Гл. 19. Последнее искушение

                19. Последнее искушение

Евангелина Иоанновна дважды развернулась, как бы подгребая себе крылом, то есть при выносе тела с кухни - налево в коридор и из коридора  тем же манёвром и на тот же манер при входе в спальню. Далее запрыгала наискосок и прямо - вглубь комнаты, в угол к тумбе с телевизором. Тут Евангелина Иоанновна приостановилась. Мотнула головой, как лошадь, со стороны на сторону. Засим, как бы вынеся главу немного вперед, поставила оную  прямо, то есть оставаясь на четвереньках и будучи прикованной к полу.  И так на мгновение застыла. Как сфинкс. Дале, как бы будучи неподвижна глазами, повернулась всей шеей и головой на сторону, даже за спину себе, и будто бы дёрнулась, как если б куснула кого,  но - промахнулась…  И тут же направо и вбок. Что за моду взяла!..
Возможно она, как птица, так, от, озирается…  Вениамин Иванович не мог сообразить. Может, ищет самого Вениамина Ивановича… Клюнуть его!..  Так, ить,  подавится!..
 Однако, бежать ей далее некуда, отчего-то не без злорадства подумалось Вениамину Ивановичу.
Вениамин Иванович перехватил топор.
Вень Ваныч  забрал его как положено - топорищем в руки вместо обуха, упиравшегося было ему в живот.
Может, правда, что она птицей себя представляет, мелькнуло  в голове у Вениамина Ивановича, и, значит, чего-то там, - нет, не Вениамина Ивановича, а впрямь козявочку какую, ну,  перехватила, склюнула  в воздухе, раз и другой…
Потом. Вообще говоря, так, чтобы собакой,  собакой   отчего-то неприятно было Вениамину Ивановичу представлять Евангелину Иоанновну. И даже чтобы лошадью. Вот, может быть,  почему он представлял её птицей. Конечно, тут тоже были свои резоны.
Ещё раз между тем развернулась Евангелина Иоанновна.
Теперь обратно, влево.
И лапкою, значит, шасть… 
За ковёр.
Отвернула посёкшуюся в нитках полу. Будто бы коготком.
«Надо будет срезать нитки ножницами…» - по хозяйски подумалось Вениамину Ивановичу о нитках (а заодно и коготках). 
И, значит, Евангелина Иоанновна, клювом то…За ковёр. Куда-то вовнутрь. Чего-то там - хвать!
Или показалось Вениамину  Ивановичу?!.
Вениамин Иванович вдруг и разом как-то похолодел. В который-то уже раз. Холод обнёс, объял голову Вениамина Ивановича.  Хотя… Вениамин Иванович никак даж не понимал, отчего и зачем в нём этот холод.
«Дык… - словно пронзило тут Вениамина Ивановича. - Дык… Значит…  Ну да… Давеча-то… С  козявочкой…  Ну, с Мусечкой… И с энтим, от, шильцем… - Вениамин Иванович вздрогнул. - Это был ведь,  - сообразил вдруг Вениамин Иванович, -  это был, ить,  не сон…»
 «Иначе откуда энти смертные пятна?... Энти разводы на ранах, аккурат по краям?.» 
Нет, не снилось сие Вениамину Ивановичу, ни Муся, ни сама Евангелина Иоанновна, как она за Мусей гонялась, загоняя её в подпол, как тиранила и терзала Мусю,  а далее выковыривала её из щели, призывая на свет  показаться, как закалывала… Не был, не был  это сон…
Ножки стали отниматься у Вень Ваныча…
Да, Вениамин Иванович въяве сие наблюдал.  Евангелина Иоанновна въяве гонялась за Мусей. А он, Вениамин Иванович, за соглядатая был…
 Вот. Как и сейчас. Как минуту назад.
Может, она, минуту назад, Мусю-то, как раз и склевала!..  Цап!.. Да и вовнутрь! Хвать,  да и заглотила! Мусю-то! Дык и выходит так, да как же так, а так, что съела…  Съела Евангелина Иоанновна дочь!..  Не подавилась… Не поперхнулась даж… Дык… Когда оборачивалась-то за спину… Нет, не Вениамина Ивановича Евангелина Иоанновна, не его, не его Евангелина Иоанновна склевала. Вот он, Вениамин Иванович… При лапках и брюшке… Правда, без крылышек…   
Вениамин Иванович не додумал…
Евангелина Иоанновна быстро так, быстро что-то забормотала… Будто впрямь птица в комнате закружилась и заклекотала…
Венечка прянул.
