Гл. 18. Апгрейд одной человеческой головы

           18. Апгрейд одной человеческой головы

Ну конечно, не так что бы так, петуха он препарировал с дальним прицелом, - в энтом то всё и дело… 
Конечно, петух – объект не совсем подходящий. Веня понимает. Подвернулся Венечке  под руку. Но тоже душа живая… Вишь, без головы прыгает (бегает). Человек так не умеет. Словом. Пусть даже и по мелочи, а потренироваться Венечке не мешает. То есть это ведь только для начала…
М-да. Всё верно. Всё правильно. 
Вене следует обзавестись навыком.
Какой-никакой, а сноровкой.  То есть  перед сурьёзной и чрезвычайной будто и несбыточной работой.
В сам деле…
Допрежь приватных поползновений на собственное существо, на собственную голову, должно иметь хоть некоторую - превентивную, так сказать, - практику.
Прежде чем озирать нежнейшее вещество Вселенной (то есть собственное), следует взглянуть, хоть раз, на жалкое его и всё же подобие, заключенное в курице… 
Да, да, Веня всё делал правильно. А так что же… Конечно… Жуть как любопытно Вене, что у него там в собственной голове? Отчего у Вени, от, такие с головой нежности и сложности… Да, может быть, зараз апгрейд какой в нутрях её, ну, починку,  некоторое усовершенствование  произвести?.. 
А? А чё?..

У Вени имелось пять видов салфеток – обычные столовые и даже с цветочками по синему полю, потом, самолётные, точно такие же, как обычные, однако ж с самолёта – ещё от царя Гороха (привет из СССР), когда Веня, случалось, летал воздухом, обедал за облаками, а сахар в бумажных длинных и узких пакетиках и салфеточки (в поездах же мыло, мелкое, такое, как конфета) - сию диковину прибирал в кармашек, уносил  с собою; дале салфетки косметические: сухие  – для носа, для рук – влажные (и те, и другие в упаковочках); наконец, медицинские - марлевые, и последние, чаще других употребляемые Веней - оптические, на ткани без ворсу. Веня протирал ими стёкла: чечевицы луп, линзы пенсне и очёчков, чаще других любимое Веней  пенсне, которое приобрёл на том же развале в Дице и иногда, для форсу, насаживал себе на нос; потом - рефлекторы фонариков, и прежде всего любимого Веней «Жучка», ну и так далее.  Имелись также у Вени промокашки от советских тетрадей, голубенькие, лиловые, красные, с чернильными пятнами и каллиграфическими отпечатками (следами чистописания),  которыми пользовались ещё Маня и Муся. Сии промокашки  безумно нравились Вене. И пахли той ещё школой, которую заканчивал сам Веня, - крошенным между пальцами мелом, олифой (как если бы самим летом, после ремонта школы), наглаженными, ещё будто горячими, цвета фиников фартуками юных женщин.  К сему – бинты, стерильные  и простые. Пластырь, в пластинах  любого раскроя, также в рулончиках. То да другое, третье, прилично так набиралось - на хирургическое отделение… Перевязочный, протирочный, антисептический, прочий разный материал, который Веня годами складывал (так, на всякий случай) в специально для того отведенное помещение (ящик) в тяжелой и неподъёмной тумбе (были такие при казенных столах), стоявшей сбоку Вениного сидения. В общем Вене за глаза хватит.
Что до хирургического инструментария…
Пожалуй, если что, Веня и сам сможет поправить себе инструмент, довести его до необходимых кондиций.
Как никак в наличии у Вени имеется достаточно компактный сработанный им самим верстак с гнутыми, как у швейной машинки, ножками, с приваренными лапами, для упора, с отверстиями для струбцин и заготовок, с тисочками, и даже  двумя станочками – токарным, с алмазными многофигурными фрезами, и сверлильным.
