Симплекс лингва. Часть 1. Теневиль

          Когда все оригиналы уничтожены,
          оригиналом становится последняя копия.

                Умберто Эко «Маятник Фуко»

Часть 1. Теневиль

Полётное задание не предвещало неожиданностей, разве что погодные условия на земле были обозначены непривычными: мороз под минус сорок градусов. А нам-то что, мы же на высоте, где всегда низкие температуры.

Но всё пошло не так. В памяти всплыл момент из детства, который лет сто не вспоминал. Отец отвёз меня к своим родителям. Я увидел деда и кинулся к нему. И вот-вот он подхватил бы меня, но на дорожке к крыльцу, по старинке посыпанной гравием, под ногу предательски попал камешек побольше. Подняв меня, плашмя упавшего в шаге от него, дед осмотрел ссадины на моих коленях, ёкнул и подбросил меня вверх: «Нам, трёхногим, бегать трудно, лучше уж будем летать!». Продолжая одной рукой держать меня, он опустил ворот тенниски и показал мне татуировку на плече: три бегущие ноги, соединённые вместе в одной точке.

В бой мой отряд шёл под тяжёлый рок. Ритмичные ударные подстёгивали и без того захлёстывающий организм адреналин. Стальные аккорды электрогитар резонировали с рёвом двигателей в моменты ускорения и резкого набора высоты. А рычащий голос солиста звучал в унисон с хриплыми переговорами в эфире.

Ведомые ребята держались клином позади меня. Впереди летели беспилотные разведчики, а нас обволакивали облаком маленькие сапёры, депеленгаторы и другие вспомогательные летальные аппараты. Все мы и они действовали как в автономном режиме, так и взаимодействовали через центральный сервер, полагаясь на его гигантские вычислительные мощности и массивы данных с обученным искуственным интеллектом. Через него могли координировать с нами свои манёвры и истребители, которые иногда сопровождали нас, штурмовиков, если противник обладал относительно современной воздушной техникой. За мой лётный стаж такой случай встретился лишь один раз.

Здесь же на краю света карательная кампания велась против партизан, которые вживую управляли наземными вездеходами с простой бронёй и не особо хитрыми «мозгами» первых поколений бортовых систем. Кстати, я не преувеличивал про «край света», потому что операция проводилась на крайнем северо-востоке евразийского континента, у самого Северного Ледовитого океана. Само место называлось Чукотка, какое-то эскимосское слово.

Моя пятёрка поднялась с американской базы в Анкоридже, с Аляски, это уже край другого континента, Северной Америки. Итак, мы взлетели под гитарную интраду. Когда мы вступили в зону проведения операции, шла кульминация песни с энергичным риффом баса и барабанов. База дала ориентиры группировки мятежников, которая была обнаружена не меньше часа тому назад и уже атакована эскадрилией с русского аэродрома на Северном мысе. Подсказка показала точку «Мыс Шмидта» на берегу Чукотского моря. Ни в показаниях с базы, ни на бортовых приборах не было никаких предупреждений, разве что данные про крайне низкие температуры. Цели были простые, нам достаточно было совершить два-три стремительных нападения, чтобы добить оставшиеся бронемашины и рассеять живую силу, уже потрёпанную роем дронов.

Моё звено следовало программе, которая направляла нас, придерживаясь малой высоты и аккуратно повторяя рельеф местности. Вокруг царил слепящий белый цвет, снег искрился под ярким солнцем так, что светофильтры не спасали.

Всё произошло молниеносно. Я не успел заметить, что с экрана исчезли разведчики-беспилотники, не подав сигнала опасности. Едва мы обогнули холм, как прямой наводкой в лоб получили залп ракет. Ни один перехватчик не успел среагировать, тревогу забил уже мой самолёт, мгновенно потерявший управляемость. Он спикировал вниз и рухнул на землю. При падении зажглись десятки красных индикаторов, сообщавших о вышедших из строя двигателях. Автоматика выключила музыку, в наушниках пульсирующе пищали аварийные оповещатели, сквозь которые я едва слышал крики ребят. Поначалу показалось, что я потерял и визуальный контроль, однако вскоре снежная пыль улеглась, и открылся вид на белую пустыню и выцветшее до бледной синевы небо. Я прильнул к панораме с обзорной камеры.

На прямой видимости застыли несколько самоходных орудий и бронемашин повстанцев. Вся эта техника, судя по обледенелости, была повреждена задолго до нашего боя. Никаких других двигающихся танков или стационарных дзотов я не увидел. Тепловизоры и другие устройства также не определяли работающие двигатели. Динамики не передавали ни треска выстрелов, ни выхлопов от запусков ракет, ни раскатов взрывов. Только удаляющийся шум самолётов.

– Рокеры, статус, – запросил я по голосовой связи, сам же дал поиск по карте. Двое были рядом на земле, значит, тоже сбиты. Две машины были на ходу, это их затихающий звук слышался вдали. Я запустил панорамный дрон, к счастью, ни он, ни шлюзовой люк не пострадали при попадании ракеты и последующем падении. Вывел изображение с камеры дрона на большой экран. Вид на поле битвы сверху также не выявил противника. Что за средство противовоздушной обороны нас атаковало?! И почему наш беспилотный авангард не смог его обнаружить?

Я приказал всем летательным аппаратам вернуться на базу. Это было впервые в моей практике, чтобы я потерял больше половины звена сбитыми, да ещё и без воздушного боя.

– Антиплен! – скомандовал я, хотя знал наверняка, что и центральный компьютер, и бортовые на каждом из упавших самолётов уже запустили свои программы противостояния попаданию в чужие руки.

– Третий, – обратился я к одному из своих бойцов, – ты на дежурстве, я и пятый выходим, если что начнётся, сразу вызывай меня. Второй и четвёртый, по прибытию на базу сдайте всю технику на проверку и ремонт, только после этого выходите в оффлайн. Сбор в онлайне для разбора полёта в половине первого пополудни. Всем понятно?

В эфире раздались четыре коротких «Есть, командир!»

– Бас, – в личном коммуникаторе позвал я Третьего по нашему позывному, – я буду на связи, если что.

– Хорошо, – не по уставу ответил мой давний боевой товарищ.

Выйдя из дистанционной кабины, я скинул с себя влажную от пота форму. Несмотря на все эти супер материалы, ткань промокла насквозь. Мой самолёт остался лежать на трескучем морозе где-то на берегу Ледовитого океана, а я зашёл в тёплый душ у себя в доме неподалёку от Сан Франциско. Но всё равно мысли крутились вокруг происшедшего. Я не мог поверить в то, что случилось. Надо было успокоиться и провести доскональный разбор полётов. По телу стекали струи воды, но они не расслабляли. Выйдя из душа, я налил себе питательный напиток, сел на кухне и вывел на настенные экраны сводку по бою, подготовленную центральным компьютером нашего звена для отчёта в штаб эскадрильи.

Сверху бегунок перемещался по временной шкале, отсчитывая секунды. В центральным окне транслировался вид из моей кабины. Слева размещались показания приборов и датчиков всего звена, а справа – камеры с других штурмовиков и вспомогательных беспилотников.

Вот и злосчастный холм. Я пристально следил за данными с фронтальных разведчиков, но ничего обращающего на себя внимания не замечал. Все те же подбитые раньше самоходки и вездеходы партизан. И вдруг два из них оживают, из их внезапно раскрывшихся чрев вылетают ракеты. Программа, составившая отчёт, словно предугадав мой вопрос, повторила момент запуска ракет и весь их короткий полёт в замедленном темпе. Обычные «земля-воздух», старой модели, поэтому из двадцати выпущенных лишь пять достигли целей, остальные всё-таки были перехвачены тепловыми дронами сопроводительного облака. Но и этих пяти было достаточно, чтобы уложить три самолёта и разметать часть беспилотников.

Злость от поражения сменилась азартным интересом. Как это они обхитрили все наши оборонительные средства? Как им удалось так быстро завести двигатели и дать залп по нам?! Неспроста предупреждали о чрезвычайно низких температурах в тех краях! Возможно, воспользовавшись обледенением, партизаны дезориентировали тепловизоры.  Помнится, когда я только начинал сетевые бои, был уверен, что побеждают быстрые, ловкие и проворные. Практика показала, что чаще выигрывают умные и сообразительные. Почти все мальчишки и девчонки из наших городков пропадали в Сети с малых лет. Кто-то западал на спортивные имитации, кто-то углублялся в построение виртуальных цивилизаций, кто-то увлекался боевыми играми. По мне самым впечатляющими были сетевые битвы. Сначала стычки один на один с разными видами оружия, а потом уже групповые. Наиболее результативных игроков приглашали в формирования покрупнее, чтобы участвовать в полномасштабных сражениях. И здесь шёл дальнейший отбор. Хорошей реакции и скорости, смелости и дерзости, и даже ума и сообразительности было недостаточно, чтобы войти в число финалистов. Тактика боя, заложенная в серверы боевых формирований, давала порой решающее преимущество. Эту тактику боя нельзя было взять да и придумать, будь ты хоть семи пядей во лбу, потому что даже самый гениальный военачальник не мог бы сравниться с гигантской памятью, вычислительной мощностью и алгоритмами машинного обучения, вобравшими в себя совокупный опыт сотен и тысяч реальных и виртуальных войн.

Имевшие достаточно средств войска закупали целые библиотеки такой информации, чтобы «скормить своим обучалкам». Такие архивы накапливали министерства оборон различных правительств. За уже обученными и проверенными нейросетями охотились разведслужбы. С ними конкурировали крупные транснациональные военно-промышленные корпорации.