Отступил назад Вениамин Иванович.
Едва и не уронил топор.
Вень Ваныч покрепче за держак ухватился.
Клёкот сделался разборчивей.
Живописец вслушался.
Ну да. Всё правильно.
- Что же ты, доча, - («а, вот, вот, как давеча, точно так же, вроде как наваждение у ней,  простить не умеет Мусечку, так, от, значица, обращается к Мусе») -  Чё ты от мамочки бегаешь? А?.. Ишь ты, поганка! Ну-к, девица, порадуй же мамочку! Слышь! Покажись на свет! Нехорошо  от родительницы прятаться. Муся, вылазь!
«Ага, вот что, вот как… Так вот она и вылезет, ежли  ты её порешила!.. Натурально. Взяла и – заколола.  Убивца!» - вознегодовал Вениамин Иванович.
Однако же вслух никак и даже совсем не высказался.
Чего-то ждал Вениамин Иванович.
Чего-то тянул время Вень Ваныч.
Чего-то ну как-то совсем не моглось Вениамину Ивановичу.
Может, ожидал каких-то особенных доказательств от Евангелины Иоанновны, в достоверности, то есть происходящего… 
И… Должен же быть у неё шанс, ну, на встречу и разговор с дочою…
Последний…
«Пущай, пусть даже с мёртвой…»
«Конешно…»
Вениамин Иванович для чего-то покосился к себе на живот.
Фартук как-то странно топорщился на Вениамине Ивановиче.
Подумавши, Вень Ваныч поклал топор на пол.
Выпрямившись, с каким-то даже особенным удовлетворением, с  облегченьем разгладил освободившимися руками холстину.
Совсем даже махонькое брюшко у Вениамина Ивановича. Не то что у какого-нибудь насекомого. То есть если брать в сравнении с другими его органами. Тело у Вениамина Ивановича вообще отличается редкою даже соразмерностью. И ни один член у Вениамина Ивановича не то что не сломан, никак даже не повреждён. Даж не надреснут.
Хм…
Вениамин Иванович перевёл взгляд вниз на Евангелину Иоанновну.
«Интересно, отчего это она ножкой приволакивает…  Ручка ж у ней, левая, неестественно как-то вывернута. И она на неё, значит, как курица на крыло, в сам деле, быдто лапкою припадает, опирается…» - Вениамину Ивановичу для чего-то тут вспомнились мозги, невольно так вспомнились, из разъятой им надвое, допрежь оторванной гражданином Орла и доставшейся ему, подаренной ему сим гражданином головы орловского петуха.
Голова Евангелины Иоанновны при сём болталась перед взором Вениамина Ивановича.
«Для чё, интересно, гражданин оторвал петуху голову?»
Вениамин Иванович поднагнулся к Евангелине Иоанновне.
Чё ли разглядеть шейку её, ну, как голова, от, на ней держится, то ли с иным неясным и для самого Вень Ваныча умыслом.
 Евангелина Иоанновна, будто звериным инстинктом учуяв неясное намерение супруга, как бы даже прорвавши незримые заслоны в сознании, заволокшемся плотною пеленою обманов, вдруг обернулась к Вениамину Ивановичу и с какою-то даже кроткою ясностью, с детской чистотою в глазах, поразившей Веню в самое сердце, как-то просто так спросила:   
- Веня, ты чё?
Венечка там, где-то внутри себя, Венечка так прикровенно охнул.
Зашлось, зашлось сердечко у Вениамина Ивановича от нахлынувшей вдруг ненароком, от затаенной там, внутри себя, загнанной, будто в гроб, от умершей в сердце его и отозвавшейся вдруг любви. Сердце дало толчок, сжалось и стиснулось так, что чуть не облился слезами Вениамин Иванович, хоть вой, хоть плачь.
