После смерти Сталина

5 марта умер Сталин. 27 марта 1953 года была объявлена амнистия.

Когда он умер, я еще был слеп и глуп, не допуская, что сам Сталин является виновником беззакония, творящегося в стране. Мне казалось, что он, вождь и учитель, просто не знает обо всех ужасах, которые творит Берия за его спиной.

 Я выгнал кинорежиссера Хависа, когда он прибежал к маме с возгласом: «Наконец-то этот бандит сдох!».
 
Но прошло еще три дня, Сталина похоронили, и упоминание о нем полностью исчезло из газет. Я стал понимать, что похоронили не вождя и учителя, а очередного диктатора. Что не я, а Хавис и «лесные братья» в куйбышевской пересыльной тюрьме, были правы, награждая его ругательными эпитетами, а я был обманутым советским воспитанием простаком. Указ об амнистии укрепил меня во мнении, что именно Сталин был виновником всех наших бед.

Амнистия коснулась в нашем поселке всех политических, как отбывавших пожизненную ссылку после лагерей, так и ближайших родственников расстрелянных «врагов народа», осужденных на пять лет ссылки. Это практически был почти весь рядовой инженерный и административный состав комбината и стройуправления. А сколько таких поселков было по стране!
 
Попали под амнистию и вернулись в Москву из лагерей и все родные расстрелянного вместе с моим братом Бориса Слуцкого: мать, сестра и дядя – артист МХАТа.

Миф, что по указу об амнистии освободились только уголовники, – это ложь.

В самом конце марта я получил от Нели письмо с просьбой письменно сообщить о своем согласии на развод. Это для меня было шоком, но уже вышел указ об амнистии, и я был уверен, что все удастся исправить. Я ответил Неле, что сам буду присутствовать на суде.
 
Тридцатого марта мы с мамой получили из комендатуры МГБ справки об амнистии со снятием судимости.
 
Тридцать первого мая мы, с группой наших друзей – бывших ссыльных – в плацкартном вагоне обычного поезда прибыли в Москву. Нас встречала Неля и мои два друга: Толя Лейн и Сева Брук.

По дороге на такси к нам домой, Сева сообщил нам трагическую весть о гибели его мамы. Она после работы пошла прощаться со Сталиным и на Трубной площади, в числе многих других, была раздавлена и затоптана толпой. Неля тоже шла в колонне института, но их не пустили к спуску на Трубную площадь, и они, простояв на холоде часы, вернулись домой.
 
Моя первая разлука с Нелей продолжалась девять месяцев и три дня.

СНОВА В МОСКВЕ

Первую после возвращения ночь мы провели в своей комнате, мама – на кровати, а мы с Нелей – на полу.

Утром я поехал в институт.

Идя по площади Дзержинского к конечной остановке моего троллейбуса, я обратил внимание на милиционера, который спешил к столбу внутренней специальной связи. Через пару минут этот милиционер подошел ко мне, стоящему в очереди на троллейбус, и попросил меня, единственного из всей очереди, предъявить документы. Ознакомившись с моей справкой об освобождении, отдал честь и ушел.
Сколько же было агентуры МГБ в Москве, если меня узнали среди шести миллионов москвичей и дали указание проверить, не сбежал ли я с мест заключения!

В институте меня зачислили студентом на пятый курс, установили стипендию отличника и восстановили в комсомоле. На август меня направили на месячные предофицерские лагерные сборы в Кантемировскую дивизию бронетанковых войск.
 
Неля блестяще защитила дипломную работу, и они, вместе с Толей, были отмечены в вечерней московской газете. Вырезку этой газеты с фотографиями защиты дипломных работ Нелей и Толей сохранил Аба Гилевич, и она на двух разворотах открывает 1953 год в нашем фотоальбоме.
 
Поскольку я был снова зачислен студентом в институт, Неле аннулировали ее направление на работу в Киржач и разрешили самой устраиваться на работу. Пользуясь небольшой протекцией братьев Полоцких, Неля устроилась по специальности в конструкторское бюро инструментальной промышленности, где Вадим и Игорь уже работали два года.

Нас с Нелей тянуло друг к другу, друзья делали все, чтобы мы снова объединились, но родня уговаривала Нелю, что «разбитую чашку не склеишь». Наши отношения лихорадило: то мы были вместе, то, опять – врозь. На странице нашего фотоальбома за 1953 год помещена серия наших фотографий на гамаке у Севы на даче. Это был период перед моей поездкой в военный лагерь, когда мы были вместе и были снова счастливы.