Откроем секрет: в свое время (ныне Веня сию работу забросил) Веня подзарабатывал изготовлением поделок - в основном леших, из наипахучейшего дерева, и леши;х (как числил их Веня) – навий и мавок, правда, заметим, самых прекрасных женских существ, какие есть на свете, то есть в понимании и исполнении Вени. Веня обливал деревянных дедков подсолнуховым маслом, либо выдерживал истуканов в мёде, щёки ж им натирал натуральным воском, соскобленным с жёлтых рам, озаряя ещё на раз и вдобавок (ну, скажем, нос или губы) той же толикой мёда, взятого пчёлами с розовых гречишных полян. В окладистых бородах, со смазанными волосами, с медовыми щеками лешие у Вени светились и сияли, как лампады…  Даже у ностранцев и у тех шли нарасхват. Бабы ж перед лешаками млели и, не торгуясь, заметали к себе - кто в сумки, кто клал прямо  в подол сих деревянных напомаженных мужичков. Дев же, красивых до смерти,   Веня творил из плакучего капа, словно из горючих дорогих слёз, сбившихся в древесное цветное сияние, в такую (на срезах) пестрядь, где на отличку основа и уток, в глуби же шёлковое мерцание, бегучий огонь, и за сим уже - драгоценная муть, переливчатая, паче сияния.  И с голов их лились, расцветая цветами, рыжие их, золотые, упадая до пят, перевитые полуопадшими каповыми платками, как сон, волоса их.  И блистали лесные глаза их…  по Иванушкам.  И торчали груди у них, светясь, ненасытные, падкие до ласк, так, словно зазывали, в наглую, когда невтерпёж… Горели у мавок  сосцы, как тати в лесу, светляками-углями, набухши живой и томительной прободающей кровь силой.  Чудилось, навки поводили сосцами. Туды-сюды. Словно цветами. Зыркали глазищами.  Волновалися. Мужики балдели. Галдели округ мистических баб. Иные ж онемевали. Третьи стояли, быдто ошпаренные. С уважением и даже подобострастием кланялись и угождали Вене. Ибо, считай, сам Веня  производил из себя такую вот бабью торжествующую над мужичьём, читай, над миром, женственную силу, такие имел в себе способности и чары. И, конечно, возымей желание Веня, все бабы в лёжку, каких бы Веня ни захотел (и даж ни придумал сам), как брёвна бы,  считай, лежали б под Веней. Только Веня любил одну Анечку… 
Веня глянул на падшую свою Анечку и тихо вздохнул.
Не время - (прошло) - любоваться Вене Анечкой.
Вот ещё почему Вене хотелось раздолбать себе голову.
И времени, совсем уже не было времени у Вени.
Ну, чтобы жить. Не то, что заглядываться.
Даж неизвестно, ить, чем закончится Венино путешествие (то есть вглубь черепа).   
Чё его там ждёт…  Чем оно ему обернётся и как аукнется Вене.
Да право,   чё ж тут рассусоливать?
Пора торить маршрут.  Сигать в пещеру (энту, мозговую). Как-то пропихиваться… Но для начала, конечно, следует вскрыть череп.

***
Целесообразно сходу, без раздумий…  Да чё там - справится Веня и с тем, что у него есть под рукой.  Тут не непременно чтобы был некий академический инструментарий. Просто Вене нужно будет проявить смекалку.  То есть при необходимости.
***

Не мешкая, Веня сунул бедный свой котелок в просвет – между шпинделем и резцом винтореза – делать уже себе  лоботомию (в общих чертах энто такая ужасная   операция (см. описание ниже), с помощью которой лечили в ХХ  веке шизиков, психопатов и неврастеников). 
Секунду помедлив, Веня подал напряжение.
Шпиндель взгудел… Плавно и ровно, как и положено.
Веня заранее не задал параметров.
Рукоятью подвёл резец к правой височной доле.
С подзеркальной полки от зеркала на стене над станком на Веню смотрел масляным ликом, тихо сиял на Веню нездешним светом первый сотворённый Венею леший.
Загинула лешачиха. Дело было так.  Аня приревновала сию поделку к Венечке… Ну и выкинула её на помойку.  Венечка случайно увидел ту в контейнере, когда выносил мусор Однако не стал её возвращать…
Сердце отчего-то защемило у Вени. Может, кто-нибудь подобрал красавицу…  Может, вывезли её коммунальщики…  Только бы не разбилась кукла, выгружаясь на свалку.  Дерево, оно хрупкое… 
Хрупче, может быть, только косточки Анины… Сколько одних падений да переломов…
С зябким, не оставлявшим его страхом, с таким вот необычным, что Аня рассыпется в один день, натурально то есть, как коробок со спичками, как энта кукла, поврозь – там ручки, здесь ножки,  с испугом, с затаенным внутри себя страхом, вообще в последнее время вот так вот, вздрагивая за Анечку, жил Венечка. Да, страшно было Вене за Аню. Минуту каждую. Всегда. Мы о сём неисповедимом страхе, о причинах его,  ещё как-нибудь поподробней расскажем, как только представится соответствующее место и время. Сейчас же – слишком уж муторно, тошно  обращаться к настоящей теме, покамест достаточно с нас Вениной головы. 
Нет, чересчур лёгкий волос у Вени. И к тому же вьющийся. Должно быть, когда вздохнул Веня, завиток запутался и даже как-то защемился в резце. Веня отключил энергию. Высвободил волос. Нужно обрить голову…
Потом… И-эх! Что же это такое делает Веня!?. Что он, сумасшедший? Вскрывать себе черепушку на токарном станке? Разве получится? И как это можно на токарном? В сам деле. Во-первых, для сего (ну, если по правилам) следует насадить или вставить в патрон шпинделя голову. Либо зажать её между левой и правой бабками. И чтобы скворешня  крутилась. То есть нужно сначала отрезать голову. Потом. При оборотах головы - до тысячи в минуту - как можно, то есть с учётом того, что самому же и производить операцию,  как можно уследить за крутящимися отдельными её моментами?