Ах, ну правда, какая любовь, какая любовь сияла Вениамину Ивановичу. И во всю его жизнь! Стояла цветами в его очах! Цвела полевыми, звенела поддужными почтовыми колокольчиками! Бухала в сердце Вени колоколами! И осыпалась на Веню веснушками Анечкиными. Притекала к лицу Вени  Анечкиными пламенными волосами, горевшими на ресницах у Вени словно драгоценные камни, вспыхивающими здесь рассыпчатыми, там переливающимися тяжёлыми шелками. И эти… Ах, эти сухие локоны, лезшие к Вене в рот!.. Веня зарывался в любовь, как в солнце! Как в копны с солнечными протуберанцами. Вдыхал не на вдыхался!.. О, Веня входил в любовь, как в липовые золотые аллеи! Смотря в какое время года… Любовь качалась над головою у Вени березовыми серёжками на длинных нитках, пушистыми вербными почками, серо-серебристыми, с легким таким озарением, когда, бывало, по утрам запрокинутая голова Вени оказывалась под шуршащим сводом, под ливнем, под пологом из Аниных волос, -  так Аня, как верба, склонялась над Венечкой, запечатывая рот супругу утренним весенним поцелуем. И сеялся сверху на Веню неизречённый – умиротворяющий, тихий, любовный свет…  И жил так себе Веня под лепет, под щебетание, под пение словно слетающих с вербы, сцеловывающих Венины глазки птиц.   
- Дык… - отвечал Веня. – Я это… Хотел спросить…
Сразу и слишком много вопросов вспучилось в голове у Вени.
- Да, Веничка!
- Ангелиночка! Аня! Царица моя! – со всей обходительностью обратился к стоявшей перед ним на четвереньках Евангелине Иоанновне впавший в умиление Веничка, то есть будучи под впечатлением от обольстительных видений. –  Как ты на удивление хороша!..
- А… Заметил!.. Заметил Вениамин Иванович! А то совсем стал брезговать Евангелиной Иоанновной!
- Что ты такое говоришь, Анечка!- и:
«Корвалолчика, значит, не употребляла, - пронеслось в голове у Вени, - а то б совсем заспалась. Вишь, говела Анечка, водочкой одной обошлась… Даже ошеломительно очухалась! – искренне подивился Венечка. –  От даёт!.. Крепенькая ещё Анечка! И то: должно быть, я долго возился с подготовкой к энтой операции… - додумал Вениамин Иванович. – Анечка и пришла в себя…»
По честному, Вене хотелось прежде всего и, может,  даже только один вопрос задать Евангелине Иоанновне. Но слишком мучительный. Веня не мог решиться. Как бы не оскорбилась Анечка. То есть в связи с вертевшимся на языке у Вени обвинением в убийстве Мусечки. 
И, напротив…  Как-то даже совсем легкомысленно:   
- Чё эт ты на лапку-то припадаешь? – осведомился тут Веня.
- Каку лапку?
- Ну… на руку…  Левую-то…
С некоторым недоверием поглядела на Веню Евангелина Иоанновна. Однако не преминула возможностью пожаловаться на недомогание Вене и даже со всей обстоятельностью. Не каждый день беспокоится Веня о здоровье Евангелины Иоанновны.
- Окстись,  Вениамин Иванович! Ты чё? Я же ключицу сломала. – Евангелина Иоанновна со значением ковырнула пол лапкой. – На праздники… С год назад. Ну да, о косяк, о кухонный, плечом долбанулась. Тебе чё, память отшибло! Я ж в корсете месяц ходила!  С железкой в костях! Чё-то не так там срослось. А я не далась ломать. И штырь вынать отказалась. Невмочь мне было, твоей Анечке… С той поры с железякой в нутрях и хожу, да с ручкой немножко навыворот.  Так-то оно снаружи штифта самого не видно и особо чтоб не мешает… - раздумчиво произнесла Евангелина Иоанновна. -  Разве что когда случается по собачьи бегать, ну, при невозможности встать…
- А ножку, ножку чё приволакиваешь? – выскочило из Вениамина Ивановича.
Евангелина Иоанновна с ещё большим недоумением и даже подозрением посмотрела на Веню. Не прикидывается ли Веня? Может, умом подвинулся Веня?..
