожания случилось как никогда глубоким.
   А подумать было о чём. Помечтать, в смысле. Мне же до дома родного от полигона было всего-ничего: 150км по прямой, 180 по кривой, ибо летать не умею. Оставалось взять записку об арестовании и … отбыть к родным и близким для лобызания и отдохновения.
   Облом вышел сразу по приходу в лагерь. Этот майор К., у которого только две волосины остались седые, остальных сто лет как опали, уже который день отсутствовал во вверенной ему строевой части по причине влюблённости в куму, жившую в селе неподалёку, в пяти километрах вдоль берега. Не поняв из невнятных объяснений его подчинённых, вольнонаёмных девушек, через сколько часов или недель его ждать, я, сохраняя надежду в живом виде, принялся трамбовать чемодан-дипломат всем тем, что успел приобрести за время службы в армии, а душа у меня лежала и лежит только к инструменту, так что шмоток там не было и он стал бы неподъёмным, если бы не домой.
   А майора всё не было… А время шло… И вот наши вернулись с полигона. Как обычно, сразу же по приезду, перед ужином и расслаблением, командир собрал всех офицеров в беседке и выдал очередную порцию «поощрений» и «восхвалений». Я со злостью наблюдал это через окно. Знал же, что он отходчив и, скорее всего, меня уже простил. Это значило всего ничего: что поездка домой отменяется.
   Так и вышло. С полчаса он полоскал мозги офицерскому составу нашего славного полчка, потом в казарму зашёл комбат и со счастливой улыбкой сообщил мне, что я прощён и могу приступать к выполнению своих прямых и кривых обязанностей. Опущу нехорошие слова, неблагодарно вырвавшиеся из меня сплошным селевым потоком. Комбат остался доволен услышанным: ему же из-за меня досталось и было бы несправедливо, если бы я вышел сухим из воды. Завистник, в общем. Я так и знал.
   Чемодан свой разбирать я всё же не торопился: а вдруг майор вернётся и я тогда опять чего-нибудь отчебучу – смысл по два раза разбирать-собирать? Но тот застрял. Хорошая кума попалась, наверное. Утром после развода я наткнулся на начальника ПВО дивизии, шаставшего с нами на все полигонные стрельбы, как будто он в них что-то понимал.
  - Чего такой грустный, лейтенант?
  - Есть от чего грустить, товарищ полковник.
   И я рассказал ему своё горе:
  - Теперь мне и отпуска не видать, и на побывку не съездить. Эх…
   А полковники оказались людьми: перетёрли в конце дня о том, о сём, в «сё», очевидно, вошёл и я. И мне было разрешено смотаться домой на три дня «вот прямо сейчас» с замполитом на его «Жигулёнке»: тот тоже к семье собрался, а я же рассказывал, что он перед нашим полчком служил в моём городе – у нас и жилплощадь с семьёй оставил.
   Незадолго до этого казуса, с заездом на чужую огневую, со мной приключился ещё один: мои орудия, как сговорившись, начали в автоматическом режиме стрелять во все четыре стороны, хотя их было всего три. Не стороны, а пушки. Четвёртая не стреляла: запасная. После того, как огрёб по полной, будучи дежурным по парку боевых машин, я ночью завёл дежурный «Урал», включил свет, направил его на щит орудия, а на щитах располагались ящики с ламповой электроникой. И уставился на содержимое ящика, словно это были новые ворота. Тут откуда ни возьмись появился замполит. Дежурил, что ли… Поскольку он понимал во всём этом немножко меньше меня, то есть, вообще ничего, то истолковал мои тупые попытки понять, какую лампу заменить и на какую, за раздумья с последующим ремонтом. Всё это по-дружески доложил командиру. Тот проникся.
   А перед поездкой замполит набил весь багажник и заднюю половину машины даровыми арбузами, которыми нам оплачивали арендаторы земли неподалёку за труд солдат по сбору урожая. Бойцы и строевые офицеры объедались по месту, но мыслей о продаже не держали. Не царское это дело. Штабные – те были похитрее.
   Мы тронулись и почихпыхали. Колёса скребли по днищу: амортизаторы не справлялись с грузом. Наверняка резина лысой стала, но я не заглядывал. Ко мне приехали к первому – просто так сложилось: я-то на юге города живу, а его семья – на севере. Я вышел из машины. И тут же меня облепила соседская мелкотня: кто пониже – за галифе уцепился, кто побойчее – на руки, а то и на голову позапрыгивали. Думал, успели забыть. Ан нет. Обслюнявили на радостях и побежали докладывать своим домашним. Замполит тем временем начал затаривать меня арбузами, но я взял четыре штуки и поблагодарил: больше мне не унести и значит ну его.
   Вот это всё – «ремонт» орудий ночью, поведение мелких при встрече со мной и мой отказ от горы арбузов – стало известно командиру полка. От замполита. И когда я, прихватив дома лишний денёк, заявился в часть и ждал командира на КТП с содроганием сердца, то был несказанно удивлён тому, какая улыбка растянулась на его лице при виде меня. Он даже отмахнулся от моей попытки рапортовать.
   Потом замполит раскололся и у меня все шарики с роликами по местам разлеглись. А то ж в непонятках был конкретных: что с командиром-то случилось? А он просто любил детишек. И не любил жадных.
   


                Честь.

   Cо мной в одной комнате офицерской общажки, занимавшей второй этаж двухэтажного здания, первый из которых был отведен под казарму и штаб кадрированного (или, в простонародье, кастрированного) артполка, жил подполковник, русский, выросший в одном из кишлаков Узбекистана, куда его семья попала в эвакуацию, когда отец ушёл на фронт. Он часто с особой теплотой отзывался в воспоминаниях о простых узбеках, об их доброте и готовности прийти на помощь. Семья моего деда, когда и он ушёл на третью в своей жизни войну, такого приёма от собственных родственников по крови, русских, не получила и близко – как батраки жили год. На второй ушли к вдове погибшего двоюродного брата мамы и вот с нею-то они стали одной семьёй.
   А подполковник был во всех отношениях очень достойный и приятный человек. Не знаю только, за что он, военный до мозга костей, меня уважал. Возможно, ввиду того, что я пришёл в армию уже не сопливым юнцом, а успел поработать, и не в самых непыльных местах. Он был заместителем командира полка "Ф", который свою технику хранил и обслуживал в нашем парке боевых машин. Полк "Ф" («Формирование», наверное) по мирному времени состоял из командира, начальника штаба, зама по вооружению и прапорщика - начальника склада. Два раза в год они призывали "партизан" для обучения и обслуживания техники. Дело в том, что наш и подобные нашему полки рассчитаны были на первые сорок минут войны. Далее - героев посмертно, и то не обязательно, и новых защитников Родины на наше место.
   Я очень дорожил хорошими отношениями с ним, несмотря на лет двенадцать разницы в возрасте (а то и больше) и сильное различие в званиях. Когда меня задолбала ангина, а все уехали на командно-штабные учения и с неделю мне пришлось быть одним из двух бессменных дежурных по парку боевых машин, добираясь по сугробам в хромовых сапогах (юфтевые уже прохудились к тому времени) к пломбам ворот боксов с техникой при приёме и сдаче дежурства, то он чуть ли не насильно повёл меня в командирскую баньку с парной, я раз десять выпрыгивал из парилки под горячую воду и заскакивал обратно, потом он как-то по-особенному заваривал чай и наутро я был здоров, как воин на плакате, хотя куда ему до меня.
   Откровенно недолюбливая себя в военной форме, настаиваю: себя в ней, а не её на себе, я обычно после службы переодевался в гражданку (общага располагалась в пределах военного городка, состоящего из четырёх частей сокращённого состава: мотострелкового, зенитно-артиллерийского, артиллерийского полков и ракетного дивизиона танковой дивизии, расквартированной в основном в областном центре) и направлялся через КПП в город в поисках пищи и приключений на свою голову. Дежурные и дневальные меня знали, но, когда я был одет по гражданке, честь, естественно, не отдавали. И я не отдавал. Она же погонам отдаётся, а я погоны к гражданке не пришивал.
   А то как-то с этим подполковником шли через КПП в столовую, оба в форме. Солдатики-дневальные честь отдали, он, как и положено по уставу, перешёл на строевой шаг и тоже отдал им честь, а я по привычке забыл. Ну, негодяй, что уж тут… Как только мы миновали КПП и, свернув за угол, вышли из поля зрения дневальных, я тут же схлопотал от него увесистый  подзатыльник за неуважение к солдату. Без нотаций. Без вообще единого слова. Поделом. Даже не поинтересовался у него, за что. И так понятно было. А уже через минуту в столовой как ни в чём ни бывало по обыкновению делились с ним воспоминаниями о всяких случаях: он – из службы, я – из производства. С ним интересно было.


                *     *     *
                Кровные братья

   По поступлении меня в часть мне выдали ОЗК и противогаз, а уже через полгода состоялся строевой смотр. Я не успел ни разу примерить эту резину, но удачно откосил от смотра, затихарившись в выездном карауле. Естественно, после прошедшего строевого смотра не было никакого смысла тренироваться напяливать на себя этот чудо-костюмчик. Да оно, по правде говоря, и некогда было: то повседневная служба до вечера, а потом кабак, то вообще наряды…
   Но оказалось, что строевой смотр был не последним. Как назло, через шесть месяцев, в начале нового учебного года, случился очередной строевой смотр. Браво промаршеровав в гордом одиночестве (нас по одному третировали) перед относительно ясными с утра очами проверяющего подполковника из штаба армии, я встал в строй таких же офицеров, только кадровых и понимающих, что вообще творится вокруг.
   И вот тут-то оно меня и настигло. Оно – это недоразумение. В моём же лице, если его можно было так назвать в тот момент. По команде «Защитный комплект надеть! Газы!» мы дружно сделались слониками и уже в слоноподобном виде все начали быстро-быстро облачаться в ОЗК. Кроме меня, понятное дело. Я быстро-быстро смог его только размотать. Дело застопорилось почти сразу же. Я не знаю, подменил ли мне комплект любивший зариться на моё снаряжение (но обычно ничего взамен не оставлявший) капитан Серёга К., выросший на добрых тридцать сантиметров выше меня ещё в молодости, или мне такой и выдали, но резиновые перчатки по размеру больше подходили граблям, чем моим рукам, и, с учётом хобота противогаза, мешавшего толком рассмотреть свою грудь, мне никак не удавалось нащупать чёртовы букли, чтобы наконец застегнуть чёртов плащ.
   Ко мне нервно походкой подошёл наш майор-химик, афганец и алкаш, и в сердцах ударил меня по противогазу, прошипев что-то вроде того, что я ломаю ему карьеру и он мне этого не имеет права простить. Противогаз – слабая защита от механических воздействий на голову, и поведение майора мне показалось возмутительным. Что я и пробубукал ему, не снимая противогаза.
  - Ща ещё раз дам!
  - Вечером в кабак не возьму! – строевые офицеры полчка, будучи женатиками, а значит, безденежными, по вечерам после пивбара с бутылочным пивом и холодными закусками типа бутербродов повадились увязываться за мной в кабак – глотнуть и перекусить чего-нибудь горяченького. Бывало, даже строем и с песней. Но это если много пива булькало в животах.
   Химик был штабным, но пить предпочитал с нами. Кроме него нами из штабных не брезговали только вольнонаёмные девочки. Увидав, что даже противогаз покраснел от ярости, хотя на самом деле – от стыда, химик, краем глаза уловив, что проверяющий делает вид, будто ничего не замечает, застегнул мне на ОЗК всё, что надо, сам. Я не то, чтобы вложился в норматив, но… сдал, в общем, «экзамен». Естественно, к вечеру мы помирились.
   Однако, долго ли, коротко ли, но наступил черёд третьего за мою службу строевого смотра. И конечно же, я так больше и не разматывал скатку ОЗК. Говорю же: некогда было – то то, то сё… Наученный горьким опытом прошлого раза и будучи уже опытным воином, я просто забил на смотр и пересидел его в парке боевых машин, занимаясь инвентаризацией запчастей и инструмента, всеми правдами и неправдами (хотя правд я не припомню) восстановленных мною за время службы, так как на момент моего призыва их в батарее практически не было.
   Покончив с этим греющим душу делом, я вышел из моего учебного класса на свежий воздух, уселся на колесо орудия и стал придирчиво рассматривать комплектацию набора торцевых ключей, выменянного мною для моих личных нужд у водителя УАЗика командира полка, не помню, на что, но точно не на водку, поскольку водила был рядовым и я себе такого позволить не мог из моральных соображений, хоть и не замполит.
   И тут идут мимо довольные майор-химик и капитан Серёга К. – лучшие алкоголики полка. Мы с капитаном Ш. им в этом смысле в подмётки не годились. Честно! Нас даже начштаба перед строем раз опозорил, назвав единственными непьющими офицерами полка. Стыдоба-то какая… Но заслуженно: мы вообще этого не любили и, если не пили, то всегда вместе. Например, в футбол играли. Правда, руку мне как раз он сломал, и как раз после хорошей такой пьянки, однако это была чистая случайность: мы вообще-то шутя бились, но он в недавнем прошлом был самбистом без тормозов, а я в далёком прошлом – тормознутым «классиком», да и весовые категории наши, что уж, немножко разнились.
   Отвлёкся. А идёт эта парочка в направлении бокса химика. Ясно, зачем. И вдруг я. Остановились они и давай меня пугать, что пришли специально за мной, чтобы взять меня под белы руки и затащить, упирающегося, на строевой смотр. Да конечно! А то я не знал, что он уже окончился! Как там мой комбат выкручивался, объясняя моё отсутствие, меня вообще не волновало: главное, ОЗК не пришлось напяливать.
   Что ж, коль не получилось меня напугать строевым смотром, эти двое решили, что лучшего собутыльника, чем я, им в парке боевых машин на тот момент не найти. Одно непонятно: много раз случалось, чтобы им было мало выпивки, но ни разу, чтобы выпивке было мало их. Справились бы и без меня, это точно. Не знаю, возможно, уважали? Решили – и потащили в бокс химика. Под те самые белы руки.
   И там, не помню, уж, после какого по счёту стакана, я стал их кровным братом. Вообще никакого труда не составило: нашли на цементном полу ржавый гвоздь, примерно сотку, и, надрезав (надорвав скорее) мне и себе ладони до крови, пафосно прижали царапины одна к другой по принципу: химик - капитан, я – химик, капитан – я. Последовательность братания я, разумеется, забыл, но разве это важно, когда три взрослых мужика в военной форме занимаются серьёзным делом?
   Дружил-то я в полку с капитаном Ш. и старлеем Серёгой В., но братьев, как говорится, не выбирают. Поэтому на «дембель» меня провожали оба раза и те, и другие, ещё и комбат, и старлей Серёга Б., который, кстати, едва заменившись к нам с Курил, сходу потеснил моих кровных братьев с первого места пьедестала полковых алкоголиков.
   Почему оба раза? С первого раза не получилось уехать: я пропустил оба ночных поезда в мою сторону. Просто никак не мог разобрать скороговорку с эхом девочки, объявлявшей прибытие нужных мне поездов на вторую и третью платформы, а их загораживал стоявший на первой абсолютно мне ненужный состав. Я тогда, помню, оставил оба чемодана и лыжи с палками под присмотром выдающей справки девочки в её стеклянной будочке и на следующую ночь забрал их целёхонькими. К сожалению, я и в этот раз первый из двух поездов прохлопал ушами. Но, поскольку был намного трезвее, чем накануне, во второй всё-таки попал.
   Слушайте, как душещипательно они меня провожали! Человек пять, кажется. Вот ей-богу, я чуть не прослезился! А проводница, упрашивавшая меня убраться наконец со ступенек – точно прослезилась.
  - Вова! Счастливого пути! Поезжай домой и трудись в своей шахте! Плати налоги, на которые мы будем пить и хранить технику, на которой ты будешь воевать!
  - Почему я? – моему возмущению не было предела.
  - Потому что нас не станет в первые сорок минут войны! – ответил Серёга В.
   Вот этого проводница уже не могла выдержать, прониклась патетикой момента, пообещала им, что доставит меня в целости и сохранности, мимо я не проеду, так как поезд дальше не идёт, пусть будут спокойны, обняла меня, встряхнула, дала пинка под зад и закрыла дверь. Так окончилась для меня эпоха армейской срочной службы. Где мои кровные братья нынче, я не знаю.




