Глава 7. Серёжка. Вольному воля

Вдали шумело море, по-настоящему пахло влажной свежестью и гнилыми водорослями, было слышно, как плескались волны у берега, накатывая друг на друга, как обрушивались они на камни, а где-то совсем рядом кричали чайки и тарахтели машины, перекликаясь между собой раздраженными резкими гудками.
 
Мать уже включила телевизор — иначе, откуда весь этот шум?
Сережка попробовал перевернуться на другой бок. Вообще-то, он не любил с раннего утра громкие звуки, предпочитал собираться в школу в спокойной обстановке, но такое редко случалось в их доме. Матери было все равно, какое время суток за окном, утро или вечер, она всегда врубала музыку, как только вставала с кровати — так она полнее ощущала жизнь, а на мнение соседей ей было глубоко плевать. В отличие от своего сына, тишину вокруг себя она терпеть не могла.
 
Снова заснуть не получилось и Сережкины мысли разбрелись кто куда, словно стадо диких коз на горном склоне. Только бы сегодня не было очередных гостей, и так придется краснеть и выкручиваться перед Алисой Рудольфовной за то, что напечатал реферат всего наполовину.
Открытым остается вопрос: поверит ли она в байку о подскочившей температуре, позволит ли закончить работу, предоставит ли самый последний-распоследний шанс на исправление оценки? Сколько их уже пропало впустую, шансов? А сколько он не сдержал обещаний по другим предметам?
Наверняка, историчке уже доложили, какой он, Сережка Варламов, недисциплинированный и трудный подросток, специнтернат по нему плачет — именно такие слова он слышал собственными ушами, проходя мимо учительской, и ни один голос не сказал ничего в его защиту, хотя он специально задержался возле двери и пять минут изображал застывшую фигуру.
Наоборот, несколько голосов, среди которых он, к ужасу своему, опознал завуча, Екатерину Андреевну, терпеливую и добрую бабульку, а также резкий бас Вячеслава Захаровича, учителя по технологии, заявили, что таким детям место в психо-коррекционном интернате, а не в одном классе с нормальными детьми, что он один тянет назад целый класс по показателям успеваемости.
«Ничего страшного — это же не навсегда, — журчал добрый голос Екатерины Андреевны. — Потом будет вспоминать, как лучшие школьные годы.»
«А не лучше ли лишить мать родительских прав?» — этот голос Сережка не смог опознать, как не пытался, вероятно это был преподаватель других, более старших, классов.
«А на каком основании? — возразила завуч. — И куда вы собираетесь помещать подростка, когда идет сокращение детских домов? Правильней будет приписать его к городскому Центру по опеке кризисных семей, и мать уже не сможет помешать правильному воспитанию мальчика…»

От дверей пришлось спешно убегать, но единогласное соглашение учителей засунуть его в какой-то психо-коррекционный интернат могильным камнем легло на душу. В этот же день Сережка нашел Алису Рудольфовну и упросил дать ему последний шанс исправить оценку.
 
Кстати, о школе: будильник пока так и не звонил, сколько же времени?
Сережка открыл глаза.
— Проснулся, Варлам? — над ним нависло незнакомое лицо.
Несколько белесых шрамов змеились по щеке, в ухе качалась длинная сережка, в зубах дымила сигарета, ничем не связанные дреды свисали с головы, как грязная свалявшаяся овечья шерсть.
Ростик!
Вихрем ворвались вчерашние воспоминания: пиявочный поцелуй толстой тетки на глазах матери и Фила, вкусное мясо из костра, тошнотворный ядовитый дым в легких, ребята!..
Он вскочил с коробок, оглядываясь, кроме него и Ростислава больше не было никого в самодельном сарайчике из старой тепличной пленки. Новые друзья, ставшие за один вечер близкими и, чуть ли, не родными, разошлись по домам, пока он валялся здесь на рваном картоне, хладнокровно бросили его одного.