Одна из них и сделала предложение моей тройке после того, как мы победили в финале виртуальных баталий, стать контрактниками. Нам тогда было по двенадцать-тринадцать лет. Мы словили кураж и сами не верили в свой успех. Когда же со мной связались и сказали, что мы прошли в штат Корпорации, я ушам (точнее, глазам) не поверил. Ещё двоих для комплектования полного звена я привлёк из числа фрилансеров, чьё мастерство высоко оценили рейтинговые модели Корпорации. Я открыл длинный список таких кандидатов, и отобрал тех, кто мне внешне импонировал. Дальше я провёл с ними дистанционное собеседование. После были учебные вылеты, по итогам которых я отсеял ребят послабее и пригласил самых крутых. Так сформировалась моя пятёрка, с которой мы летаем уже пятый год. И мы всегда безупречно выполняли свои задачи, практически без осечек. Сейчас же меня распирало от досады и злости за промашку, стоившую нам так дорого. Вдвойне обидно было, что я даже не понимаю, где мы допустили ошибку.

– Первый, приём, – вызвал меня Третий, оставленный дежурить, – над нами летающие объекты.

Я вскочил, отставил стакан и побежал в кабину.

– Они накинули сеть, – пришло следующее сообщение.

Не теряя времени на форму, я открыл дверь кабины и в одних шортах сел за штурвал. Автоматически включились все системы. Но связи с физическим летательным аппаратом не было.

– Третий, приём! – закричал я в голосовой эфир. В ответ – тишина.

– Бас, ты где? – я переключился на нашу группу в общедоступной сети вне боевого контура. Эту группу мы держали для общения вне Корпорации. Сейчас она сработала как резервная линия связи.

– Я тут, Клавиши, – откликнулся он, – мы потеряли нашу аппаратуру.

К нам присоединились Гитара и Барабаны.

– Ребята, у нас украли оставленные инструменты, – нам приходилось шифроваться под рок-группу в публичной Сети, чтобы не выдать свою работу на военную корпорацию, – Передайте Саксофону, как появится в онлайне, чтобы проверил свою дуделку. А я в... (мы ещё никак не называли командование, поэтому пришлось соображать на ходу) администрацию!

– Ок, Клавиши, удачи, – пожелали мне соратники.

Я заново прошёл идентификацию и авторизацию в корпоративной Сети. Чат-бот собрал всю первичную информацию, выслушал мой доклад, приложил к нему сводный отчёт, который я как раз просматривал на кухне, и направил командованию на рассмотрение.

– Штаб уже выслал два звена на поиск сбитых штурмовиков. Ваше решение не активировать самоуничтожение аппаратов становится теперь спорным. Однако оно не признаётся однозначно неверным на момент завершения боя с учётом контекста ситуации и Вашего приказа инициировать программу «Антиплен», – сообщил мне голосовой робот.

– Меня отстранят от полётов? – спросил я, понимая, что в любом случае на время разбора полёта командование предпочитает держать лётчиков «на земле».

– Временно, – ответил искусственный штабной клерк. Никто из вышестоящего командования не стал говорить со мной, очевидно, что они ждут результатов вылета поискового отряда.

Я откинулся в кресле. Потеря дистанционно-управляемого штурмовика – это ординарное событие в обычных боевых действиях с равносильным противником. Но в карательной операции против горстки мятежных аборигенов на старых машинах где-то на окраине мира – это случай, требующий расследования.

Но я не из тех, кто будет сидеть, сложа руки, и ждать решения кого-то сверху. Дед говорил, что свои проблемы надо решать самому, и даже их, свои проблемы, нельзя позволять другим отбирать у себя.

– Поиск. Центральный архив. Чукотка и её население, – я задал компьютеру интересующую меня тему в корпоративном хранилище данных. Информации было много, поэтому я одновременно листал текстовые страницы и слушал аудио- и видео-ряд истории Чукотки.

Что я узнал? Практически первобытные племена, примитивные верования, оленедоводство и рыбалка. Русские казаки присоединили эти земли к Российской империи в семнадцатом веке. Затем сотни лет добычи пушнины. В начале двадцатого века нахлынула волна золотоискателей... Практически всю вторую половину двадцатого века там добывали нефть, золото и другие ископаемые. Имело хождение множество анекдотов и шуток, где чукчи, коренные жители Чукотки, выглядели наивными и глуповатыми дикарями. Этот образ никак не вязался с борцами против глобализации и консолидации наций и государств, с которыми нам приходится сражаться в наши дни. Обычно сопротивление исходило от народов, имевших свою государственность с населением ну хотя бы в несколько миллионов человек. Были радикалы, протестовавшие против федерализации, и среди тех народов, которые превышали порог в сто миллионов человек. А чукчей, если верить переписи населения, оставалось не больше десяти тысяч. У них никогда не было ни государственности, ни армии, ни промышленности. Может, какие-то пришлые силы организовали очаги сопротивления на их территории?

Мои мысли прервала ожившая панель управления. Это восстановилась связь с самолётом. В первую очередь я проверил датчики взлома или иного проникновения вовнутрь аппарата. Следов вторжения не было. Я вспомнил голос чат-бота из дирекции. Надо сразу же запустить самоуничтожение  наших машин.

И тут я увидел напротив основной фронтальной камеры, имитирующей фонарь пилотской кабины самолёта, записку. Обычная бумага, которой почти не пользуются в наше время, закреплённая в рамку из дерева. Рейки ещё не успели заиндеветь на морозе. На матово-белом листе, разительно выделяющемся на фоне болезненной белизны снега, были нарисованы два ряда символов. Собственно ряд был нижним, а сверху побольше размером был рисунок трёх ног, бегающихся друг за другом по кругу. Точно так, как на татуировке моего деда, той самой, что на плече со стороны сердца.

Ниже первые два символа – это буквы симплекса. Следующие две буквы – английские, точнее, латиницы, выписаны они были необычно, витиевато, с загогулинами, засечками, вкраплениями линий и узоров. Те же буквы на первый взгляд выглядели как рисунки льва и медведя. Один просто чёрным по белом, а второй – белым внутри дочерна закрашенного квадрата. Завершали серию схематичные изображения домиков. Я сделал снимок экрана, чтобы заняться тайнописью позже.

Пилоты двух других сбитых самолётов сообщили мне, что у них всё без изменений. Я спросил обоих, нет ли каких-либо предметов, установленных перед дистанционными камерами их аппаратов. Нет, они не замечали ничего. Неизвестные точно определили ведущего звена, и оставили своё послание мне. И они знали, что было на татутировке моего деда. Это не могло оказаться совпадением.

Но обдумать это я не успел, в этот момент в небе показался отряд, высланный штабом на поиски наших самолётов. На самом деле «поиск» здесь был неуместным словом. Они прилетели ликвидировать их. Что они и сделали. Три выпущенные ракеты почти одновременно поразили цели. Наши экраны прекратили сеанс, моргая сообщением «Потеря связи».

Я покинул дистанционную кабину опустошённым. Для меня это была первая потеря боевой машины. Досадней всего было то, что нас сбили не в открытом воздушном бою, а свои пристрелили беззащитными на земле.

Вспомнился мотоцикл деда. Это был настоящий мотоцикл: без пластиковых накладок, без гироскопических стабилизаторов и всякой интеллектуальной системы безопасности. Он был в металлическом корпусе с хромированными деталями, из которых особо выделялись длинные и красиво изогнутые выхлопные трубы по обоим бортам. «Железный конь» на двигателе внутреннего сгорания. Дед говорил, что они с байком – ровесники: «Триумф Трофи» был выпущен в год его рождения, в далёком 1973-ом. На нём нельзя было уже выезжать на большую часть трасс и городских улиц, потому что он не соответствовал современным нормативам. Поэтому мы любили кататься на нём по старым окрестным дорогам. Как-то я, сидя позади деда, свалял дурака, дёрнулся зачем-то, старик испугался, что я выпаду, обернулся и одной рукой прижал моё бедро к седлу. Но при этом манёвре мотоцикл потерял равновесие, дед попытался выправить, но нас мотнуло сильнее и снесло в кювет. Я так переживал, что из-за моей глупой проделки покорёжился глушитель, а бок бензобака, всегда радостно светившийся яркой голубой краской, помялся и расцарапался, что слёзы выступили на глазах.

«Плакать надо по людям, а не по железкам», – успокоил меня дед. Но обратно мы ехали молча. Прежде чем загнать мотоцикл в гараж, дед провёл рукой по пострадавшим деталям и вполголоса добавил: «Хотя порой вещи становятся ближе чем даже родные люди».

Вот и сейчас, хотя я ни разу не сидел в своём самолёте, не поглаживал его фюзеляж и даже не видел его вживую, я понял, что тоскую по нему. Моя домашняя квартира опустела, когда дистанционная кабина навсегда потеряла связь с боевой машиной.

Но долго горевать не входило в мои планы, у меня в руках был снимок плаката, установленного перед лобовой камерой моего, теперь уже бывшего, самолёта. Надо было понять, что на ней закодировано. У меня всё внутри зудело заняться головоломкой.

Я раскрыл фотографию на экране во всю стену.

Первой была буква “T”. Она и на симплексе, и на латинице одинаково пишется. На симплексе все буквы квадратные, то есть должны быть вписаны в квадрат, поэтому длина ножки равна длине перекладины.

Второй буквой была “E”. На симплексе она выглядит как та же буква «Т», но только повёрнутая на 90; налево, и так же вписана в квадрат.

Практически все символы симплекс лингва состояли из двух, максимум трёх простых горизонтальных, вертикальных и диагональных чёрточек. Только числа можно изображать как вписанными в квадрат, так и округлыми. В школьных программах рассказывают, что искусственному интеллекту были даны на выбор все известные человечеству алфавиты, а также другие системы обмена информацией типа азбуки Морзе, шрифта Брайля, морских семафорных флажков и так далее. Компьютер рекомендовал на роль кандидата на составление нового алфавита метод скорописи Граффити, изобретённый Джеффом Хокинсом, отцом первых наладонных устройств Зумер и Палм. Правда, он был предназначен для ввода информации, в нём имело значение направление движения при прорисовке символов. Учёные доработали систему знаков до алфавита, однозначно воспринимаемого и человеком, и машинами, как на запись, так и на чтение. Так появился алфавит Симплекса.

Третья буква послания с Чукотки угадывалась легко. Представитель семейства кошачьих, поначалу показавшийся мне львом, смахивал на рысь из-за кисточки на вытянутых вверх ушах. Он стоял на передних лапах, красиво изогнув спину и подняв трубой короткий толстый хвост. Это именно латинское “N”.

