Лукас

В преддверии последней — точно завершающей, окончательно финальной и стопроцентно итоговой главы «Звездных войн» я, конечно, не мог не открыть архивы своей очень большой и сверхвместительной памяти и извлечь оттуда несколько странных предметов, напоминающих мне о моем пустоватом, гулком, ломано-переводном и одноголосо дублированном детстве. Вот они: пиратское издание книжки «Star Wars» в мягкой обложке с размочаленным переплетом, купленное в скоростном поезде «Санкт-Петербург — Мос Эйсли», и раскрашенная в веселые цвета игрушечная сабля производства «ООО “Три богатыря”» с застывшими каплями расплавленной пластмассы возле рукоятки, свидетельствующими о том, что когда-то я знал, как превратить ее в световой меч.

Я чем-то похож на те три с половиной тысячи калек — носителей языка эсперанто, для которых он является родным — один из редких экземпляров, представителей загадочной и немногочисленной популяции, имеющей свои суперспособности и видящей свои ни с чем не сравнимые сны в HD — парадоксальной расы людей-путешественников во времени и изгибателей пространства, которые сначала прочитали «Звездные войны», а потом посмотрели фильм. Прочитали, запершись в неубранной душной комнате, еще не знающей ни своего, ни соседского вайфая, но уже нуждающейся в щеколде, лежа на полу и бешено листая, не смея переменить положение тела, пока не завершится очередная глава, отпечатанная на тончайшей макулатурной бумаге мельчайшим шрифтом, с орфографическими ошибками и переводческими ляпами на каждой странице, в общем и целом, как справедливо сказали бы родители, будь они англоязычными, utter garbage — совершеннейший мусор, каким-то магическим образом пропускающий свет из далекой галактики и едва слышимое эхо саундтрека Джона Уильямса, летящее через шумный двор, через суматошное Ярославское шоссе, через рынок, школу, лестницу, окошко, кухню и полупрозрачную штору — в большие, только его и ждущие уши, завешенные отчаянно жаждущей стрижки рыжей летней тинейджерской шевелюрой.

Известно, что когда ты видишь — ты воспринимаешь, когда читаешь — создаешь. Я создал вселенную «Звездных войн» вместе с седыми осанистыми дядями Джорджем Лукасом и Аланом Фостером, пробравшись без спроса к ним на космическую стройку через дыру в школьном заборе. «Кто этот мальчик?» — недовольно спрашивал Лукас, мужчина в очках и с аккуратной остроконечной бородкой, делавшей его немного похожим на луковицу. Его фамилия стояла на обложке вместе с двумя другими, и это было все, что я о нем знал. Тогда я не мог пойти и загуглить, потому что ни гугла, ни интернета, ни каких-либо других частей современного мира еще не существовало, и нынешнее будущее выглядело, как строящаяся Звезда Смерти.

«Я не знаю, Джордж, — отвечал equally недовольный Алан, глядя на меня с высоты своей позиции. — Кто пустил его сюда?» Оба автора стояли на тонком мостике над гигантским машинным залом, который то тут, то там постоянно пересекали летящие на lightspeed наброски диалогов и освещали яркие вспышки врезающихся друг в друга, взрывающихся и падающих неудачных героев и забракованных абзацев. Я крался по кромке более-менее стабильных — или по крайней мере казавшихся таковыми — метафор, живя то в одной, то в другой сюжетной линии и пользуясь своим аборигенальным опытом, чтобы прятаться от недовольных и явно раздосадованных моим присутствием авторов. Изредка останавливался отдышаться в темных нишах, цеплялся за шаткую пунктуацию, поскальзывался на пропущенных мягких знаках в глагольных окончаниях и медленно двигался дальше, по пути щелкая выключателями и нажимая на все попадавшиеся мне кнопки.

— Где он, черт возьми? — негодовал Лукас.

— Он использует силу, — отвечал Алан. — Он использует то, что мы с тобой сами придумали, но еще не успели толком применить. Понимаешь?

— Кажется, понимаю, — отвечал Лукас. — Хитрый парень. Очень он меня раздражает!

Джон Уильямс периодически выходил к ним, но не делал никаких комментариев. Просто смотрел вниз, откуда я карабкался, и задумчиво тушил сигарету. Насколько я успел понять, ему было отведено отдельное помещение где-то в недостижимой выси, выполненное в виде полностью прозрачного додекаэдра, из которого он мог видеть все, что происходило на территории строящейся легенды и тут же, в реальном времени, отражать это в своем саундтреке. Уильямс очень старался фокусироваться на космосе, стрельбе из бластеров и балансе добра и зла, но время от времени что-то необъяснимое, огромное и могучее словно овладевало им и влекло во влажные джунгли, где ему навстречу изгибал шею брахиозавр и повелевал: «ALLEGRETTO!». В такие моменты композитор усилием воли обрывал творческий процесс, резко вставал из-за стола и выходил на нервный перекур.

Пока авторы искали меня, я успел подружиться со всеми героями. Люк, по мере того, как я вчитывался, успел дважды сменить цвет волос и вырасти на несколько сантиметров. Лея запала на меня с самого начала, но проблема была в том, что ей нравился еще и Хан. С ним я не общался принципиально — очень неприятный тип, чем-то напоминал мне сразу всех моих одноклассников, умевших играть в футбол и приглашать девчонок на медляк во время новогоднего дискача. Я безустанно пробовал найти кнопку, уничтожающую его, но почему-то мне это никак не удавалось.