— Не стали будить тебя, — ответил на его мысли Ростик. — Разбежались. У всех свои дела.
Сколько же времени? Мысли лихорадочно кидались в разные стороны, глаза метались вслед за ними
— Скоро полдень, — опять поймал его волну хозяин сарайчика. — А я смотрю, ты не любишь зря трепать языком — это правильно, говорить надо по делу, а не болтать всякую чепуху.
Ростик прищурился, выглядывая из укрытия, Сережка выбрался наружу и огляделся, жмурясь на ярком солнце. Холодный ветер с реки гнал к берегу беспокойные волны, плескался в них на мелководье, шумно отряхивался в кустах, буянил среди ракит, запутывая гибкие молодые веточки. Над головой Сережки, отчаянно голося, кружили голодные чайки, на крышу шалаша падали мелкие камешки с дрожащих конструкций моста, а холод мигом забрался под легкую куртку и нагнал целую кучу быстрых мурашек между лопатками. Мальчишка зябко поежился, передернул плечами, как застоявшийся жеребенок.
К сарайчику приближался низенький молодой мужчина, обросший короткой бородой, крадучись, он пробирался между береговых зарослей плакучих ив, перепрыгивал с камня на камень, то и дело поправляя на плече огромную спортивную сумку.
— А вон и мой корешок! — заулыбался Ростик. — Ты, Варлам, приходи вечером, если захочешь, а сейчас ступай, тебе пора домой.
Полдень!
Значит на занятия он безнадежно опоздал! Это плохо, очень плохо!
Проклиная все на свете, Сергей помчался бегом к дому, торопясь изо всех сил, цепляясь за ветки и пучки высокой прошлогодней травы, пулей взлетел на крутой пригорок, под которым потерялся в зарослях ивняка шалаш Ростика, вихрем пролетел несколько улиц, стрелой перемахивал дороги, не дожидаясь, пока проедет очередная машина, только визг тормозов оставлял далеко за спиной, а ругань водителей даже не слышал, бежал во весь дух, не обращая внимания на лужи и грязь, в голове обреченно билась мысль — все пропало!
Он подвел мать, профукал нормальную оценку за четверть, отправил коту под хвост доброе расположение учительницы! Из школы небось уже звонила Нина Алексеевна, эта толстая грымза, а Алиса Рудольфовна напрасно ждала его несколько часов в пустом классе и теперь вполне обоснованно считает обычным треплом и беспросветным дурачком, отстающим в развитии, способным только невразумительно мямлить у доски. Специнтернат по нему горько плачет!   
Возле дома он чуть отдышался, глазами вспуганного дикого животного оглядел измятую грязную одежду, тщательно стряхнул со штанин прилипшие травинки, пригладил волосы и шагнул в темноту подъезда — какое счастье, что домофон вечно сломан, а входная дверь в их квартиру не запиралась и в лучшие времена — может, удастся просочиться незаметно.
 
Мать с кем-то ругалась по телефону, и с порога Сережку оглушили ее визгливые крики — это на руку, стараясь ступать неслышно, он крался в свою комнату. Если ни с кем не встретится, то сделает вид, что проспал: да-да, безответственно проспал, потому что пришел, как было велено в семь и отрубился, а до этого глаз не сомкнул у Женьки — такая у него приключилась бессонница! Не рассказывать же про шалашик возле речки! Где-то в самом затылке забродили мятежные мысли: а не все ли равно матери, где именно он ночует, если бы беспокоилась, не выгоняла бы к чужим людям. Новые мысли испугали, возмутили и он постарался их выкинуть из головы — конечно мать волнуется о нем, она же его мама!
Он взялся за ручку двери в свою комнату…
— Явился? — Фил в домашних штанах и тапках на босу ногу стоял на пороге кухни с чашкой кофе в руках. — Ну и где же ты был?