Делать трепанацию в тёмную?.. Нет, Веня не сумасшедший. Веня призадумался.
Да, конечно, - только вручную можно, и чтоб перед зеркалом, ну и будучи не в мобильном, но стационарном, так сказать, положении и состоянии, да, под собственноручным и пристальным наблюдением, и без наручников на запястьях, которыми нередко пристёгиваются больные, не кому-то же, самому же себя резать.
Веня вновь и не без облегчения вздохнул. Решение,  какое-никакое, а всё ж было найдено. Весьма даже корректный план. Вообще-то при операциях полагаются ассистенты, мелькнуло между тем в голове у Вени. Или хотя бы тайнозрители (сие воодушевляет как-то, присутствуют же, бывает, студенты, ну,  в операционной, по приглашению препода, када он сам священнодействует там, хх, за столом, ну, вспарывает там брюхо пациенту, али вскрывает и пилит грудную клетку, штобы добраться до сердца… Пра, чем Веня хуже профессора?.. Ток одних часиков скок починил… А примусов… И ученики есть у Вени. Да та же Анечка…)   
 Веня с надеждой  и однако же не без сомнением посмотрел на Евангелину Иоанновну. Нет, конечно, ассистента из  неё не получится… Но, ить, сойдёт за студентку… Для духоподъёмности…   
Анечка, как будто чуя намерение Венечки и словно идя ему навстречу, заворочалась.
Веня привстал со своего треножника, с которого вновь взирал на мольберт, бывший без полотна, то есть сквозь – на зеркало над верстаком, как бы вставленное с ним  в раму, словом, на обретённый им вот такой операционный стол в сей новоявленной и душещипательной картине с фрезерным станком и сверлильным. 
Веня сделал шаг к Анечке.
Веня! Зачем? Для чего ты не даёшь покоя Анечке? Для чего ты её тревожишь, тихую, кроткую, пьяненькую…  Проснётся же Анечка.
Проснётся, затребует водочки.
Ну, что ты на это скажешь, Веня? Не с чем же тебе идти в магазин.  Забыл ты. Последние ты переслал Мусеньке. Дал на сигареты Манечке.
А сигареты сейчас дорогие.
Брезгует же обычным табачком Манечка.
Картины твои не пишутся. Носочки у Ани не вяжутся.  Неоткуда взяться прибыли. На саморыловке, дабы доход от оной иметь, и на той ты крест поставил. Последние остатки сам вылизал. Опивки от бражки и те, как тебе не стыдно Веня, ложкою,  выжрал, даж тарелку, в которую слил жижу, выскоблил. Кот её долизал.
Не стоит описывать сию кампанию. Как мучился Веня, приподымая, подтягивая и усаживая на табуреточку Аню (для созерцания Вениных манипуляций).  При этом, правда, Веня отчаянно трусил.
Во-первых, буйства и неистовства Анечкиного, то есть если совсем придёт в себя Анечка, а не на половину. Будет гнать Веню за зельем, в магазин. Но Вене же не с чем идти и не можется. Веня наотрез откажется. Аня почнёт сама собираться. Веня не пускать Аню. Аня биться о дверь, рваться за водочкой вон, шатаясь и падая. Да требовать денежку с Вени.
И то ещё ладно.   
Нехорошо. Муторно Вене…
Но другое и вовсе – страшно…
Ежели корвалолчиком, этой пахучей гадостью, обопьётся Анечка. То есть натуральным лекарством. Успокоительным. Дык, может и совсем не проснуться… Так глыбоко-глыбоко вснёт… Ни чуя ни ручек, ни ножек…
Вот, Вениамин Иванович, ежели и пьёт какое лекарство (буквально то есть), то – каплями. 
Да.
Тут ведь не дай бог переборщить, ноги откинутся, каплею больше – это уже не то чтобы вспомоществование, се – яд. Знает Вениамин Иванович.
Знает и блюдет себя, рьяно  так даже соблюдает установление. Евангелина Ивановна,   она зараз – пузырьками пьёт.
Послушайте.
Это всё равно что пить водку – бутылями. Запросто – вмереть.  Правда, покамест, так, чтобы совсем, не вмирает.  Не откидывается, так, чтобы совершенно уже по ту сторону. Поумеренней откидывается. А как вмрёт и совсем откинется?.. Холодно одному в этом мире Вене. Да и как можно жить в нём  без Анечки?