                Земляки.
   В армии у меня было много земляков. Начиная с первого комбата, закончившего тот же ВУЗ, что и я, но четырьмя годами раньше и оставшегося отдавать долг Родине в военной форме. Этот меня гонял по службе как сидорову козу, хотя я заслуживал ещё большего, а вне служебной обстановки мы мигом становились земляками, друзьями и собутыльниками.
А однажды даже напарниками по прогулке на лыжах: сначала в канцелярии распили, что взяли, потом пошли в магазин покупать лыжи его сынишке по причине выпавшего снега, а там вошли в раж, заодно купив и себе по паре. Тут же приладили крепления, взяли палки в руки и покатились по городским улицам в шинелях, галифе и сапогах, чем ввели в граничащее с оторопью заблуждение редкие массы прохожих, подумавших, что у нас учения и вообще мы десант. Своеобразный. С этими лыжами я уехал домой, здесь ещё разок, сразу по приезду, с племяшом (у меня и дома пара завалялась) вечерок покатались - и всё, висят в подвале уже 33 года. Зимы у нас такие.
Комбат (тот самый Олег Чернов из истории о крестнике – капитане ВВС) мылился переводиться в Чехословакию, но пока не складывалось. Однако сани готовил летом, а телегу зимой. Поэтому всячески не давал мне официально принять технику взвода (фактически – обоих огневых взводов, так как второго комвзвода в мирное время нам не полагалось), чтобы всё разворованное до меня легло на мои богатырские плечи.
А лечь было чему: наша единственная на весь полчок стреляющая и развёрнутая по мирному времени батарея была одновременно и единственной, не имеющей своих боксов. При том, что всем остальным ворота варил наш боец. Тоже земляк. О нём – чуть позже. Только-только сделаем для себя боксы, не успеем загнать в них орудия и тягачи, как поступает команда передать боксы кому-нибудь другому, а нам готовить для себя следующие. В конце концов сами боксы кончились, а нам так ни одного и не досталось. И техника хранилась под открытым небом со всеми вытекающими. ЗиПов у орудий и тягачей практически не было. Поначалу хоть водители тягачей были с ключами, потому что именно отделение водителей нашей батареи состояло из дедов – у них не потыришь! Потом вообще тяжко стало, пока я не изобрёл ноу-хау. Но это уже при другом комбате.
А фишку поползновений этого командира навесить на меня чужие долги я понял при своём дембеле. Точно так же, как он и третий офицер нашей батареи отбирали всё моё служебное и свободное время на, соответственно, службу и развлечения (даже женить пытались, сволочи!), лишь бы я не имел его для принятия у комбата техники с утверждением этого факта в строевой части, другой комбат и тот же третий офицер сделали всё от них зависящее, чтобы мой преемник толком не смог ничего принять у меня. А потом, если он хорошо себя зарекомендует по службе и дружбе, с их помощью недостача перейдёт на следующего. Таковы были негласные правила игры в полную боеготовность.
Хватит о Чернове, были и другие земляки. Если не считать замполита полка, который только служил до нашего полчка в моём городе, и по переводу к нам выклянчил у меня на время кусок территории в комнате общаги для своей раскладушки, а мы его не будем считать, так как характер у него был не наш, не донбасский, то остальные земляки были рядового и сержантского состава.
Младший сержант Вова П. из Артёмовска, по-укропски Бахмута, так, кажется, и уехал домой младшим сержантом. Но в течение службы неоднократно становился сержантом не младшим. Просто не везло его новому званию: только-только притрутся друг к другу – а тут Вова опять чего-нибудь натворит. Не критичного, но… В общем, что-то типа задержания патрулём в самоволке или застукивания командованием во время распития неуставных напитков.
Мне разок воскресенье перевёл. Ещё с вечера субботы оно мне виделось как законный выходной. Однако утром в воскресенье позвонил комбат и слёзно попросил подменить его на как бы посту ответственного за беспорядки в батарее. Аргументировал необходимостью ублажить супругу. Против таких аргументов у меня никогда не находилось контраргументов.
Когда я зашёл в казарму, там царило предпраздничное настроение ввиду выходного дня. Врубили на полную чей-то маг с записями "Феличиты" и собственные фантазии по поводу Ромины Пауэр. А Вова П. был нафраерённым так, что я подумал, будто ему досрочный дембель дали. Но – нет. Он всего лишь собрался в самоволку к своей Ромине. Или как там её, он нас не знакомил… При виде меня он не обрадовался. Но решил честно испросить самоволку, так как бланков увольнения у меня не было. Клятвенно пообещал не подвести и прибыть в часть в 2:00. Я-то думал, p.m. воскресенья, ан нет – a.m. понедельника. Зато – как часики. Изнервничавшийся я уже плюнул на пропавшее воскресенье и в душе был единственно рад нашедшемуся Вове. А он подошёл ко мне, выдержал мой испепеляющий взгляд и сказал:
- Ну, если хотите, ударьте меня.
Хотел, ещё как хотел… Но не ударил. Простил засранца: любовь у него…
Но вторым номером расчёта он был классным! По самолётам, и конусам мы стреляли в автоматическом режиме, так что его обязанности во время стрельбы сводились к сидению на своей седушке и… всё. По имитаторам воздушных целей, реактивным снарядам РСЗО – в полуавтоматическом, но ни разу не попали. Получали всё равно пятёрки, а значит, и не надо было попадать. Я так думаю. А вот по низколетящим вертолётам и совсем не летящим танкам они вместе с первым номером, мариупольцем младшим сержантом Витей С., бабахали так, что те с первого же выстрела – в щепы! Благо, были фанерными. При них наш полчок всегда в этих соревнованиях побеждал всех остальных. Браво воинам! Витя С. был таким же точно во всём вышеперечисленном, как и Вова П., хоть внешне они и различались. Только, пожалуй, был покомандиристее. В хорошем смысле слова. Надёжный был товарищ, скажу я вам. Нам приходилось прикрывать друг друга перед командирами. И не раз. И над молодыми не изгалялся. Умел добиться службы уставными методами. Уважали его просто.
А Вова, тот ещё и электросварщиком был. Тем самым, который всему полку варил ворота боксов и при этом незлобиво бурчал трёхэтажные маты в адрес подлого руководства части, обманным путём заставлявшего Вову не разгибаться целыми днями. Незадолго до его дембеля я выдавил из комбата-земляка для Вовы отпуск. Мы долго бодались, он говорил, что солдат после отпуска не солдат, а я налегал на то, что Вова отличник боевой и околополитической, что он не покладая рук и всё такое. В конце концов комбат сквозь зубы прошипел, что я его достал до печени, обозвал меня замполитом и отпуск Вове устроил.
Когда тот промелькнул, Вова вернулся с дефицитным по тем временам кубиком Рубика, сердечно поблагодарил меня от своего имени и от имени родных за содействие, но кубик Рубика так и не продал, как я ни клянчил. Прикипел душой, очевидно. Кстати, земляк моих предков по нерусской линии, Моор, солдатик из другой батареи, свой мне тоже не продал. Что у них за мода такая…
За год до моего дембеля призвали к нам нескольких «слепых» киевлян, одного даже комиссовали, так как окуляры на нём были как у ТЗК*, если не больше, всех наводчиками, что умиляло, но других, якобы, не было - и этих по сусекам скребли. А к ним за компанию – харьковчанина, на наших глазах заболевшего какой-то болезнью и начавшего страдать от постоянного чувства голода, и моего землячка. Мелкого и шебушного, не помню фамилию, возможно, Воробьёв, так как его сразу же прозвали Воробышком. Поначалу чудил он не по-детски, а выпестовали ли из него настоящего воина, я не успел узнать. Думаю, да, ибо бегать в ОЗК** после очередной проказы ему при мне приходилось не раз. Комбат был справедлив, но временами строг до безобразия.
Был ещё землячок, чуть меня не угробивший. О нём я, кажется, писал где-то, но, ладно, повторюсь вкратце. Бестолковое создание, мажорчик местного разлива из маленького уютного городка на севере нашей области, окончивший ВУЗ по специальности своих родителей, по совместительству местных руководителей отрасли. Сморщенное, как печёное яблочко, личико, заискивающие, как у побитого пёсика, более никаких эмоций не выражающие глазки, абсолютная тупорылость во всём. Доверили тягач – угробил на первом же учебном марше, въехав в дом, неудачно притулившийся посерединке перекладины «Т»-образного перекрёстка. Доверили помогать дедам ремонтировать – оказалось, что названия ни одной детали не помнит и по их требованию приносит чёрт знает что, хотя курсы вождения при военкомате окончил. Доверили СПО (станцию питания орудий) – чуть не угробил. Но не её. А меня. Дождавшись, пока я полезу менять предохранители в ЦРЯ (центральном распределительном ящике) и включив силовое напряжение. Доверили после этого помогать на кухне и разносить пищу офицерам на полигоне в качестве официанта – угробил фартук, нарукавники и колпак. Которые в первый же день стали маслянисто-чёрными и белыми более не становились никогда. Однажды он написал какой-то рапорт о трёх строках и ста трёх ошибках и дал мне его прочитать: всё ли там правильно? Продравшись сквозь заросли незнакомой письменности с вышеозначенным количеством ошибок, я спросил у него:
- Вова, ты вот дембельнёшься и кем будешь? Пойдёшь работать руководителем?
- Да.
- Вова, а как ты будешь руководить, если абсолютно во всём – ноль полнейший? Ты же кучу народа до инфаркта доведёшь.
- Не переживайте, товарищ старший лейтенант, справлюсь.
И я подумал: «Может, этот персонаж только строил из себя дурачка? Да нет, не может быть! Он же не актёрский факультет оканчивал…»
За полгода до моего прощания с СА к нам перевели из белоцерковской спортроты нескольких уже не очень перспективных ввиду возраста спортсменов. Нас заверили, в который раз, что больше никого не нашлось, чтобы заткнуть нам рты, пардон, дыры в штате л/с, а им наобещали, что вернут их обратно, как только нам надоест вопить, что у нас людей не хватает, а они примут присягу. Таки почти всех вернули. Один точно остался. Да он и не сомневался, что придётся у нас дослуживать: ему было уже 22, что для его первого разряда (или КМС, запамятовал, дзюдо, тяжёлый вес) многовато. Так вот, среди этих нескольких был один днепропетровец, боксер-легковес, харьковчанин – борец-классик, средневес, а остальные – донецкие. Штангист-тяж и дзюдоисты тяжёлых весовых категорий. Короче, компашка ещё та.
Их привезли и определили в карантин, а я где-то шлялся. Захожу в штаб, а мне дежурный говорит: «Земляков твоих привезли. Монстры!» Пошёл на них взглянуть. Да, монстры. Поговорил с ними, узнал, что да как, и пошёл в казарму, на второй этаж. А на тумбочке стоял Юра К. из Белой Церкви. Стеснительный мальчик с краснеющими щёчками… на первом году службы. Но стеснительность куда делась, а щёки перестали краснеть ровно в день исполнения года с момента призыва. Таких мгновенных метаморфоз я в жизни больше не встречал. А в описываемое время он уже дедом был. Но – рядовым. Потому на тумбочке дневалил. Говорю ему с поддёвкой:
- Юра, кранты вам, дедам.
- Это ещё почему, товарищ старший лейтенант?
- Донецких призвали…
- Ой, товарищ старший лейтенант, видели мы ваших донецких, перевидели – будут вождение под кроватями сдавать аж бегом!
«Сдавать вождение» - это такая форма издевательства была в армии над молодыми. Сам не видел, но говорят, что им связывали сзади руки и заставляли ползком на животе передвигаться под рядом кроватей.
- А вот и посмотрим, кто будет вождение сдавать…
- Попомните мои слова, товарищ старший лейтенант.
- А как же, попомню, попомню…
Ну и картина маслом. Деды, конечно, присмирели, как только увидали воочию сию гвардию новобранцев, и разом вспомнили, что, кроме неуставных, в армии бывают ещё и уставные отношения. И что вежливость в обхождении с «молодыми» дорогого стоит, потому что учить надо прежде всего положительным личным примером. Уже и вернулись в спортроту почти все наши несостоявшиеся номера орудийных расчётов, остался только тот, которому возраст не позволял делать спортивную карьеру, а возникшее уважение у дедов к этому призыву так и не выветрилось.
Оставшийся, Вова Г. - громила со стеклянными глазами. Вот не могу сказать, что они были недобрыми или ничего не выражающими. Нет. Они просто были стеклянными. А парень был абсолютно спокойным и неглупым. Я даже попозже заключил с ним сделку. На орудиях уже практически славян не осталось, а кавказцы и среднеазиаты, надёрганные из «хозов», ни стрелять не стремились, ни обслуживать орудия, ни меня не слушали. Так как уже тоже были старослужащими и наглость их возрастала обратно пропорционально остававшемуся времени службы. А рычагов управления, в принципе, не было. Эти люди боялись только применения силы, а оно мне надо было?
А тут случилось мне наблюдать ту самую картину маслом. Тот же Юра К. стоял на тумбочке, я как раз поднялся на второй этаж и слышу спокойный голос Вовы Г.:
- Дембеля, я сейчас выйду покурить, через пять минут вернусь. И чтобы моя простыня снова лежала у меня под подушкой.
И дембеля, которые заставляли молодых тырить для них чужие вторые простыни, не стали перечить Вове, а тихо переложили ему под подушку чью-то ещё. Я вышел покурить вместе с Вовой, а когда мы с ним вернулись, я предложил ему проверить исполнение поручения. На что он заметил, что не сомневается в дембелях. Из любопытства я сам заглянул под подушку – простыня лежала.
Этот случай надоумил меня предложить Вове стать командиром орудия.
- Товарищ старший лейтенант, я же в пушке деревяннее педали «огонь»!
- Вот видишь, уже знаешь, что накладка на педали деревянная. Ничего страшного. Ты подходи ко мне и узнавай что надо делать и как. А потом возвращайся к своему расчёту и гоняй их – пусть поворачиваются. Так и поступили. Выдели бы вы, как суетилась вся эта уже успевшая отморозиться братва после его едва слышных приказаний! Он громко вообще не любил говорить. А зачем ему это?
В общем и целом, я считаю, Донбасс не подвёл. Если бы не я, можно было бы ставить за службу твёрдую пятёрку. С минусом за разгильдяйство.
ТЗК* - труба зенитная командирская
ОЗК** - общевойсковой защитный комплект.