 - Ты чего, Веня?...  На колодец же, на чугунный я пала! Всего то с полгода назад!  – с раздражением даже отвечала Евангелина Иоанновна. – Так по твоей же милости, Веня!
- Как эт, что по моей?
- Водочки ты отказался принесть… Наотрез отказал твоей Анечке.  Самой мне пришлось идтить. С обиды на обратном пути прям на улице я и хлебнула…  И так обида меня разобрала, что в подворотне ещё на раз приложилась. Крышечка энтая, Веня, с ночи-то обледенела. С утра ж её снежком занесло. Поскользнулась я и полетела… Да чуть не вбилась!.. Из-за тебя, Веня! Очнулась, гляжу, а ступня с чоботком быдто на нитке болтается. И тут такая страсть одолела меня, то есть, чтобы совсем оторвать ногу… Невмоготу. Едва удержалась я.  С того и завыла. С тем и откинулась я. На вой мой и выскочил ты ко мне, Веня, из дому-то… 
Во все глаза смотрел Веня на Анечку. Какое-то даже жуткое напряжение читалось во взгляде у Венечки.
- Да что с тобой, Веня? Ты же и отвозил меня, ну, в больницу.  Прооперировали твою Анечку. Ещё один стерженёк, теперича в ножку мне,  вставили, с энтими, как их, шурупчиками али винтами, тебе лучше знать…  Вся переломанная у тебя Анечка. Места ж на мне живого нет!  И ребрышки у  меня треснуты. И плечико раздроблено. И энти ещё, в ключице да в ноге болты. Сам говорил, как бы не рассыпалась я. Инда, бывает, сижу и вижу, как рассыпаюсь. Сползу с табуреточки, соберу себя, и опять, значит, собравшись плотью, усаживаюсь. Гля, а ножка опять отваливается. И рученька отпадает. И вроде как суставы и даже голова на стороне.  И вот, значит, я вправляю в себя – то да сё. И энто, хуже всего, када с очередностью путаюсь, что за чем и куда следует ставить. Замучилась я, Веня, собирать себя. Муторно мне. Как же без водочки, Веня! Одной только и спасаюсь.  Давеча, Венечка, я же не ей, не ею я траванулась. Я дустом… Заместо мышей да себе в супец сыпанула. Так это потому, что слепенькая у тебя Анечка. Запаха ж не учуяла. Дык, верно, и с носом чтой-то у меня. Нет обоняния…  И чайник с кипятком я не оттого на себя пролила, Веня, что была пьяненькая, а оттого, что слабенькая у тебя Анечка.  Так ошпарилась, что мясо треснуло в локоточке и аж до плеча. Да прожгло пальчики мне на ножке… Кожа между ими нежная. Я смазывать их. Да ищё сверху налила, из пузырька, значит. Кто ж знал, что это твоя, Веня, паяльная кислота. Почернели и отвалились у Анечки пальчики. Локоточек же, будто какой уродец, его зреть тошно. Как ищё, чё меня откачали тогда, ну, с дустом… Веня!
- Да, Анечка…
- Для чё ты бригаду тогда вызывал?
- Каку бригаду?
- Ну, скорую… помочь…  На дом…
Веня как-то странно, как-то безутешно смотрел на Евангелину Иоанновну и не отвечал  ей. Будто не в себе была Евангелина Иоанновна. А не он, Веня. В какой-то растерянности, такой, от, мучительной, был Вениамин Иванович. «Пра, чё такое говорит Анечка!»
Вроде что-то такое было, да, со скорою, но енто, насколько помнит Веня, эт, да, ток привиделось Вене… Как и со всем прочим. То есть не в пример тому, как Евангелина Иоанновна протыкала (шильцем-то)  Мусечку…  В тумане ж протекала жизнь Венечки…
- Чтобы видеть, как выживши, мучается твоя Анечка… Веня!..
- И не говори, - невпопад проговорил Веня.    
- Нет, ты скажи, скажи,  на что мне живучесть така!?.  А, Веня?!. Слышь!..  Вмереть я хочу.  Венечка! Вбей меня!
Евангелина Иоанновна  обхватила за штанину Вениамина Ивановича.
- Вон же, топорик-то рядом…  Что же ты с им зря носишься… 
Анечка положила голову на пол, лобиком в плинтус,  темечком вверх.
