гений

Вячеслав Звягин лежит в неприбранной комнате на старом диване и бритвой вырезает слово «счастье» на своей руке. Ему кажется, что раз «счастье» рифмуется с «запястьем», то для написания данного слова лучшего места не найти. Давит он несильно, крови мало, но на мягком знаке в комнату входит мать. Она бросается к сыну, плачет, забирает бритву и достаёт бинты.
-Что же ты опять, Слава, что же ты!- восклицает она, перевязывая раны.
Но Вячеслав не выдерживает её причитаний, резко выдёргивает руку и встаёт. Он хватает с полки сигареты, затем сдёргивает куртку с вешалки, оборачивается, кричит: «Достала!», - и быстро выходит, оставляя дверь не запертой. Мать пытается его догнать, но он уже мчится по лестнице, и ей это не удаётся.
Она возвращается в квартиру, запирает дверь, в бессилии опускается в кресло и долго плачет. Слёзы градом катятся по её усталому морщинистому лицу. В комнате тихо, лишь часы на стене мерно и громко отсчитывают тяжёлые секунды. Спустя время в дверь стучат, женщина оживляется и спешит открыть, ей кажется, что сын одумался и вернулся, но на пороге стоит высокий мужчина, в сером плаще и блестящих ботинках. В руке у него коричневый портфель. Мужчина этот выглядит на пятьдесят, может чуть старше, но лицо его свежее, благородное с правильными чертами. Он несколько смущён своим приходом и тем, что застал хозяйку дома в расстроенных чувствах. Она тоже смущена. Их молчание становится неловким и мужчина робко начинает:
- Вячеслав Звягин здесь живёт? Я ищу его…
-Да, это мой сын. Что-то случилось?
-Нет, нет. Ничего не случилось. Я работник газеты, Михайлов Владимир Родионович (показывает удостоверение).
-Очень приятно, Анна Ивановна. Да вы проходите. Славы сейчас нет.
Владимир Родионович проходит на кухню.
-А где он?
-Да кто ж его знает, - растерянно отвечает женщина и ставит чайник на плиту.
Владимир Родионович осматривается. Здесь нет роскоши, обычная хрущёвка с выцветшими обоями, простой мебелью, но довольно чистая и даже уютная. Анна Ивановна ставит на стол угощения: вафли и варенье, наливает чай. Сама садится напротив и, не дожидаясь вопросов, будто уже знает их наперёд, начинает говорить:
- Со Славой вам вряд ли удастся увидеться, он теперь людей не любит, избегает даже. Днём в своей комнате сидит, а вечером уходит и на всю ночь. Приходит утром, часто пьяный и злой. Завтракает и спит, потом на гитаре играет, пишет. К нему раньше много ходило разных, он всегда рад был, а теперь забыли и он перестал любить общественность.
- Вы разрешите, я всё-таки попытаюсь его дождаться, - говорит Михайлов.
- Да, разумеется.
-Может быть, вы мне что-нибудь о нём расскажете, ну, какого это было осознать, что ребёнок не простой, а одарённый?
- Сначала радовалась, конечно, - отвечает Анна Ивановна немного растерянно,- но если б знала, что всё вот так обернётся, нет, не радовалась бы, а плакать начала ещё тогда. Он ведь своё первое стихотворение сочинил в пять лет, я сначала решила, что запомнил где-то и обманывает, а потом он часто стал сочинять, и все поверили. Идём с ним, бывает, по улице, а как домой вернемся, то он возьмёт, да и сочит что-нибудь, о чём видел. Я ведь записывала раньше.
Анна Ивановна быстро удаляется, но вскоре возвращается и приносит коробку с листами бумаги. На листах стихи, которые написаны её рукой. Владимир Родионович берёт их и внимательно читает. Читает долго, с интересом.
-Да, это довольно талантливо для мальчика его лет. Но я знаю и то, что он был неплохим чтецом.
-Отличным чтецом, - воодушевляется Анна Ивановна, - он вообще хорошо читал, всегда! Вы знаете, он учился классе в третьем, уж не помню сейчас точно, и было у них занятие, на которое пригласили ветерана войны. Так вот этот ветеран рассказывал о себе и о том, что видел. Славе тогда запомнилась история о девушке. Подробностей я точно не знаю, но будто бы этот ветеран навсегда запомнил её лицо после единственной встречи, и потом, когда война кончилась, пытался её найти, да не вышло. После этой встречи учительница задала детям задание – написать отзыв или нарисовать рисунок. Ну, понятное дело, что большинство принесли рисунки, а двое из класса написали стихи. Я их оба записала. Ну, просто для сравнения.
Она отыскала листок. Сверху было написано:
Наши деды воевали,
Танки у врагов взрывали.
Спасибо, деды, за эту победу.
А ниже было написано ещё одно стихотворение, которое заканчивалось так:
Лишь о ней по дороге я думал,
Сердце было объято огнём,
Мне в глазах этой девочки юной
Померещились мама и дом.
-Он потом это стихотворение много где читал, - хвастает Анна Ивановна. Вы бы знали, какая у него память была! Феноменальная! Просто исключительная память. Спросит про какое-нибудь слово и тут же запомнит, а ещё он сутками напролёт книги читал.