Сергей замер, не оборачиваясь, пытаясь с ходу придумать план Б, однако, никакие подходящие мысли не находились, мало того, он чувствовал себя бесконечно усталым, выжатым, как лимон, не способным, хоть как-то выкручиваться и спасать свое бедственное положение.
Не говоря ни слова, с каменным лицом Сережка двинул мимо Фила в ванную. Раз не получилось прошмыгнуть незаметно — то хоть умыться.
— Ты что это, решил игнорировать меня, мелкий сучонок? — сожитель матери захватил в кулак воротник его куртки и тут же сморщил нос. — Фу! Ну и вонища от тебя! Ты на помойке, что ли, валялся? — он потянул носом, принюхиваясь. — Эй! Да ты, оказывается, наркоша! Машунь, нашлась твоя пропажа, я же говорил, никуда не денется, жрать захочет и придет!
Из гостиной показалась мать в кое-как запахнутом халатике, с телефонной трубкой, прижатой к уху.
— Не надо угрожать! — кричала она в трубку. — Вон он пришел, ничего с ним не случилось! Какие оценки?! Их не выставили еще, до конца четверти целых два дня! А как я должна платить за эту квартиру?!
Выслушав ответ, она бросила телефон на диван и повернулась к сыну, на красивом лице, пунцовом, от злости на невидимого собеседника, гневно сверкали глаза. Сережка болтался в руках Фила и угрюмо смотрел, как взлетают и снова опадают вниз ее длинные искусственные ресницы, похожие на крылья бабочки, как кривятся губы, шевелятся крылья тонкого носа — мать была в ярости.
— Ты где скитался до этих пор, маленький мерзавец?! — две оплеухи незамедлительно обожгли щеки, Фил поддержал его голову в удобном положении, не давая отвернуться. Сережка закрыл глаза и часто задышал, намереваясь стойко перенести взбучку. — Из-за тебя приходится кругом оправдываться! Добился, меня вызывают в школу! Пришлось звонить твоему братцу, еще и от него выслушивать!
«Надо было оставить меня дома, а не гнать к Женьке», — мог бы ответить Сережка, но почему-то промолчал, да и какой смысл чего-то доказывать, ведь он и в самом деле виноват — расплата справедлива. Мать тут с ума сходила из-за него — пусть бьет, ничего, он потерпит.
Рука, занесенная в очередной раз, вдруг задержалась с пощечиной. Сергей разлепил ресницы, мать принюхивалась.
— А чем это от тебя так воняет?
Над Сережкиной головой мерзко ухмыльнулся Фил.
— Ничего не напоминает, Машунь?
Мать еще раз подозрительно потянула носом.
— Ах ты скотина! — взвизгнула она. — Ты что, курил травку?! А в чем у тебя куртка?! В блевотине, что ли?!
— Хорош у тебя сынок! — злорадно усмехнулся Фил, встряхнув Сережку в руке, он оттолкнул его в сторону и брезгливо потряс ладонью, словно выпачкал ее в навозе. — А ты его посылаешь к каким-то соседям ночевать, как маленького, да этот жеребец, небось, всю ночь с телками трахался!
Сережка поднялся с пола и прислонился к стене, враждебно глядя на сожителя матери.
«Это ты жеребец и скотина!» — мог бы крикнуть он в наглую морду, слова так и рвались с языка, но он снова не решился нахамить, ради матери, и промолчал.
— Что ты молчишь? — бесилась мать. — Я тебя предупреждала! Если они заберут тебя в интернат, я останусь без денег — ты этого добиваешься, выродок проклятый?! Чертов эгоист, второй папаша на мою голову, малолетняя сволочь! Всю жизнь приходится расхлебывать!
Фил с интересом наблюдал за расправой, прихлебывая кофе из чашки. Сережка упрямо смотрел в пол, дожидаясь, пока мать выдохнется: под горячую руку ей лучше не попадать, но она быстро остывает, надо подождать.
