Машину не видели?

 
«Смотри-ка, перейти нельзя, едут и едут! А всё живём плохо! Машин-то в посёлке больше, чем собак, развелось! И куда едут? Нет бы задницу размяли да пешечком прошлись. В туалет тоже на машине, што ли, ездят? Пешком-то куда приятней пройтись. Хоть на дома, на людей посмотрели бы, воздуху вольного глотнули. Увидели, што-то, вспомнили, с кем-то поговорили. А то выпялят глаза на дорогу, рожу задерут, губы сковородником, и рулят. Бабы-то, бабы чо делают! Туда же все кинулись, тоже рулить хотят! Раньше-то в санях или на телеге, и то когда мужик разрешит. Понятно, тут запрягать не надо – завёл, и поехали! А едет-то, едрит твую мать, словно уж не знай чо, на всех ноль вниманья, фунт презрения, на всё ей начихать! Как там мужики-то говорят: «Баба за рулём – што обезьяна с гранатой!» А мне всё кажется: сидит, как в ступе с метлой, хоть и в иномарке. А чо бы вот она пешечком-то про-шла, да если симпатичная, да фигурка хорошая, ножки ладные – у старика, и то кровь вроде совсем по-другому циркулировать начинает!» – рассуждал дед.
- Дед, ты чево тут стоишь и дорогу не переходишь? О чём задумался? О пенсии, что ли?
- А чо про неё думать? Наскребли. С голоду не помираю.  Конечно, не олигарх! На такую не зашикуешь. На Канары не поедешь. Яхты не купишь. Я и в былые времена-то не жировал, когда работал. Она, жизня-то, на Руси всегда в натяг была – так я понял. Она хороша во все времена была, как горизонт - к ней идёшь, а она от тебя. А ещё в народе говорили: она хороша там, где нас нет. Нет, оно, конешно, всегда было - кто-то, как сыр в масле, кувыркался, но таких-то мало, а в основном жизнь - она в натяг. Потом характер надо иметь, из воздуха деньги делать или торговать. Товар втридорога втирать,  а таково люда многова-то. А я нет, ни купить, ни продать.  Нет, наверно, не поживёт народ нормально, да и не успеет, чай, но кто её, конешно, знает. Этот, как ево, безумный прогресс, жабры всем поди высушит. Нет, ты меня чо, специально без стартёра с пол-оборота завёл? Вот  поживёшь и сам эти цветочки понюхаешь, узнаешь, в чём она ходит, каким ароматом пахнет, жизнь-то.
- Да постой ты, дед. Я смотрю, вроде дорогу хочешь перейти, а не переходишь. Вот и спросил. А про пенсию как-то вырвалось – извини.
- Вырвалось. Извини. О чём  думаю? Я вон про машины, да про девок думаю.
- Ни хрена себе! Тебя, дед, на девок потянуло! Девочка с машиной нужна, что ли?
- Ты чево это меня на свою мерку меришь! Не понял ты меня, сынок. Раньше-то у нас в районе одна баба на машине ездила. В колхозе шофёром работала, и все ей там пособляли. А это соплюшка, прости меня господи, на машине, на иномарке разъезжает. Не заработала, поди, чай, папкина, наверно, или дедов дом продала, да и купила.
- Новые времена, дед – новые песни!
- Не говори, от ваших песен уши в трубочку сворачиваются, как береста на костре. А по телеку? Выйдут, почти голые, и запоют - ни в складушки, ни в ладушки, поешь дегтя из кадушки, не знай, на ляжки смотреть, не знай, слушать… Эти - на машинах ездить, эти - петь, эти - плясать, эти - туда-сюда. А детей-то рожать и воспитывать кто будет? Голубые, што-ли? Женщина-то - она мать! А потом всё остальное. А ей некогда, женщине-то!      
- Ну, дед, на тебя не угодишь! 
- Не угодишь… А у тебя дети есть, сынок? Н-е-е-т?  Ты вот готовь деньги. Побольше зарабатывай и ещё учись. Учился-то как? Средне. А надо на отлично. А то за первый класс задачку не решишь!
- Да ну тебя, дед. Я не рад, что об тебя споткнулся.
- Ладно, я тебе щас основное, стало быть, скажу. Природу-матушку так нельзя взъерошивать, против шерсти, стало быть, гладить. С ней надо ласково, как с любимой женщиной, с голубушкой. Нежнень-ко рядышком под ручку идти.   