                И такое бывает
   Помогли мне в армии сломать руку. Правую, толчковую. В смысле, рабочую. Левая – то так, подай-принеси. И не путайся под рукой. Претензий к помощнику не имел и не имею: сам виноват, ибо забыл о приёмах самостраховки, когда он меня точным и резким ударом в грудь колесом упустил на пятую точку. Баловались. Предварительно нализавшись.
Проживал я в мини-общаге, где из служб был только туалет. Прачечная была нелегальная: в городской «бане» под контрастным душем. Другого не было. И прачечной тоже. Замазюкался, конечно, пока в гипсе ходил на службу, в своё удовольствие. Но это не всё. Вот аберрация памяти творит чудеса, не могу 2 плюс 2 сложить: сломал, вроде бы, летом/ранней осенью, а зачем тогда мне понадобилось пришивать погоны на бушлат? А понадобилось. А как исхитриться? Если честно, то из меня и двурукого швея весьма посредственная, а тут такое…
Сменились мы с караула и солдатики нашей батареи упросили сводить их в кино. В городе было два кинотеатра, сеансы получались сдвинуты приблизительно на час, а фильмы разные. Пошли в один – целый час ждать. За это время мои солдатики уже лыка вязать не будут. Расползутся как тараканы. Шарься потом по городу в надежде их сбить в кучку. Пошли в другой – «Танцор Диско». Мама родная, всю жизнь мечтал индийские двухсерийные фильмы смотреть, не отрываясь от экрана и заливая штаны в подозрительной области скупой мужской слезой!
Но солдатики уговорили. То ли сентиментальные были, то ли ещё что, а вообще, надо побывать в шкуре солдат, которые увольнения не видят месяцами, самоволки не в счёт – после такого и «Танцор Диско» - за счастье. Отмучился сколько там – два с лишним часа? Не помню, я за сутки зачёл. Привёл солдат, поплёлся в общагу натощак: уже не только столовка, уже и кабаки закрыты были.
На следующий день, поковырявшись с орудиями в парке боевых машин, выхожу пообедать. А у нас так было: коморка КТП на выходе, а сзади пристроено помещение посолиднее – караульное. И окошко, естественно, в парк боевых машин бдит. Чтоб же ж враги ничего не спёрли. Только свои. В карауле – остальные батареи. Наша, первая, единственная стреляющая и развёрнутая, и та по мирному времени, вчера отбатрачила. В окошке просительная рожа старшего сержанта Л. торчит, двоюродного брата одного из моих командиров орудий, Ш. Оба краснодарцы. Краснощёкие такие, со здоровьем внутри. Но с ленцой и пофигизмом в некотором избытке. Старослужащие, что поделать…
- Товарищ старший лейтенант, а, товарищ старший лейтенант?
- Докладывай, только быстро: у меня кишки фокстрот танцуют, я зол, свиреп и беспощаден.
- А вы не могли бы нас в кино сегодня после караула сводить?
- Слушай, мне что – весь полк водить только потому, что я один-одинёшенек ком.взвода на всю эту богадельню?!
- Ну вы же знаете: у комбатов семьи, то да сё…
И тут меня осеняет! Всё-таки я крутой кризис-менеджер: на лету планы строю. Другое дело, как они в жизнь воплощаются…
- А давай так: я вас в кино вечером веду, а ты мне сейчас к бушлату погоны пришиваешь?
- А точно отведёте?
Всё-таки не было в наше время в тылах у солдат доверия к слову офицера!
- Точно! Я когда-нибудь слово не держал?
Попробовал бы он сказать нет, даже если бы имел в виду да.
- Договорились, товарищ старший лейтенант, несите! – Решил от греха свернуть дебаты сержант.
- Да подожди ты, дай пожрать хоть.
Пообедал, принёс им бушлат – пусть шьют. Вечером после сдачи караула Л. стучит в дверь моей кельи:
- Товарищ старший лейтенант, вы обещали!
- Бушлат принёс?
- Так точно! В лучшем виде!
- Давай сюда.
Я повесил бушлат на тремпель в шкафу и забыл о нём до зимы.
- Пошли. Только в «Зарю» не пойдём – там «Танцор Диско», пойдём в «Закат»*.
- Как скажете, товарищ старший лейтенант.
Припёрлись в «Закат». Весёлым строем. Солдатам-то ничего, а меня чуть удар не хватил: эти чёртовы кинотеатры поменялись репертуаром. Идёт «Танцор Диско». А в другом начала сеанса ждать час. Солдаты заканючили:
- Ну товарищ старший лейтенант…
Дал слабину. Посмотрел «Танцор Диско». Второй раз за два дня. Тут ещё надо учесть, что спать было нельзя: солдаты увидят и разбегутся по пиво. Недаром ведь на меня время от времени посматривают: «Да когда же он, гад такой, уснёт?»
Наступила зима. Полчок собрал манатки и поехал на полигон. Поначалу зима себя не особо-то и казала, но вот наступили холода. Сибиряков просьба не смеяться: полигон у моря, там влажность и ветрюганище, там мерзко даже при -10°. Батареи кадра-то остались бдеть на «зимних квартирах», вместе с сержантом Л. Мы сами, мы всё сами.
Пришла пора поднять воротник бушлата. Поднял. Комбат мельком на меня глянул и устремил взор очей ясных в морскую даль. Но не тут-то было! Где-то в районе моих плечей, вероятно, были потайные магнитики для взгляда: он притянулся обратно и воззрился на меня непередаваемо красноречиво:
- Вова, я понимаю, ты двухгодичник, тебе ничего не надо, но, б****, погоны ты хоть мог пришить правильно?!
- А что не так, Петя? Погоны как погоны, фигли их хвалить?
Мне-то видать было только их хвостики, как ни коси глаза. А ему полностью. Вернувшись в казарму, и я увидал, да. Л., засранец, перепоручил пришить погоны молодому, ещё и бестолковому. И тот пришил: левый на правое плечо, а правый – на левое. Или задом-наперёд, как кому нравится**. Под отложным меховым воротником оно-то не видно, а вот когда задрал его – тут вся прелесть и высветилась. Красиво – не подкопаешься. И за что я страдал с этим танцором, спрашивается? Хотел бы я в тот момент сурово сдвинуть брови и задать этот вопрос старшему сержанту Л. Но его не было в наличии приблизительно в радиусе 550-600км. Повезло пацану.
«Заря», «Закат»* - свежевзятые с потолка и написанные на коленке названия кинотеатров – ну не помню я их названий!