-А как его заметили, - спросил Владимир Родионович.
-Быстро заметили, - ответила Анна Ивановна, - очень быстро. Сначала на конкурсах, потом вот так же из газеты пришли. Пару раз даже телевиденье приезжало. Но по телевизору показали только один раз. Он не был слишком популярен, но тут и в области все про него знали. А когда подрос, так и вовсе про всё забыл, стихи для него были всем. Идёмте за мной.
Владимир Родионович проследовал в большую комнату. Там Анна Ивановна показала ему награды, грамоты и газетные подшивки. Их было довольно много. Все они хранились с большой аккуратностью в нескольких отделах комода.
-Слава их сжечь пытался, да я не дала. Не любит он, вот и прячу, - пожаловалась женщина.
-А на его комнату можно взглянуть?
-Да, идёмте, всё равно его нет, только там не прибрано.
Комната оказалась довольно мрачной. Шторы были задёрнуты, на полу сор. В углу стояла гитара, кровать не убрана. На окне несколько банок, в которых, если присмотреться были пауки.
-Что это?- спросил Михайлов.
-Вы про пауков-то? – отозвалась Анна Ивановна, - он их боится до ужаса и всегда боялся. Увидит в детстве паука и кричит, пока не выбросишь или не прихлопнешь. А теперь он ловит для того, чтобы они его бодрили.
-Бодрили?
-Ну да, знаете, когда во время страха, мысли собираются в кучу. Это он так говорит. Возьмёт банку, потрясёт её, паук зашевелится внутри, заёрзает, а у Славы при этом мурашки по рукам. Говорит, что ему это как-то помогает.
-А это его?
Владимир Родионович берёт в руки блокнот.
-Его, конечно, - отвечает Анна Ивановна. Только я уж не берусь читать, он сердится очень.
В блокноте, почти чисто, написано:
Весна врывается в душную комнату,
Давит всем весом на слабую грудь,
Читаю стихи из зелёного томика
И не могу заснуть.
Донья бутылок подарят забвение,
Тоска обглодает рёбра.
Я не прославил своё поколение,
Я ничего не создал.
Долго ли, мало ли мне ещё маяться,
Жду и считаю дни,
Когда одиночество в петлю затянется,
И хрустнут мои позвонки.
-А вы не боитесь за него, ну что он… - спросил Владимир Родионович, дочитав стихотворение.
- Да как не боюсь, - отвечала Анна Ивановна, - сегодня вот руку себе порезал, даже забинтовать не дал, убежал.
Только теперь Михайлов замечает несколько кровавых бинтов.
- Он пытается с собой покончить?
- Пытался и не раз, - отвечает женщина.
- И вы ничего не предпринимаете?
-Да как же не предпринимаю! Раз он даже в больнице лежал. Вроде тише стал, ну, от таблеток. Потом жаловался, что с таблетками ему хуже, думать совсем не получается. Он говорит, что иногда даже мыслит рифмами, что от слов ему иногда больно, иногда щекотно бывает. Вы знаете, он как-то раз подрался с парнем только из-за того, что тот картавил. Слава так-то спокойный, но вот найдёт что-то и сам не свой.
Владимир Родионович, держа в руках блокнот, намеревался ещё о чём-то спросить, но входная дверь хлопнула.
-Это он! – испуганно прошептала женщина, - идёмте.
Они вышли и прикрыли дверь. В коридоре их встретил Слава. Он был немного удивлён, что мать не одна, но быстро принял вид раздражённого безразличия и отвернулся.
-Вячеслав, - начал Владимир Родионович, - я из газеты. Хотел бы с вами поговорить.
-Я больше не печатаю своих стихов, и интервью не даю.
-Да я не для печати, - продолжил гость,- я, так сказать, с неофициальным визитом. Разбирал тут недавно архивы и наткнулся на статью о вас. Подумал, что неплохо было бы познакомиться.
Слава оглядел его подозрительно.
- Это зачем же нам знакомиться?
Владимир Родионович продолжил: «Я, можно сказать, ваш поклонник. Удивился очень вашему таланту, вот и решил расспросить, какого это быть не таким как все».
Слава взглянул на мать.
-Идёмте в комнату, если хотите поговорить, но недолго. Я долго не могу.
После того, как Слава вошёл в комнату, он прикрыл дверь, плюхнулся на диван, предложив гостю стул, и закурил.
-Что вы хотите узнать обо мне?
-Ваша мать уже рассказала некоторые подробности. Ну, например, что вы начали сочинять в пять, потом делали успехи в школе…
Владимир Родионович не успел закончить мысль, Слава прервал его.
-Да не слушайте вы её. Она прошлым живёт. Все эти победы, внимание ко мне – это ничего уже не значит.
-То есть вы не считаете себя гениальным?
-Гениальным, нет, - спокойно ответил Слава, - я что-то вроде шизофреника, больного на всю голову.
- Это почему же вы так решили? - удивился Владимир Родионович.