- Дед, ты бы мне что-нибудь про машины, про водителей, о дорогах своих времён рассказал бы.
- А чо, пишешь што-ли?
- Да так, немного. Как говорят, бумагу пачкаю.
- И званий, наверно, на два листа, и за каждым словом буква «Я». Щас это как - рекламой или ещё пиаром называется, а раньше просто - хвальба. В русском народе такого небывало, болезнь это, причём нехорошая, а попроси этого гения хвалёного о чём-нибудь, он тебе на грош не поможет.
- Ну, дед, ты и ржавчина! Нет, я-то, в общем, не обижаюсь, и в чём-то с тобой согласен. Ну, а ты всё-таки расскажи.   
- Ну што, давай слушай. Про дороги? Дорог вообще, как говорят, не было, ездили прямо по земле. Их, правда, ровняли. Кое-где грейдеры были, да эти ещё, бульдозеры «С100», вроде бы «Сталинец», Сталинградского завода. Да в каждом колхозе человек был, отвечал за свой участок. На лошадке песочек возил. Ямки засыпал – ровнял, стало быть. Порой церкви разрушали,  вот тут в селе раздолбали, и всю на дорогу в лес вывезли. Ломать, как говорят, - не делать. Были ещё дороги, выложенные булыжником, ещё пленные немцы и австрийцы мастерили. Ну, ехать по ним, я прямо тебе скажу, мёд не сладкий! Шибко не разгонишься! И трясёт, как в лихорадке. А в телеге - вообще. У нас за речкой такая дорога была, и восемь мостов деревянных через озёра, ивой обсажена – красивая. На ихний манер. Мужик мне один рассказывал: «Выпивши я был, еду на мотоцикле с люлькой, трясёт, спасу нет. Руль словно кто из рук выдирает. Думаю, скорее бы она закончилась, эта мощёнка. А ночь. Взглянул так вправо, а там дорога ровная, гладкая, ну я туда на неё, и под мост, в озеро. Што есть мочи «караул» заорал. Как спасли, не помню». Вот такие пироги.
А зимой, бывало, снегу выше крыши. Избёнки порой откапывали. В городе первые трамваи, как в туннели, ходили, снегу - до первого этажа. А машины, знаменитые полуторки и газончики, в город-то по дороге пробирались, как в ущелье. Кабинки-то у них, как решето, обогревались телом и дыханием. Вот как. Встретятся лоб в лоб, и куда? Давай спячивай, сдавай назад, кто ближе к разъезду. Порой чуть не до драки доходило. Кому назад-то, как раку, пятиться хочется?  А порой задует это ущелье снежком, и шабаш! Бульдозеры, и те не маячили. В город можно было только по воздуху на «кукурузнике», на самолёте добраться, если погода позволяла, конешно. Ещё по речке до железной дороги, а там по «железке» в кругаля в область. Лёд толстенный был. Морозы-то о-го-го. На льду-то снегу поменьше было, ветром сдувало, да и чистили ещё. В общем, мороки было выше крыши. А если поломка какая? Не приведи, господи. Тогда ведро берут, в него тряпку. Соляркой смочат и зажгут. Такой костёр, понимаешь, получается. Как говорят, на коленках ремонт делали. Можно было, машины-то простые были. Чуть, правда, проглядел - а мороз, воду в радиаторе и прихватило. У меня, чай, знакомый был, Юрка. Водила ещё тот, с войны. Рассказывал, как стал водителем в войну. Начали, говорит, наши немцев колотить, те технику побросают, и бежать. Командир, говорит, просит нас, умоляет: «Братцы, вы вон машины берите, пробуйте, наступать надо, немцев быстрее гнать». А мы чо - деревня, где технику-то больно видели. Ну я, говорит, рискнул. Одну машину угробил, вторую, потом дело у меня на лад пошло. И впрягся я, говорит, в это дело на всю жизнь, прикипел душой и телом. Зарник правда, был, спасу нет, не приведи господи. Говорит он как-то одному шофёру, а тот так маленько с простинкой был, морозом прихваченный: «Ты,смотрю, всё мучаешься, вечером сливаешь воду, утром греешь, заливаешь, одна морока. А я ведь вот нет. Я залил воду из этой речушки, што в город-то ездим, ну которая никогда не замерзает, и порядок». Тот сдуру так и сделал. Ну, мотор-то, конешно, разморозил. Начальник Юрку, чуть было не убил за ево шуточки. Да-а, вот такие, друг, кренделя.   А счас? Дребезжим: дорога плохая. Полтора часа, и в городе. Но ведь человеку-то всё мало. Ему ведь надо всё больше и всё лучше. Сгубит его эта неразумная несытость.