Откидывается… Но так наполовину, не совсем, с одного до другого дня. До четырёх кряду. Опосля опоминается.  Приходит в себя. Тихою делается. Но не звиняется.  Гордость имеет в себе. И даже, опоминаясь, как бы соблюдает себя: на водочку (то есть на то, что попроще)  вновь переходит.  Как бы в норму входит. Корвалолчика - ни-ни. Водочка, она всё же будет премного легче.  Да энто просто вода сравнительно с сонным зельем.  От горькой, от ней даж завсегда очухаешься. Ежели не сгоришь, конечно…  Маточка, Евангелина Иоанновна, она ещё никогда, гореть, может, и горела, но даже ни разу не сгорала.   А с энтим собачьим абсентом (корвалолчиком, пустырником, валерьяночкой)  не однажды уже засыпала до крайней и совершеннейшей бездыханности, до закатывания век, - Вениамин Иванович пальцами раздирал их, как бы обратно вынал ей глазыньки...  И сам же при этом обмирал и пугался до смерти. Евангелина Иоанновна не реагировала и даже не моргала. Не помогало ни прыскание в лицо водичкой, ни шлепанье по щекам, ни заклинания, ни стенания и вопли, ни взывания, ни моления – Евангелина Иоанновна оставалась неумолимой, покрывалась сиренью, цвела, синела, но самый  страх начинался, когда делалась жёлтою. С таким парчовым налётом в скукожившемся напрочь личике…  Вениамин Иванович терялся, не знал, с кем он имеет дело… Может быть, как бы это точнее выразиться, с… (Вениамин Иванович не решался употреблять соответствующие случаю определения, связанные более с моргом, нежели с обычным жилищем), ну да, с трупом, чего уж тут, холодел Вениамин Иванович. И как тогда ему с объектом сим обходиться?..  У Вениамина Ивановича не было опыта и навыка… Он не писал мёртвых.  Он никогда не всматривался в мёртвые лица. Не изучал-с… Слышал - опасно… Можно чокнуться. Так дьяк Ахилла (Веня наизусть знал Лескова, поскоку накоротке был с персонажами памятника на Карачевской, о сём позже),  так Ахилла едва не чокнулся, всматриваясь в лицо отпеваемого им Туберозова.
Даром,  что Вениамин Иванович прятал от Ани зеленое.
Вишь, через прятание вынудил её к поиску всесовершеннейшего «лекарства», одуряющего, редкой силы и мощи, разящего мизером, толикой коего уже даётся забвение.  Потом – мизер, его легко спрятать. Евангелина Иоанновна по этой части, правда, большой умелец.  Хитренькая. Маню попросит, аптека рядом, - Манечка, он расшибётся для маменьки, сбегает принесёт, как же и не принесть, когда речь о лекарстве, успокоительном.  Принесёт, Анечка и заначит…  Вениамин Иванович ищет поищет – да не найдёт…  Пузырёчек махонький… Вениамин Иванович за порог спаленки – Анечка хвать заныханный пузырёк и – махом его, прямиком внутрь. Опрокинет и радуется, мстительно так на Вениамина Ивановича смотрит, то есть когда он снова заходит к ней в спаленку.  Опять, значит, Вениамина Ивановича надула.  Через четверть часа раз и – на бок, как курица, так и  откидывается, не имеется Евангелины Иоанновны для Вениамина Ивановича,   кирдык… Не достать из сна Евангелину Иоанновну. Не умеет Вениамин Иванович, так чтобы махом, вынать её оттудова… Да… До четырёх суток спит… Потом ножки у ней не и;дут… Приходится переставлять. Якоже автомату.  Ручки хлебушек не держат. Мимо хлебушка едут. С ложечки кормит Евангелину Иоанновну Вениамин Иванович. И радуется не нарадуется – ест… Ищё живая, значит. Понемножку мычит…  Разговаривать просится…  Глядишь, заговорит… Вздрагивает Вениамин Иванович. Трусится. Вот как сейчас.  Что скажет, приходя в себя, Евангелина Иоанновна? В дрожь кидает Вениамина Ивановича. Наиответственнейший момент. Решающий. Что-то потустороннее является в глазах  Евангелины Иоанновны. Боится потусветной силы Вениамин Иванович. Пугается ентого, бесовского, в Евангелине Иоанновне, то есть при отходняке, значица.
Бывало, вдруг и внятно, как если б прояснившись вся, так тихо спросит:
- «Игде это я?»
- «Дома ты, маточка…»
А она, пальчиком еще погрозится:
- «Нет, я в больнице».
- «Дома ты, дома, Анечка!»
- «Дома?... А мама где?!.»
Вот оно. Вениамин Иванович обмирает. Давно схоронил тёщу Вениамин Иванович. Страшно делается Вениамину Ивановичу.
- «Нет у тебя мамы, Анечка».
- «Как нет?..  Я разговаривала с ней. Была здесь…»
- «Умерла, мама, Аня».
- «А ты кто? что знаешь?»