Четвёртая буква была в инвертированном цвете. Внутри чёрного квадрата белая фигура медведя, сидящего так, чтобы вытянуть вперёд передние и задние лапы. Острая морда также смотрит вправо. Получается буква “E”.

Почему я решил, что эти две буквы на латинице? Да потому что симплекс не предполагает художественного оформления букв, как это было в детских книжках. В моём детстве книги были на английском. Да и по форме завершающие обе буквы были вытянутыми в отличие от заключённых в квадрат первых двух символов.

Итак, у меня получилось «TENE», я несколько раз вслух произнёс «ТЕНЕ».

Замыкал ряд символов рисунок нескольких домиков. Был бы один, я бы решил, что это пиктограмма слова «дом». А так надо предполагать город или поселение. Опять же, на каком языке? Первые две буквы были на симплексе, вторая пара – на английском. В английском есть city, town, village, settlement, hamlet и ещё какие-то варианты по словарю. На симплексе город – это «цит», дальше прилагательными определялся размер. Если же речь шла о деревне, то «вил».

Я решил облегчить себе жизнь и предположить, что ребус на симплексе, который прост и однозначен. Если рассуждать логически, то те, кто оставил записку, не могли знать, какими языками я обладаю, поэтому наверняка использовали всеобщий язык.

Тогда получается «ТЕНЕЦИТ» или «ТЕНЕВИЛ». Последнее мне показалось более звучным и подходящим под название посёлка. Я задал поиск. Результат состоял из одного городка франкоязычной части Европы, бывшей Бельгии, но в написании «Тенневилль» с двумя «н» и двумя «л», да ещё и с «e» на конце: “Tenneville". Но уж очень созвучно, и других вариантов нет, а запрос слова «Тенецит» и вовсе дал пустой список на выходе.

Я запустил виртуальный тур с совмещённой реальностью по городку Тенневилль; не зная и не понимая, что следует искать. Побродил по улочкам старинного посёлка, осмотрел церковь с часовой башней. Нотр-Дам де Борен – так она называлась.

Нотр-Дам. Бабушка рассказывала про Нотр-Дам де Пари, Собор Парижской Богоматери. С её слов это было единственный раз, когда дедушка пошёл навстречу её желанию, и они совершили свадебное путешествие в Париж. Он изнывал, пока она выполняла туристическую программу с посещением музеев и картинных галлерей... пока они не попали, ах, забыл, в здании вокзала, бывшего вокзала... короче, там были импрессионисты. Дедушке они понравились!

– Клавиши, ты тут? – вышел на связь по резервной линии Ударник, прервав мои воспоминания.

– Да, Барабаны, тут я.

– Всё равно нас отстранили от полётов, давай встретимся в оффлайне.

– Нас могут вызвать на задание в любой момент.

– Брось, едва ли так быстро. Давай возьмём отпуск, смотаемся в район Красных фонарей в Амстердам. Судя по тому, что ты постоянно доступен, ты одинок и балуешься силиконовыми дамами.

Я хотел было возмутиться неожиданной фамильярностью Барабанщика, но задумался. Возможно, он шифруется.

– Я редко покидаю свою берлогу, ты прав. Но так ли это нужно?

– Да. Сколько лет мы с тобой вместе летаем, пора уже очно увидеться.

Встретиться для меня означало выйти за пределы своей квартиры. Я действительно очень редко выхожу. Был период, когда гормоны требовали общения с противоположным полом. Это оказалось очень затратно по времени и эмоционально неоднозначно. Даже предварительные виртуальные ухаживания отнимали часы, которые можно было потратить на что-то другое, и при этом мало что гарантировали. Короче, товарищ мой был прав, меня вполне устраивал секс в дополненной реальности с применением силиконовых насадок и панорамно-погружающих многомерных панелей.

Всё остальное можно было заказать с доставкой на домашний принтер вещей или почтовый ящик квартиры.

Надо ли делать этот шаг и покидать квартиру, являющуюся также боевым постом? Я не смог вспомнить никаких ограничений и запретов. Я не нарушу устав или корпоративные правила. Другой вопрос, а на кой ляд мне самому выходить из своего комфортного жилища? Едва ли ради того, чтобы встретиться вживую с кем-то, с кем заочно знаком, пусть даже он – боевой товарищ. Столько лет нас вполне устраивало удалённое общение.

Загадка «Тенецита» или «Теневила» тоже не сподвигла бы меня на приключения. Ребятам я скажу, что из профессиональной гордости хочу выяснить причину нашего поражения в бою.

Но на самом деле только я знал, почему решился на риск. Три бегущие ноги – наколка на плече деда. Удивительно, что я ни разу до этого не задавал поиск этого рисунка в Сети. Может, никакой тайны и нет. Надо набраться смелости и всё выяснить. Поисковик выдал результат из двух строчек: логотипы футбольных команд прошлого века. Как я ни пытался вспомнить хотя бы косвенные признаки, но не замечал, чтобы дед интересовался этим видом спорта.

Я выдохнул и попросил домашнего цифрового помощника организовать поездку в Амстердам. Кстати, всё, что мы знали с Барабанщиком о местоположении друг друга, так это континенты. Наёмникам вроде нас не хочется светить свои реальные имена и адреса, хотя это и не запрещено правилами Корпорации. Амстердам получается где-то посредине между Северной Америкой, где я живу, и Индией, откуда, как я предполагал, родом наш ударник. Как бы ни была проста и универсальна фонетика языка симплекс, произношение выдавало происхождение.

Тут у меня началась некая паника. А что надо брать с собой в такой далёкий путь? Понятно, что всё, что я забуду, можно будет заказать с доставкой и приобрести на месте. Не дедовские времена, когда кучу всего с собой возили. Наш век – это век вещей в аренду. После короткой эпохи одноразовых вещей, загрязнивших планету. Но всё же что-то надо взять. Мне пришлось потрудиться, чтобы наполнить небольшой рюкзак.

Микромобиль уже ждал меня у подъезда. Он доставил меня до ближайшей станции. Дальше скоростной поезд до аэропорта. Поскольку я был без багажа, то выбрал самокат без тележки, назвал ему свой рейс и он повёз меня, лавируя между другими пассажирами, до подвижной ленты, которая вела на посадку на мой лайнер.

Вроде бы всё с минимальными неудобствами, но всё равно мне всегда было тревожно и неуютно за пределами моего обустроенного мирка, особенно, когда я оказывался в большом и многолюдном помещении, каким оказался амстердамский Скипхол.

Помнится, дед как-то взял меня с собой на поезд проехаться до «города моторов», как он называл Детройт. Там уже давно не было автозаводов, но свою славу город сохранил благодаря бесчисленным гаражным мастерским, бесконечным рынкам запчастей и кладбищами битых и старых автомобилей на разбор. Дед надеялся найти детали к «Триумфу» на одной из этих барахолок. Меня же пугала сама мысль оказаться в толкучке, какой изображали старые базары в кино. Отказаться я не мог, поскольку по моей вине пострадал мотоцикл. Как я тогда ужасался толпам пассажиров и толчее в зале ожидания! А ещё поражался, как дед легко ориентировался в подземных и наземных переходах, хотя он впервые приехал в Детройт.

К счастью для меня, навигатор на моём устройстве подсказывал, как перемещаться по амстердамскому аэропорту, и быстро провёл через туннель в приаэропортовую гостиницу.

В вестибюле меня уже встречал невысокого роста... японец. Я ожидал увидеть черноокого сикха в тюрбане, потомка воинственного племени. А наш Ударник оказался представителем Страны Восходящего Солнца.

– Отомо, – представился он, – ваши Барабаны.

– Джордж, – назвался я, хотя не планировал раскрывать своё настоящее имя.

–  Я тебя представлял старше, – заметил он.

– А я думал, что ты – индиец.

– Это я имитировал акцент, – засмеялся он, – говорил через синтезатор голоса. Кстати, я был уверен, что и ты используешь преобразователь и голоса, и речи. Уж слишком правильный у тебя и симплекс, и английский. А ты похож, скорее, на скандинава.

Вопросы об этнической или расовой принадлежности считались дурным тоном, и в большинстве агломераций были даже запрещены, поэтому я предпочёл перевести разговор на другую тему.

– Мы действительно поедем в район Красных Фонарей?

– А тебе уже не терпится? – засмеялся Отомо, – я арендовал машину. Закинь свой рюкзак в номер, и поехали.

Сначала мы доверились автопилоту, но на одном из перекрёстков, ещё не доехав до центра, Отомо перевёл машину на ручное управление, свернул в переулок, где остановился у тротуара. Он вышел из машины, обошёл её, чтобы найти капот, потом возился под ним какое-то время. Когда он вернулся на водительское место и за ним опустилась дверь, я уже понимал, что он знает что-то такое, что не должно было быть зафиксировано ни одним средством слежения. Я достал из карманов свои устройства и стал один за другим обесточивать их. Отомо одобрительно кивнул.

Машину мы оставили далеко за населёнными пунктами на обочине сельской дороги, несмотря на табличку, предупреждавшую, что это – частная собственность. Продолжая нарушать права землевладельца, мы пешком направились вглубь его участка, пересекли цветочный луг и вышли к небольшой шумной речке.

– Джордж, я провёл небольшое расследование, пока меня тоже не отключили от базы данных.

– А нам закрыли доступ? Мне было сказано, что только отстранили от полётов.

– Вас с Басом отключили в момент падения самолётов, а нас, вернувшихся на аэродром, через час с небольшим.

– И что ты успел обнаружить за этот час с небольшим?

– Немного, но мне кажется, что достаточно для понимания, кем были наши противники в том коротком бою.

Барабанщик достал диск-таблетку, которую я вставил в свои очки. Это был учебный материал по теме «История войн с аборигенами». Конкретно этот выпуск назывался «Чукотские войны». У меня она поначалу вызвала улыбку. Я же успел побродить по Сети в поисках информации. Забавный в своей наивности и примитивности народ, который под конец двадцатого века спился и почти канул в небытие, оставив после себя анекдоты, не мог быть героем той истории, которую я слушал. Сильные и жестокие воины, наводившие ужас на соседние племена. Бесстрашные мореходы, охотившиеся на китов. Выносливые кочевники, способные пасти стада оленей на бескрайних просторах тундры.