   При этом дед очень внимательно и изучающе  посмотрел на собеседника, лицо которого выражало так нравившиеся деду внимание и интерес. Довольный собой и собеседником, дед продолжил.
- Летом, понимаешь, другие проблемы. Жара. Из радиатора, глядишь, малость, и пар повалил, закипел, хоть чай заваривай! Частенько воду с собой возили, а уж ведро – обязательно. «Лошадь»-то   надо было поить вовремя, а то проглядел, и мотор застучал. А тут то радиатор потечёт, то помпа, то патрубок лопнет. То бензонасос перегреется или совсем из строя выйдет. Опять Юрка рассказывал,  как с бухгалтершей в город с отчётом поехал, и не доезжая - бензонасос полетел. Юрку война многому научила. Он взял ведро. Слил в него из бака бензин. Потом, понимаешь, взял шланг, один его конец приспособил к карбюратору, другой опустил в ведро, а ведро дал расфуфыренной бухгалтерше. И со словами: «Держи выше», - завёл машину и двинул в город. Бухгалтерша, как статуя, прилипла к сидению в кабине. Слова не могла молвить.  Когда Юрка так по городу рулил, многие даже, говорит, на них пальцем показывали и улыбались, а некоторые што-то кричали.  Когда, говорит, подъехали к областной конторе, Юрка молчком вылез из кабины,  обошёл и осмотрел машину. Пнул ногой колесо и со словами: «Я счас» - исчез в конторе.  Вышел он оттуда с областным начальником, тот от удивления  рот открыл, увидев знакомого районного главбуха в кабине с ведром над головой. Зато, как говорил Юрка, бензонасос ему к машине был обеспечен.
Дед посмотрел на часы, вздохнув, поправил выгоревшую фуражку и с сожалением сказал:
- Бабка там, наверное, заждалась меня с хлебом. Приду, взгреет.  Да ладно, слушай дальше.
А летом ещё, чуть дождик, грязь - не вылезешь. Порой не проедешь - колеи по самые некуда. А если немного подъёмчик или гора, всё, хана. В общем, без цепей никуда. Приходилось возить зимой и летом. Выручали! Но не всегда. Тогда уж только трактор гусеничный, больше ничево. Специально порой дежурили в трудных местах. А то беги в село, в колхоз. Народ тогда нормальный был. Всегда выручит. А с Юркой, понимаешь, случай нехороший приключился. Очень даже. Он употреблял, за воротник, как говорят, закладывал. Выпить любил. А чо, деньги-то всегда – калым. Клиенты загодя приходили, узнавали, когда он в город едет. Просили: пожалуйста, возьми. Да и так, кому чево подвезти. Так вот он раз под этим делом едет. А уж ночь. Смотрит, мужик голосует. Как не взять? Попутчик. И поговорить, и выпить будет с кем. Так вот, они едут, ну, конечно выпили. Разговаривают. Юрка обернулся, а попутчика-то нет. Дверь кабины открыта, а ево нет. Он, стало быть, остановился. Стал звать, никто не отвечает. И он зачем-то включил заднюю, и назад. Сыро было, осень, колея. Ну, он по колее. Потом смотрит вперёд, а из колеи што-то торчит. Юрка пригляделся, а это нога. Юрку, как током, говорит, шибануло. Он всё понял. Попутчик-то из кабины выпал, и под задние колёса. А он, когда сдавал,  ещё раз по нему проехал.  Юрка говорит: выскочил из кабины, откопал его. Тот живой. Он его в кабину. И быстрей в больницу. А тот стонет, спасу нет. Юрка остановится, и водочки ему из бутылки прямо рот, и приговаривает: «Друг, ты давай выпей немного, и ты давай, пожалуйста, не умирай». Довёз  он его до больницы. Сдал врачам и сильно просил их: «Вы уж помогите, пожалуйста. Я вам вина за это  поставлю». Но просьбы  Юркины не помогли. И загремел Юрка под суд. Три года дали. И он - от сих до сих. Как говорят, от звонка до звонка. Но и там у хозяина вначале слесарил, а потом шоферил. Видно, и там видели, што любит он это дело сильно.