-Я всегда знал, что не такой, как другие, - пуская дым, продолжил Слава. Но это не талант, это повреждение мозга какое-то. Я всё будто стихами вижу, образами, понимаете?
-Не совсем.
-Ну вот, например, вы видите туман, а я вижу: призрака, облако, дым сигаретный, дыхание, стон, тишину. Ну, это самое простое и так с каждым предметом, с каждым явлением. И эти мысли почему-то просятся наружу, спать порой мешают. А напишу, и мне легче становится. Ненадолго, но легче. Я о природе раньше любил писать. Умиротворяло меня это, что ли.
-Прочтёте что-нибудь?
Слава потушил сигарету и тихо, но с выражением начал:
Белеет призрачный туман,
Рассветный дух прохлады полон,
И скоро солнца красный всполох
Скользнёт по замершим ветвям.
Лес запылает, задымит,
Засвищут птицы, хоть и рано,
И Бог, забытую поляну,
Росою щедро окропит.
Сойдутся вместе свет и тьма,
И тут же в стороны отступят
Лучами убранное утро
Войдёт в законные права.
-Сколько вам тогда было?
-Лет одиннадцать, не помню точно.
Это очень хорошее стихотворение, - заметил Владимир Родионович, - рифмы сложные, и это всё в одиннадцать?
- Может в двенадцать, не помню уже, - отмахнулся Слава.
- А когда про вас все заговорили, что вы ощутили?
-Ощутил, что не такой, как все. Бабка говорила, что меня Бог выбрал. А я, дурак, ей верил.
- А теперь не верите?
- Да, если меня кто и выбрал, не иначе, как сам Дьявол, - усмехнулся Слава. Я ведь пока ребенком был, меня все, как мартышку какую-то воспринимали. Им не стихи мои нравились, а то, что я маленький. Маленький, понимаете! Они не слышат красоту, не видят эту ткань, ничего не чувствуют. По мере того, как я рос, про меня постепенно забывали. Я ощутил ненужность, разочаровался. Всё кругом одно сплошное лицемерие, и никому мы не нужны. Так как я, сейчас мои ровесники пишут, а может и лучше. Мой талант в возрасте заключался, не более. Я теперь остановился и топчусь на месте. Порой провалы случаются, будто грань стирается между вымыслом и реальностью.
-Недописанное слово «счастье» - это то самое? – спросил Владимир Родионович, кивая на руку.
- Да,- усмехнулся Слава, - это как сон. Во сне ты ведь тоже не понимаешь, где правда, а где нет, так и я. Позавчера чуть под машину не попал. Иду вдоль дороги и слушаю, как шины об асфальт шуршат и кажется мне, что это слова, но неотчётливые какие-то. Не заметил, как на проезжую часть вышел, но водитель успел затормозить. Это всё сложно понять и ещё труднее объяснить. Это как наваждение какое-то.
Слава снова закурил.
-Что вы чувствуете? – спросил Михайлов.
- Усталость, - ответил Слава, - прежде всего усталость. Тишины хочу. Я уж не надеюсь, что в свои двадцать три пойму кто я и для чего.
- Двадцать три хороший возраст, - заметил Михайлов.
- Для меня это конец. Слава меня испортила, заставила думать, что я особенный, а потом сломала. Не особенный я, бездарный и глупый. Иногда думаю: вот бы навсегда маленьким остаться. Маленькие все милые – щенки, котята, дети. Их все любят.
-А когда вы начали злоупотреблять? - Михайлов посмотрел на пустые бутылки.
- Рано, - ответил Слава, - лет в пятнадцать попробовал или около того. Меня уже тогда воспринимали, как должное. Ну и любопытство ещё было.
- А учиться почему не продолжили? Почему профессию не освоили?
-А не могу я учиться. Я и в школе-то не все предметы тянул. Труд ведь в монотонности заключается, а меня это душит, убивает, как яд. Я работал, точнее, пытался, но больше трёх месяцев не могу, как зверь становлюсь. Не моё это. Устал я, - добавил он, выпуская ноздрями дым.
-Что ж, - сказал Михайлов, вставая, - рад был знакомству.
Он протянул Славе руку. Тот протянул в ответ.
- И всё же, талант в вас имеется и немаленький. Зря вы говорите, что с возрастом всё исчезло, не исчезло. Просто детей, как вы правильно заметили, все любят, а вот поэзию любят и понимают далеко не все. Как ребёнка вас любить перестали, это верно, но стихи ваши и теперь восхитительны.
-Вы не знаете, о чем говорите, - разочарованно ответил Слава, - дело не в признании, хотя и в нём тоже, чего греха таить. Я один, понимаете, один. В каждом врага вижу, как на предателя смотрю. Все меня предали.
Глаза его налились гневом.
- Только не печатайте ничего, - предупредил Слава, помолчав несколько секунд.
-Ну что вы, я же обещал, - успокоил Михайлов и вышел.
В коридоре он попрощался с Анной Ивановной и покинул помещение. Это была его единственная встреча со Звягиным. Через пару месяцев Вячеслава нашли мёртвым под окнами комнаты, где он жил, рядом валялось несколько разбитых банок.