- «Муж я твой, Анечка» 
- «Нее-ет… У Вени не твой голос… Иди, позови Веню, и скажи, чтобы Веня дал Анечке водочки. Самой не достать мне. Да и не удержать в руце. Скажи, чтобы попоил с ложечки. А то пущай к пузырёчку соску сделает. Высосу».
С дыханием и то подпривык, не так пугается Веня. То есть, когда явится и опять пропадёт. Пропадёт и опять появится.  Будто денно и нощно вмирает Евангелина Иоанновна. Быдто отходит… Да никак не отойдёт…  Вениамин Иванович сутками вслушивается. Есть дыхание али нет. Дышит Евангелина Иоанновна али стопорнулось у ней, остановилось дыхание и вышел дух. Вмёрла уже, али живая. Вениамин Иванович настолько привык, что стал как бы наполовину только признавать Евангелину Иоанновну, то есть как за живую. Наполовину – отказывать ей в признании. Как бы за вводящую его в обман принимает.  Тяжко Вениамину Ивановичу.  Будто с покойницей жить.  Ничего с этим не умеет поделать. 
Веня нагнулся к Евангелине Иоанновне – послушать.
Дышит. Нет ли. Кажись…
Отёр со лба выступивший бисеринами пот.
Непременно надо, чтобы её усадить.
Всё ж таки вроде оно как западло, ну, нехорошо всё ж таки, чтобы  лежачей и с полу наблюдать за столь ответственной со стороны Вени операцией. Надо, чтобы сидела.  Чтобы сидючи наблюдала.
Есть, есть что-то в этом некрасивое и пренебрежительное –  снизу,  с тюфяка смотреть… Пьяненькой, а будто бы издеваться… Как-то так, что неофициально, как-то даж непотребно, тайно смотреть, всё равно что  - подсматривать. Ещё почнёт насмехаться над ним, снизу-то (так, от, низко), как Веня взламывает себе черепок…
Как открывает Веня вход – к видениям…
«А как выскочат?!. – вздрагивает Веня, отступаясь от Анечки и даже напрочь забывая об Евангелине Иоанновне. – Не запхать, ить, назад, обратно то есть…»
«Надо б какой-никакой ловушкой запастись, - думает Веня, - тем же сачочком – бязевым… На случай…  Чтобы ловить видения.  Колотушкой – обратно, если что, запхать».
«Где же он, сачочок?»
«А, вот, под Евангелиной Иоанновной».
Веня обронил его заодно и разом вместе с пинцетиком и спичечным коробком, как только с утра  ещё вошёл в дом, как только  пала наземь Евангелина Иоанновна. Флакончик с морилкой, тот в сторону откатился.
«Самому, что ли, нюхнуть?.. Ну, эфиру…» 
«Нет, не дождётся Анечка…  Да господь с нею, пусть себе полежит…»   
Вене ж пора приступать к возложенным им на себя обязанностям.

В целях экономии времени Веня так поэтапно и плотно  распределил предоперационные хлопоты (на нём же все функции - он же и за хирурга, и за анестезиолога, за медсестру и даже за ассистентов, и Веня же – за больного), что, как бы растворившись в них, в сих хлопотах, весьма б удивился, когда бы услышал, что он не в больничной палате, не в операционной, не на столе под лампами, теми самыми, которые не отбрасывают на лицо тени, - правда, как художнику, Вене несколько жутковато от такого, как бы и впрямь потустороннего света, который, вне сомнения, падает уж на Веню…   
Перво-наперво Веня прокипятил три белых эмалированных ванночки (одна довольно крупная, 25 на 40 сантиметров) и хромированные лотки (по лекалам органов, то есть человеческих), доставшиеся ему от тёщи. Обычно, в быту Веня разливал в них холодец фирменного изготовления, то есть Вениного.  С половником в руках не без восторга взирал тогда Веня на абсолютно прозрачный сияющий драгунец, переливающийся в кюветах, ещё поддёрнутый блёстками тающе-золотистого жира. Теперь там, в одной из кювет, воссияет мозг Венин, кусок, который он изымет из недр своих. 
Собранный Веней инструмент предварительно дезинфицировался в другой, весьма объемной, ёмкости, в кастрюле – скопом и на первый раз, чтобы далее быть переложенным по отдельности в ванночки,  залитые уже  холодной водой, дистиллятом (у Вени изрядный запасец этого самого дистиллята - для утюга с паром), разбавленным Веней нашатырным спиртом и ещё только ожидающими кипячения, то есть для вторичной обработки, на другой раз. Разбирается Веня… 
Сам Веня прожаривал над огнём вымоченный в марганцовке, сделавшийся грязно-кофейным кус грубой холстины, видел Веня такие в перевязочной, на котором полагал разложить дорогой свой, отчасти из нержавеющей стали, отчасти блистающий хромом и никелем продезинфицированный уже инструмент, дабы тот был во всякое мгновение перед глазами.  У Вени достаточно набиралось… Вообще любил Веня артефакт, прикупал его не торгуясь,  по случаю, а бывало, задаром, на толчке и где ни попадётся.  Не мог и не умел пройти мимо. Потому что – редкость. Это щас – были бы деньги – можно Хеопсову пирамиду купить. Однако ж, пирамид много. У Вени каждая вещь раритетная.