Ужасно хотелось помыться и поесть. Он закрывался от частых ударов и медленно съезжал вниз по стене.
— Иди сам стирай свои тряпки! Новую одежду я покупать тебе не собираюсь, и на жратву не надейся! Пусть тебя кормят там, где ты валялся!
Мать наступала и лупила своим тапком, попадая куда придется, Сережка уворачивался, пока из отбитого носа не капнула кровь, тогда он ухватился двумя руками за ее кулак.
— Хватит, мам, перестань!
— Машунь, да правда, успокойся, не стоит он твоих нервов, — вдруг поддержал Фил.
Он увлек ее в комнату, экзекуция прекратилась.
Сережка тяжело вздохнул, потрогал скулу, куда пришелся особенно хлесткий удар, и отправился в ванную. Яростно тер себя мочалкой, смывая грязь и въедливый запах дыма, потом долго полоскал куртку, намыливал, отчищал одежной щеткой и снова полоскал, вытирая с лица соленые дорожки.
— Выметайся оттуда! — задолбили в дверь острые кулачки матери. — Ты там навечно решил закрыться?! К себе в комнату — и, чтобы до понедельника мне на глаза не попадался!
— Мам, — Сергей остановился на пороге. — Ты правда выходишь замуж?
— А ты что, против? Не хочешь, чтобы твоя мама стала счастливой? — мать поджала губы и смерила его отчужденным взглядом. — Как же ты напоминаешь мне своего папашу! Тот тоже думал только о себе. Все боялся, как бы его женушка обо мне не узнала. А она все равно узнала, я сама ей рассказала, и тебя привезла показать. Вот смеху-то было! До сих пор вспоминаю с великим удовольствием, как она посерела прямо на глазах — старая индюшка! Не на ту напали, пришлось им раскошелиться, никуда не делись! — она торжествующе улыбнулась и толкнула Сережку в спину. — Вперед давай, шевелись!
— Мам, не выходи за него, — упрашивал сын. — Мы с тобой вдвоем справимся! Я все-все буду делать по дому, что скажешь — то и сделаю! И работать могу пойти, меня возьмут, я уже узнавал!
Он врал напропалую, лишь бы убедить мать не связываться с Филом. Умоляющий взгляд туманился жгучими слезами, но слезы на мать не действовали.
— Пойдешь работать? — пропела она насмешливо. — А сколько тебе заплатят, ты не спросил? Не сказали тебе сколько ты будешь получать за свою работу? А я тебе скажу: три копейки ты будешь получать, даже, если найдется такой идиот, который возьмет тебя на свою голову! Нет-нет-нет, для семейки Варламовых это станет праздником, я не могу сделать им такой подарок, пусть платят до твоего совершеннолетия!
Сережка попятился под ее взглядом. Он понимал, конечно, насколько неубедительны его слова, но хуже всего оказалось то, что мать не отмахнулась от них, а разложила по полочкам, камня на камне не оставила от его веры в возможное лучшее будущее и окончательно добила последними словами.
— Ты, может, думаешь, я не знаю, какие гадости плетут про меня по всему городу? — шипела мать, наступая на него. — Ты, значит, предпочитаешь, чтобы все и дальше меня склоняли по-всякому?! А если я буду замужем, никто и рта не раскроет, ты понял?! Ну и потом, тебе уже пора знать, хотя, может, ты и без меня в курсе, что никакие дети не заменят женщине мужа!
Дверь захлопнулась, как капкан, потрясенный Сережка с размаху плюхнулся на кровать.
Это что же получается — получается, для матери посторонний мужик на первом месте, а родной сын уже потом?!
Непрошенные слезы покатились по щекам. Крикнула бы она ему вчера такие слова, заперла бы в комнате — он принял бы, как должное, только бы рад был, и не проспал бы в школу, и вообще!..
А вот сейчас, после такого откровения, после всего, что она ему наговорила, киснуть в четырех стенах Сережка не желал, всем существом взбунтовался против незаслуженного заточения.
