галя

В поезде нынче людно и гулко. Ехать без малого двое суток и люди заполняют маленькие столики щедрыми запасами еды и питья. Напротив меня молодая пара, у которой ближе к концу вагона имеются друзья. После недолгих приготовлений пара удаляется, прихватив с собой сладости и фрукты.
Вечереет. Солнце уже растеклось по горизонту алым мутным пятном. В морозном небе загораются первые звёзды. Достаю книгу, но меня прерывают. Женщина лет сорока, с худым лицом, блеклой кожей и растрёпанными русыми волосами просит подвинуться. Её место сверху, прямо надо мной, и я сажусь, чтобы не мешать. Она шумит пакетами, готовит постель, достаёт вещи, забывая при этом снять куртку. Я терпеливо жду конца её долгих приготовлений, а после она садится на край моей полки и облегчённо выдыхает. Глаза её уставшие, но радостные. Только теперь она догадалась снять верхнюю одежду. Замечаю, что одета она плохо и даже бедно, а скарб её по большей части состоит из бесчисленных котомок и узлов. Лицо, тем не менее, живое и одушевлённое, лёгкая, но болезненная улыбка не сходит с губ. Она торопливо достаёт пироги, завёрнутые в газету, чай, сахар, хлеб и ещё что-то. Всё это выкладывает на стол и приглашает меня к ужину. Ей явно хочется поговорить.
Свет в поезде приглушается, но не гаснет. Читать уже невозможно. Голоса людей становятся тише и реже. За окном видны бесконечные силуэты голых деревьев, которые бегут друг за другом плавно и небыстро. Всё это наталкивает на раздумья и разговоры, какие обычно случаются в поездах. Моя попутчица задаёт много вопросов и с интересом слушает короткие и негромкие ответы. Она торопливо ест капустный пирог, запивая его крепким чаем, а насытившись, начинает говорить о себе.
Родилась она в тихом посёлке, каких много встречается близ небольших городов. Ходила в школу, училась хорошо, была активисткой и ударницей, всегда помогала своей младшей сестре, с которой была неразлучна. Семья совершенно простая: мать – швея, отец трудился на заводе. Но Галя, так звали мою спутницу, не любила отца. Он никогда не интересовался жизнью девочек, а по выходным злоупотреблял спиртным, часто оставляя семью без гроша. Мать была вынуждена подрабатывать, но отца не выгоняла и даже помыслить о таком не могла. В конце концов, его уволили с работы, отчего он запил ещё сильнее. Часто устраивал дебоши и скандалы, портил вещи, просил мать дать ему деньги на сигареты и, как он сам выражался, на пузырь. Измотанная женщина, дабы не вступать в перепалки, шла у него на поводу, объясняя это тем, что проще дать, чем терпеть угрозы и оскорбления. Галя презирала мать за подобное. Она считала её слабой и неразумной женщиной, рассказывала, что хотела поскорее вырасти и уехать из этого ада. О матери она говорила совсем без жалости. Казалось, что именно мать, а не отца, она винила во всех ужасах своего детства. Щёки её поминутно вспыхивали краской, и она во всех подробностях рассказывала, какая это слабая, безвольная и глупая женщина, а ещё называла её дурой. Она произносила слово «дура» с особой горячностью, задыхаясь и совсем не владея собой. Все обиды, вся боль, всё отчаянье, когда-то перенесённое, теперь переродилось в ненависть к матери. То, что должно было быть любовью, стало злобой. Она возмущённо удивлялась безропотному терпению и бесконечному смирению, говорила, что сама не раз высказывала отцу претензии, а однажды даже чуть не подралась с ним. Мать в это время лишь плакала и не была способна сделать хоть что-то. После всего Галина с гордостью добавила, что ни капли на неё не похожа и сумела-таки вырваться из убого места своего обитания, как она выразилась, на свободу. После школы Галя уехала учиться в большой город. Первое время приходилось очень тяжело. Помощи от родителей не было. Не раз случалось так, что соседки по общежитию кормили её своим, но потом Гале удалось найти подработку и вечерами, вместо того, чтобы гулять и развлекаться, как принято у студентов, она дежурила в садике-интернате, помогая нянечке с грязными пеленками. Стипендия и небольшая зарплата обеспечивали сносную жизнь, а когда учеба кончилась, то Галя встретила его – того самого, в которого влюбилась без памяти. С каким неподдельным восторгом она рассказывала о счастливом и лучшем времени своей жизни! Он уже закончил строительный и имел постоянную работу. Жил у родителей, но успел прикупить старенькое авто. Он возил Галю за город, показывал красивые места, воровал для неё яблоки на рынке, а однажды даже подрался с другом. Галя говорила, что именно в тот момент ощутила перемену своей судьбы. Именно в тот момент она поняла, что больше в её жизни не будет нужды, никчёмного отца и слабой безропотной матери. Никому и ничему она не позволит разрушить счастье, так нежданно постучавшееся в её дверь.
Совсем скоро у неё родился первенец. Молодая семья жила у родителей мужа. Со свекровью Галя часто враждовала, но вражда эта была тихой и незаметной. С одной стороны было неправильно плевать в колодец, из которого берешь воду, а с другой стороны был страх потерять устроенность и место в большом городе. Свекровь часто поучала Галю, делала замечания, но всё это казалось мелочью по сравнению с тем, что теперь Галина имела статус жены и матери, поэтому она молчала и скрывала своё недовольство, лишь иногда говоря что-то едкое и двусмысленное. Домой она приезжала редко. Отца разбил инсульт и мать, заметно постаревшая, всё так же неотступно хлопотала над ним, терпела его ворчание и прихоти. Галя вновь вдавалась в детали и снова говорила о своём прежнем доме с особым пренебрежением. Она рассуждала, что жизнь всегда можно изменить к лучшему, было бы желание, а ни мать, ни отец этим желанием не обладали, вот и вынуждены встречать старость так, как того оба заслужили.