– Впечатляюще! Ты думаешь, это их потомки напали на нас?

– Да, ты до конца досмотри. Про войны с русскими.

Я продолжил смотреть, пролистав трёхмерные реконструкции поселений чукчей и коряков, остановился на фрагменте о «летающих чукчах». Чтобы как-то сопротивляться нападениям агресивных чукчей, коряки (народ, живший по соседству) ставили свои жилища на холмах, поливали склоны, стены и крыши водой. Но чукчи прикрепляли шипы к своим снегоступам, вживляли в ноги китовый ус как экзоскелет для прыжков, бегом взбирались по заледенелому насту и впрыгивали через дымоходы яранг сверху.

Далее сюжет про русских казаков, которые первыми добрались до Чукотки в середине семнадцатого века. Столкновения с переменным успехом и безжалостные расправы с обеих сторон не прекращались почти сто лет. Тогда на подмогу казакам пришли регулярные части армии русского царя, и перевес стал явным. Огнестрельное оружие по дальности стрельбы превышало луки чукчей. Исход войны был предрешён. На открытом ровном заснеженном пространстве преимущество было подавляющим. Но чукчи нашли отчаянный способ противостоять. Они выпускали вперёд смертников в костяных доспехах. Те с ужасающими драгун криками решительно мчались вперёд, даже будучи раненными вставали и продолжали бежать на врага. Два ряда солдат в страхе спешно делали залпы, не успевали перезарядить свои ружья, а к тому времени чукотские лучники набегали за смертниками до дистанции, с которой могли осыпать русских градом стрел. Если и их накрывал огонь, они все падали в снег и замирали. Войска стреляли в них, а они не двигались. Когда драгуны и казаки, уверенные, что бой завершён, и никого в живых не осталось, выходили из укрытий и расстраивали боевой строй, из снега восставали «убитые» чукчи и кидались в яростную атаку. Так, с великими потерями, они вынуждали русские гарнизоны прятаться в острогах и не лезть на их земли.

– Да, это они, – я снял очки и кивнул Отомо, – Я не понимаю, почему эта информация была засекречена?! Если бы наши бортовые компьютеры обладали этой тактикой боя, то имели бы настроенные шаблоны ответного поведения, как минимум, не считали бы подбитую и застывшую на морозе технику безвредной.

– Я не знаю. Но тактика один в один – замереть, усыпить бдительность и восстать.

– Возможно, ответ кроется в слове «ТЕНЕВИЛЬ», – и я рассказал Барабанщику о послании, показал ребус и мой способ его разгадки.

– Бельгия тут недалеко, – он махнул рукой в восточном направлении. Решение было принято мгновенно. Я не знал, что  двигало Отомо, но меня манила «тайна трёх ног».

Мы сели размечать маршрут вручную, чтобы не выходить в Сеть и не обнаружить свою геолокацию. Через полчаса мы уже были на железнодорожном вокзале, с которого на скоростном поезде отправились в Брюссель. Я уже забыл о своей боязни чужих людей, пространств, ещё чего-то. Мы так увлеклись, что я перестал замечать всё, что окружало нас в пути.

Мы провели целый день в Тенневилле, но ничего интересного не обнаружили. Милый городок из фильмов о старине, наверное, тут встретились дома и домишки от средневековья до двадцатого века. Встречались фермы, ставшие теперь частью городка. Мы пытались говорить с местными жителями. Трудно было искать то, чего не знаешь. Это даже не чёрная кошка в тёмной комнате, потому что мы не знали, ищем ли мы вообще кошку. Ничего, что бы подтолкнуло нас к расшифровке послания. Создавалось стойкое ощущение, что я скачал игру-бродилку, и не могу найти ключик, чтобы понять, как пройти квест. Вот только ходить приходилось на своих двоих, с непривычки это было очень изнурительно. Тем не менее, мы заставили себя особенно тщательно обследовать старую церковь. Нижние ряды камней были покрыты мокрой растительностью. Я не сразу вспомнил слово, которое описывало это явление – замшелый.

Во дворике храма мы увидели пожилого мужчину, который орудовал насадкой на руку в цветочной клумбе. Я подошёл поближе.

– Добрый день, – обратился я к нему.

– Бон жур, – ответил он мне на французском.

– Вы живёте здесь?

– Ви, – ответил он мне.

– Вы не говорите на симплексе? – вежливо уточнил я.

– Но.

– А по-английски? Боюсь, что моих знаний нескольких французских слов будет недостаточно для разговора.

– Да, конечно, мы можем говорить на нормальном английском, – мужчина встал, снял с руки инструмент.

– Мы ищем Теневиль.

– Добро пожаловать в Тенневилль, – он произнёс название на французском.

Я взял сухую веточку с газона и на песочной окантовке клумбы вывел буквы латиницей: «TENEVIL».

– Как видите, здесь нет двойных «н» и «л». Не знаю, насколько это принципиально, но нам нужно найти именно такой Теневиль.

Старик внимательно посмотрел на меня, медленно перевёл взгляд на Отомо. Потом показал нам следовать за ним. Мы вошли в пристройку к церкви. Мужчина снял с себя рабочие ботинки, скинул с плеч лямки комбинезона, дал ему упасть к ногам, перешагнул через него и надел стоптанные туфли. На вешалке, куда он повесил комбинезон и огородную насадку, висела ряса. Я уже давно не видел наряда священника. Бабушка с дедушкой как-то водили в церковь, где отпевали их друга. Пожалуй, это было единственный раз, когда я видел пастора вживую.

Когда хозяин вышел из ванной, где мыл руки и, громко фыркая, ополаскивал лицо, мы робко стояли посреди гостиной. Наконец, он вошёл в комнату и направился дальше в смежный с ней кабинет. Мебель в доме была старинной, деревянной. Единственным пластиком был корпус антикварного ноутбука, какие я с детства не встречал. Он открыл его, включил, затем застучал по клавишам настоящей клавиатуры.

– Есть только три варианта, – сказал он, – «Ten Evils» или «Ten Sins». Это десять злодеяний или десять грехов у буддистов. Второе – это наш город. Третье – это некий оленевод народности чукча, который изобрёл письменность....

– Чукча?! – в один голос закричали мы с Барабанщиком.

– Да, – поднял на нас глаза поверх очков священник, хотя я бы ожидал, что он подскочит от нашего восклицания.

– Это где Вы нашли? В церковных архивах? – изумлённо спросил мой напарник.

– Нет, в обычной Википедии. Правда, это её выгрузка на мой сервер была сделана где-то в двадцатых годах.

– То есть в нынешней Википедии не найти этой статьи?

– Раз уж вы не нашли, значит, нет.

Он принялся читать статью с экрана своего ноутбука, потом вслух поделился кратким содержанием.

Жил в тундре некий оленевод по имени Теневиль. Примерно в 1927-1928 годах он самостоятельно изобрёл письменность для чукотского языка. Абстрактный характер знаков был идеографическим (мы не знали этого слова, но промолчали, не стали перебивать старика). Не были известны источники письма Теневиля, разве что рисунки на шаманских бубнах могли служить прототипами. Только в 1945 году в верховьях Анадыря, где жил Теневиль, был обнаружен ящик с его архивом. Удалось разобрать особые знаки для двадцатеричной системы счисления, характерной для луораветланского (священник прочитал это длинное название по слогам), то есть чукотского, языка, а также описание тысячи идеограмм.

Старик снял очки и выжидательно смотрел на нас. Мы молчали.

– Про Секвойю вам ничего не нужно?

– Секвойю? Деревья? – не понимал я, к чему он это.

– Нет, это дерево названо в честь человека. В статье про Теневиля имеется единственная ссылка, ведущая на публикацию о вожде индейского племени чероки, который изобрёл слоговую азбуку индейцев в 1826 году, и уже к 1830 году более 90% его соплеменников пользовались его алфавитом.

– Спасибо, отец, спасибо, нам только Теневиль нужен.

– Как угодно.

Мы вышли со двора церкви с распечатанным на принтере алфавитом Теневиля, пока не зная где и как, но уверенные, что он нам пригодится. Я лет сто не держал в руках бумажный лист. Он был сложен вчетверо и спрятан в карман. Мы решили пешком пройти к станции, хотя натрудили ноги за день бесплодных, казалось бы, поисков. Никакие домашние тренажёры не дают такой нагрузки, как сегодняший поход на воздухе. Я поглаживал лист в кармане, вспоминая ощущения прикосновения к бумаге. На улице я не доставал листок, чтобы многочисленные системы безопасности не зафиксировали его. Мы ещё не до конца понимали, что происходит, но начали вести себя осторожно.

Барабанщик связался с ребятами нашей команды. Он спросил их, не видели ли они какие-либо послания, знаки, символы, что-то необычное. И Бас-гитарист сразу же ответил, что видел плакат около одного из замерших танков партизан. Мы не успели его предупредить, чтобы он не высылал ничего через публичную Сеть, как он уже выложил снимок с лобовой камеры его аппарата в наш чат.

По прибытию в Амстердам мы прежде всего поехали в гипермаркет, который нашли на окраине города. Наверное, в последний раз в реальном торговом центре я был в отрочестве, когда вместе с мамой ездили. Как я стал жить отдельно, то перешёл на заказы с доставкой. И вот я в огромном универмаге. Здесь мы приобрели походную палатку и всё по списку, который мы обдумали по пути из Бельгии. Палатку мы разбили посреди гостиничного номера. Внутри неё под покровом плотной брезентовой ткани мы раскрыли лист с алфавитом Теневиля. Ни одна камера аудио и видеофиксации не сможет заглянуть к нам. Я спроектировал со своего устройства снимок, присланный Басом, на пол. Это был текст на чукотском, записанный алфавитом Теневиля.