В общем, произведя необходимые операции, Веня разложил ткань на верстаке между станками и принялся обстоятельно-сосредоточенно чистить руки - щёточкой, свиною, наждачною шкуркой, оптической тряпочкой, снимая заусеницы, проходясь по ноготочкам и под  – где ножничками, где щипчиками, где пилочкой из Аниного ридикюльчика. Засим долго и упорно мыл руки под краном с хозяйственным мылом, вставляя одни растопыренные пальцы между другими и скользя ими взад-вперёд (попрыгивая на суставчиках), дабы выгнать микроб, взашей, из промежностей. Засим облил пальцы всё тем же нашатырным спиртом, обтёр приготовленными впрок салфеточками, стерильными, и ещё раз облил. И снова обтёр. (Кстати говоря, нашатыря у Вени было много, он закупал его пузырями, тоже впрок, дабы приводить в чувство Евангелину Иоанновну, случавшуюся в беспрестанном и даже в непреходящем обмороке). Далее, воссев на треножник, гигиенической палочкой с ваткой, обмакивая её в йод, начал смазывать йодом кончики пальцев, особо старательно по закраинам ногтей, бывшими, правда, у Вени и без того жёлтыми – от табачку. Засим одел на живот холщовый фартук (правда, чем-то напоминающий мясницкий, но, слава богу, не зеленый и не красный, а бежевый и завсегда у Вени проглаженный, то есть, мы имеем в виду не живот), зацепив его тесёмочками за шею, бантиком на завязочки. И тут только, сделав губы в трубочку и поддув воздуха вовнутрь краг (для раскрытия), продел пальцы в тонкие, как гандон (Венино, господа, выражение), перчатки, латексные, скорее бесцветные, нежели имевшие цвет, или того неопределимого цвета, который несёт на себе труп (на определённой бесчувственной стадии). Перебрав по пальчикам, натянул их.
Господа! Товарищи гражданы!
Наиторжественнейший момент!
Прям перед тем, как прободать себе голову, Веня принялся укладывать перед собой - наиобразцовый, наиаккуратнейший чрезвычайный инструмент - для вскрытия черепа, изъятия и извлечения наверх визуальных его сокровищ, подспудных. Ежели перевести их в материальный статус, повысить их, так сказать, социальный ценз, они могли бы составить не то что бы там состояние отдельному человеку, - оделить человечество – землями и континентами и даже мирами со всей причитающейся им инфраструктурой и прочей хренью для удовлетворения человеческих потребностей, типа  чипсов, картофельных,  или компьютерных чипов, кукол, симулякров, фаллоимитаторов и даже  (для мужиков) женщин в форме бабочек и цветов. Вене нужно только установить их местонахождение в тыквенной, значит,  структуре, в сжатой до размеров скворешни Вениной головной Вселенной. Собственно определить или выявить формулу (число) сжатия (судя по всему и безусловно волшебных) Вениных образов. Раз. И два. Вызнать (исчислить, угадать, любым и каким угодно образом  и способом, хоть лбом расшибись) тайну метаморфоза, прямого то есть перехода, превращения (без посредства мысли или орудий) груд сих метафор и образов в натуральные драгоценности, в меховые изделия, в иные объекты, ходячие, то есть движущиеся  – ездящие и летающие, в механизмы, вроде вертолётов, в удовольствия, типа интернета, в прочие технологии, в раритеты и артефакты. И всё. И дело в шляпе. Точка. Дело за малым. Остальное приложится.   
Во главе инструментального, так сказать, ряда Веня поклал цельнолитой стальной ледоруб, блещущий совершенными  и даже безукоризненными формами. Рядом – обычный топор. Далее – нож для разрезывания бумаги, бронзовый, ссужающийся книзу ромбом, с наборной морской воды (из малахита) ручкой,  и другой - из углеводородистой стали для колки льда, с гардой и с вензелями на черенке, вроде офицерского кортика. Далее - долото. Рядом – киянку, у ней удар будет помягче и с меньшей отдачей (против обычного молотка). Это, чтобы долбить кости.
Да, господа, долотом и молотком прободают коробку. Именно. Натурально. То есть согласно науке. Приставляют клинок к глазной надкостнице и в черенок – молотком, бах. Благо ещё, что не отбойным. Хорошо  – не кувалдой.  Бывает, мозги сходу – вон (ну, ежели не рассчитать силу удара).
Да, господа хорошие.
Это так.