Перпетуум Пофигус
   Жил-был военврач по имени Серёга. Но все называли его Доктор из уважения к майорскому званию и внушающим трепетный пиетет габаритам. А Перпетуум Пофигус я его назвал. Только что. Утром в голову пришло, записать было не на чем, так я запомнил. Ну и правильно: лучше поздно, чем никогда. Главное – соответствует. А прочтёт вряд ли. А и прочтёт – не обидится. Он добрый, умный и на правду не обижается.
Что он был* большим и добрым, я уже говорил? Ну вот. А ещё он бренчал на шестиструнке и хорошо перевирал бардов. Или на семиструнке, я в этом ничего не понимаю. И посчитать не удосужился. К тому же, он был единственным на весь офицерский состав полка, кто ни разу не задолжал мне ни копейки. Не знаю, как это у него получилось. А ещё он очень любил барышень, но во время моей срочной службы – конкретно одну. Из тех, что я знал.
А его все любили. И жалели. Потому что он был одинок. Не в смысле холостяк, хотя и это тоже. А в смысле у него не было медсестры или на крайний случай медбрата. УАЗик-«таблетка» не в счёт, она была мёртвая. Поэтому водку пил он с нами. А спирт… Разве что глуша тоску одиночества.
Мне есть что о нём вспомнить, только хронологическую последовательность его соучастия в моей нелёгкой судьбе я запамятовал. Могу переврать. Тем более, что проверить некому.
*
Однажды не пойми за какие заслуги меня наградили. Перед строем. Электробритвой и письмом на малую родину. Письмо дошло нормально и мама его берегла. А электробритва подкачала. Был в ней малюсенький дефектик. Я не пытался его исправить, так как у меня ещё работала старая. И она валялась на столе в моей общажной комнате. А я – на кровати. Ибо они наградили кого попало и укатили на командно-штабные учения. А я через день на ремень ходил по нарядам – дежурным по парку очень боевых машин и один раз начальником патруля. При том, что снегу навалило по пояс, под боксами его никто не убирал, все же «ушли на фронт», и я с разыгравшейся не на шутку ангиной вынужден был грести к каждой пломбе. Ничьих следов возле ворот не было, значит пломбы целые, однако армия есть армия, а положено значит положено. Не успевал просыхать. Имею в виду сапоги.
Моя мама и тёща друга, не совещаясь, потому что не знали друг дружку, прислали между тем две посылки с пристрастием моего детства – зефиром. Забрать на почте я их забрал, на стол поставил, но глотать не мог. Только с тоской поглядывал на лакомство. С такой службой горло всё разбухало и разбухало. Но наконец наши командно-штабные вернулись. С ними и Пофигус. У него, конечно, был большой и чувствительный нос, только я всё равно не пойму, как он прознал о зефире.
Первой открылась дверь. Потом, соприкоснувшись с его лбом, застонала перекладина лутки. Затем он произнёс:
- Привет.
- Привет. – Просипел в ответ я, прежде чем вторыми открылись мои глаза. Зря сипел: он с зефиром здоровался.
- Как дела? На что жалуемся?
- Серёга, отвали. У тебя на все случаи жизни одна таблетка. И ту я не съем – не проскочит.
- Угу… Угу… А это что у нас тут? Зефир… Прекрасно, прекрасно… Не ешь? Глупо… Я угощусь? Спасибо.
Поскольку лечить меня он не собирался, я немного воспрянул духом. А он, между тем, увидал бритву и, узнав, что она с брачком, принялся её ремонтировать. Ну, бритву я ему мог доверить. Не жизнь всё-таки. Бритве требовался сложный ремонт: нужно было чуточку отогнуть проволочную рамочку, до которой не доставали зацепчики крышки. И она не фиксировалась в закрытом, то бишь, рабочем состоянии. Как Пофигусу это удалось с его пальчиками с хороший банан каждый, я не рассмотрел: бритва сразу же утонула в его ладонях. Но маялся с нею он долго. Отвлекаясь только на зефир. И весь его схомячив. Ну а что ему? Он же большой, если вы не забыли.
- Так-с… Бритву сделал. Что ещё?.. А, выздоравливай. Нам тебя будет не хватать.
Я закрыл глаза. Скрипнула дверь. Застонала перекладина. Хлопнула дверь. Послышались тяжёлые шаги по вестибюлю…
*
Я поломал правую руку. Себе. Ну, мне немножко помогли, но не суть. В больницу не пошёл, так как было воскресенье, а от меня разило. Вместо этого сходил в кино на две серии с тем, кто мне помог, и его супругой, а вечером-ночью пытался поспать. Вот это получилось плохо, потому что на спине я спать не могу: сам себя бужу храпом. Причём, сходу. На правом боку понятно, а на левом никак не мог приладить ту самую руку. Проснувшись, если можно так сказать, я поплёлся в часть – обрадовать комбата. Но обрадовал он меня:
- Напиши письма домой всем раздолбаям. Пусть родители порадуются за чадушек.
- Петя, у тебя всё в порядке? – На всякий случай поинтересовался я. Комбат был моложе меня на год и субординацию я соблюдал только на людях.
- С чем?
- С головой.
- А что?
- Ты руку видишь? Между прочим, я правой пишу. Нет, я иду в больницу.
- Никуда ты не идёшь. Не сейчас, во всяком случае. Писать будет Лёшка Дуженков. Ты – диктовать. Семь писем настрочите, проверишь, потом можешь идти. Всё, разговор окончен, забирай Дуженкова в канцелярию и пишите.
- Вообще-то она болит… Ей гипс нужен, если я хоть что-нибудь понимаю в травматологии.
- Ой, иди куда хочешь! Конечно, ты двухгодичник, тебе ничего не надо… - Затянул он свою любимую песню. Это его нытьё меня всегда доканывало, я не стал ждать такого счастья и забрал с собой рядового Дуженкова - строчить доносы родителям на их отпрысков.
Отстрелявшись, потелепался в больничку. Отсидел несколько очередей – к хирургу, в рентгенкабинет и снова к хирургу, успев узнать, что у меня точно закрытый перелом либо со смещением, либо наоборот - без (два разных хирурга – один до обеда, другой после, разночтения, а медсестра пожилая, опытная, в их разборки не встревала), и в половине четвёртого пополудни мне наложили гипс.
Я плотно поужинал левой рукой в столовке и сидел в своей комнате в общаге, строя планы на ближайшее будущее. Ясно было, что нести службу я не смогу, а вот чем заниматься целый месяц – неясно. Может быть, отпроситься и съездить домой? А что, это иде…
На этом моя мысль была цинично прервана скрипом открывшейся двери и стоном соприкоснувшейся со лбом Пофигуса перекладины лутки.
- Привет. Что там у тебя?
- Привет. Нога.
- А чего на руке гипс?
- Сполз.
- Смешно.
- Да, на слезу прошибает.
- Тут командир на разводе тобой интересовался. Твоим отсутствием.
- Ну и?
- Ну, я доложил, что ты руку сломал. Героически. Как всегда, да.
- А он?
- А он сказал, лучше бы ты голову сломал.
- А ты?
- Чайку плеснёшь?
- Нет.
- Жмот.
- Чая нет.
- А в магазине?
- А в магазине есть.
- А, ну тогда ладно. Ну, я пошёл.
- Стой!
- Ой! Напугал. Чего тебе ещё?
- Что ты ответил?
- Кому? Командиру, что ли? Ответил, что тогда тебя придётся комиссовать. Зачем нам двое безголовых в части?
- А второй кто?
- Соображай! Он сообразил. Даже странно… Я пообещал отвезти тебя в госпиталь. Правда, не на чем.
- А он?
- А он, скотина такая, прикинь, разорался, чтобы завтра же ты был на утреннем разводе.
- А ты?
- А я сказал «Хрена!», взял под козырёк и пошёл к тебе. А у тебя ничего нет. Кроме руки, и та в гипсу.
- Блин. Ладно, буду. Можешь его обрадовать.
И служил я с поломанной рукой весь «гипсовый» месяц. Один раз даже начкаром был. ПМ как бы больше под правшу заточен, поэтому, увидав меня такого на разводе, дежурный по караулам из другого полка почти не удивился:
- Ёпрст! А ты куда собрался?
- В караул, итить его налево…
- А как от врага отстреливаться будешь?
- Отстреляться-то пара пустяков, тащмайор, а вот как его из кобуры достать…
- Кто ж тебя назначил такого?
- Наши, кто ж ещё. Не немцы же.
- Мда… Ладно, удачи. Караул внутренний, авось справишься.
А доктор правду вещал. Мне потом пересказали, как он с кретином в полковничьих погонах перед строем бодался. За меня! Такое дорогого стоит.
*
Пылало лето. Всё, что должно было, распустилось ещё весной и вовсю готовилось плодоносить. Мы распустились гораздо раньше, но плодоносить не собирались. Наоборот, помахали ручкой зимним квартирам и уехали на юга, к морю. На полигон. Стрелять до умопромрачения, сливать АИ-95 генералам для их личных авто – за оценки и собирать арбузы фермерам-арендаторам – за откаты.
Места, где мы уничтожали «вражеские» самолёты, стреляя в белый свет как в копеечку, славились гадкой привозной водой, которую нужно было кипятить и обеззараживать аскорбинкой. А также омерзительной глинистой почвой и вполне годным самодельным вином в селе поблизости.
Днями и ночами мы бабахали из зениток 57-го калибра. В перерывах спали и ели. Очень обидно, помню, бывало в обед: пока ты, измождённый стрельбами и тасканием на своих сапогах прилипших к ним ошмётков глины, сёрбаешь жиденькое первое на белом мясе*, мухи, коих было на порядки больше, чем нас, стреляющих, а нас, худо-бедно, было несколько полков со всего округа, истово чавкая, расправлялись с твоим честно выслуженным вторым, после чего довольно отрыгивали и подкреплялись компотом. Культурными или голодными их назвать было нельзя, поскольку в чистую тарелочку они не игрались. Так что с голодухи ты вполне мог за ними доесть и допить. Что ты и делал.
Короче, подхватил я дизентерию. Чуть не написал по-простому: шигеллёз, чтобы читателю было яснее. Но сдержался. Я – заболел, а Пофигус - пропал. Растворился со своей зазнобой, вольнонаёмной с нашего полка, где-то в палаточных городках соседних полков. А то и в городской гостинице, с них станется.
Я прекрасно проводил время, лёжа на койке в редких промежутках между частыми забегами куда надо. К моменту возвращения из райских кущей сияющего Доктора я уже почти выздоровел. Потому что ничего не ел. Мог бы и раньше, но ни у кого не было «градусника». Поскольку, как вы уже знаете, я очень уважал Пофигуса, и ведь было за что, то нисколько не обиделся из-за его отсутствия в течение каких-то четырёх-пяти долгих дней и коротких ночей. Тем более, что в конце концов он появился. С места в карьер отчитал меня за непозволительное самолечение, выразившееся в игнорировании его как такового, приложил к моему лбу ладонь, печально крякнул, добил фразой на чистом латинском и ушёл заводить свою «таблетку». Чудо, не чудо, а она завелась с полоборота и поехала. Двигатель засунули уже на ходу. Шучу. Но когда успели засунуть, не знаю.
Поскольку ни у кого не было уверенности в том, что она завелась не в последний раз, то двигатель, не двигатель, а меня приняли на ходу. На малом, на первой скорости, не переживайте. Дорога была не самой близкой, но эксцессами не ознаменовалась, все доехали живыми, никто не задохнулся. Так я очутился в госпитале.
Там меня приютили. Со мной в палате страдали несколько солдат и старший лейтенант, мотострелок из учебки, находившейся, кстати, недалеко от нашего полигона. Старлей был типичным солдафоном, но чувством юмора, даже солдафонским, был природой обделён напрочь. Всё бы ничего, но на третий день моего изнывания в палату поступил капитан ВВС, только успевший перевестись из Новороссийска и не знавший, что «сырую» воду в этих краях пить нельзя категорически. С сутки бедняга молчал, мужественно умирая, но не сдаваясь, а потом ожил от слова совсем. И началось…
По ночам он без устали рассказывал анекдоты, многие из которых мне на безрыбье казались свежими. А по утрам их смысл доходил до старлея и тот громко смеялся в самые непредсказуемые моменты. А возможно, он смеялся о чём-то о своём. Но со стороны всё выглядело именно так. Спать было некогда. Днём – жара, духота, открытые фрамуги окон не выручали. Инфекционное отделение госпиталя не было отгорожено воинонепроницаемым забором от остальных, посему надзирательницы в белых халатах нас на улицу не выпускали, всячески выказывая этим свою над нами власть.
Это поначалу. Но вскорости капитан придумал хитрый план. И он был реализован! Мы, трое офицеров, больных, вроде бы, не на голову, становились гуськом, как позже в ламбаде, но уже не мы, и маршировали по длинному коридору под какую-нибудь залихватскую строевую. Впереди он, посредине старлей-мотострелок, оба в халатах, замыкал колонну я. В пижаме. Все в тапочках. Было весело. Но я петь отродясь не умел из-за отсутствия музыкального слуха. А голос зычный такой. Но не поставленный. И не выдержали нервы медсестёр, и наябедничали барышни завотделением, а то и выше.
Но вместо того, чтобы разогнать нас к едреням собачьим по местам прохождения службы, нас высочайшим соизволением начали выпускать покурить. Под предлогом того, что мы контролируем косьбу травы больными солдатами. Стало несравнимо легче переносить тяготы и лишения улынивания от воинской службы. Мне даже понравилось лежать в госпитале и я пытался уговорить завотделением обновить его стенгазету. Но он зажал немножко денег на краски и прочую канцелярщину. Пришлось возвращаться в полк уже через полторы недели.
Зато встречали меня как героя! Ума не дам, что они там себе вообразили, но никаких подвигов в своём исполнении я не припоминал. Цветов не было, но вольнонаёмные девушки-красавицы подарили купленные вскладчину трусы в горошек. Рдея лицами. Это было так мило и с их стороны, так трогательно... Доктор гордился мною. А объевшийся зелёных абрикос майор-связист, чуя неладное, заранее расспрашивал, что да как в госпитале. Я так запугал майора ужастиками о тамошних процедурах и порядках, что он заболевать передумал, ограничившись диареей.
А Пофигус отвёл меня в сторонку и горячо зашептал:
- Если не обмоем – не считается. Отвезу и сдам обратно. Ты меня знаешь.
Почему шёпотом? Ну так штабные со строевыми в быту взаимообразно не якшались, не считая девушек, конечно. А из мужиков Доктор – единственное исключение. Так вышло.
Вечером мы всё это дело качественно обмыли, кто-то, я слышал это своими ушами, послал в пешее эротическое подвернувшегося под горячую руку со своим воспитательным нытьём начальника ПВО дивизии, тот нажаловался командиру полка, последний захватил с собой замполита, они в усиленном составе пришли чинить разборки и были посланы следом туда же, в результате чего на следующее утро все строевые офицеры и прапорщики полка были сосланы на губу, а я, несмотря на все мои решительные протесты, назначен временно исполняющим обязанности командира, как бы правильней выразиться, рядовой и сержантской части части, так как штабных мне почему-то не доверили. Ох, ты ж, господи, не очень-то и хотелось командовать лысыми да седыми майорами. Уже молчу о подполковнике – нач.штаба. Меня и солдаты-то не очень праздновали. Разве что иногда, сугубо из уважения, как к постоянному кредитору. Впрочем, он быстро понял, какую глупость упорол, одумался и пошатнуть дисциплину в полку я не успел.
Был* - надеюсь, что и есть.
Белое мясо* - так называл варёное сало наш начпрод, огромная свинотуша с малюсенькими глазками и животом, начинавшимся из-под носа и оканчивавшимся ниже колен.