Нам потребовалось больше двух часов, чтобы расшифровать идеограммы. Теперь мы знали, что это означает этот термин. Это письменный знак, условное изображение, да просто рисунок, соответствующий слову, ну, если точнее по Википедии, фонеме. В школе всем нам рассказывали об египетских иероглифах – вот это пример такой идеограммы. Даже в нашем симплекс лингва есть пиктограммы, которые тоже идеограммы. Главное, что не нужно было знать чукотский, чтобы прочесть текст послания. Надо было только понятия собрать в цельный текст.

«Мы – настоящие люди (луоравэтлат). Нас осталось мало, но мы не хотим раствориться как соль в большой воде. Мы хотим охотиться на китов и моржей, пасти оленей как наши предки. Большие летающие злые духи (кэльэты) чужаков (таннгытан) убивают нас. Нет великого спасателя людей (Молкарана). Сохраните хотя бы память о настоящих людях!»

Возможно, мы додумали больше, чем было записано в послании. Но всё равно это был крик души. Это был SOS. Правда, они просили спасать не их души, а память о них. Самое страшное – что мы участвовали в карательной операции, наша пятёрка была в числе этих «летающих злых духов». Ещё вчера мы были уверены, что усмиряем мятеж дикарей.

– Нам надо лететь на Чукотку, – пусть и шёпотом, но воскликнул я.

– Как? Наши самолёты на приколе.

– Надо найти другие.

– Они все контролируются.

– Может, кентаврами?

«Кентаврами» называли когда-то шахматистов, которые использовали искусственный интеллект, потом так стали называть солдат в экзоскелетах с компьютерной начинкой. Сейчас же так называют любые человеко-машинные комплексы, в которых человек присутствует физически. В нашем случае – это летательные средства, пилотируемые человеком вживую, пусть даже с помощью бортового компьютера. Одно дело – управлять дистанционно, это как игра. Другое – когда мы сами будем внутри самолёта, тут уже не до игр. Нас могут сбить все – партизаны, наёмники корпораций, государственные или международные вооружённые силы. Даже если мы долетим до поля боя, где разбросаны останки наших взорванных аппаратов, то как нам отыскать там чукчей и объяснить им, что мы прилетели с миром и готовы им помочь?! Да и кто из них поверит, что мы вдруг решили переметнуться на их сторону? Представляю, как эти боевики будут утирать слезу, слушая мой рассказ о дедушкиной татуировке.

– Нам надо собрать всю пятёрку, – предложил я.

– Не надо, не подвергай их опасности. Да и кто-то из них может сдать наши намерения руководству Корпорации.

– Мы вдвоём справимся?

– Попробуем. Сколько можно играть в игрушки, пора идти в настощий бой!

Мы вылетели на Аляску. Вслух мы говорили о том, что нам хотелось бы ещё раз посмотреть на снежные просторы Крайнего Севера. Обратились в турагентство, которое занимается «экстремальным туризмом». Чем-то это смахивало на правду – наш тур обещал быть экстремальным.

Аэропорт Анкориджа не был оснащён современными системами, поэтому нам пришлось самим указывать манипулятору тележки на свой багаж и самим направлять её к выходу. Когда вся эта история началась, помнится, я с усмешкой обратил внимание на предупреждение, что на месте операции наземная температура составляет минус сорок градусов. Теперь же это относилось ко мне непосредственно. Я физически, телесно выходил на мороз. Поэтому в этот раз был с багажом, в котором были... наши с Отомо утеплённые куртки.

Но продрогнуть на морозе мы не успели. Сразу же у выхода нас ждала машина турфирмы, которая организовывала наше приключение. Едва мы сели и тронулись с места, как на экране прозрачного монитора в салоне появилось лицо нашего гида. Он принялся описывать впечатления от полёта над долинами, горами и водами, и в заключение добавил: «Это будут реальные ощущения полёта, а не имитация. Но мы гарантируем безопасность. Ручное управление подстраховывается автопилотом».

Когда мы угнали этот прогулочный самолёт, первым делом отключили этот хвалёный автопилот и связь с центральным сервером их фирмы. Прежде чем перелететь через Берингов пролив, мы сделали посадку на берегу. Здесь мы обклеили корпус нашего аппарата большим и заметным издали изображением графем Теневиля: «Я – друг!». Вот ещё что было в нашем багаже.

Туристический самолётик мог летать только низко. Сильный ветер болтал нас из стороны в сторону. Приходилось поддерживать высоту и балансировать при помощи штурвала и тяги двигателей вручную. Ладони вспотели, потому что цена ошибки – это не перезагрузка системы или остранение от полётов, а реальная жизнь, вопрос нашей жизни и смерти.

Дед рассказывал, что он по молодости разбивался на мотоцикле. Он начал было рассказывать, а потом осёкся. Я пытался выудить больше деталей, но он ограничился только тем, что не справился с управлением на большой скорости. Меня разбирало любопытство самого действия, как это случилось, как всё происходило, как произошла авария. Он же хотел донести до меня такую мысль: когда он очнулся в реанимации и понял, что жив, он вдруг понял, как он хочет жить, сколько всего он не успел сделать в жизни. Для меня, мальчишки, вся жизнь была впереди, я даже вообразить не мог, что она может вдруг закончиться. Поэтому слова деда тогда влетели в одно ухо и тут же вылетели в другое.

Сейчас же меня пугала мысль не то что о смерти, но даже о любом увечье. Я не был готов к тому, чтобы лишиться даже части себя. Сколько бы я не проходил корпоративных тренингов по тому, как контролировать себя и справляться со стрессом, всё это оказалось пустым в момент физической опасности. Чудом избежал панической атаки, решив вдруг, что я скуклюсь внутри кабины и не буду думать о большом мире за пределами корпуса, я представлю, что сижу за игровой консолью.

Я сосредоточился на приборной доске, представляющем собой длинный изогнутый планшет. На нём высветилось уведомление о критическом прогнозе по энергии. По нашим расчётам её должно было хватить до берегов Чукотки с запасом, но в реальности мы с трудом дотянули до берега. Моя часть – это пилотирование. Отомо взял на себя обязанности штурмана. Поскольку мы летели без связи со спутниками, он ориентировался по карте и зрительному обзору ландшафта под нами. Он попросил меня сойти с ранее намеченного курса, чтобы поскорее оказаться над сушей. Там мы совершили посадку. Поставили генератор на зарядку от солнца, которое на наше счастье светило ярко. Несмотря на разрекламированные гидом термокомбинезоны, мы успели замёрзнуть, когда кабинка перестала обогреваться. В это время нас заметила система береговой охраны. Синтезированный голос запросил наши данные, поскольку наш аппарат не подавал опозновательных сигналов. Я вышел в эфир и сообщил, что мы – туристы, которые заблудились из-за сбоя в бортовом компьютере. Чат-бот запросил  наши данные ещё раз. Пока он, или оно, примет решение подключить человека, пройдёт ещё какое-то время. Главное, чтобы он самостоятельно не открыл огонь по нам, засомневавшись в моей искренности после проведения сентиментального анализа моей речи: определения тональности высказываний, построения фраз, эмоциональной составляющей, колебаний голоса и всё такое.

Солнечной подзарядки нам хватило бы долететь до намеченной точки, но мы попали под обстрел раньше. В этот момент меня обдало холодком, я вдруг начал осознавать, что мы попали в серьёзную передрягу. В этой летающей скорлупке мы были беззащитны как цыплята, и первое же попадание разнесло бы нас в пух и перья. Однако трассирующие пули летели откровенно мимо. Скорее всего, с земли давали понять, что нас заметили, и сделали предупредительные выстрелы, чтобы мы покинули их территорию. Но мы приземлились.

И это было вовремя, поскольку минуту спустя в небе появились разведовательные дроны пограничников. Я недооценил систему, она среагировала быстрее.

Мы спешно покинули самолёт и бросились в сторону небольшого возвышения, чтобы спрятаться за ним. К сожалению, наши защитные комбинезоны, предоставленные турфирмой, были ярких цветов, и мы отчётливо выделялись на снегу. Оставались считанные минуты, прежде чем нас обездвижат.

В этот момент из-за того холма, к которому мы спешили, вылетели снегоходы. Рассекая полозьями твёрдый наст и оставляя за собой облако белой пыли, они стремительно приближались к нам. Мы остановились. Оказавшись меж двух огней, мы не знали, что предпринять. Снегоходы притормозили совсем рядом, сидевшие на них люди в белых маскировочных одеждах махали нам, приглашая сесть к ним. Мы с Отомо доверились им.

Едва мы подсели к ним, как они развернулись и рванули обратно к возвышенности. При этом некое устройство позади сидения над гусеницей издавало негромкие хлопки, выпуская вертикально вверх пар, который сгущался над ними, образуя белое облако.

– Дроны в любом случае обнаружили бы вас, даже если бы вы были в белом камуфляже, – заверил меня Лелетке, мой новый знакомый, командир отряда чукчей, – они и по теплу, и по движению, и по каким-то ещё признакам отслеживают людей и технику. Поэтому мы окутываем себя сверху ледяной корочкой, она отражает лучи тепловизоров и других поисковых устройств.

Это он нам сказал уже после того, как мы влетели на полной скорости в неожиданно раскрывшиеся вверх ворота в холме, скатились по заснеженному настилу и притормозили глубоко под землёй на некой площадке. Здесь мы и обменялись рукопожатиями и представились.

– Почему вы не стали нас сбивать? – был первый мой вопрос.

– Вы же написали на своём борту, что – друзья. И я так понял, что ты получил наше сообщение с ребусом.

Меня подмывало спросить о «трёх ногах», но в присутствии всех не хотелось спрашивать об этом.

– А вдруг мы агенты...

– Уж очень топорно вы, супер-агенты, пролетели через пролив, – рассмеялся один из партизан, – нам пришлось отвлечь их пограничников, обнаружив себя, чтобы вы успели долететь.

 Дальше мы прошли по узким коридорам и оказались в большом помещении. Как опытный компьютерный игрок, я взглядом прочёсывал все вокруг, стараясь подмечать детали. Тут сразу же поток визуальной информации. Вытянутый в длину прямоугольной формы зал с низким потолком. Всё в бетоне. Все двери массивные и из настоящего металла. Ни куска пластика. За длинными металлическими столами на длинных металлических скамейках располагались бойцы.