Веня приуготовлялся, собирался с силами - бить себя в лоб, молотком, перед зеркалом.   
Ой, Вене не можется. Плохо Вене. Голова кружится у Вень Ваныча.
Правда, Веня в мучительном затруднении, делать ему операцию выше обозначенным способом, то есть посредством лоботомии (правда, правда, был такой высокоцивилизованный способ, да, в веке 20-м) или всё же по современному - методом краниотомии, как принято в 21-м веке. Поскольку у Вени и для сего был соответственный и даже подготовленный инструмент.
По старинке оно всё же как то сподручней. Надёжней. По новому – слишком много хлопот. Но - аккуратней…  Главное ж   –  цивилизованней,  гм…
И в полной исправности инструмент.
Ххх!
Коловорот!..  (Да, да, господа, мы не ошиблись. Именно!.. Чувствуете? Разницу!..  То есть, то бьёте себя в надкостницу с помощью молотка и зубила, тут же нежно вкручиваетесь, ввинчиваетесь в кость… Большая разница!..)
Одно слово, обыкновенная дрель.
Так Веня сколько высверлил ею дырок на стенках! То есть, пока не обзавёлся электрической дрелью.
Годится.
И как раз со сверлами – пикой. С платиновыми и алмазными. Есть такие у Вени.  И с дюжиной запасных фрез – то есть для расширения наживлённых пикой (в кости) отверстий.
Далее следует пройтиться пилочкой, от дырки до дырки, по кругу, или квадрату, как наметишь и сколько просверлишь в черепе дырок. Есть и такая у Вени - пилочка. Из тонкой витой проволочки, с продёвными ручками для потяга. То есть вставляешь пилку в одну дырку (в черепе), внутрь,  продёргиваешь в другую, чтоб вышла наружу,  насаживаешь кольца (на концы пилки) на крючочки с ручками и  – вжик-вжик, потягиваешь, со стороны на сторону и немножко вверх - кость чинно так и аккуратненько разъезжается.
Ещё далее - откидываешь на сторону выпиленный лоскут.
И вот оно – зияние – склоняешься над бездной, в которой всё мироздание!..
Да так вот.
Так, господа.
Это вам не фунт изюма. Се – нейрохирургия!
Что поделаешь, господа, ежели так вот накрепко упакован мозг, человеческий, и в частности, Венин. Так что, если и можно без топора, то никак не обойтись без пил и свёрел.   
Доподлинно известно сие Вене. Так говорит и так даже велит ему интернет. Веня заглядывал. К тому же, как живописец, Веня достаточно знает об устроении скелета, костей черепа и расположении приводящих оные в действие мышц, придающих лицу выражение (мимика), телу ж – движение. Всё должно быть в аккурат.
Спохватившись, Веня срочно и насухо обрил голову, благо бритва была под рукой,  и вообще не впервой Вене…
Ещё раз оглядел, бегло, сопутствующий инструментарий – скальпели, пинцеты, зажимы, диковинные ножницы с байонетными в ломаных переходах ручками, вывертами, с длинными лезвиями вбок, на сторону, и даже круглыми, на щипчики и кусачки,  мягкие шпатели, серебряные ложечки, много чего прочего… Всю жизнь собирал инструмент Веня. Может, всю жизнь только и делал, что готовился…  То есть, к вскрытию черепа…
С некоторой, как бы это сказать, неприязненностью взглянул Веня на… тряпочки, развёрнутые на кухонном столе,  которые на мгновение кровью окрасились в глазах у Вени, - тампоны, прокладочки, куски гигроскопической ваты, марли и бинты, шёлковые и суровые нитки, клипсы и скобы, болтики и винты  – промакивать, раздвигать, стягивать, зашивать  и укреплять рану…
Мамочки!
На что покусился Веня! Сколько нужно отмычек и тряпок, чтобы откупорить, иссечь кус мозга и далее зашить череп.
Как бы не запутаться.
Холодную должен иметь голову Веня.
От грыжи ещё - такие времена, что самому закупать приходилось по списку, составленному для него доктором ( о ты, нищее русское здравоохранение, о ты, бедное хирургическое сословие!) - остались у Вени разные препараты, требуемые для сопровождения операции и поддержании организма на достаточном физиологическом и химическом уровне в экстремальных, значит, ситуациях.
Распечатав коробку с ампулами новокаина и отбив горлышко у той, которая будто бы даже бросилась в очи Вене, Веня уже собрался было забрать в шприц охолаживающего голову зелья – обколоть рану обезболивающим, как приостановился.

Да, что-то не так, что-то не то пошло у Вени с местной анестезией.
Зачем-то мыши скреблись в подполе…
Впрочем, не совсем так.