                Крестник.
   Невезучий я какой-то. Всё лучшее – мимо. Везде и всегда. Вот, к примеру, получил я лейтенантские погоны в двадцать два с половинкой. Символические, да – после кафедры в гражданском ВУЗе. Тем не менее. А призвали долг Родине отдавать в двадцать восемь с малюсеньким хвостиком. Не то, чтобы я туда рвался, отнюдь – цивильный я настолько, что вам и не снилось. Из военного только портянки умел наматывать. В армии и это разучился делать. Потом в шахте пришлось восстанавливать навыки. Это ладно, но что бы им не призвать меня двумя годами раньше, если уж взяли на карандаш? А так весь цимус – до меня. Мой предшественник своё урвал, обо мне не подумав. А мне - рубить правду матку с чужих слов остаётся. Но сначала обрисую, так сказать, антураж и вообще введу в курс дела.
   Наш зенитно-артиллерийский комплекс С-60 состоял из шести орудий АЗП-57мм на батарею, имеющих возможность наводиться на цель в трёх режимах: автоматический, полуавтоматический и ручной. Также в него входил РПК (радио-приборный комплекс с радаром или локатором, что в данном случае одно и то же), СПО (станция питания орудий, дизель-генератор) и ЦРЯ (центральный распределительный ящик). Принят на вооружение в 1950 году. Новяк. Муха не садилась. Если вспомнить, что призвался я в 1983. Напичкан электроникой, что твой F-35, только более надёжной, потому что на лампах. Правда, не только. Особенно запомнились предохранители размером с большой палец взрослого мужчины выше средней комплекции. Там были ещё какие-то фиговинки, но глубже я не вникал, потому что горели обычно они. СПО подавал на пушки силовое напряжение, а РПК – управляющее. И в автоматическом режиме они вертелись по азимуту и углу места, что наскипидаренные.
   Но! Все эти электронные штучки соединялись в одну цепь проводами в матерчатой, пропитанной лаком изоляции, которая с момента изготовления успела три раза сгнить. К тому же провода очень вряд ли кто менял даже на заводе в славном городе Днепропетровске при капремонте, потому что они в жгутах, а жгуты эти – в стальном пружинном защитном рукаве. Как положено. А рукав не снять, потому что крепёжные винты уже сто лет как не выкручиваются. Да и зачем его снимать, если новых проводов на замену всё равно нет? Свежая покраска орудий за ремонт считалась только на заводе и на соответствие заявленным ТТХ в лучшую сторону никак не влияла.
   Поэтому орудия были непредсказуемы в автоматическом режиме. Мои, например, однажды на радость всей иерархической лестнице командиров ни с того ни с сего начали пулять не в небо над морем, а в море под ним, причём, все в разные стороны по азимуту и углу места. Как сговорились. А потом ничего, одумались, исправились. Сами по себе. Я только в мыслях решил ими заняться, а они уже присмирели. Случались свои нюансы и в РПК, но там я вообще ноль. Говорят, однажды все орудия стрелявшей батареи резко развернуло в сторону вышки, с которой товарищи генералы мониторили стрельбы, и те посыпались с неё, как горох через прореху в полиэтиленовом кульке. Хорошо, хоть залп не дали. Вышка-то ладно, новую построили бы, генералов тоже во все времена больше, чем надо, но за той вышкой люди же где-то жили-были!
   Ещё чуточку потерпите и я перейду к сути.
   На полигоне возле, с позволения сказать, моря мы жили в походно-полевых условиях. Солдатики – в палатках по отделениям, с буржуйкой и общими нарами, всё как полагается. По словам одного из них на месяц на отделение (считай, палатку) хватало одного вещмешка угля: кто замёрз – хватает мешок с этим углём и нарезает вокруг палатки двадцать-тридцать-сто кругов, потом передаёт следующему.
   Офицеры да прапорщики, кроме штабной элиты – в казарменных бараках из шалёвки-щелёвки с одинарными оконными рамами, хотя особого смысла в экономии на вторых рамах не было: всё равно не выбитыми оставались редкие стёкла, остальные заменены на полиэтилен и наспех, а значит навечно, прибитую фанеру. Буржуйка тоже полагалась – никакой дискриминации, что вы. Только она стояла возле окна в одном углу комнаты квадратов на тридцать, напротив двери, возле которой умостился рукомойник. Обогревала как умела, но не всё было в её силах. И если поселившийся на втором ярусе возле неё друг Серёга на ночь раздевался до плавок и со слезами на глазах вопил, что выбросит её в окно к чертям собачьим вот уже прямо завтра с утра, то в рукомойнике у двери вода за ночь превращалась в шугу и рукомыть не желала, а в противоположном по диагонали углу прижившийся на первом ярусе я ночевать приноровился одетым, под одеялом и шинелью, и первый час подготовки ко сну у меня уходил на нагрев матраса и подушки путём теплопередачи килокалорий из организма. Потом меня поднимали водку пьянствовать, но сейчас не об этом.
   После дня, проведенного в сырости или на морозе при большой влажности на полигоне, очень хотелось простого человеческого тепла. За неимением такового, для начала мы были согласны на тепло буржуйки. Но она отказывалась его давать: трубы отсыревали, конденсат, то да сё, в общем, тяги не было. Буржуйка дымила, конечно, добросовестно, но – в комнату, а не в трубу. А разгораться дрова не желали. Не мы придумали, но мы использовали стимулирующее средство. Дверца печки открывалась, самый смелый или самый замёрзший из нас брал в руки ведро с соляркой и - рррезко так – гу-гух её в буржуйку. Какая-то часть стимулятора непременно разливалась на пол при гу-гух, но основная масса – после ба-бах. Ба-бахи получались эпические, однако помогало: трубы «пробивало», дрова разгорались и жизнь налаживалась. До следующего утра, конечно – у нас же не было дневальных-кочегаров.
   Благодаря солярке и полигонной глине, которую мы приносили на сапогах, пол в комнате зимой приобретал все отличительные черты свинарника, совмещённого с МТС. Посередине комнаты стоял стол. Неожиданно, да? На нём мы иногда рисовали карты, ещё какую-то ерунду на полосках ватмана в гармошку, не упомню, но в основном расслаблялись по вечерам, переходившим в ночи напролёт. В общем, такой вот пол, засиженный мухами за годы потолок, полупрозрачные от грязи редкие оконные стёкла, разбросанные тут и там вывалившиеся из тумбочек нужности и ненужности, а также резко отрицательный температурный градиент по мере удаления от буржуйки говорили о том, что помещение обжитое, хотя самих бомжей что-то не видно.
   Ну вот, теперь, кажется, читатель имеет общее представление о нашей жизни и службе на полигоне. Можно переходить к вопросу, затронутому «во первых строках» сей писанины. Напоминаю: всё далее изложенное – пересказ услышанного из чужих уст. Подлинности повествованию несомненно добавляет то обстоятельство, что я намеренно выспрашивал о тех событиях у нескольких разных лиц и в разной степени расслабленности. Однако головой ручаться за правдивость всё равно неохота.
   В тот раз велась стрельба с зеркальным отворотом по азимуту. То есть, самолёт, к примеру, летит справа от вас, антенна локатора РПК следит за ним и передаёт сигнал ниже, в КУНГ, в котором сидит радио-приборный взвод во главе с его комвзвода, не пугайтесь, в том взводе четыре человека, включая самого командира. РПК же, в свою очередь, выдаёт на орудия управляющее напряжение так, что орудия следят стволами не за самолётом, а за пространством в небе, расположенным зеркально по отношению к цели – на 180 градусов по азимуту, то есть, слева от вас. Командир РП взвода при захвате цели докладывает комбату, тот с батарейного КП отчаянно машет флажком и орёт: «Огонь!».
   Командиры огневых взводов внимательно следят за комбатом и дублируют команду «Огонь!» тоже в голос и почему-то флажками, хотя на них никто не смотрит, кроме, возможно, генералов на вышке. Да и те отвлекаются, уткнувшись в мониторы: у них там какие-то круги перед глазами, и вот если снаряды разрываются в круге «10», да трассы опережающие, это считается «отлично». В него, конечно, тоже ещё попасть нужно было. Первые номера орудийных расчётов при автоматической стрельбе не заморачиваются разглядыванием цели и при получении команды на открытие огня тупо жмут правым сапогом на педальку. Я понятно объясняю? Если что, терпите, всё равно лучше не смогу.
   Так вышло, что в РПК сгорел какой-то предохранитель или даже переключился (сам, естественно) в ненужную сторону тумблер. И орудия резко развернуло на 180 градусов, то есть, в сторону самолёта, как раз во время прохождения по всем инстанциям команды «Огонь!» А прицелились-то на «отлично»… Опережающие трассы перед самым носом вынудили пилота штурмовика отказаться от выполнения боевой задачи и, отвернув, улепётывать от греха подальше. Провидение в тот день играло за него. Остался цел и невредим наравне с самолётом. Это важно для дальнейшего повествования.
   После такой успешной стрельбы на поражение вниз по инстанциям генералами были спущены пожелания больше так никогда не делать. Спуск пожеланий раскалил атмосферу добела и в итоге комбатом было принято разумное на мой взгляд решение обмыть это дело как следует силами вверенного ему командного состава батареи и вечно падающих на хвост непричастных к событию халявщиков. Чем они и занимались истово, по-нашему, когда раздался робкий стук в дверь
   Получив разрешение на вход, в дверном проёме нарисовалась фигура  в фуражке с голубым околышем.
  - Здравствуйте, товарищи! – Торжественно приветствовала собравшихся фигура, в которой с первого взгляда распознавался лётчик в звании капитана.
  - И вам не хворать! – Ответил нестройный хор нетрезвых голосов.
  - Мне нужен капитан Чернов.
Это комбат. Чернов начал что-то подозревать, но он же мужик и советский офицер вдобавок, поэтому честно и храбро признался:
  - Я капитан Чернов. Чем могу?
  - А я твой крестник. – Заулыбался лётчик, доставая из-под шинели две бутылки её самой. Ну,  беленькой.
Кроме того, которого он несколькими часами ранее чуть было не укокошил, у Чернова крестников среди лётчиков больше не было. Всё сходилось.
  - Заходи! Располагайся, будь как дома! Разливай!
   Выпили, поговорили, выпили, поговорили, выпили, поговорили… У военных же много всяких интересных историй накапливается:
  - А вот у меня раз, помню, было…
   Правда, ещё закусывали. И братались, но не до кровных уз. До кровных уз – это после, со мной и не они.
   Лётчик всё время ознакомительного застолья как-то подозрительно пытливо изучал весь тот бардак в комнате, который я вам описывал выше. Но молчал. В гостях же. Когда же на столе из выпить ничего не осталось, он внезапно вспомнил, что по такому случаю их комполка выделил на вечер в его распоряжение свою машину и водителя, а тот, наверное, уже изголодался и пора бы и честь знать. Прощаясь со всеми в дверях, он напоследок ещё раз окинул комнату умиротворённым всепонимающим взглядом и произнёс ту фразу, ради которой я всё это и написал:
  - Мда… Если бы я жил в таких условиях, мне бы тоже захотелось кого-нибудь убить…

                Выездные караулы.