Веня зачем-то и впрямь взял в руки топорик.
- Аня!
- Да.
Лица не было на Вене.
- Ангелина!
- Да, Венечка…
- Ты… это…  - в лице Вени творилось что-то безобразное, будто паралич мог разбить Веню. – Ты это… Ты зачем… Чего напридумала… Не, не, для чё ты наговариваешь на себя, а? Аня?!. Каки пальчики? Которые отвалились… И энтот дуст, который ты ела… Аня!..
- Да, Веня…
- И энтот эпизод, значица,  с ножкою на стороне… И много ещё чего… Выкинь из головы! Все энти чудные сцены… - Веня испытующе вглядывался в личико Евангелины Иоанновны. - Аня!
- Ну… Ну, что, Веня?!.
- Евангелина Иоанновна! Евангелина Иоанновна! – укоризненно, с горькою нотой в голосе проговорил Веня. – Как энто так  провернулось у тебя в голове?.. А?.. Ты, энто, конечно, как примешь за воротник, так … не очень  так чтобы держишься, конечно, качает тебя, клонишься долу. То есть натурально: то и дело падаешь. Я даж завсегда побаивался за твою, гм, персону. Прямо скажу – трясся! Я Анечка, все энти годы жил как бы в одном обмирании за тебя. Ну и снилась  мне така всяка, от,  хрень.  Как с головою твоей,  которую сплющило, там, в тиятре, под лестницей. Как с твоею ножкой, которую оторвало тебе.
Теперь уже Евангелина Иоанновна во все глаза смотрела на Вениамина Ивановича.
- Энто одно воображение, Анечка. Один бесконечный сон, ну, который снился мне, Венечке. Дале же перескочил к тебе в голову… Определенно! – подтвердил Веня.
 Правда, некоторый свет надежды забрезжил в глазах Евангелины Иоанновны.
- Да, да, Анечка! Конечно, диот я, что тебе пересказывал. То есть мои сны… Да ищё в подробностях… Как, значица, с болтами, которые из тебя выпали. Ну, вроде как я приподнял тебя, обхвативши сзади,  – да об пол. Так обстоятельно стукнул. Ты и посыпалась. А я – ну, собирать тебя. А в голове один ужас. Правда, вроде никак не собираешься ты…  Энто же я, я тебе пересказывал…  И так со всем протчим… И как ты обварилась… Как пальчики у тебя отвалились… Далее – голова, ну, с тулова сверзилась…   
Дык, по простодушию же  эт я…  По недомыслию пересказывал…  То исть мои сны…  Не придавал значения… - каялся Веня. – А оно вон чем обернулось. Вона как оно на тебе сказалось. Энти, значица, болты из моих сновидений, они в тело твои вошли, так, так, прямиком, Анечка… Чего ток не деется на сем свете. Впились, значит, железки в твои плеча и в ножки твои, да и застряли там. Вот, значица, Аня, каким свойством обладает всякий фантом. И, заметь, сидит-то он в голове. А кажется – из плеча… Оно как бы то это… – Веня, похоже, пребывал в некоторой нерешительности, но вот вроде решился: -  головку тебе починить… - тихо сказал Веня. – Н-да… Потому что физически ты здорова.  Перво-наперво следовает, - раздумчиво проговорил Веня, - выгнать осколки… хх… из головы … Али…  как-то выбить их…  оттудова!..  – Веня для чё то из одной руки да переклал в другую топорик. -  У меня, вишь, на сёдни-то, уже запланирована одна операция… Другой вряд ли  осилить. На себе то есть запланирована. Так, чтобы две сразу - невмочь.  Да и согласие следовает получить от тебя. На бумаге. Бумагу ж в конторе заверить, как положено, у нотариуса. Чтобы претензий, опосле то есть, не было. Ну… Ежели чё…  Хотя… Я ить не живодёр какой…  Родная ж ты мне… С аккуратностью буду действовать…  Ты  и выздоровеешь…
По факту, конечно, со стороны физики, то есть на деле ты и так в полном здравии,  - продолжал размышлять Веня. – В абсолютном! Барахлят приборы в тебе. То есть те, которые показывают тебе, где да чё и как оно у тебя, ну, функционирует. Ну, как бы это сказать, которые фиксируют и доносят тебе о благополучии али каком уроне в твоих нутренностях, то есть в твоем организме, об исправности его либо  порче.  Так вот, значица… Врут оне;! Зашкаливают! Оманывают они тебя, Анечка!