Приподнялась и встала на четвереньки Евангелина Иоанновна…
Приподнялась, повела со стороны на сторону головою, аки собака. Да уронила голову… Вроде не держалась голова у Евангелины Иоанновны… 
Однако ж поднапружилась Анечка и, значит, упёрлась оною в угол между полом и стенкой, упёрлась и начала вскидывать задние ноги, то есть, конечности, просим прощения, быдто бы лошадь.
«Зачем это она?»
«Ааа, – догадался даже как бы тотчас Веня, -  желает сделать стойку на голове…»
«Ну да, - совершенно уже определился Веня. - Явились, значица, остаточные инстинкты у Анечки», - сформулировал для себя Веня.
 Да, у Ани случались такие приступы в минуты хорошего настроения – блеснуть и даже поразить Веню молодостью. То есть в виду нечеловеческой гибкости суставов сделать перед ним шпагат (и вот ведь, по прежнему получалось у Анечки),  мостик  или встать, вот, как сейчас, в стойку, на голову…  Стоять на ногах, вишь, было вроде как западло для Анечки…
Веня отложил шприц в сторону.
Получится али нет у Анечки?
Венечке завсегда было интересно.
Дык, свернёт себе шейку Анечка… Повредится головкою Анечка… 
Венечке ж недосуг, то есть оперировать Анечку ежели что случится, да и квалификация не на должном уровне, хуже того, невмочь Венечке, сил моральных нету, чтобы препарировать кажный, даже наиближний и даже самый дорогой, вот,  как у Анечки, череп и мозг… 
Да и то. Слишком мало у Венечки времени. Слишком, слишком много  может быть крови…
Да и потом, требуется разрешение… Что-то вроде лицензии…  Веня не волен…  То есть распоряжаться, хоть и родной, формально ж – чужой головою…
Подошедши к супруге, Венечка попробовал остудить пыл Анечкин. Побороться с Анечкой, прижать её ножки к полу, «тады, небось, не взбрыкнётся».
Анечка не давалась. Отпихивалась ножками. Выворачивалась. И вновь принималась…  за стойку.
Упорная она Аня. Волевая. «Вишь, пьяненькая, а сладу – нет».
Анечка обернулась к Вене головою.
Обнажив дёсны, оскалилась  - рвать Веню зубами.
Как это у ней получается?
Натурально то есть щёлкнула зубками, бросивши морду вперёд.
Ин – промахнулась.
Господь с тобою, Анечка!
Пора уж заняться собою.

Отойдя от супруги, Веня взял другой шприц. Предварительно подпилив,   отломил кончик другой ампулы. Вставив иглу внутрь, оттянул жидкость в цилиндр. Ноготочком постукал по корпусу, чтобы собрать и поднять вверх воздух. Для надежности, надавив на шток, иглою кверху, прыснул тонкою струйкой в пространство.
Держа шприц перед собой, Веня готов был уже всадить оный в левую лобную кость (там удобнее оперировать), в верхний угол, рядом  с височною ямкой, согласно разметке, сделанной допрежь Веней (мы как-то забыли об ентом сказать)  по бритой коже чернилами, как едва не обронил шприц.
Евангелина Иоанновна каким-то осмысленно-бессмысленным  безумным взглядом глядела на Вениамина Ивановича.
На шприц в его руке.
На топорик - для чего-то посунувшийся с верстака обухом вниз, но не падавший, на проух со всаженными в топорище клиньями, на полотно со свежезаточенным лезвием.   
 Неизвестно, что сложилось там в бедной её головке. Как и с чем связалось.
Что-то было в её глазах магнетическое. Завораживающее что-то Веню. Не то страх, гулявший в глазах, взгляд кроткой жертвы, приуготовившейся к закланию, отчего задрожало всё существо Венино от растерянности, от жалости, от несправедливости жизни, не то бессилие и немощь загнанного в угол зверя, чему ещё больше подивился Веня и отчего совсем потерялся. 
Не отнимая от лица поднятой кверху иглы со шприцем, Веня сделал шаг к Анечке - то ли приобнять её и утешить, как-то успокоить, от кого-то защитить Анечку, то ли с намерением объясниться и даже обидеться,  возроптать и даже возразить Анечке… 
Анечка быстренько, так быстренько развернулась, припадая на лапку, как, бывает, курица на крыло, как-то даже крутнулась на месте и – на четвереньках-то – бросилась вон, наутёк от Вени… Быстренько-замедленно: - совсем так, чтобы быстренько, не позволяла лапка… 
Веня уронил шприц… 
Для чего-то поправил на верстаке топор…  Поправивши ж, взял его в руку. Зачем? Не может сказать того Веня.
С выставленным вперёд топорищем, с захваченным в руку обухом, прижатым к животу, к зловещему своему фартуку, Веня двинулся вслед за Евангелиной Иоанновной, семенившей поперёд Вени, стучавшей по полу лапками, бежавшей какой-то издыхающей, какой-то собачьей походкой – поперёд, поперёд Вениамина Ивановича…