Это, в конце концов, унижение его человеческого достоинства, сидеть здесь на потеху Филу, этому козлу! Да как он смеет, гад, дотрагиваться до его матери?!
Сережка вытирал слезы, но непроизвольно вместе с дыханием из груди рвались горькие стоны безнадежности, и пришлось накрыть голову подушкой, чтобы нечаянных всхлипов не было слышно.
«Я его убью», — вдруг пришла холодная спокойная мысль.
Единожды проникнув в подсознание несколько дней назад, она никуда не исчезла потом, прочно обосновалась в голове у Сережки, пустила корни и всплыла тут же, как только в ней оказалась нужда, услужливо напомнив от себя:
«Любым оружием!»
От того ли, что с ним так несправедливо обошлись, а может, от того, что жестокие обстоятельства вынуждали совершить преступление, уже сейчас камнем придавившего плечи, на душе сделалось гадко, мерзко, противно. Однако, появившаяся цель заставила собраться, встряхнуть себя за шкирку и начать размышлять.
Да, хватит жалеть себя, раз приговорил Фила — пришла пора приводить приговор в исполнение!
Самое главное и самое трудное — преодолеть свой страх, неуверенность и решиться на Поступок — совершить его уже не страшно. Тот, кто решился изменить свою жизнь не станет беспокоиться о последствиях, сомневаться и оглядываться назад, не побоится ответственности — так поступают настоящие самураи, идя на бой и зная, что назад не вернутся.
А ты, Варламов Сергей, что сделал, чтобы изменить создавшуюся ситуацию? Всего лишь валялся на кровати и плакал, как маленькая малявка!
Древние самураи стыдили за бездействие, их мудрые изречения прогоняли остатки сомнений: уничтожить Фила необходимо — только так можно вернуть себе утраченное достоинство и прежнюю любовь матери.
 
Сережка был полон решимости, однако, чем больше думал, тем больше в его плане появлялось мелких деталей, казалось бы, незначительных, но тем не менее, неожиданно встающих на пути к цели трудноразрешимым и досадным препятствием.
Хорошо было древним самураям рассуждать — оружия у них было завались, убийство преступлением не считалось, о полиции никто и слыхом не слыхал — знай себе маши мечами направо и налево — чем больше голов отрубишь, тем больше почета и уважения, а тут!.. 
Прежде всего Сережку нервировал вопрос: на основании чего обычно подбирается способ отъема человеческой жизни?
Вот, если бы, к примеру, у него был пистолет, все было бы просто и ясно — можно было бы выстрелить Филу прямо в лоб (не дома, конечно, а подкараулить его в каком-нибудь укромном месте) и хладнокровно наблюдать, как он корчится в агонии, потом со всей дури пнуть его ботинком и плюнуть…
Отличный способ отпадал, так как пистолета у Сережки не было.
А если бы у него случайно оказался яд — можно было бы насыпать его в чашку с кофе (не дома конечно, а… где? Да неважно — где-нибудь!) и спокойно наблюдать, как тот откинет копыта в страшных мучениях, а потом подойти и шепнуть ему: «Это тебе за мою мать!»
Здорово, да, но не проканает — яды просто так не продаются на каждом углу.
Было бы очень и очень неплохо плеснуть Филу в морду кислотой и посмотреть, как будет клочьями сползать кожа.
Где взять кислоту?
Оставался самый доступный способ: прирезать Фила кухонным ножом (слабым местом плана было то, что придется это делать в доме и убирать потом кровь), труп расчленить и выбрасывать на помойку по частям. Конечно, его увидят ребята и заинтересуются, что это у него в сумке? Им можно ответить небрежно:
«Да так, пришлось убрать одну падаль».
А что? Неплохой способ!
И во дворе никто не посмеет больше смеяться над ним, уж точно. Впрочем, это будет уже неважно, его ведь посадят в тюрьму. Да и пусть! Когда он умрет там, мать сразу поймет, как ее сын мучился.