— Этот парень все время пытается стереть Хана, — жаловался Лукас товарищам во время обеда в одной из полевых кухонь, устроенной между полноразмерным макетом «Тысячелетнего сокола» и сильно увеличенным лицом принцессы Леи, над которым они как раз работали, пытаясь отшлифовать ее мимику после пассажа «”Не слишком ли ты мал для имперского штурмовика?”, — игриво произнесла она, приподнявшись на жесткой тюремной кровати и глядя на Люка, на мгновение утратившего дар речи».

— Возможно, вот сейчас, — продолжал режиссер, — в этот самый момент, пока мы тут треплемся, он его столкнул в пропасть, и мне придется опять потратить целый день на то, чтобы собрать беднягу обратно. Это же один из ключевых персонажей. Черт знает что.

Когда мне становилось скучно шастать по мрачным коридорам и бродить над безднами одному, я брал с собой персонажей из других книжек — Малыш, Карлсон, пятнадцатилетний капитан и Джон-Мщу-За-Всех охотно присоединялись ко мне во время моих вылазок на стройку мистера Лукаса. Они отлично ладили с Люком и Леей и полностью разделяли мою неприязнь к Хану Соло, так что в моей голове уже зрел план однажды собраться всем вместе и окончательно завалить вульгарного контрабандиста, чтобы никто и никогда уже не смог его собрать. К этому моменту я уже знал, что Лея — всего-навсего сестра Люка, а значит, у меня был шанс.

— Это шанс, понимаешь? — говорил я подросшему и слегка охрипшему после лета в пионерлагере Малышу, когда мы сидели втроем с Карлсоном на крыльце нашего дома на крыше и тайно курили купленные поштучно «Chesterfield Lights». Малыш кашлял с непривычки, но никто не смеялся над ним, потому что все были свои и все все понимали.

— Шанс очень небольшой, — протарахтел на своем пропеллерном языке Карлсон и задумчиво сожрал холодную тефтельку. — Но это надежда.

— Сопротивление живет надеждой, — хрипло ответил Малыш и вместе с ним — одними губами — видевший всю сцену Джордж Лукас на капитанском мостике.

Он уже собирался положить этому конец и держал меня на мушке, но в последний момент убрал палец с курка и опустил бластер. Алан Фостер и Джон Уильямс были заняты своими делами, он стоял на мостике один, на его голову капал теплый лос-анджелесский дождь, в черноте космической стройки барражировала практически законченная версия сюжета «Звездных войн». Она была похожа на гигантский шар, медленно вращавшийся вокруг своей оси и периодически как бы немного сплющивавшийся и распрямлявшийся возле полюсов, создавая равномерные слабые осцилляции окружающего пространства. Лукас смотрел на сюжет, как на лесной пионерский костер, возле которого настоящий я сидел в этот самый момент с моими школьными товарищами и жарил свой первый импортный маршмеллоу. На пересеченном глубокими мимическими морщинами, но неподвластном обычной человеческой старости лице режиссера плясали теплые блики — то ли от костра, то ли от осциллирующего сюжета, то ли от всего вперемешку, — его седая борода и шевелюра выигрышно контрастировали на фоне большого белого экрана и многочисленных цветных афиш всех языках мира, растягивавшихся за его спиной. Он был утомлен после титанической работы и сейчас испытывал нечто среднее между сладостно-опустошающей усталостью марафонца и гордостью за победу в жестокой битве с собственной кротостью — чувство, до боли знакомое каждому писателю и артисту.

Он наклонил голову, словно пытаясь рассмотреть что-то загадочное, что-то маленькое, почти незаметное, быстро движущееся и едва уловимое, но очень, очень-очень важное, что-то, из чего возникнет вся бесконечность, все приквелы, все сиквелы, все еще не доступные киноиндустрии CGI-эффекты, все #throwbackthrusday и #aboutlastnight, все торжественные возвращения, все еще не сказанные крутые фразочки и еще не зачатые дети двухтысячных, которым предстоит открыть в себе детей тысяча девятьсот семидесятых — все-все-все, сосредоточенное в одной крохотной точке икс-файтера, пересекающего ослепительно яркую сферу готового сюжета «Звездных войн» и надеющегося проскользнуть незамеченным. Джордж Лукас обнял за плечи подошедших к нему и вставших рядом гост-райтеров: Алана Фостера, Дугласа Глута и Джеймса Кана и подмигнул расположившемуся чуть поодаль с сигаретой Джону Уильямсу. Он вернулся глазами к той точке, куда он смотрел мгновение назад — зная, что ни меня, ни Малыша, ни Карлсона, ни дома на крыше там уже не будет, потому что пройдут десятилетия, потому что галактика сделает виток, потому что вселенная станет шире и одиночество станет ощутимей. Потому что… Его пальцы коснулись бороды, ничуть не изменившейся и не выросшей ни на инч, и опустились на холодные перила капитанского мостика, где он возвышался, освещенный одиноким лучом прожектора, бьющим откуда-то из недостижимого далека.

— See you around, son, — произнес он с лучистой улыбкой, — едва слышно, так, что было ясно, что его реплика предназначается не кому-то из соавторов, не Лее, не Хану и даже не Люку, но этой самой крохотной точке, мчащейся на околосветовой скорости через только что построенную вселенную и готовящуюся к отчаянному прыжку в вечность.