Земляки

      Третьи сутки метель.
      Хлопьями падает снег, ветер подхватывает его и несет, словно белые паруса, вдоль вала, за которым мы лежим со вчерашней ночи. Наша рота, одетая в маскхалаты, сливается со снегом. Лежим, протаивая до земли, греемся химическими пакетиками, положив их на грудь под шинель.
      Приказ был окопаться в снегу до утра. Проходит серый зимний день, а мы лежим и лежим, не продвигаясь вперед.
      - Говорят, подкрепление опаздывает, - шепчет мне сосед казак Мирза.
      Мы смотрим на вершину вала, где струится на ветру снег.
      - А у нас в Казахстане сейчас цветы цветут.
      Его слова кольнули мне сердце. Я тоже думаю о доме. Не один уже месяц на фронте и никого не встретил из земляков. А как хочется встретить, чтобы вместе припомнить родные места…
      Подходит ночь. Не вижу соседа, слышу только его дыхание и легкое покашливание в кулак. Не сплю. В глазах – наш заводской поселок, расположенный среди Уральских гор. Вспоминаю друзей – станочников. А потом вдруг отчетливо видится девушка в синем беретике. Надя. Не один год мы дружили с ней. Где она сейчас, в эту ночь? Может быть, токарит у себя в механическом – токарь она, вместе ФЗУ кончали. Помнит ли она обо мне? Ведь не балует частыми письмами.
Надя провожала меня на войну. Хрустели колеса вагона, ее неподвижная стройная фигура уходила все дальше и дальше. Надя что-то крикнула мне и помахала рукой…
      - Слушай, - толкает кто-то меня в плечо, - смотри назад!
      Я открываю тяжелые веки. Это Мирза. Оглядываюсь. На снегу за нами – вторая линия солдат в белых халатах, с автоматами. Они зарываются в снег. Проходит еще томительный час.
      И вот шепот по цепи: - «Приготовиться к атаке!».
      Снаряды летят в подмосковную деревню, где укрепился противник. Немцы огрызаются минометным огнем. Вместе с другими я перепрыгиваю через снежный вал и бегу по полю. Тяжелые мины ложатся впереди. Они создают сплошную завесу из огня, двигаться дальше невозможно. Атака захлебнулась.
      Мирза машет мне рукой, и мы скрываемся с ним в большой свежей воронке.
На дне ее, тяжело дыша, сидит солдат.
      - Ничего, маленько оклемаемся и проскочим под огнем, - хрипит простужено солдат.
      Садимся рядом. И по тому, как растягивает он слова, я узнал родной говор.
      - Неужели земляк?
      Смотрю на тонкий, острый нос, но плотно сжатые губы, подбородок с ямочкой, заросшей щетиной.
      - Это он, конечно, он!
      - Сергей! – кричу я и обнимаю солдата.
      - Постой, постой, да это ты, Колька!?
      Мирза смотрит на нас, и я вижу, как искрятся его глаза, делаясь все уже. Губы его шевелятся, он что-то говорит, но мне не слышно его голоса за гулом разрывов. Я знаю, такое лицо у него бывает, когда он говорит о родных местах.
      Канонада становится тише. Первым задаю вопрос:
      - Давно из дома?
      - Второй месяц…
      - Ну, как там?
      Сергей торопливо рассказывает о заводе, о товарищах. Вспоминает школу, где вместе учились с первого класса. Мне хочется спросить о Наде, но я не решаюсь.
      - А как в механическом? Работают? – спрашиваю я и жду, что он непременно скажет, что – нибудь о Наде.
      - Гильзы точат… Спят прямо в цехе…
      Опять мне хочется спросить: «А она?» Но снова почему-то не решаюсь обидеть друга, ведь и он знает ее, в школе вместе учились.
      Немцы переносят огонь. Мы карабкаемся кверху. Впереди в снегу залегли наши цепи.
      На краю воронки я решаюсь и кричу громко Сергею:
      - А как Надя? Надя Черенцова?
      И смотрю на свой автомат, поправляя диск.
      Ответа нет. Почему он молчит? Обиделся? Или не знает, где она? Я поднимаю глаза. На свежей земле, скорчившись, лежит на боку Сергей. Я вижу, как из его виска стекает алая струйка крови. Разрываю пакет, накладываю ему на голову.
      Сергей глубоко вздыхает, вытягивается, плотно сжав губы.
      - Сергей, Сережа! Очнись, земляк! – кричу я ему.
      Подползает санитарка. Берет руки Сергея, а потом растягивает у него на груди шинель, отыскивает в кармане гимнастерки медальон.
      Я целую холодеющую руку товарища и бегу догонять своих. Рядом со мной бежит Мирза. Лицо у него хмурое, в глазах блестят слезы. Вскидываю автомат – вот они, траншеи гитлеровцев. Не бывать им в Москве… Эх, Сергей, Сергей… Я был счастлив встреть тебя. Доживу ли я, чтоб поведать другим, как выполнил ты свой солдатский долг.
      Нажимаю на гашетку автомата, и волна наступления уносит меня все дальше и дальше.

      А.В. Певцов