Кухтыль

               

По метрике он Фёдор Чугунов, в деревне его прозвали Кухтылем, такой же лысый и пустой. Как не пьет, ровно живет, выпьет – под уклон катится, будто шар, безвольно и ускоренно.
Державной карательной десницей хорошо секли, да плохо ласкали крестьянство после смерти вождя революции. Его родителей, раскулаченных, оторванных от земли новгородской, в 1930 году насильственно переселили в каменистую, студеную пустошь Хибин. Отца его конюхом определили в конно-транспортный отряд к Умецкому, затем приставили возницей к директору ботсада, к товарищу Аврорину. Родовую фамилию Аврорин скинул, прикрылся революционной, опасаясь всеобщей бдительности и русской национальной забавы три «Р»: репрессия, расстрел, реабилитация. Батюшка Фёдора, суровый и неулыбчивый, на окружающих глядел хмуро, но никого за пятку не укусил. Обличием грубый, с душою нежной и сострадательной, на Севере сыскал путь к неуязвимости: убить в себе привязанности и отказаться от желаний. Сыну единственному наказывал вернуться на родину, приохотиться к душеполезному земледелию. На память свой стишок напетлял ему:
За Полярной за оградой
Самый северный ботсад,
Не найти в России сада,
Где Макар не пас телят.

Как родители померли, покинул рудокопов, с кем на крошки крошили Хибины на добыче апатита, вернулся в родимый край, откуда род Чугуновых пошел.
Не ко двору пришелся землякам, называли его пустым и непутевым, от земли отступился, огородом не кормился, промышляя рыбой. Неугомонное пьянство напрочь отворотило от него жителей. Мир жестокий  и стремительный, требующий обновления людей, опостылел ему равнодушием и непонятностью. Крепко мучился Федор, от страданий организм болел, лечил его продажным горем – водкой. Деревенский священник говорил с ним по душам, старался успокоить и вразумить, поселить веру и смирение  вместо овладевшего им отчаяния. А он, знай, пьет горькую людям наперекор и себе во зло.
Его сосед через плетень, Василий Учуватов, непьющий, с крепким хозяйством, водил дружбу с Кухтылем по неписанному деревенскому закону добрососедства. Каждый из них ощущал свое явное превосходство над другим. Кухтыль – потому что был сыном спецпереселенцев, Василий – потому что все вещи были послушны его рукам, огород и живность приносили доход. Но Кухтыль не скрывал своего снисхождения к Василию. Василий же   снисхождения к Кухтылю скрывал.
В хмельном кураже брякнул  Кухтыль:
- Я больше вашего страдал в жизни, имею право на привилегию – ничего не делать и не уметь!
Он так придавил слово  «привилегия», что оно хрустнуло.
- Ты не страдал, на то не было причин, прикидывался страдальцем, ища сочувствия у людей! – резко отвечал Василий.
Кухтыль не обиделся, гнул свое, что приходило в его изможденный дурнопитием мозг без всякой связки с начатым разговором.
- Помню, по молодости плясал коровяк в клубе, такие фигуры заплетал, аж ногам жарко.
- И краковяк смог бы? – подшучивал Василий.
- Мог бы и краковяк, мне все едино.
-Свистопляс, навоз с танцем путаешь. Живешь воспоминаниями, стало быть, нет у тебя настоящего и будущего.
Кухтыль не жил, домучивал отпущенную последнюю осень 20 века, грубо и мстительно прощаясь с эпохой. Единственное желание в жизни не сбылось по причине беспробудного пьянства: уехать, где зима теплее северного лета. От болезненных чудачеств людям становилось жутко и стыдно. В пьяном дыму привиделся ему пожар, подхватился с постели и ну бежать во двор, на ходу распахивая ширинку и расчехляя водомет.
Соседи примечали, Кухтыль постился голодом, разговлялся водкой. Бордовое лицо оплыло, как свеча, белки глаз изжелтились. По обыкновению, приняв похмельную влагу из горлышка у сельмага, в этот раз не случилось дойти до калитки, рухнул в придорожный бурьян, огнем жгло нутро, кричал от испепеляющей смертной боли и корчился в судорогах. Василий с женой через марлю выдавливали жижу из конского навоза, потушить адский огонь в больном теле. Запоздалое снадобье не возымело надлежащего исцеления, несчастный сгорел, как спичка.
После похорон молча поминали за обедом с куриной лапшой и сладким узваром из сухих яблок.
Обязательного на поминках пития, водки, не было.