Погрузившись в обдумывание разных способов казни, Сережка незаметно для себя задремал.
Во сне он кромсал своего врага бензопилой на мелкие кусочки, обливал бензином и поджигал, впускал в клетку с голодными крокодилами, засовывал ему в рот гранату и выдергивал чеку…
Фил взорвался со страшным грохотом, и Сережка проснулся. Оказывается, под подушкой вибрировал телефон, звонили новые друзья, и ему захотелось снова посидеть перед костром, послушать разговоры ребят и песни Ростика.

Пока в этом доме Фил — ему, Сережке, здесь делать нечего!

* * *

Ни одна половица не скрипнула под ногами, замок на входной двери открылся бесшумно, подобно заговорщику — путь был свободен.
Знакомая дорога уже не казалась такой долгой, и скоро глаза различили крышу шалаша еще в самом начале крутого спуска.
В отблесках уходящего солнца она блестела розовым цветом сквозь густые ивовые ветви. Возле маленького костерка сидели Ростик и еще какой-то щуплый мальчишка в широченной кожаной куртке и мешковатых спортивных штанах.
— Райка, привет! Опять убежала? — обрадовались ребята.
— Здорово, чмошники, — она ловко сплюнула в костер.
Так это не парень? Сережка уставился на неимоверно грязную девчонку. В зубах у нее торчала наполовину выкуренная сигарета, одна щека была выпачкана в саже, макушку закрывала рваная бейсболка. В свою очередь она разглядывала его самого с большим интересом.
— Кто это над тобой так потрудился, чувак? — ухмыльнулась она.
— Варлам, и правда, — заметил меланхоличный Ростик. — Это кто же, новый отец постарался?
Сережка промолчал, усаживаясь на пустом ящике.
— Не приставайте к нему, — вступился Гришка.
— Он и так не в себе, молчал всю дорогу, — добавил Степка. — Этот гад теперь не отстанет от него, ясное дело.
Из глубины шалашика выбрался Ланс. Пол-лица у него закрывал сплошной синяк, Ланс бережно прижимал к себе левую руку, в глазах стояла жгучая тоска.
— Вы теперь, как близнецы — не различишь! Красавчики! — Райка хрипло расхохоталась, но тут же захлебнулась клокочущим кашлем.
Кашляла она долго и мучительно, а потом так же долго отплевывалась, зайдя за шалаш.
Сережку передергивало от этих звуков, и он вызвался пойти к реке помыть овощи, пока остальные ребята собирали на стол, кто что принес из дома, чтобы только не слышать мерзкое бульканье за пленочной стенкой, но странная девчонка зачем-то увязалась за ним.
Пока он мыл картофелины и маленькие клубни репки, тер ладонями огурцы, устроившись на большом камне, она молча стояла рядом и мастерски дымила сигаретой, не вынимая ее изо рта, засунув руки в карманы своих необъятных штанов. Держались они на ней исключительно благодаря широкому ремню с массивной бляхой в виде черепа в гейской фуражке, череп скалился и тоже зажимал в зубах косячок. Вид у Райки был такой, словно она вылезла из помойного бака: на ней была футболка, вся в прорехах и опаленных по краям дырочках, на плечах накинута затертая до потери истинного цвета кожаная куртка, доходящая ей до колен, к нижней губе была приклеена сигарета, с которыми Райка, видимо, никогда не расставалась. От нее несло едким табаком и немытым телом, но девчонку абсолютно не смущали собственный внешний вид и запах.
— Тебя отлупила мать, я права? — потребовала она ответа, тронув Сережкину спину коленкой.
— Права, — ответил он, помешкав минутку и не оборачиваясь. — Только это не твое дело.