Вопреки своему обещанию, Неля не приехала на свидание под Наро-Фоминск в Кантемировскую дивизию, где я проходил лагерные сборы. Я напрасно прождал у ворот лагеря несколько часов и понял, что Неля, под давлением родных, приняла решение оформить развод.

 В сентябре 1953 года состоялся суд. После суда (на котором присутствовали Неля с отцом – с одной стороны, и я – с другой) я пошел изливать свое горе к Борису Левинштейну, моему другу со времен учебы в техникуме. Выпив полный стакан водки, я, с ясной головой, но, ели держась на ногах, пришел домой и сообщил маме эту ожидаемую, но трагическую для нас новость.

Наступил новый перерыв в наших отношениях с Нелей.

Этот разрыв продолжался восемь месяцев, до мая 1954 года.

В отличие от первого, вызванного ссылкой, на этот раз мы не были полностью оторваны друг от друга.
 
Неля днем работала, я учился, а вечером домой с работы возвращалась моя мама. В квартире-комнате родителей Нели, помимо ее мамы и двух малолетних братьев, находился очень больной отец, который практически прекратил работу и был прикован к постели.
 
Несмотря на все это, раз или два в месяц нам удавалось встретиться на короткое время в интимной обстановке. Каждый раз для таких встреч находились внешние предлоги – получить справку, передать документ и т.д.
 
Учеба на пятом курсе после годичного вынужденного перерыва у меня ничем не отличалась от предыдущих лет. Я по-прежнему был лучшим по успеваемости и никаких оценок, кроме «отлично», не получал. Исключением был Государственный экзамен по военному делу, который проводился в январе 1954 года.

 Экзамен состоял из пяти или шести разделов, и каждый раздел принимался преподавателем военной кафедры по профилю его дисциплины (электрооборудование, связь, вооружение, двигатель и т.д.). За прошедший год руководство кафедры изменилось, и ее возглавил очень приличный человек, генерал бронетанковых войск в отставке.

Но на кафедре остался упомянутый мной ранее главный антисемит – майор Филиппов, теперь уже в звании подполковника. Ему я сдавал первому и по разделу «Эксплуатационное обслуживание танков» получил двойку. Далее этот подполковник посещал все аудитории, где я в это время сдавал экзамены, и настаивал на снижении мне оценок. Несмотря на это я ниже четверки нигде не получил, и общая оценка за госэкзамен была мне поставлена «удовлетворительно».
 
Летом мне было присвоено воинское звание младшего лейтенанта. Отметка за этот экзамен никак не отражалась в дипломе, т.к. не имела отношения к гражданской специальности.

Еще во время защиты дипломной работы Толей меня заинтересовала тема этой работы. Эта тема повторялась на кафедре на протяжении нескольких лет, и в основе ее лежала опубликованная работа профессора МВТУ.
 На протяжении учебы на пятом курсе я стал разрабатывать эту тему, вначале – как студенческую научную работу, а затем – в качестве дипломной работы. У Толи я ничего не заимствовал кроме названия, но и оно определялось доцентом кафедры – руководителем проекта.
 
Мои выводы противоречили тому, что было опубликовано профессором МВТУ, пункт за пунктом я обосновывал свое опровержение и давал правильные решения. Мой консультант настоял на том, чтобы я убрал упоминания о профессоре и оставил только свои обоснования и выводы.

На конкурсе студенческих научных работ эта моя работа получила вторую премию по нашему институту и первую премию по Москве. Работа была рекомендована к опубликованию в научных трудах института.

Моя статья была напечатана в сборнике, вышедшем в 1958 году, и я включил в число авторов, помимо себя, и Толю Лейна. Это я сделал из соображения товарищества, т.к. он в момент написания мной этой статьи находился в глубинке Дальнего Востока в селе Путятино. Он был туда направлен из Новосибирска главным инженером в МТС, в соответствии с планом Хрущева по подъему сельского хозяйства.

В мае месяце у меня началась преддипломная практика в техническом отделе Московского инструментального завода (МИЗ). В другом корпусе этого же завода в это время работала Неля – в составе группы конструкторов, откомандированных туда из специального проектного бюро (СКТБ).

Молодые женщины – конструкторы завода курсировали из корпуса в корпус и сообщали мне, как Неля готовится к посещению нашего корпуса и встрече со мной.

Мы снова начали регулярно встречаться.
 