                Часть I. В Днепропетровск


   Служил я плохо. По самым скромным прикидкам, на -10. Но ощущалось на +5. (Не обращайте внимания - это я синоптиков начитался). Иначе почему бы руководству полка в первую же мою армейскую зиму меня, ещё пороху не нюхавшего, спроваживать с полигона в Приазовье в расположение части в срединной Украине с целью забрать там 4 орудия и отвезти их в ремонт в Днепропетровск? Меня, командира огневого взвода, практически центральную фигуру на стрельбах! Значит, доверяли. В общем-то, к тому моменту я уже настолько безукоризненно изучил вверенное вооружение и ознакомился со своими обязанностями, что взвод даже не заметил моего отсутствия. К сожалению, вернулся я рано: как раз к началу стрельб. Тупо проездив только подготовительные мероприятия по хозяйству и приведению вооружения в потенциально стреляющее состояние.
   Мне предписывалось разжиться в части тремя караульными, ввиду своей общей оперативно-тактической бестолковости не вошедшими в число стреляющих и оставшимися в части пузыри пускать да в наряды ходить. Запомнился из этого караула лишь один из них. Пацанчик с подростковым сложением, большими торчащими ушами и хитрющей рожицей. По фамилии Сопельнюк*. Он успел вылететь со второго курса танкового училища в самом его начале по причине детской неугомонности, именуемой в простонародье «шилом в заднице». Так что дослуживать ему было год.
   Орудия уже стояли возле рампы на платформах, мы куковали в теплушке, а поезд всё не трогался. С первыми сумерками боец Сопельнюк забеспокоился:
  - Товарищ старший лейтенант, у нас хлеба нет.
  - А что ж вы не затарились на кухне?!
  - Забыли в суматохе, тащ старший литнант.
  - Значит, будем есть без хлеба.
  - Без хлеба не годится, таш старший литнант. Разрешите я сбегаю по дворам – попрошу хлебушка?
  - Да ты что?! Выклянчивать? Только через мой труп! Позорище…
   Возможно, мне не поверят, но по сей день попрошайничество мне представляется настолько унизительным занятием, что лучше застрелиться из рогатки, причём, насмерть без вариантов. Боец с минуты три поёрзал попой по нарам и нашёлся:
  - Разрешите тогда хоть в туалет сбегать – не под вагоном же, люди кругом, станция, как-никак…
  - В туалет разрешаю. Но только попробуй мне опоздать к отбытию – не пущу в теплушку, будешь следом бежать!
   Паренька как сквозняком выдуло из вагона. И пропал. Пять минут нет, десять, полчаса… Я весь на нервах: не успели первое серьёзное дело поручить, как я его тут же запорол! Злопыхаю сижу. Но наконец явилась пропажа. В руках – набитый до отказа холщовый мешок.
  - Сопельнюк, где тебя носило? Это что?
  - Тащ старший литнант, ну вы поймите, без хлеба нам не обойтись в дальней дороге!
  - Растуды его в качель, я же запретил побираться!
  - Да я и не побирался – возвращался из туалета, дай, думаю, пройдусь напоследок, ну, сделал маленький круг, а когда мимо дворов шёл, одна хозяйка сжалилась… Да вы сами на меня посмотрите – вы бы не сжалились?
  - Не верю, но ладно. И всё-таки, нахрена нам мешок хлеба?!
  - Да тут не только хлеб, тащ старший литнант. Вы сами посмотрите: тут и хлеб, и сало, и колбаса, и сыр, и консервация, и даже конфеты… Она сказала, что у неё сын служит на Дальнем Востоке. Не мог же я ей отказать! Взял. В знак солидарности. С сыном.
   Услыхав перечень продуктов, я на время поломал свои принципы и смирился с суровой реальностью.
   Ехали мы паршивые 250 километров (около четырёх часов езды на пассажирском поезде)… Ну, и сколько времени, как считаете? Неделю!!! По слогам: не-де-лю!!! Естественно, с длительными стоянками где-то на задворках товарных станций, где кругом – тишина. И рельсы, рельсы, рельсы... Стрескали и сухпай, и выклянченные продукты, и вновь выклянченные Сопельнюком, только что ягель не добывали, разгребая снег окоченевшими в копыта ногами. Сопельнюк ходил гоголем: если бы не он – мы бы мёртвыми на место приехали. Я это мысленно ему зачёл и в следующий караул взял без разговоров. Тем более, пушкарь из него был никакой. А следующий караул был в Кабардино-Балкарию. Летом.
   




Сопельнюк* - фамилия изменена, но не критично.

                *     *     *

                Часть II. В Кабардино-Балкарию


   В этом рассказе я намеренно говорю о себе в третьем лице, ибо стыдно-то как, глядя на себя со стороны, да по прошествии стольких лет…
   Человек вынырнул из тягучего, липкого и чёрного забытья. Не сразу. Трясина забытья ещё какое-то время пыталась всосать его обратно, причём, начиная с головы, но был, видимо, не её день. Нарисовав строгое лицо, он обвёл взглядом теплушку. Бойцы, все трое, спали с блаженными улыбками победителей лотереи из телерекламы. С автоматами в обнимку. Мерно покачиваясь в такт дыдыкавшему на стыках вагону.
   Полностью выдвинутая дверь не мешала любоваться мелькающей за нею однообразной природой степи. Чириканье птичек извне надёжно глушил шум колёсных пар. Доносились только те звуки, что рождались в собственной черепушке. Но это было не чириканье, а  кваканье, чавканье и бульканье колышущейся тяжёлой вязкой жидкости. Неужели мозги?.. Взгляд не удержался на природе и обессилено рухнул под ноги, брякнувшись о пол с характерным звуком невнятного происхождения и упёршись в дыру в досках возле нар. Размером, чтоб не соврать, с регбийный мяч. Или спелую дыню. Дыра была на месте. Это хорошо. Вот пистолета - нет. Плохо: утеря личного табельного оружия… Надо бы стреляться - застрелиться нечем. Замкнутый круг. Бойцы из автомата пострелять дадут, а застрелиться – шиш. Уважают.
   Внезапно вспомнилось: зовут его товарищ старший лейтенант. В данный момент он начальник выездного караула, сопровождающего вагон с чем-то настолько страшным, что на вагоне написано мелом: «Не толкать! С горки не спускать!» Железнодорожников, однако, это не смущало. И толкали, и спускали. И ничего. К тому же, между опломбированным вагоном с «чем-то страшным» и теплушкой с личным составом караула стучал по рельсам вагон-прокладка. Пустой, если не считать остатков какой-то строительной пыли с клочьями бумажных мешков и нескольких увядших кучек - свидетельств того, что караульные – тоже люди. Даром, что в погонах. Если бы жахнуло, как потом выяснилось, разнесло бы всю округу в щепы. Но не теплушку. Иначе зачем тогда вагон-прокладка?
   Путь их пролегал по необъятным просторам Родины к месту назначения на Северном Кавказе. Это бодрило и заставляло концентрироваться на выполнении поставленной задачи. С каждым днём концентрироваться становилось всё труднее. Мешал консервированный паштет, выданный караулу в части в качестве сухпая: после недели шатания по рельсам ужасно хотелось чем-нибудь разнообразить стол. А вот паштета как раз уже не хотелось. От слова совсем.
   Мысли вяло летали затухающими искрами, с трудом пробиваясь сквозь вязкую вату мозга. Но потом вдруг снова вспомнилось о пистолете. На всякий случай, из любви к порядку, но без особой надежды на успех, он поднял свёрнутую шинель, служившую подушкой. Ага, всё на месте. И кобура с пистолетом, и даже портупея с ремнём. Тут уже завспоминалось повеселее.
   Утром на узловой станции они пытались расширить дверной проём теплушки, чтобы выйти худо-бедно покараулить, но дверь заклинило. В щель, правда, могла бы проскочить не только мышь, но и крыса. Однако не караульный. Даже тощий, как королевы подиума на пике востребованности по специальности, рядовой Месропян*. Это не радовало. Но сопровождавшие их потуги звуки были услышаны снаружи. Освободил узников из заточения остановившийся напротив караул из Читинской области. Крепкие такие ребята, из ВДВ. Две недели уже были в пути. На тушёнку смотреть не могли. Но ели. Не глядя. 
   По случаю побратались. Поменялись. Паштет зенитчиков на десантную тушёнку. «Атлас автомобильных дорог» на неисполненное десантниками обещание дать «Дато Туташхия». Патроны, коих было у читинского караула две пилотки, не считая магазинов - на водку, купленную тут же, на узловой, раз такое дело, в знак братания и для чейнджа. А лейтенантище у десантуры молоденький такой был, безусый ещё. Но от водки не отказался. Бойцам налили, а как же? Символически, по чуть-чуть. Чтобы над душой не стояли, не отвлекали судорожно сглатываемой слюной от процесса. Один отказался. Молодец. Боец Сопельнюк, зенитчик, тоже старательно отводил глаза, но начкар-то нутром чуял: не откажется.
  - Будешь?
  - Буду. Чуть-чуть.
   Начкар по-своему понял это «чуть-чуть» и налил на донышке. Он не мог спокойно пить и есть, если рядом были голодные и неподогретые, такая у него была натура, спасибо маме.
   Товарищ старший лейтенант, обнаружив, что воспоминания застопорились на самом интересном месте, призвал на помощь разбужённых его протяжным печальным «ёёёёёёёёё…» солдат. Оказалось, что всё не так катастрофично: сам он в шутку загонял по теплушке Месропяна и угомонился, как только тот упал и притворился мёртвым, а на следующей же узловой они снова наткнулись на читинский караул. Или, скорее, на то, что от него осталось: начкар десантников и не прикоснувшийся к спиртному караульный, выйдя совершить туалет после тёплого братания, назад к отходу поезда не вернулись. Отстали, значит. Вот беда-то… Можно было бы ещё наменять патронов… Ладно, и тех хватило: всю дорогу стреляли по любопытным воронам, сопровождавшим их почётным эскортом, ни разу не попали, а на рассвете по крысам шмаляли в степи на тупиковой ветке, куда их затолкали на ночь глядя по прибытию к месту назначения, пока где-то там, в телефонных проводах, одуревшие до хрипоты голоса разбирались, кому всё-таки они привезли вагон едва живых от старости НУРСов. Но это быстро надоело, да и крысы не дуры – попрятались. А больше и пострелять было не в кого – ни одного фашиста в округе.
   Пригорюниться не успели, как боец по фамилии Сопельнюк своим орлиным взором усёк на горизонте охранную вышку, а вокруг неё забор. Мираж? «Не похоже… Да и что ты теряешь?» - возразил внутренний голос. Вдохновлённый слабой надеждой, начкар пустился в дальний путь, оставив караульных присматривать друг за другом. И за вагоном. Долго ли, коротко ли он шёл, но пришёл. И упёрся в высокие тёсаные ворота с калиткой в одной створке и закрытым окошком в калитке. Над высоким забором – спираль колючей проволоки по периметру. Всё так строго у них… Рядом с окошком была кнопка звонка. Это натолкнуло на мысль, что надо позвонить. Начкар нажал на кнопку большим пальцем и притих – слушать ответную реакцию таинственного зазаборья. Вскоре послышались чьи-то шаги. Лязгнул засовчик, окошко открылось и начкар радостно просунул туда свою физиономию. Во всяком случае, попытался. Но первой это успела сделать с другой стороны огромная немецкая овчарка. И сказала: «Гав!» Да громко так. Прямо в нос начкара. У него даже волосы на голове зашевелились. Ударная волна, к бабке не ходи. Запасных галифе не было по определению. Выручила замедленная реакция ещё не очухавшегося со вчерашнего братания организма. Но резкость восприятия текущей действительности на секунды размылась. Когда наконец она навелась, в окошке уже торчала вопрошающая физиономия сержанта. Ура.
   Сержант по просьбе товарища старшего лейтенанта смог куда-то дозвониться и через пару часов того, едва успевшего заняться восстановлением жизнедеятельности организма, разбудила разноголосица военнослужащих со складов боеприпасов, приехавших перегружать из вагона в грузовики за неделю уже почти ставшие караулу родными НУРСы.
   На складах царил идеальный порядок. Гостеприимство зашкаливало. Караулу предоставили возможность помыться в бане под душем и усадили за столы. Солдат к солдатам, офицера – к офицерам. Коих было мало. Полковник – командир части. И подполковник - его заместитель по какой-то части этой части. Того, который был по политчасти, как оказалось, не оказалось: был в командировке. Командир за обедом подробно расспросил старлея о том, как добирались, а тот, в свою очередь, рассказал всё как было, кроме… Ну, сами понимаете.
  - Да вас посылают на выживание! – Удивился-возмутился полковник, выслушав рассказ. Старлею было очень приятно слышать такое, но он постарался не подавать виду – держал фасон.
  - Ну а как Вам пища наших солдат?
  - Извините, товарищ полковник, но я её не пробовал.
  - Как не пробовал? Вот это всё, что здесь – с солдатского стола. У нас своё приусадебное хозяйство, огород.
  - Вот это да! Дома так вкусно не ел! Огромное спасибо!
   Возможно, старлей просто давно не был дома и не мог сравнить справедливо, но говорил в тот момент совершенно искренне. Во всяком случае, в сравнении с питанием на полигоне в их полку здесь готовили для олимпийских богов.
   Надо было видеть буквально расплывшееся в улыбке, зардевшееся от удовольствия лицо командира. Полковника! Только что получившего комплимент его части от какого-то замызганного старлея из теплушки! Бывают же люди, душой болеющие за вверенных им людей и хозяйство!
   Наутро командир без посторонних ушей сообщил старлею, что его бойцы ночью сбежали было в самоволку, но были сразу же пойманы патрулём, возвращены в часть и подвержены краткой, но убедительной лекции о вреде для здоровья ночных самоволок на Северном Кавказе. И правда, в своих караульных начкар заметил не присущую им прежде серьёзность в поведении. Повзрослели-то как… За одну ночь…

Месропян* – фамилия изменена до неузнаваемости, но первая и две последние буквы остались нетронутыми.