— А я всегда права, — заявила ему Райка, плюхаясь на соседний камень. На замечание она не обратила внимания, задумчиво сплюнула в воду. — Плавали, знаем. Сначала она станет бить тебя за все подряд, а потом отправит в какой-нибудь интернат подальше с глаз и от дома — а это все равно, что приют. Так что, дела твои — полное дерьмо!
— Тебе-то что? — Сережка враждебно посмотрел на нее.
— Могу помочь, — Райка снова закашлялась, смотрела красными, воспаленными от дыма глазами, щурясь и часто моргая. — Есть кое-какой опыт. Не бесплатно, конечно, — она посуровела лицом, но выглядела все-равно жалко в своем драном прикиде.
Сережка пренебрежительно усмехнулся.
— Ну и что ты можешь?
— Уж кое-что могу, — заухмылялась в ответ девчонка, набивая себе цену.
— Ну? — быстро оглянувшись, не подслушивает ли кто, он уставился на Райку.
Она наклонила к нему лицо и широко улыбнулась, демонстрируя дырку на месте переднего зуба.
— Могу проблемку устранить, — девчонка засунула руку глубоко в недра широченных штанов и извлекла складной нож. — Видал? Настоящая бенладанка!
Щелкнув кнопкой, она извлекла широкое лезвие с тоненьким углублением посередине.
— Кровосток, — пояснила Райка. — В сто раз опасней чем финка или заточка.
На свое оружие она посмотрела с восхищенным обожанием, затем перевела затуманенный взгляд на Сережку.
— Короче, вечером стемнеет, вызовешь его на улицу, куда-нибудь за угол — а там я его встречу. Только чур: я тебе сказала, бесплатно не работаю, так что все его вещи — мои. Вынесешь заранее.
Райка серьезно смотрела в глаза, говорила тихо, беспрестанно оглядываясь по сторонам, свой нож вертела в руках.
От сиплого голоса у Сережки пробежала по спине холодная волна: Райка озвучила его мечту, но одно дело убивать Фила мысленно, а насадить его на нож по-настоящему — это совсем другое. Это… страшно!
— А если поймают? — привел он неубедительный довод в пользу того, чтобы оставить опасную затею.
— Ничего не будет, — заверила девчонка, речь свою она попеременно перемежала кашлем и затяжками. — Во-первых, никто нас не поймает, рванем сразу на электричку — и пишите письма; а во-вторых, ну и что, даже если поймают? Отоспимся, отожремся в приюте и уйдем. Я иногда скучаю по четырехразовому питанию, — она доверительно улыбнулась мальчишке. — Да не бзди, мне это не впервой! У меня даже знакомые есть на «малолетке», — похвасталась она.
Сережка сглотнул комок.
— Нет, я не могу мать оставить, — замотал он головой и, решительно поднявшись с камня, направился к лагерю.
— Ой, боже мой, какие мы чистоплюи! — язвительно запела Райка, догоняя его. — Лучше будем ходить с тумаками и с синяками во всю морду! Зачем же ты убежал из дома?! Пришел сюда, к нам, плохим девочкам и мальчикам! Сидел бы возле мамочки, глядишь, еще одну порцию кренделей огреб бы! Только в следующий раз тебя погладят не так нежно, а примерно, как Ланса — вот его классно отдубасил папашка! Ты, небось, тоже так хочешь? Хочешь, да? Хочешь? — она скакала вокруг Сережки и хихикала. — Сынуля! Чмошник!
— Отвали! — не выдержал он. — Нет, хочу! Но убивать его не буду!
— Салаженок! Хлюпик! Да я просто проверяла тебя, я и сама с тобой никуда не пойду! Сынок!
Райка плюнула ему под ноги, мастерски выбивая слюну через дырку от выбитого зуба и в два шага оказалась возле шалаша.
— Что так долго?! — заругался на них Степка, отбирая миску с картошкой. — Жрать охота, жди теперь, когда все испечется!