Защита мной дипломной работы прошла также весьма успешно, и я получил диплом отличника. Я окончил институт лучше всех на курсе, т.к. у меня за все пять лет учебы была всего одна четверка в ведомости (полученная мной в связи с арестом брата). В хвалебной рецензии на мою дипломную работу главный инженер ведущего инструментального завода «Фрезер» написал, что она является фактически диссертацией. Несмотря на это, вопрос о том, чтобы оставить меня в аспирантуре при институте, даже не поднимался. Не сомневаюсь, что основной причиной была моя национальность, плюс – отец и брат репрессированы, да и я сам – амнистированный, хоть и со снятием судимости.

Совершенно очевидно, что по этим же мотивам меня на комиссии по распределению на работу молодых специалистов отказались принять на свои предприятия представители министерств оборонной промышленности, автомобилестроения, станкостроения, инструментальной промышленности и др.

Мне было предложено пойти работать на завод «Молмашстрой», который в то время подчинялся министерству мясомолочной промышленности. Меня утешало то, что этот завод находился в Москве, да и на комиссию пришел главный инженер этого завода Антон Адамович Лейтан. Он мне там же рассказал о сложности и многообразии машиностроительной продукции, которую изготовлял завод и о том, что я буду зачислен сразу старшим инженером в технический отдел завода.

На июль месяц, на время моего отпуска, Неля сняла для нас комнату в деревенском доме на станции Вишняки по Казанской железной дороге. На этой же дороге на станции Фрезер размещалось СКТБ, где работала Неля.

Поскольку я должен был начать работать в противоположном конце Москвы, мы с первого августа 1954 года переселились в комнату на Кривоколенном переулке к маме.
В начале 1955 года, когда Неля забеременела, мы подали заявление на повторную регистрацию брака. Десятого мая, когда мы пришли на регистрацию, выяснилось, что наш развод ранее не был оформлен, т.к. мы не внесли положенной пошлины.

Мы внесли деньги, и тем же числом в книгу регистрации и в наши паспорта был внесен и развод, и новый брак. Мы отсчитываем годовщину нашей свадьбы, со дня первой регистрации брака – с 12 мая 1951 года.

В сентябре 1955 года из лагеря на Воркуте вернулся домой папа.

А восемнадцатого ноября у нас родилась Леночка.

Теперь в семнадцатиметровой комнате коммунальной квартиры проживали мои родители, и мы – с грудным ребенком.
А во второй, значительно большей, бывшей нашей, комнате проживала семья эмгэбэшников.

Т.к. к этому времени был отменен указ о возврате реабилитированным конфискованной жилплощади, папе не вернули нашу комнату, занятую эмгэбэшниками. Вместо этого ему вскоре выделили комнату в коммунальной квартире на Ленинском проспекте, куда они и переехали с мамой.

Мы же с Леночкой остались в этой комнате и прожили в ней до 1963 года. Лена окончила здесь первый класс в той же 313-й школе, где учились я и оба моих брата.

В 1960 году умер отец Нели – Аба Гилевич. До этого он почти шесть лет был прикован к постели, и единственным утешением для него была наша Леночка, которую на много времени Неля оставляла в комнате у родителей на попечении своей мамы.

В конце 1963 года нам удалось обменять нашу комнату и комнату моих родителей на маленькую квартиру на третьем этаже пятиэтажной «хрущевочки», построенной моим заводом. Крохотная квартира из двух смежных комнат площадью девятнадцать и восемь квадратных метров располагалась в районе Бутырского Хутора в тридцати минутах ходьбы, как от моего завода, так и от института, где работала Неля.

В эту квартиру въехали мы и мои родители. К этому времени папа вступил в кооператив по строительству для них с мамой отдельной квартиры в престижном районе Москвы, и всю мебель родителей решено было не продавать, а сохранить для новой квартиры. Таким образом, в крохотной квартирке размещались: два холодильника, два дивана, два шкафа для одежды и спальные места для пяти человек.
 
25 апреля 1965 года у нас родился Саша, и вшестером мы прожили до ноября 1965 года, когда родители переехали в свой кооператив.