Совершилась подмена! – продолжал Веня. - На твоих панелях и циферблатах, вишь, одни ток катаклизмы и пакости, которые якобы поразили тебя. Кишочки ж у тебя, как у ангела, Аня! Чистые! И косточки тож,– даже как бы умилился Веня. -  Се – не более чем экстраполяции, - ввернул Веня ученое словечко ( для убедительности то есть), - снов. Се – один дым, Аня! Такое, от, вероломство сознания. Такой, от,  когнитивный выверт и диссонанс. Така аберрация сознания. Да, Аня, да,  да, сии фальшивые индикаторы следовает удалить из твоей головы… И как можно быстрее. Чем быстрее, тем лучше,  - с убежденностью уже высказался Веня. - Да заместить новыми. И ты, Аня, как из роддома у меня выпнешься, - даже пошутил Венечка. – Как токо что изготовленная!  Поскольку сама по себе такая и есть.
Должно быть, всё же волнуясь, или так просто, машинально, Веня зачем-то провёл щербатым ногтем по лезвию топора и в одно время поймал  несколько испуганный, как показалось Вене, взгляд Анин, устремлённый на сей же злополучный топор.
- По случайности взял… - пояснил Веня. – Когда за тобою шёл… - несколько опять невпопад, как-то противу логики  изъяснился Веня. – Там у меня на верстаке иной и, скажу тебе, наитончайший, показательнейший даже - инструмент. Сам за меня сработает!.. Токо и то, что убрать заусеницы… Некоторые…  Ну, из твоей головы… Аня! – проникновенно сказал Веня, улавливая некоторое недоверие к своим словам, а более всего к своим способностям, то есть со стороны супруги. – Правда, энти сновидения, они на нас,  быдто заклятье какое! – Венечка даже всхлипнул. - Не можно с энтим жить! Не перенесть же человеку такое! – Венечка шмыгнул носом. – Даже не то, что я, от, сотворил из тебя калечку. Заделал тебя форменным инвалидом!  А именно то, что энто ток в сознании твоём, что мнится тебе сие, что хроменькая ты у меня будучи под воздействием чар! Что вроде как энтим дымом я тебя вбил! Натурально - феноменами! Повествованиями ножки тебе переломал! Речами пересчитал рёбра! Словесами понавтыкал в ключицы тебе шурупчиков! Не прощу себе! Всё повынаю, Аня! Сниму клейма! Спрямлю рёбра! Сращу косточки! Развею действие чар! Станешь ты у меня, как новая! Заблистаешь ты, Анечка, как молодая! Не налюбуюсь! Не нагляжусь на тебя, Анечка! Не сомневайсь! Не дрейфь, Аня! Всё будет в ажуре!
Верно, убеждение Венечкино как-то и в самом деле передалось Евангелине Иоанновне.
- И всё пройдёт, да, Веня!?. – испросила Анечка, со слезами даже на глазах, с тем же Венечкиным умилением, преданно (Евангелина Иоанновна по-прежнему всё ещё стояла на четвереньках перед Вениамином Ивановичем), как собачка, взглядывая на Веню.
Только что не виляла хвостиком Евангелина Иоанновна.
- Как дым, Анечка, как дым и прейдёт…
Веня выдержал паузу.
- Значит, согласная?.. – и ещё через паузу: - Имею в виду трепанацию черепа?.. Ремонт и починку нутреннего аппарата… 
- Да, Венечка… - выдохнула Евангелина Иоанновна.
Веня принагнулся к супружнице, взял её головку в руки (наново поклав на пол топор) и приложился к ней, скрепил, так сказать, договор дьявольским поцелуем.
Запечатлел…

Расслабившись, Евангелина Иоанновна переменила  позу. Просто села на пол, этакой фигурой – Будды.  Аня умела. Дале как-то выпростала из под себя одну ножку. Ножка ещё посунулась. Как бы перед лицо Вене. Аня ж давно ходила по дому в одной рубашке, простоволосая и босая, в виду жара в ногах, с другой стороны, из потребности к естественному содержанию ног.