Воспоминания придали деду грустный вид. Он посмотрел на слушателя печальными глазами. Помолчав немного, изрёк: 
- Видишь, сколько я тебе наборонил. Может, чево тебе и приглянется. Может, как говорится, про што и нацарапаешь.
И, встрепенувшись, добавил:
- Я тебе про Юрку забыл ещё рассказать, какая с ним история-то приключилась! Ты вот послушай. Поехал он тут недалеко  в город, километров пятьдесят отсюда будет. Как положено, пассажиров насажал:  каво на поезд, каво на базар. Короче, денег зашиб много. Ну и загулял.  А когда очухался, забрал груз со станции и домой направился. А голова-то трещит. Решил полечиться. Да малость переборщил. Едет, говорит, а сил нет, взял, включил у своей полуторки газ на постоянный, ну, и потихонечку рулит. Потом рассказывает: «Просыпаюсь в кювете. Встал, ничего не пойму. Где я? Чево? Потом начал немного соображать. А машина где, думаю? Куда ехал, в город или из города? Не помню. Решил, што в город. Ну и припустил бегом машину догонять.
Бегу, говорит, а мне навстречу нашенские, да ещё и знакомые. Остановились, у всех глаза квадратные, как фото шесть на девять. Ты чо, говорят, не спортом ли занялся? Куда бежишь? А он их в свою очередь: «Вы мою машину не видели?» А они в ответ: «Она, чай, не лошадь, куда сама-то уедет?» И им Юрка рассказал, как всё приключилось. Посовещались и решили домой ехать и в милицию заявить, што машину, стало быть, угнали. Юрка залез в кузов, пристроился на ящиках. Приуныл, конечно, он здорово. Башка трещит, да ещё машину угнали. Чево делать, не знает. Сам вперёд на дорогу поглядывает. А в голове мысля вертится,  как бы к мордвам заехать, самогоночки хватить, оно бы на душе полегче стало. Вдруг впереди на дороге, говорит,  увидел непонятную картину. Перевёрнутая изуродованная телега и привя-занная к ней лошадь. А што дальше рассказал  Юрка, это вообще!  Когда машина остановилась, все увидели в кювете  молодую женщину, к груди она прижимала какой-то свёрток.  Рядом суетился мужик. Когда, говорит, его спросили, что произошло, он ответил: «Еште ты говоришь, едем мы так по дороге. Еште я бабу повёз в больницу, она рожать у меня скоро должна была.  Ну, слышу, машина нас догоняет, я еште посторонился, смотрю назад, а в машине никого. Одна едет! Я еште испугался, растерялся. Как это может быть так! А она в нас сзади, в колесо. Телегу перевернула и дальше поехала. Еште баба у меня с перепугу рожать начала. Вон, вишь, родила. Я тут сам всё с божьей помощью. Еште не помню как. Надо бы в больницу. Помогите». Юрка говорит, стоял, как громом хваченный.  Ну потом мы, говорит, бабу с дитём в кабину, остальные наверх в кузов, и вперёд. Я, говорит Юрка, уже, как коршун, молчком вдаль всматривался. Ну и вскоре увидел свою «лошадь» без ездока. Дорого-та влево свернула, а машина прямо, и не доезжая села, перед речкой в весы, где машины и гружёные тележки взвешивают, упёрлась, заглохла и стоит. А вокруг народу полно, галдят, как галки, и в толк не возьмут, что это за чудо-машина без водителя. Юрка со знакомым своим спрыгнули с  кузова, и к машине. А идти-то трусит. Пока, говорит он, забирал машину, народ смекнул,  что произошло, вдоволь понимаешь, поизмывался над ним. Кто кричал: «Ты, всадник  без башки, взнуздал бы её получше, штоб не вырывалась!» А другие: «Он ей наверно вместо бензина водочки плеснул, вот она и взбрыкнула!»  Но Юрка-то, он простецкий был, вниманья не обращал, потом всё про это сам рассказывал. А если выпьет, и приврёт вдоволь. Любил потом рассказывать, как у малышки крёстным стал. Как заезжал в гости. Как гостинцы завозил.
Дед замолчал. Было видно, настроение у него стало хорошее,  и он уже, как другу, сказал собеседнику:
- Ну, вот, сынок, наверное, и всё. Если чо понравилось, можешь и в газетёнку начиркать. А если книжонки строчишь, рассказишко может сообразишь. Ладно, я вот тут недалеко живу, если чо, заходи. Можешь читушку прихватить, побалакаем. 
- Ладно, дед. Спасибо. Загляну.