– Это было бомбоубежищем в ту эпоху, когда мир был поделён на две сверхдержавы, здесь была СССР, а та, откуда ты, – США, – пояснил мне Лелетке, – и они угрожали друг другу ядерным оружием.

– Оружием, – повторил и продолжил Отомо, – которым стёрли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.

Лелетке сочувственно положил руку на плечо японца, словно они были давними знакомыми. Я слышал про атомные бомбы, но вот кто и кого атаковал, я не помнил. В школьном курсе говорилось о том, что правительства и правители национальных и территориальных государств привели планету к ядерной катастрофе.

Разговор пока не клеился.

Мы с Отомо продолжали осматриваться. На самом деле отряд состоял не только из чукчей, здесь были представители и других этнических групп, довольно-таки разношёрстная компания. Мэлмэл, правая рука Лелетке, заметил, что мой напарник внимательно изучает надписи и картинки на майках их бойцов.

– Это – Че. Знаешь такого?

– Нет.

– Че Гевара, революционер и антикапиталист.

– Не слышал.

– А это – Нео. Избранный, возглавивший сопротивление против машин, против Матрицы. Он – Единственный, способный управлять...

– Мэл, ты же прекрасно знаешь, что Нео – придуманный персонаж, – устало выдохнул его командир, затем обратился ко нам: – Джордж и Отомо, спасибо, что вы решились откликнуться на наш призыв. Но нам не нужны бойцы тут. Наша борьба – это акт отчаяния, это – последний путь в Безвестность. Рано или поздно корпорации подавят такие очаги. Нам не выскочить из этой западни. Наши данные в их базах, нам не скрыться. Поэтому нам остаётся только партизанить. А вы ещё можете продолжать жить, скрытно помогая в борьбе с монополизацией мира.

– Монополизация? Разве всё идёт ко власти одной корпорации? – удивился я. Уж это слово я знал, в своё время играл в онлайн-монополию, пытаясь скупить всё на виртуальном игровом поле.

– Ну, назовём это олигополизацией. Она уже де факто произошла. Почему они ратуют за глобализацию и стандартизацию? Чтобы легче было управлять всем населением планеты. Это то, что им, владеющим корпорациями, советуют их экономические модели, основанные на искусственном интеллекте. Да тут и своим умом понятно, что дешевле крутить рекламу на простом и всем понятном языке на весь мир, чем иметь дело с сотнями языков.

– Не может быть! – воскликнул я.

– Может, и уже происходит. Посмотрите как быстро забываются языки, как легко симплекс оттеснил даже английский, ещё недавно бывший международным языком. Новый лингва франка, каким представляли симплекс, оказался успешнее всех других конвентус языков: от койне до эсперанто.

Лелетке говорил, обращаясь не только к нам двоим, но и взывая к своим бойцам. Наверняка, они понимали каждое его слово, но для меня многое было новым.

– Симплекс действительно прост в освоении, не зря его изобретали с глубоким анализом способностей человечества в целом и каждой расы и этноса в отдельности, чтобы учесть все нюансы и найти самый оптимальный набор звуков и слогов. За короткий период им овладели все народы. Но симплекс оправдал своё название и в другом смысле, отрицательном. Он упростил наш язык до примитивных конструкций. Мы потеряли образность, красоту, многогранность, оригинальность. Радует только то, что люди неисправимы, и нет-нет, но появляются диалекты симплекса, в него привносятся элементы, присущие локальным живым языкам.

– Живым, – эхом отозвался один из сидевших в помещении партизан: немолодой, смуглый, темноволосый, но уже с проседью, чернобровый и черноглазый с крупным орлинным носом. Он продолжил свою мысль: – скорее, отмирающим языкам. Наше поколение ещё слышит речь родителей на родном языке, но сами мы уже мало говорим на нём. А наши дети едва ли услышат от нас больше, чем пару бытовых слов. Они впитывают всё из Глобальной Сети. А там один и тот же развлекательный контент, а для учёбы – одни и те же материалы. И все на Симплексе.

Слова «одни и те же» напомнили деда. Он терпеть не мог однотипные таунхаузы в их городке. Хорошо, что он ни разу не был у нас дома, его бы взбесили одинаковые снаружи и изнутри квартиры по всей многоподъездной многоэтажке. Вопреки предписаниям районной службы благоустройства дед то разрисовывал ворота гаража, то посреди лета украшал дверь рождественским венком. Как-то он мне сказал, что ему его дед (мой прапрадед) рассказывал, что в их времена в их деревне не было номеров домов, потому что не было ни одного похожего на другой дома. И над дверью каждого был свой символ, свой образ: у кого-то пеликан, у кого-то два кувшина, даже чертополох изображали, а то и крылатый дракон охранял вход.

– Джордж, – обратился ко мне командир партизан, – познакомься, это – Вардан, он будет вашим проводником. Он не из нашего отряда, но он поможет вам найти пункт назначения, он знает, где находится Матенадаран.

– Что?

– Матенадаран – когда-то хранилище древних рукописей, а теперь – всех книг, которые удаётся спасти.

– Мате... не произнесёшь.

– Да, после коротких слов симплекса такие требуют тренировки произношения, – засмеялся Мэлмэл.

– Это армянское слово, а у них все слова такие длинные. Его народ, – Лелетке показал на Вардана, – взял на себя миссию сохранения языков и книг. Вам нужно будет вывезти отсюда ящик со всеми записями Теневиля.

– А как?

– Вы же придумали, как к нам добраться. Я уверен, что ты и твой друг придумаете, как отсюда выбраться с этими ящиком.

– А если мы попадёмся?

– Будет очень жалко, что пропадут все вещественные артефакты создания нашего алфавита. Останется только оцифрованный образ нашего народа. Очень надеюсь, что в каких-то запасниках музеев ещё сохранились примеры доспехов наших предков или хотя бы яранга.

Это грустное признание Лелетке так меня задело, что я всю ночь думал над тем, как бы нам вывезти ящик. Но ещё больше меня вдохновил рассказ Мэлмэла.

Я спросил его, как образовался их партизанский отряд. Мы сидели на скамейке в столовой и пили чай. Настоящий отвар из трав и мха, если я верно понял слова. Мэлмэл с готовностью начал свою историю. После краха первой эпохи глобализации чукчи и другие северные народности оказались забыты всеми. Ещё в конце двадцатого века после развала Советского Союза они оказались в изоляции из-за прерванных транспортных связей. Люди были на грани гибели от холода и голода, поскольку за три поколения привыкли к стационарной поселковой жизни. Тогда люди стали возвращаться к истокам, починили старые баркасы и вельботы, стали вспоминать, как охотиться на китов и тюленей. Семья Мэлмэла гордилась легендой, что его прадед нашёл заметки этнографов, изучавших быт тихоокеанских народов, и по их записям восстановил производство байдар из уса, рёбер, плавника и кожи кита. Восстановление российской государственности привело чукотский народ к расколу. Многие вновь переехали в дома с отоплением, электричеством и прочими благами цивилизации. Но были и те, кто остался в тундре. Они охотно пользовались моторными лодками, но жили в ярангах, продолжали зверобойный и рыболовный промысел. Были и те, кто придерживался средней позиции, это оленеводы. Их посёлки были относительно комфортабельными, но большую часть года они бригадами перемещались на вездеходах,  собачьих или оленьих упряжках, разбивая стойбища после перекочёвки. Сам Мэлмэл отказался ходить в тундру с отцом, и с двенадцати лет стал оставаться в школе-интернате, готовясь поступать в институт в самой Москве. Однако высшее образование он получил в Шэньчжени, потому что к тому времени вторая волна глобализации стала открывать многие границы, и китайские мегаполисы предоставляли больше возможностей для карьерного роста. Он не упустил свой шанс занять высокую позицию в одной из китайских корпораций. А в один день, спустя пятнадцать лет, как покинул Чукотку, вдруг решил бросить всё и вернуться в родное село. Причиной стал старый кинематограф. Мэлмэл увлёкся им, следуя моде на неогранж. Как-то он посмотрел фильм, который назывался первым псевдотрёхмерным. Как он мне объяснил, на самом деле это было стереокинематограф, и он существовал чуть ли не на заре киноиндустрии. Дело не в примитивных спецэффектах, которые были применены в фильме, а в нехитром сюжете этой картины. Солдат земной корпорации прилетает на дальнюю планету и там сражается, как и мы, дистанционно. Этот пехотинец – инвалид. Он управляет аватаром, похожим на тело аборигена планеты, разумного гуманоида. Парень настолько вживается в свою виртуальную оболочку, настолько сближается с местным диким народом, что переходит на их сторону. Он осознаёт, что жизнь в гармонии с природой – это счастье в отличие от жизни в техногенном мире.

Закончив свой рассказ, Мэлмэл выжидательно посмотрел на меня. Я вдруг понял, что я стою перед таким же выбором. То, что я нахожусь посреди чукотских повстанцев, это уже сделанный выбор. Но мне надо его подтвердить.

И тогда я придумал план. На следующий день мы с Отомо и Мэлмэлом прорабатывали каждый шаг, каждую деталь, пытаясь предусмотреть возможные сценарии развития событий.

На первый взгляд дроны не тронули наш самолёт. Но когда мы попытались запустить двигатель, стало понятно, что они полностью деактивировали его на уровне процессора. Мы разобрали аппарат и извлекли из него энергетическую установку, а также антенны и бортовой коммуникатор. С помощью последнего удалось связаться с ребятами из нашей боевой пятёрки по открытому каналу.

Они очень удивились, что мы объявились. Командование уже спрашивало их, в курсе ли они перемещений Первого и Четвёртого, то есть меня и Отомо. Им сказали, что мы пропали без вести в поездке, не связанной с работой на Корпорацию. Где и когда это произошло, им не сообщили. Я рассказал ребятам, что мы прилетели на Чукотку на туристическом самолёте с Аляски. Хотели расследовать причины провала нашей операции. Однако пошли на вынужденную посадку. Тем не менее нам удалось выйти на контакт с отрядом повстанцев. А главное, обнаружить интересное устройство, которое мы выкрали. Теперь мы понимаем, как они сбили наши аппараты, поэтому готовы вернуться и связаться с Корпорацией.