                Часть III. В Серпухов.


   И снова зима, хоть и март на календаре… И снова холодрыга… И снова воскресенье. И снова выездной караул. Я не знаю, это общая фишка была - назначать выездные караулы по воскресеньям, или счастье моё такое, только я всегда выезжал без денег: хранить много мог только на сберкинижке - из кармана-то их быстро выуживали товарищи офицеры, кто в долг, кто и просто так, по-дружески.
   Теперь – в Серпухов. Везти секретную, как позже выяснилось, технику полка «Ф» в ремонт. Наверное, сказалось моё знакомство с подполковником, замом по вооружению этого полка. Жили с ним в одной комнате офицерской общажки. Он и подогнал шабашку по блату. Не иначе. Уж очень доверял мне. Приглянулся я ему. Кстати, зря доверял: в итоге я не смог её сдать, так как у меня не было необходимой степени допуска. Но никто же ничего, а я и понятия не имел об этих степенях. Кого-то из офицеров, когда разобрались, что к чему, заслали дополнительно. Но то после. А пока…
   Со мной – три сержанта. Двое – только из учебки, Один из них киевлянин, второй – ореховозуевец. Точнее, ореховец – если я не ошибаюсь, вокзал там в пределах Орехово, а он жил рядом. Почти. Совсем рядом – его тёща. Третий – старослужащий, узбек Хаджиев, подвизавшийся в армии на хозах, поближе к кухне. Звал меня в гости по дембелю. Да куда там – жизнь так замотала, что не до гостей было. А он ещё и адреса не оставил…
   Посмотрел я на вверенное мне войско и строго-настрого приказал: сухпай сухпаем, но натырить на кухне утвари и жратвы, сколько смогут – святое! И топор, топор чтобы взяли. Да оглядели тщательно топорище: ибо, если поломается после третьего удара – нам пушистик корячится. Узбек-то старослужащий, задачу переложил на молодых неоперившихся, а они… Ну, как смогли, так и выполнили мой приказ. Буковка в буковку. Даже топорище целым оказалось, без трещин. Вернее, одна была. Но не на топорище, а на обухе топора. После первого удара топор и треснул пополам. Сюрприз… С топорища толку мало – сгорело в буржуйке, глазом не успели моргнуть.
   Добрались ещё до рассвета до Брянска. Мороз, снег хрустит, зубы стучат, буржуйка без дров не работает. Плохо всё. Попоздравляли редких пробегавших мимо барышень с 8 марта, на этом развлечения закончились. Начался очередной суровый будень. Или, если быть точным – то пока буночь. В остеклённой будочке чуть больше телефонной сидят путейщики, греются. Нам предлагают, но я в отказ: с солдатами же! С оружием, в конце концов! Но они спокойно на нас, замерзающих, смотреть не могли и подарили нам ломик за неимением топора, разрешив набросать в теплушку шпал на дрова. И то дело.
   Простояли там не час и не два в темноте, за это время солдатики мои под предлогом побегать, чтобы согреться, вынырнули из теплушки, а занырнули чуть погодя уже подозрительно повеселевшие. Особенно по Хаджиеву было заметно: мусульманин же, непьющий. Ясно, путейщики… Облепили ребятки буржуйку, колени дымятся, а на спине иней: в теплушке дверь не до конца закрывалась и перегородки, отделявшей спальное помещение от неспального, не было. А на морозе, да в движении… Мёд! Только черпай успевай. Мне-то хорошо, я шинель даже снял: ломиком шпалы колол до состояния дров для буржуйки, распарился. И про себя уповал на то, что им лень отключит мозги с совестью и они не отберут у меня согревательный инструмент. Отключила, не зря уповал.
   В следующий раз мы людей увидели в Туле. Их было много на вокзале, целая толпа, но мы стояли далеко не на первом пути, поэтому никого не узнали. То ли везде потеплело, то ли просто в Брянске было холоднее, потому что он южнее, ближе к Антарктиде, но из-за невыносимой жары мы на радостях повыпрыгивали из теплушки топлесс и давай снегом умываться. Толпа сразу поёжилась, это было заметно, а раз так, то мы даже побрились на публику: знай наших!
   Стояли долго. Железнодорожники сказали, что ещё постоим. Солдатики тут же заканючили:          -  Товарищ старший лейтенант, разрешите в магазин сбегать! Купить чего-нибудь поесть!
   Поесть было бы не лишним, сложились деньгами (я почти последние отдал), отпустил. Но строго-настрого напутствовал: только еду!!! А они спиртного и не купили. Молодцы. Купили 4 окаменевших тульских пряника и… кучу заварных пирожных. На которые я с малых лет смотреть не мог после того, как ещё голопузым объелся их на ЮБК. Ярости моей не было предела, но поздно пить Боржоми.
   Поехали и я продолжил думу думать: как возвращаться? У бойцов-то проездные в плацкарт, а мне нужно билет покупать за свои. В купе. И им за купе доплатить. Нельзя с оружием в плацкарте ездить. А потом, когда я умру с голоду, деньги вернутся мне командировочными. Вернутся-то вернутся, но где их было взять на тот момент? И тут один из бойцов, ореховский, начал намекать, что вот было бы здорово, если бы я разрешил ему встретиться с родными (мама, папа, жена, дочурка и тёща). Это было спасением! Я разрешил короткое свидание при условии, что они мне займут энную сумму, а я ему по возвращению верну. Условие было принято без лишних разговоров.
   Докатились мы до Серпухова, поставил я бойцов на довольствие, технику передать по документам не удалось по причине, о которой уже писал, но на завод её под пломбами загнали. Сам же пошёл в дом приезжих при заводе – на выделенное мне койко-место взглянуть. Оно было свободным, а на соседнем мирно похрапывал майор, судя по висевшему на спинке стула кителю. Я подумал, что нет смысла сидеть без дела, когда можно походить по магазинам и купить чего-нибудь перекусить, и, оставив в комнате лишние вещи, потопал по близлежащему Серпухову. Особо далеко не заходил, боясь заблудиться. С моим пространственным кретинизмом и их одноцветными красными домами это было раз плюнуть. В ближайших магазинах набрести на пищу оказалось делом нелёгким. Даже неосуществимым.
   В одном магазине в холодильнике прилавка я увидал синюю костлявую курицу, сошедшую с марафонской дистанции где-то на сто сороковом километре по причине естественной смерти от сердечного приступа и какое-то хлебо-булочное изделие непривычных для меня формы и цвета, но съедобное. Взял изделие. В другом продавщица, глядя прямо в мои голодные глаза, сжалилась надо мною и вынула из-под прилавка банку кильки в томатном соусе, сопроводив сей жест доброй воли словами: «У меня ещё одна есть, но её я домой приберегу…» Ну, что тут скажешь, и так почти подарок. Судьбы. А дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Даже если он – килька в томате. И куплен за деньги.
   По возвращению в дом приезжих слопал полбанки, сглотнул слюну и остальное оставил на после сна. Имел в виду – своего, но майор не понял и, проснувшись, доел деликатес. И отбыл. Уже и не припомню, оставил ли хоть записку с благодарностью. Поутру я убедил себя в том, что переедать вредно и поплёлся на завод. Там мне разрешили дозвониться до своей части и объяснить, что нужен ещё один, взаправдашний, офицер – с нужным допуском. И забрал своих архаровцев. У проходной нам навстречу бросилась женщина с радостной улыбкой на лице. Как оказалось, это была мама ореховца. Он успел созвониться.
   Дальше пошёл мутняк. Я согласился на короткое свидание, а меня начали уламывать на побывку. Причём – для всей нашей оравы. Я отвёл в сторонку ореховца и уточнил, разговаривал ли он о займе.
  - Да не вопрос, товарищ старший лейтенант! Денег займут, обещали!
   И я рискнул. А в это время в стране, оказывается, был объявлен траур по безвременно почившему очередному генсеку – тов. Черненко. Усиленное патрулирование. Мы загрузились в пригородный поезд и поехали в Орехово-Зуево. Естественно, через Москву – столицу нашей Родины и порт пяти морей. Автоматы спрятали в свёрнутые для этих целей бушлаты, а пистолет хранился в моём дипломате. В вагоне были несколько военных, но патруля среди них не было. Зря дрожали. По приезду в Москву мама побежала покупать билеты на другой пригородный поезд, а мы от греха спрятались за каким-то бетонным забором. Мама купила билеты, мы сели в поезд и благополучно прибыли в Орехово-Зуево. Сначала, практически у самого вокзала, мы зашли к тёще нашего солдатика, там побросали в коридоре бушлаты с автоматами и дипломат с пистолетом и переместились пешим порядком к самому солдатику.
   Радости домашних не было предела. Мы по очереди смыли с себя грязь в ванне и хорошо поужинали, совсем по чуть-чуть усугубив. В смысле, пригубив. Разговоры, вопросы-ответы, ночь-заполночь, наконец разложили нас по спальным местам. Всем хватило. Поутру родители начали меня обрабатывать. Предлагали, а потом упрашивали остаться ещё на денёк. Потом ещё на денёк. В мыслях своих я уже продолжал службу где-то в районе Колымы, но вынужден был соглашаться в надежде на то, что удастся перехватить денег, без которых я просто не представлял себе, как сможем добраться в часть. На третий день я взмолился: отпустите! Я не хочу на Колыму! Прониклись и отпустили.
   Тепло попрощались и мы отбыли. Где-то, кажется, не доезжая остановки АЗЛК я решился и спросил у молчавшего как рыба об лёд «местного» караульного:
  - Денег-то дали? Гони их сюда.
  - Ой, товарищ старший лейтенант, я забыл попросить у родителей…
  - Ну ё-моё! Ты нормальный? Как мы уедем, если у нас для этого нет денег? Врал, чтобы побывать дома, а потом хоть трава не расти? А ну давай на следующей остановке выметайся, едь домой и без денег не возвращайся. Мы выйдем на ней же и будем тебя там ждать.
   Боец сделал кислую рожу, но куда деваться? Повиновался. Мы дождались поезда с ним, радостно машущим нам из окна, впрыгнули в вагон и поехали в Москву. Там нас приветливо встретил патруль, поразился нашему внешнему виду, вернее, тому, что мы с ним, таким экзотическим, до сих пор ещё на свободе, но, узнав, что мы – караул и только-только вырвались в мир из теплушки, спрятал нас от любопытных глаз иностранных шпионов в комнате патрульных, даже билеты нам сам купил, жаль, что за наши деньги. Никуда отлучаться не разрешил, но по прибытию нашего поезда на платформу, обступив нас со всех сторон, сопроводил в вагон и выдохнул.



                Часть IV. В Нежин.