Моя профессиональная работа в качестве инженера началась первого августа 1954 года. Завод для меня оказался действительно очень интересным. На нем производилась такая сложная продукция как промышленные высокопроизводительные сепараторы, различные типы насосов, автоматизированные линии, высокотемпературные теплообменные установки, и т.д.
Это оборудование выпускалось серийно, поэтому была возможность постепенно оснащать производство высокопроизводительными специальными станками и инструментами.
Во время войны это был военный завод под № 37, который выпускал гранаты, и ему в самом начале 1943 года было поручено освоить и осуществить массовый выпуск нового секретного оружия – противотанковых авиабомб.
Уже в конце апреля выпуск бомб был налажен, но в конце того же года заводу решением Правительства было выдано новое задание – освоить производство высокопроизводительных промышленных сепараторов для молочной промышленности. Для этого в Америке был закуплен комплект высокоточного металлорежущего и штамповочного оборудования, и все это было поставлено на завод.

Я с самого начала своей деятельности работал совершенно самостоятельно, получая только задание в общих чертах. Главный инженер Лейтан мне полностью доверял и поддерживал все мои проекты. Очень скоро я стал ведущим работником техотдела, разрабатывал и внедрял специальное полуавтоматическое оборудование, поточные линии. Под моим руководством уже работали два инженера – молодые специалисты, но косвенно я руководил и всеми технологами, т.к. они осуществляли внедрение моих проектов.

В начале моей деятельности я разработал комплект приборов и эталонов для обеспечения взаимозаменяемости ответственных деталей высокооборотных машин. При внедрении этих приборов и инструментов я близко познакомился с начальником ОТК (отдел технического контроля) Александром Абрамовичем Розенбергом. Он был старше меня всего на четыре года, но уже был ветераном завода, т.к. пришел на завод по мобилизации в феврале 1943 года. Он женился в 1946 году на своей однокласснице, к моменту моего прихода на завод они жили в бараке при заводе, и у них с Женей было двое детей пяти и шести лет. Начальником ОТК он был назначен в 1952 году после окончания вечернего института, а до этого прошел все рабочие инстанции на заводе, начиная с ученика токаря. В том же году он вступил в партию.

В 1957 году, когда по инициативе Хрущева управление всей промышленностью в стране было перестроено по территориальному принципу, наш завод перешел в подчинение Управления машиностроения Мосгорсовнархоза. Впервые завод вошел в состав группы московских высокопрофессиональных машиностроительных предприятий. Лейтан стал директором нашего завода, Розенберг был назначен начальником технического отдела, а я – его заместителем, главным технологом завода.
 
Ко времени нашего переселения в 1963 году в район Бутырского Хутора семья Розенбергов уже несколько лет жила там в новом заводском доме в небольшой двухкомнатной квартире. Теперь мы с ними дружили семьями, и часто бывали в гостях друг у друга. Они очень приятны были и моим родителям и, в числе немногих гостей, в 1971 году были за праздничным столом у родителей в связи с их золотой свадьбой. В декабре 1965 года Розенберг ушел на повышение в нашем же министерстве в другое главное управление, но наша дружба с ним продолжалась.
 
Я продолжал работать на заводе на руководящих инженерных должностях вплоть до репатриации в Израиль в начале 1981 года. В начале 1966 года я был утвержден министерством в должности главного инженера завода – первого заместителя директора. Я достиг максимума того, чего мог достичь еврей, бывший ссыльный, беспартийный, и всё это без какой-либо протекции. Я настолько профессионально превосходил остальных, что не было никакой конкуренции при моих назначениях на руководящие инженерные посты. Я был очень успешным главным инженером и меня высоко ценили в министерстве, поэтому, когда я в конце 1969 года решил уйти с этой должности, меня отпустили с большой неохотой.

 Мой уход с должности главного инженера был следствием несчастного случая на заводе со смертельным исходом. Я по своей должности руководил службой техники безопасности на заводе, хотя этот случай никакого отношения ко мне не имел, вышестоящая профсоюзная организация решила обвинить меня.
 
Я понял что еврею, да еще и беспартийному, находиться на этой должности опасно. При мне, когда директор по телефону обратился с просьбой к секретарю райкома вмешаться и защитить меня от произвола, он отказался вмешиваться на том основании, что я беспартийный.

Я перешел на должность главного конструктора завода и возглавлял конструкторский отдел одиннадцать лет, вплоть до отъезда в Израиль. При этом два месяца в году, когда директор или главный инженер уходили в отпуск, я исполнял обязанности главного инженера, но в приказе оговаривалось, что обязанность ответственного за технику безопасности возлагается на главного механика.
Я никогда не чувствовал недоброжелательства по отношению к себе, я ни с кем не соперничал, никого не «подставлял» и, несмотря на то, что я был очень требователен на работе, всегда чувствовал к себе доброе расположение сотрудников. Мой портрет почти все годы работы на заводе висел на доске почета.