С Корпорацией я связался, но только не сразу. Пусть они пока переварят те скудные сведения, которыми мы поделились с ребятами, я был уверен, что наш канал уже обнаружен и прослушивается. А нам нужно было запланировать нашу операцию. Не прошло и двух часов с момента моего обращения, как крупное воздушное судно под прикрытием истребителей и штурмовиков зависло над нами. Подвесные манипуляторы опустили контейнер, в который мы загрузили упакованный в орудийный чехол ящик Теневиля. Контейнер был плавно поднят и исчез в пасти грузового отсека. Следом в спасательной корзине подняли нас троих – меня, Отомо и Вардана. На борту мы запросили защитные скафандры и попросили поскорее покинуть это место, поскольку мятежники могут обнаружить наше бегство с их оружием. В ответ через динамики раздался голос представителя Корпорации, который предложил называть его Си Джей. Это был человеческий голос. Он сказал, что они только что провели спектральный анализ содержимого контейнера, там энергетически активный агрегат и материалы органического происхождения.

– Вы можете объяснить, что вы нашли у преступной группировки? И почему вас трое, кто третий? Пусть откроет лицо, чтобы мы могли опознать его.

–  Си Джей, нас могут подстрелить сейчас в любой момент, нам нужны скафандры, – только это я сказал в ответ. Мы с Отомо принялись обыскивать корабль.

– Вы уже на безопасном расстоянии от области активного сопротивления, – заверил нас Си Джей.

–  Куда мы направляемся? – спросил я.

– На базу на одном из трёх больших островов Японии.

Наконец, мы нашли скафандры. Нам пришлось воспользоваться аварийным способом, поскольку Си Джей удалённо заблокировал замки. Мы разбили пластик шкафа безопасности, который автоматически открывает все двери для спасения экипажа. Таковы правила, у людей на борту преимущественные права относительно автопилота или дистанционного управления. Я уже не слушал Си Джея. Мы включили автономный режим в скафандрах, чтобы проверить их работоспособность. Активизировавшийся маячок показывал геопозиционирование. Нам оставалось ждать нужного момента.

Япония была одним из трёх направлений, которые мы проработали. Как только мы достигли определённой области над островом Хоккайдо, я взял управление самолётом полностью на себя. В это время Отомо пробрался в грузовой отсек и прикрепил аварийный парашют к контейнеру. Когда он вернулся в кабину, я уже снижал высоту. Нам надо было успеть дотянуть до намеченной области острова до того, как перехватчики Корпорации или локальных властей атакуют нас. Несмотря на глобализацию правительств и их срастание с корпоративными структурами, всё-таки оставались бюрократические процессы с участием людей. Кто-то и на каком-то уровне должен был принять решение о том, чтобы нас сбить. Так мне объяснил Лелетке, когда мы планировали разные сценарии.

В эту самую секунду у меня вдруг время остановилось. Создалось такое ощущение, что я – это не я, а некое тело, а я сам со стороны наблюдаю за ним и даже силою мысли управляю действиями своего двойника. Видимо, адреналин настолько исказил способность мыслить и контролировать себя, что у меня возник такой глюк. Эффект аватара.

Скафандры выпустили дополнительные парашюты со своими стропами, с помощью которых мы направили себя к месту падения контейнера. Как только приземлились, мы сообщили свои координаты уже ожидавшему нас местному отряду сопротивления и уничтожили все маячки на скафандрах. Но это не гарантировало, что мы полностью освободились от наблюдения. Чипы могли оставаться в ткани парашюта или ещё в каких-либо деталях. В наше время никогда не знаешь, через какое устройство тебя можно отследить.

Мы оказались на каменистой площадке среди хвойных лесов, покрывавших гористую местность. Светило солнце, было тепло, даже несмотря на прохладный ветер, обдувавший наши лица. Не верилось, что за какие-то четверо суток столько всего со мной произошло. События сменяли друг друга так стремительно, что я даже не успевал задумываться. Теперь же, когда мы ждали поисковую группу, наступили минуты затишья. Не знаю, о чём думали Вардан и Отомо, у меня не было никаких мыслей, я просто наслаждался шумом ветра и видами склонов гор вокруг.

– А что за место, куда мы должны доставить ящик? – прервал наше молчание Отомо.

– Матенадаран, – ответил Вардан.

– Мы уже слышали это длинное слово! Это одно слово или фраза?

– Это одно слово, состоящее из двух корневых: рукопись и хранилище. Матенадаран создали в Армении,  в начале двадцатого века, взяв за основу рукописи Эчмиадзинского монастыря.

– Ещё одно длинное название.

– Вам же сказали, что в армянском языке много длинных слов, – согласился Вардан.

– А почему в Мате... к вам привозят рукописи?

– Вообще, мировое научное и культурное наследие собирает ЮНЕСКО. Но наши руководители в своё время отказались передавать оригиналы из наших музейных хранилищ, только цифровые копии. Более того, рассеянные по всему армяне стали помогать собирать и прятать от всемирных структур наши книги. Через нашу диаспору о Матенадаране услышали и другие малые народы, попавшие под каток глобализации. Чтобы сохранить о себе живую память, они стали передавать свои книги нам. Вот как сейчас чукчи.

– А где находится ваш Мате...

– ...надаран, – помог Вардан, и сразу же ответил, – Извини, я не могу вам сообщить. На самом деле наши тайники раскиданы уже по всему миру. Но всё, что попадает в Матенадаран, всё появляется в теневом Интернете, куда цензура пока не добралась.

– А что плохого случилось бы с рукописями Теневиля, если бы ЮНЕСКО получило их?

– Они бы умерли. Мы не знаем, реально ли они сохраняют или нет, но точно знаем, что попавшие в их фонды книги уходят из оборота, они пропадают в запасниках, в подвалах, а через какое-то время упоминания о них исчезают из сетевых индексов, ни одним поисковиком их уже не найти, пропадают статьи из Википедии. Интернет подвергается цензуре, всё меньше и меньше остаётся статей. Причины удаления различны – толерантность и гармонизация всеобщих ценностей является наиболее частым объяснением. Хотя изначально организация задумывалась для изучения и поддержки национальных культур. Но сейчас другие приориреты, национальные образования мешают глобализации.

– Если ЮНЕСКО убивает книги, то как вы их оживляете?

– Мы публикуем и выкладываем в Сеть во всеобщее пользование. Мы даём возможность учёным и исследователям работать с накопленным материалом. Самое главное, мы переводим переданные нам тексты на английский и симплекс, чтобы хотя бы так наши потомки смогли их прочесть, а также составляем статьи в открытой Википедии. Пусть цензоры вычищают, а мы обратно вносим для тех, кто не умеет или боится заходить в теневые Сети, – Вардан  сделал паузу, словно потерял мысль, потом продолжил: – Да что там потомки, наши дети уже не говорят на родных языках, они с младенчества подключены ко всемирной Сети, а там всё уже на симплексе.

Я слушал вопросы Отомо и ответы Вардана. Меня поражало, сколько всего я не знал. Мы же были уверены, что мы – жители одной планеты: расовые, национальные и другие границы между нами стираются, и Земля вступает в эпоху мирного развития. По тому же, что говорили ребята, получалось, что ради общего и целого терялось что-то уникальное и важное для людей. Поэтому я спросил:

– А почему вы решили спасать книги, языки, письменности и всё такое?

– Наверное, потому что так завещано было нам нашими предками. В самом начале пятого века отцы нашей церкви приняли решение перевести Библию на армянский язык. Для чего в 405 году изобрели армянский алфавит. Сначала перевели священные книги христиан. Потом стали переводить труды великих античных философов и учёных. Монахи в армянских монастырях переводили работы арабских мыслителей и врачей. Появились свои...

– Я всё-таки не понял, а что в этом особенного? Наверняка все народы так делали.

– Не все, но не суть, – кратко ответил Вардан, – так получилось, что часть этих переводов остались единственными дошедшими до нас работами древних авторов, потому что первоисточники были утрачены.

– И вы решили, что ваша миссия – стать хранителями всех знаний?

Вардан вскинул свои густые брови, вопрос оказался для него неожиданным.

– Как предназначение не воспринималось. Просто хотели приблизить Слово Божье своей пастве. Просвещали свой народ. Потом, когда владычество одной империи сменялось другой и наши земли делили между собой противоборствующие державы, встал вопрос сохранения своей идентичности. В последние два века нависла угроза ассимиляции среди больших народов. Как странствующие монахи в Ранние и Средние Века распространяли Слово, так теперь мы путешествуем по миру, чтобы собирать Слово.

У меня возникало всё больше вопросов. Было видно, что и Отомо не утолил любопытство. Мне хотелось самому попасть в этот Матенадаран. Я бы сам изучал языки, чтобы помогать переводить, наверняка там много добровольцев, каждый из которых знает несколько языков. Я представил себе монастыри высоко в горах или глубоко в лесной чаще, монахов, которые перебирают листы старинных изданий и надиктовывают цифровому ассистенту перевод.

И тут мои раздумья прервал приближающийся свист двигателей. Я тревожно вглядывался в сторону, откуда доносился звук. Но Вардан был спокоен.

– Это – друзья.

– А как ты нашёл тут соратников?

– Глобализация работает не только в интересах монополий, но и нам помогает. Мы находим сподвижников везде, чаще они сами нас находят.

– И кто сейчас спешит к нам на помощь?

– Айны, ребята народности айны, – Вардан повернулся к Отомо, – возможно, что твои предки.

– Айны?! Я никогда не слышал о них.

– Японцы и раньше не особо говорили о них. Где-то в начале двадцать первого века начали было, но сейчас опять перестали. А ведь когда-то ареал расселения айнов покрывал все Японские острова, Курильские, Камчатку и Сахалин. Это уже в ту сторону, откуда мы прилетели сегодня.