Рассказав о своём прошлом, Галя налила новый чай. Свет в поезде совсем погас. За окном было теперь темно, лишь редкие полустанки вспыхивали яркими фонарями, больно ударяя по глазам мощными лучами белого света. Галя не собиралась ложиться. Видимо разговор воодушевил её и она, помолчав совсем недолго, снова продолжила. Но теперь она говорила уже не о прошлом, а о настоящем.
-Вот бывает же, - снова начала она, - когда в непутёвой семье путёвые дети рождаются. Редко, правда, но бывает. Сестра моя тоже уехала, да вот только с мужем ей не повезло – гулящий попался. Уж и к бабкам она ходила, чтобы отвадили, и скандалила с ним, а всё бес толку. Сколько волка не корми, а он всё в лес смотрит. Так и мужик, уж на что заточен. И не стоит на таких жизнь свою тратить. Ведь молодая девка, а на что ей этакий сдался. Вот и будет как мать моя, всю жизнь перед ним на задних лапках ходить, а он разве ж оценит? Гены, гены…ничего уж тут не поделаешь. Одной мне, выходит, и повезло. Трое детишек, семья, муж…
Тут она прервалась и замолчала. Вагон спал. Лишь где-то в конце его шепталась и посмеивалась молодёжь. Галя будто не хотела говорить, но пересилив себя всё-таки продолжила.
-Лёшка-то мой сейчас в тюрьме. К нему еду, три дня дают. Всем хороший мужик: и не гуляет, и пьёт в меру и руки из того места, а вот как поддаст, так будто себя теряет и кулаками машет. Не раз говорила ему, участковый предупреждал, по-дружески, кончай, мол, Лёшка, не выгорит дело добром. А ему, как с гуся вода. Вот и допрыгался. «Люблю, - говорит, - тебя, и детей люблю, да вот характер такой дурной, никак с собой не совладаю».
Он у меня такой, - усмехнулась Галина, как бы даже гордясь.
Дочь старшая с ним не ладит, похожи они. Он её воспитывать пытается, а она упрямая, норовистая. Возраст этот, да как же его… переходный, вот! Ничего, одумается. Поймёт, что да как, а пока они уж очень ссорятся. Средний на меня похож, прям копия, а младший в себя.
Галя говорила о детях с теплом, постоянно усмехалась и радость не сходила с её глаз.
-За дочь я переживаю, - с грустью сказала она. У неё уж и парень имеется. Сразу видно, что ничего у них не выйдет, а всё равно она с ним. Того и гляди съедет. А парень этот сам в общаге живёт. Учится. Я-то в его время работала, и Лёшка у меня подрабатывал, а эти сейчас живут и ни забот, ни хлопот. Вечерами одни гулянки, никакой ответственности. Свою-то голову ей не прикрутишь и мозги свои не вставишь. Набьёт девка шишек, набьёт, да видно судьба у неё такая. Характер – это судьба.
Галя замолчала, с минуту поглядела в окно и, не отрываясь, сказала:
-Тяжело с детьми одной, времени ни на что нет. Еду теперь тут, а всё думаю как они. Может иногда и не куплю им чего, а ведь всё равно живут они лучше, чем я в детстве. Всё у них есть – и отец нормальный и квартира, благо свекровь со свёкром съехали на дачу жить, а квартиру нам оставили. Спокойное у них детство – ни запоев, ни унижений, ни страха. Я уж не считаю, что Лёшка мой много пьёт, это он по праздникам только. А детей-то он больше жизни любит. Всё на море обещает свозить, да пока никак. Он ведь и меня ещё ревнует (Галя смущённо, но не без удовольствия засмеялась). «Смотри, - говорит, - без меня не балуй. Выйду, всё равно узнаю». Взрывной он, всегда таким был, но это ничего. Вот останься я в посёлке, кто ж знает как бы там жила. Ничего бы у меня не было. У нас семья пусть и не богатая, без излишеств живём, ну так всё равно счастье своими руками построили. Лёшка старается, из дома вещей не тащит, наоборот, всё в семью, не гуляет, меня не бьёт, работает.
В конце Галя снова припомнила мать и снова начала горячиться, но, поразмыслив, сказала: Бог ей судья. Выговорившись, она была теперь спокойна и даже о чём-то задумалась. Молчание между нами не было напряженным. Наоборот, оно было нужно, чтобы каждый погрузился в себя и остался там.
Молодая пара вернулась глубокой ночью. Все улеглись на свои места и быстро стали бездвижными. Вагон затих и заснул.
Утром поезд подъезжал к небольшому северному городу. Галя уже сидела на краю полки одетая. Как ей удалось так тихо собраться – загадка, только бельё было уже сдано проводнице, а вещи аккуратно составлены в проходе. Вся она пребывала в какой-то радостной готовности и в нетерпении. Она смотрела в окно и наслаждалась морозным рассветом. Было и вправду красиво. Иней сверкал на траве, лес синел тонкой полоской возле самого горизонта, а небо открылось чистым и красочным простором. Кое-кто в вагоне уже проснулся и гремел стаканами, другие крепко спали. Гале больше не хотелось говорить, хотя она и видела моё пробуждение. Все мысли её были заняты чем-то волнительным и тревожным. Она почему-то напоминала ребенка этим утром. Странный налёт наивной восторженности пребывал на её осунувшемся простоватом лице.
Она вышла через полчаса, радостно попрощавшись, и пока поезд не отошел от станции, можно было видеть, как она, путаясь в собственных пожитках, спешит по перрону в рассеянном солнце начинавшего дня, навстречу своей любви и своему счастью.