Глядит Веня, будто в тумане, нет пальчиков на ноге у Ани.
- Аня! – закричал Веня. – Игде пальчики?
Евангелина Иоанновна не без растерянности и удивления посмотрела на Веню.
- Проело ж их, Веня… - этакой простодырой, с невинностью произнесла Аня. - Ну, кислотою… На глазах же у тебя, Веня… Я ж говорила… Чего ты, забыл?..
Может, всё ещё спит Веня?
Не слушала его, что ли, Аня, не слышала, о чём говорил  и что ей втолковывал Веня.  А ведь соглашалась…
«Ну ладно, пальчики, а…»
Веня как-то рывком придвинулся к Евангелине Иоанновне и закатал ей левый рукав рубашки.  Проверить… Евангелина Иоанновна не успела даже среагировать. Муторно было Вене: от локтевой ямки и до предплечья тянулся запавший до кости рубец обваренной грязно-розовой кожи Аниной. 
С той же поспешностью, даже как-то лихорадочно Веня начал шарить  руками за плечами у Ани, ощупывать ей лопатку, вообще исследовать кости Анечкины.  Веня пытался на ощупь найти местоположение пластины в ключице у Евангелины Иоанновны. Но не помнил, так чтобы доподлинно, каким боком (или стороной), то есть каким плечом ударилась о дверной косяк Аня, то есть во сне Венином, и, значит, с какой стороны искать ему штырь. И всё ещё, всё до сих пор никак не мог сообразить Веня, каким образом могло случиться сие превращение. То есть чтобы штука из сна Вениного могло перейти в плоть Анину и угнездиться в ней как всамделишнее и даже как вполне материальное изделие… Бред какой-то… Полный раздрай был в голове у Вени. Выходит, то есть что вправду, и в самом деле сны Венины воплощались.
Даже с некотором разочарованием, хотя и не без облегчения, не обнаружив в плечевом поясе штифт, Веня бросился к ножкам Аниным.
Где-то он это видел… 
Спрямив два пальца, Вениамин Иванович наложил их на щиколотку Евангелине Иоанновне и стукнул по ним двумя другими. Стукнул и вслушался в звук. Вроде обычный…
Тут же, уже в каком-то даже нетерпении, перескочил на другую ножку, точно в таком же месте.
- Немножечко выше… - тихо сказала Евангелина Иоанновна. – Может, и всего - на вершок… 
- Что? А… 
- Да вон там… Там, Веня! – произнесла вдруг Евангелина Иоанновна и зачем-то повела головой куда-то на сторону – к стене и в угол.
 - Что… там? – с нехорошим предчувствием, что у Ани и в самом деле не всё в порядке с умственным аппаратом, испросил Веня. В самом деле, что же ему, стенки ощупывать и прослушивать…
- В тумбе… под телевизором… Документация…  Энта…  На все мои сломы и операции.  Ну, снимки, Веничка. С рентген кабинета. Они у меня там в трубочку свёрнуты. Ты ж сам их сворачивал.
- Я?..
- Ты, Веничка!.. Так аккуратненько…  Возьми да развяжи, Веня. Погляди, какая там внутри у тебя Анечка!
Трясущимися руками Веня разворачивал криминальные тубусы, не без  оторопи всматривался  в негативы на свет, глядел с темью в глазах, с шумом в голове  – на продырявленную, на изъязвлённую плоть Анечкину, на простроченный шурупами (там и сям) скелет Евангелины Иоанновны. 
Венечке как бы заново открывался весь ужас Анечкиной пьяненькой ломанной жизни последних её страшных лет и его личной, Венечкиной, жизни, с её смутой, чересполосицей, завиральностью, околесицей.
Что-то шевелилось там внутри у Венечки, что-то прорастало уже, лезло в голову дурным нехорошим предчувствием, чумой какой-то, каким-то ужасом.
- Не снилось… значит…  - тихо повторил Веня, именно с ужасом.
Мысль Венина в виду экстремальности обстоятельств тут же совершила новый немыслимый даже какой-то оборот.