— Рай, дай затянуться, — попросил Ланс. Морщась и постанывая, он баюкал покалеченную руку. — Сука! Не смог его добить. Оклемается в больнице и сам меня убьет, — наконец высказал он мучающую мысль.
— Чмошники, мамочкины сыночки, — проворчала Райка, прикуривая остаток косячка…

          * * *

Сережку кто-то бесцеремонно тормошил за плечи, но глаза совсем не желали открываться, а голова была доверху наполнена веселым дымом из здоровенной трубы, через которую вчера они с Райкой надышались в шалаше. Как же она называется? Как-то смешно: буль… дуль… дулятор… На этот раз он не стал отказываться и с готовностью вдохнул сладковатый дым, сознание почти мгновенно захлестнула волна непередаваемого счастья, тревоги и переживания ушли далеко-далеко, и следа не осталось, а сам он парил в облаках, легкий и невесомый.
— Серый! Серый! — чьи-то смутно знакомые голоса раздавались совсем рядом.
— Спекся сынуля, — прозвенели в ухо серебряные колокольчики.
— Раиса, зачем ты его допустила к трубе? Как бы он у нас не улетел насовсем!
Слова прогудел старинный колокол с трещиной по всему корпусу, эхо от них долго разносилось глухими раскатами вокруг Сережки, и даже заливистые колокольчики с трудом его перебили:
— Ни хрена с ним не случится, что ты, как наседка над ним крыльями-то хлопаешь?! Уродов каких-то навел! Он, вообще-то, нас не заложит, этот чмошник?!
Голос прозвенел упоительной музыкой, и Сережка потянулся к нему всей душой, желая прикоснуться, хоть ненадолго к волшебным звукам.
— Грабли убери, дятел! — ласково переливался колокольчик.
Вокруг него, словно из-за плотного тумана проступало много разных непонятных звуков, Сережка перестал их различать, просто удивлялся, как затейливо они собираются в странные, длинные слова, которые были ему абсолютно непонятны:
— Райка, ты чем колешься? Ты же в прошлый раз говорила, что соскочила?
— Герыч — я только на нем, он самый чистый. Лучше помоги затянуть. Все свалил отсюда! А-ах!
— Девка ловит прямо на игле! — восхитился ржавый колокол с трещиной.
— Ростик, посмотри, сколько она забодяжила!
— Греб твою мать! То-то она сразу отъехала!
Сережка умиротворенно улыбнулся, рядом с ним гудели маленькие и большие колокола, а сам он обосновался на мягком уютном облачке и тоже пытался звякнуть несколько таких же забавных слов, неожиданно обнаружив себя самого точно таким же колоколом средних размеров, но его язык оказался слишком уж тяжелым и не поддавался. Запыхавшись сдвинуть его с места, Сережка задремал…

— Зачем она пришла? — Ланс смотрел на обмякнувшую девчонку. — С ней одни только неприятности, ты не заметил? Как она появляется — так жди каких-нибудь проблем! И кашель у нее такой жуткий — курит все подряд, без разбору.
Ростик тихонько трогал струны своей гитары. Вместе с Лансом они сидели возле шалашика и наблюдали, как высокие облака розовеют над рекой и медленно плывут, спеша за быстрой водой.
Мальчишки и Райка спали внутри, убаюканные плеском волн и одурманенные дымом из высокой трубы.
— А куда ей еще идти, Лансик? — отозвался Ростислав. — У нее же никого нет, вот и прибивается сюда. Уже третий год. Да все лучше, чем при туалетах вокзальных. Зиму кантуется в приютах, а чуть теплеет — не удержат никакие стены. Такой уж человек. А вот, Варлам напрасно сюда ходит.
— Его никто не заставлял сюда идти, — возразил Ланс. — Подумаешь, бить стали дома — кого не бьют? — он философски подал плечами, прижимая к себе руку.
— Ну, давай разбирать товар, — Ростик отложил свою гитару и поднялся. — Утром раздадим. Варламу тоже дай, пусть немного поработает…