По всем признакам это был вообще не мой караул. Но стал моим. Да уж, зажглась моя звезда начкара в начале службы, да так и не погасла, почитай, до самого дембеля. Нет, мне всё в них нравилось, вот только если бы ещё не по воскресеньям выпихивали, не давая возможности снять деньги с книжки и обрекая как минимум на лечебную голодовку, а как максимум - на голодную смерть.
С Курил к нам в батарею перевёлся старший лейтенант Братиков Пашка. Старшим офицером – командиром приборно-радиолокационного взвода. А Серёга В. ушёл на повышение – на третью батарею комбатом. Но это в мирное время, а на полигоне на стрельбах они втайне от контролирующей лампасной гвардии менялись местами. Похоже, Пашка вопрос не сёк. А так всем был хорош. Если бы не алканил беспробудно и безудержно. Худющий, что называется, кожей обтянутые кости и два вечно страждущих глаза.
Ввиду его полной или частичной непригодности к делам батареи, в которой уже даже я котировался как почти полноценная боевая единица, отвезти в ремонт очередные орудия было поручено именно ему. Выдали ему под роспись пистоль, трёх бойцов с автоматами и четыре тягача с прицепленными орудиями. Рампа, на которой производилась погрузка, была в полукилометре от расположения части. Дотащили, погрузили орудия, отбили отожжённую катанку, прикрутили пушки к платформам и тягачи уехали в часть. Я не присутствовал, но я знаю, как это делается, так как приходилось ровно одиннадцать раз, если считать два послеармейских, на разворачивании дивизии приписки.
Отсутствовал на рампе я по уважительной причине: во-первых, орудия были не мои; во-вторых, начкар не я и в-третьих, самое главное, был субботний вечер и я с другими офицерами, включая комбата и начштаба за соседним столиком, в это время вёл беседы на внешнеполитические темы в разрезе текущего момента в пивбаре на углу гарнизонного забора, но с цивильной стороны. А что делать - уже в те времена у нас в стране предпринимались робкие, но весьма успешные, попытки предоставлять кому нужно сервис по системе «Всё включено» («All inclusive», если на втором государственном современной независимой Украины).
В самом разгаре дискуссии, когда разговор перешёл на служебные вопросы, в пивбар с глазами в размер стёкол противогаза ввалился шкафообразный субъект – прапор-афганец, наш старшина батареи. И сразу к нам с комбатом. Да на ухо:
- Я на своём «Запорожце», едем спасать Пашку.
- Ничего не понятно, толком можешь сказать?
- Не могу – начштаба услышит, он и так уже ушами водит.
Начштаба и действительно подозрительно притих, ушки навострил, интересно же, о чём шепчутся его подчинённые в его присутствии, а виду не подавал: уткнулся в бокал с пивом носом – мол, мне ни до чего нет дела, не видите - я пиво пью, имею право после службы. Мы быстренько доглотали нектар и выскочили за прапором. Загрузились в «Запор» и через минуту были на месте трагикомедии.
Возле рампы в траве валялся ничком Пашка. Ибо спал. В стельку трезвый. Бойцов не было. Пистолета тоже – прапор ещё раньше, когда проезжал мимо по делам, подобрал его шагах в десяти от Пашки. Возможно, по воробьям швырялся. Но не попал. Несмотря на вопли возмущения, мы затолкали кренделя в машину и бросились было искать караульных, но те сами нашлись. Трезвые и довольные: увидав состояние нестояния на ногах начкара, поняв, что уже никто никуда не едет, они решили использовать выдавшееся времечко свободы на пошляться по ж/д станции да позаигрывать с девчатами. Углядев нас, вернулись в полной боевой готовности защищать, наступать и вообще.
Пашку мы отвезли домой и бросили на диван, до сих пор помню измученные глаза принимающей стороны в лице его жены. Вот пушки досталось забирать в часть мне. Но везти в ремонт не пришлось – о ремонте в полку как-то и забыли. В общем, первая попытка выездного караула у Пашки не удалась. Но прошло немного времени и подоспела пора предпринять вторую. Нужно было ехать в Нежин и забрать там отремонтированную технику полка «Ф» в количестве два КУНГа на ЗиСовском шасси.
Вечером караул уехал в Киев, а ночью, когда я сидел в дежурке и помогал коротать время дежурному по полку капитану Ш., раздался телефонный звонок.
- Витя, не поднимай трубу. Это по мою душу.
- С дуба рухнул? Как я могу не ответить на звонок?
Витька поднял трубу и по его ответам и вопросам я понял: Пашка в Киеве зашкварился по полной программе. Я нутром почуял неотвратимость поездки. А на носу был дембель, я уже не хотел стричься, а покупать новые хромачи вместо лопнувших в носках тех, в которых я дохаживал, считал большой глупостью: ну не собирался я на гражданке вышивать в хромовых сапогах. Прошли те времена и я их не застал даже в сопливом детстве. В этих же в окружной комендатуре в Киеве я себя не видел. Вряд ли комендант обрадовался бы при виде этого чучела в потрёпанной форме советского офицера. А сидеть в одной камере с Пашкой мне не улыбалось: у него разговоры только о бухле. Скучно. Да и приказ о дембеле можно прозевать.
Я умоляюще глянул на Витьку:
- У тебя есть что-нибудь дома? Нужно срочно нажраться, иначе тот туе**нь (командир полка) меня вместо Пашки пошлёт.
- Есть, пошли. – Витька разбудил сержанта-помдежа и мы с ним отошли на минутку – к нему домой. Там я, пока хозяин позёвывал, выдул два стакана самогона, вынес полхолодильника припасов и отбыл спать в общагу.
Развод проспал, не сообразив, что его по воскресеньям и не бывает. Разбудил меня непрекращающийся грохот в дверь: комполка прислал за мной бойца. Я, не утруждая себя натягиванием галифе, открыл дверь:
- Пожар?
- Нет, товарищ старший лейтенант, командир вас вызывает.
- Нахрен я ему сдался в такую рань? Ты меня не видел.
- Ну товарищ старший лейтенант, пойдёмте уже - я уже второй раз к вам стучу, он с меня с живого не слезет.
- Эх… Ладно, иди скажи, что сейчас буду.
Не приводя себя в порядок (не для того самогон жрал) я пошёл в штаб и на полпути наткнулся на шедшего навстречу комполка.
- Ты где был? Ладно, короче, Братикова и его бойцов в Киеве арестовал патруль. Вернее, Братикова и одного караульного, они были пьяны. Двое других просто ночевали в комендатуре. Собирайся, поедешь с капитаном Влащуком (начпрод под метр девяносто с пузом сразу от поросячьих маленьких глазок и до колен) – он забирает пистолет Братикова и напившегося бойца и везёт сюда, ты здесь берёшь с собой ещё одного бойца взамен того, а в Киеве – документы, три автомата и ещё двух солдат и едешь в Нежин. Всё.
- Товарищ полковник, вы посмотрите на меня! Меня же рядом с Пашкой посадят и вам придётся изыскивать третьего.
- Да некого больше послать! Все по нарядам да отпускам. Почисть зубы ядрёной зубной пастой и… И не дыши на меня, едри его налево!
- Вот! А если на коменданта дыхну? Да он меня и бездыханного за один внешний вид арестует без права переписки!
- Не-ко-го! Ну некого!!! Поедешь.
Ну не ёлы-палы… Бойца-то мне выдали, а вот капитана Влащука пришлось искать. Он, оказывается, перепраздновал свой день рождения и тоже был хоть и в форме, но не в форме. Да уж, сладкая парочка… Нарисуемся в Киеве на радость патрулю и смерть прохожим-моралистам… Нашёл на продовольственном складе: тот с горя забился в угол и тупо уставился на стену. Оторвав взгляд от трещин на стене, спросил:
- Бензин дашь? Поедем на моём «Москвиче» - мне как раз надо жену в Киев забросить.
- Дам. – Нахально пообещал я не своё – за бензин отвечал комбат и, соответственно, только он мог его воровать официально. Комбата я таки уломал, как он ни выделывался. Добил его пафосной фразой:
- Ты хочешь, чтобы на батарею легло пятно в дополнение к тому, которое на неё уже посадил Пашка?! Так вот: меня ещё с поезда снимут!
Я не был, конечно, убедителен, поскольку логика из моих сентенций ускользала, как только я пытался ухватить её за хвост. Но нуден был до умопомрачения и комбат сдался. Мы поехали на «Москвиче». В Киеве первым делом высадили где-то возле рынка жену начпрода, вторым оставили машину на стоянке, третьим попались на глаза опешившему патрулю из морячков. Патруль надышался и проникся. Посоветовали нам срочно постричься и - вооон там на парапете продают кофе – выпить чашки по четыре, забить запах. Пришлось.
Было довольно рано и комендант на службу ещё не явились. Их величество были заняты более серьёзными делами. Потому дежурный офицер, только глянув на нас и поняв, что нам от него нужно, мгновенно оформил необходимые бумаги, выдал нам то и тех, что и кого полагалось, и выгнал из комендатуры, пока не поздно. Но пока доставляли солдатиков и Братикова пред наши ясны очи, успел рассказать, что патруль срисовал этих чертей ещё на вокзале и начал преследование по шпалам. Братиков уходил от погони первым и через плечо отдавал команду трезвой части караула задержать патруль вплоть до смертоубийства. А те, оба киевлянина, у одного из которых дома Пашка с третьим, харьковчанином, и надрался, вяло отнекивались, чуя неладное. А патруль всё слышал, так как Пашка разговаривал громко даже в редкие минуты просветления рассудка. И, догоняя, сзади предупреждал солдатиков, что, ослушавшись приказа пьяного командира, они ничего не потеряют, а вот попытавшись исполнить его, загремят в дисбат в лучшем случае. Те потом мне рассказали, что им и в голову не приходило исполнять приказ Пашки, но на вид они оба были богатырями и патруль перестраховывался, чисто на всякий случай.
Нам удалось без приключений улизнуть из Киева, а в Нежине мне и поголодать-то толком не удалось: один день всего. Потом я там встретил земляка, одного из тех, с кем призывался, разжился у него пятёркой и натрамбовался в столовой. Прежде, чем нам отдали технику и мы в теплушке отправились домой, в часть, на промплощадке ремзавода довелось увидеть прикол: стоит свежевыкрашенный ЗиС, - красавец, не знаю, какого года выпуска, боковая створка-гармошка капота поднята, а под ней… Птички гнездо свили и даже, похоже, потомство вырастили. То ли с ремонтом подзадержались, то ли заказчик пропал без вести. Но птичье гнездо под капотом военного автомобиля – очень символично… Война и мир, жизнь и смерть одновременно. Одно в другом. Как у нас на Донбассе сейчас...

                Дембель.

   В наш полк прибыл мой сменщик – лейтенант, кадровый. Только из училища. Всё по уставу хотел. Желания его мне были понятны, но не близки. А потому я сдал ему взвод, как умел. Его отпустили домой на несколько дней – пусть шея вольно подышит до того, как на неё набросят хомут длиной в 25 лет, а я, съездив на свадьбу своего бывшего замка и вернувшись одновременно с приказом об увольнении в запас, организовал офицерскому народу небольшой сабантуй. Всем же радостно было: мне – оттого, что наконец уходил на любимую гражданку, офицерам – оттого, что сдыхались от бестолочи и у них наконец вырисовывается нормальный мальчик для битья – из кадровых. Значит, смышлёный.
   По стране жестоким смерчем бушевал сухой закон и офицерам, ещё мечтавшим о карьерном росте, предписывалось в общественных местах не злоупотреблять, а лучше и вовсе не употреблять. Поэтому по случаю моего убытия из их жизни злоупотребляли на дому у одного из них – того Серёги, с которым как-то мы курицу варили-варили, да и не сварили. Сам процесс «проводов» на гражданку был тривиален и следа в памяти не оставил по банальной же причине.
   После него мой друг, капитан Ш., завёл свою свежекупленную «Яву», я сел сзади, держа в одной руке чемодан, а в другой – чемодан-дипломат и лыжи с палками, которыми решил балансировать в дороге, так как держаться было нечем: руки-то всего две, и мы укатили с ним в моросящий дождь на станцию – к вожделенному поезду. Как умудрились доехать живыми, мне неведомо, но оба ночных поезда на малую родину я добросовестно пропустил. Они приходили не на первый путь, а что объявлялось по микрофону, я не понимал ввиду убийственного эха и малознакомого языка, который через несколько лет оказался моим государственным.
   Не отчаявшись абсолютно, я поручил девчонке в справочной будочке охранять мои вещи, а сам налегке поехал на такси довыпроваживать меня из армии. Промаявшись бездельем следующий день до момента возвращения офицеров со службы, я не позволил им поужинать домашней пищей и потащил в кабак: с первого раза плохо проводили, без души, без огонька, чисто формально, и всё пошло наперекосяк. Поскольку они ещё не отошли от вчерашнего, разбавив его сегодняшним, то забыли о сухом законе и согласились почти сразу. Но я со своей стороны объявил суточное табу на питие чего-то крепче сока и был как стёклышко. Чуть посидели, потом я купил ещё пару шампанского и мы укатили на такси. Зеркало заднего вида водитель настроил под себя, поэтому судить о том, как эти оглоеды умудрились выцедить газированный напиток из горлышка в дороге, мог судить только по выражению лица шофёра. Но умудрились.
   Несмотря на все предпринятые мною меры предосторожности, первый из двух поездов мы снова упустили. Перед вторым сконцентрировались по-взрослому и, помахав мне, стоящему в тамбуре, лапами за неимением платочков, тоыварищи напутствовали:
  - Поезжай, Вова, работай там хорошо, создавай материальные блага, зарабатывай нам денежку, которую мы будем пропивать, а мы будем беречь технику, на которой ты будешь воевать – нас же сразу убьют.
   Много лет прошло и фразу дословно мне не вспомнить. Но суть её – всегда со мной.