– А что с ними произошло? – встревоженно спросил Отомо.

– На их земли пришли племена с материка, с корейского полуострова. По разным сведениям война между айнами и теми, кто стал японцами, длилась несколько сот лет, может быть даже и больше тысячи. Но в результате айнов практически не осталось.

– Вы спасли их письменность? – поинтересовался я.

– Она не сохранилась, если, вообще, была. Мы с трудом восстановили язык, по записям на японском и русском, по свидетельствам европейских исследователей, которые изучали айнов. Носителей языка не осталось. Нынешние айны говорят на японском или симплексе. Но сейчас некоторые из них пытаются учить своих детей родному языку.

– А разве можно учить языку, которого сам не знаешь?

– Да, – ответил Вардан, но уже переключив внимание на остановившийся перед нами внедорожник на воздушной подушке с большими винтами над кабиной. Я никогда не видел такие транспортные средства вживую, только на картинках, знаю, что они были списаны как энергозатратные и шумные.

Из машины выпрыгнули небольшого роста мужички с окладистыми бородами. И вновь я был вынужден признаться, что не помню, чтобы видел такие бороды, только в кино и исторических реконструкциях. Они заговорили с Варданом на незнакомом мне языке. Судя по тому, как оживился Отомо, это был японский. Нас пригласили на борт. После того, как мы взобрались и расселись на жёстких сидениях, водитель запустил гулкий двигатель со свистящей турбиной и мы тронулись в путь.

– Ты спрашивал, можно ли возродить вымерший язык? – продолжил наш разговор Вардан.

– Да. Кстати, ты меня удивил, ты и на японском говоришь.

– Можно сказать, что я – полиглот. Но самом деле я знаю всего лишь четыре языка. Ещё пять-шесть-семь... – Вардан вслух считал, – ещё девять языков я знаю в объёме, минимально необходимом для общения, то есть со словарным запасом от тысячи до двух или трёх тысяч слов.

– В тебя вживлён чип с нанопроцессором, – засмеялся я.

– Ходячая энциклопедия – так меня называла моя бабушка, – засмеялся Вардан. Он повернулся к ребятам, сидевшим впереди, и что-то им сказал. Те одобрительно кивнули.

А меня бабушка называла «Стрелой», потому что я постоянно носился по дому и двору. Возможно, что это имя мне дедушка дал. Он как-то рассказывал историю про мотогонщика, который участвовал в гонках на супермотоцикле с поэтическим названием «Серебрянная Стрела».

Нас сильно трясло, воздушной подушке не удавалось смягчить все неровности пересечённой местности. Когда мы оказались на небольшом плато, Вардан снова заговорил.

– Наверное, самый успешный пример восстановления мёртвого языка – это иврит. После того, как Рим разрушил Иерусалим и рассеял евреев по всему свету, их язык стал исчезать. Более десяти веков до нашей эры он существовал, а за два тысячелетия нашей эры практически полностью вышел из употребления. Ашкенази в Центральной Европе, сефарды в Испании и Италии, идиш в Восточной Европе, мизрахим на Ближнем Востоке и в Африке. Вот сколько языков возникло у евреев. У одних это была смесь романского с арабским, у других – немецкого со славянским. И только в начале двадцатого века усилиями нескольких энтузиастов во главе с Элиэзером Бен-Йегудой иврит возродился, причём они так хотели порвать с наследием ассимиляции диаспор, что на территории заново созданного государства Израиль он взяли за основу именно книжный иврит, без примесей. Репатрианты добровольно избавлялись от своего повседневного языка, учили своих детей и учились сами говорить на иврите.

– Я ничего не понял из перечисленного, – признался я, – но суть вроде как уловил. Ты используешь столько слов, которых я не помню в английском, а может – никогда и не знал. Кто такие репатрианты?

– Это люди, которые решили вернуться на свою родину, где родились, либо историческую родину, то есть своих родителей, дедов. К примеру, если бы ты решил переехать на остров Мэн, – он выжидающе посмотрел на меня. И я понял, что он не просто так назвал этот остров.

– Ты что-то знаешь обо мне?

– Да, мы изучили о тебе всё, что смогли добыть по своим каналам.

– И много у вас каналов?

– Да, потому что во всех государствах и во всех корпорациях есть люди, не забывшие свои корни или которым мы напомнили о том, чья кровь течёт в их жилах. Человеку свойственно задумываться о своём происхождении, и человеку хочется оставить свой след в истории, хотя бы частичку себя передать своим детям и внукам.

– И эти люди помогают вам, рискуя своим положениям? – переспросил Отомо.

– Ты вот тоже помогаешь, рискуя...

– Но я... – и Отомо замешкался.

– В тебе есть кровь айну. Как и во многих японцах. Жители страны восходящего солнца не стали бы такими самобытными, какие они есть, если бы не вели столько лет войну с народом айну и победили только благодаря тому, что многое заимствовали. К тому же некоторые знатные айну перешли на сторону завоевателей. Не один самурайский клан вышел из айну, думаю, что и твой род тоже.

Мы с Отомо были в замешательстве. Остров Мэн. Где он находится, какой народ там живёт? Вот что меня волновало. Отомо смотрел на ребят, которые вели наш вездеход, видимо, пытался представить, какие они – айну?

– А где находится остров Мэн? – решился спросить я.

– Между Англией, Ирландией, Шотландией и Уэльсом, как раз посредине. Ведь и британцы, которые сейчас считаются одним народом, на самом деле состоят из множество наций и этнических групп. Когда-то они и враждовали, и дружили, таким образом перемешиваясь. Остров Мэн оказывался заложником этих распрей.  А ведь ещё были викинги, и долгое время остров номинально подчинялся Норвегии.

– А кем были сами жители? Какой народности?

– Потомки кельтов, знаешь, кто такие кельты?

– Значит, они говорили на кельтском языке?

– Да, своя разновидность, так называемый мэнский или гэлский, потому что сами островитяне себя именовали «гилк» или «гилг». Лет шестьдесят-семьдесят тому назад пытались восстановить язык, и даже несколько тысяч человек уже говорило на мэнском.

– Но?!

– Но пришла Сеть, и английский вытеснил не только этот язык, но и, казалось бы, исторически сильные шотландский и ирландский языки.

– А почему вы раньше не сообщили мне о моём происхождении? Я бы раньше мог стать вашим... сообщником? Как правильно теперь называть меня?

– Я бы сейчас назвал тебя соратником. Мы ждали твоего карьерного роста, ты бы легко мог стать командиром дивизиона или эскадрильи. И тогда имел бы доступ к большому числу ресурсов.

– А сейчас уже не имею шансов? Вы меня уже списали?

– Не мы, а твоя Корпорация. С чёрной меткой, которую ты получишь за то, что связался с силами сопротивления, тебя ни одна корпорация не возьмёт на работу, не говоря уже о регулярных правительственных войсках. Разве что страны-изгои. Уровень твоей благонадёжности снизился, как только ты стал вести себя непредсказуемо, эта поездка на Аляску, авария с туристическим самолётом. А уж если выяснят, что ты стал пособником чукотских партизан, то могут привлечь уже как преступника.

– И многих вы так отслеживаете?

– Мы или Корпорации?

– Я имел в виду, вы для привлечения в свои ряды антиглобалистов.

– Во-первых, мы не антиглобалисты. Мы против монополизации и олигополизации власти, сращивания мировых корпораций с правительствами, ухода от демократических механизмов к меритократии.

– Мы тебя не понимаем. Опять много неизвестных слов.

– Возвращаясь к твоему вопросу. Да, мы отслеживаем многих, но всё это относительно. Было бы в наших руках больше средств, мы бы исследовали историю большего числа людей. Далеко не все, кому мы открываем глаза на их прошлое, готовы бросить спокойную жизнь, работу и положение ради неосязаемой идеи как то язык или обычаи. Они просто отмахиваются от нас. Некоторые задумываются, но пассивно. Обрадуются, если найдут в списках мирового наследия что-то, связанное с его предками. Например, тем же чукчам в двух музеях выделено по одному стенду с примером их кочевого жилища, яранги. Про айнов практически ничего не сохранилось...

– А от людей с острова Мэн? – не дождавшись про «своих», спросил я.

– Ага, видишь, ты уже заинтересовался своими корнями, ты уже чувствуешь причастность к своей исторической родине и своему народу.

– Ну так что?

– Вот ты и проведи исследования, как только мы завершим это наше дело.

Так за разговорами пролетело время. Мы прибыли в небольшой посёлок, название которого я не успел заметить. Здесь мы пообедали. Я ожидал увидеть экзотические жилища айнов, но городок состоял из однотипных современных домов.

Мы сели обсуждать следующие шаги и строить дальнейшие планы. Ящик решили оставить здесь, забрать только рукописи Теневиля. Мы разложили пачки исписанной пожелтевшей бумаги в два рюкзака, которые нам предоставили хозяева дома.

Без токенов-идентификаторов нам невозможно было бы попасть на общественный транспорт. Те двое ребят, что привезли нас, повели меня и Отомо к большому дому. Это оказалась больница, в которой врач вживил нам новые чипы, предварительно сообщив легенду. Я стал жителем Северного Андроса, одного из Багамских островов. Отомо стал местным жителем.

Мы сели в поезд до Саппоро, крупного транспортного узла острова Хоккайдо. Отсюда уже наш путь лежал на Дубай, а оттуда рейс на Тегеран, от которого Вардан знал наземный путь к одному из хранилищ Матенадарана.

Однако всему этому не суждено было состояться. В аэропорту Саппоро мы уже стояли на дорожке, ведущий к выходу на посадку, когда рядом возникли словно ниоткуда двое японских полицейских.

– Ваши лица опознаны как дубли, просим пройти с нами для выяснения личностей, – обратился один из них к нам с Отомо.

Я снял с плеча рюкзак и передал Вардану со словами «подержи, я скоро, это какое-то недоразумение». Мы с Отомо последовали за офицерами. В этот момент в голове вертелась одна мысль: «Только бы они не задержали Вардана с двумя рюкзаками».

март-июнь 2018, январь-март 2020

[продолжение следует]