Веня схватился рукою за сердце.
«Значит…  - у Вени перехватило и прервалось дыхание от догадки, от возвращения к самому страшному. - Значит, и вправду, вправду, и от энтого никак не уйдёшь, и с Мусечкой то же самое…»  - пронеслось в голове у Вениамин Ивановича.
Вся энта катавасия, подумалось Вениамину Ивановичу, и с Мусей тоже, с энтою божьей коровкою, она тоже, не так, чтобы привиделась  Вениамину Ивановичу. Убила-таки, заколола Мусечку Евангелина Иоанновна. Очевидно. Как есть. С некой даже запредельной ясностью и совсем понял, наконец, Вениамин Иванович. 
Вениамин Иванович шарил рукой по груди.
 - Ты что ж, выходит, и Мусю  не во сне моём вбила!?. – тем менее испросил Вениамин Иванович. То есть на всякий как бы там ни было случай. - Имею в виду, не в видениях?!.
- Спятил! Вениамин Иванович! Дщерь же она моя!..   
Вениамин Иванович с сомнением, с подозрительностью посмотрел на Евангелину Иоанновну. Лжёт Евангелина Иоанновна.
Тут, правда, Евангелина Иоанновна выдала Вене нечто такое, отчего всё существо Венино и вправду как-то совсем по нехорошему уже обмерло, обмерло и погасло… Жизнь прекратилась в существе Вениамин Ивановича. Подозрение переросло в факт.  В абсолютный.
- Я ж её только так… – едва слышно между тем сказала Евангелина Иоанновна. – Токо так… попугать, Веня, хотела!.. - то есть объяснилась, как бы оправдываясь, Евангелина  Иоанновна.
 Евангелина Иоанновна подумала и прибавила:
 - Я её понарошку, Веня…  Я, Вениамин Иванович, для виду Мусю колола и, значит, если и вбила, то только фиктивно…  - что-то такое непонятное произнесла Евангелина Иоанновна. – Ну, чтобы выгнать нашу доченьку из щели, в которую она сокрылась, когда по плинтусу, значит, из одного да в другой угол перебегала.
Кажись, она там и осталась, - прибавила не без испуга Евангелина Иоанновна. 
Ноги у Вени как-то сами собой подкосились. Веня опустился на пол перед Евангелиной Иоанновной. Шум в голове усиливался. Порешила-таки дочку Евангелина Иоанновна. Перед глазами у Вениамина Ивановича маячили красные точки (понятно, от шильца) на спинке у божьей коровки.
- Я, ить,  просто, выковырять её хотела… - продолжала объясняться Евангелина Иоанновна,  - из щёлочки…  - Дюже она отчего-то у нас махонькая… С гречишное, от, зёрнышко… А при энтом ещё увёртывается! Чем я ей насолила? А?.. Не чтит она, Веня, ейную мамочку! Неслухлянная, зараза! - вскинулась Евангелина Иоанновна. 
- Чем же ты её? – попробовал для чего-то уточнить Веня. - Шильцем али цыганской иглою? – спросил как-то машинально Веня, будто бы была разница… 
- Что подал ты мне, Веня!.. 
Как поперхнулся Вениамин Иванович.
- Муся! – Евангелина Иоанновна, отвернув полу ковра,  склонилась за нею, то есть опять, застыла над очередной расщелиной, над щербатою мелкой выбоиной от выскочившего из плинтуса сучка. – Доча, доча моя! Поди отседова вон! Да что ж ты… Ох и зараза!.. Вылазь!
Как-то даже против воли поддакнул Вениамин Иванович:
- Да, да, надо слушаться мамочку! – сказал Веня, не без удивления различая в воздухе собственный голос.
То есть Веня так говорил, стараясь хоть как-то помочь Евангелине Иоанновне. С одной стороны. С другой, несомненно будучи под воздействием внутреннего убеждения Евангелины Иоанновны в нечеловеческом превращении Мусечки.

Впрочем… Оставим их…  Так они ещё долго возились над замысловатым зазором, коленопреклонённо и молитвенно, над ущербным и страшным зиянием, ведущим в подполье, в которое провалилась их Мусечка, и шептались, пугая друг друга, и обмирали, наконец-то обретя между собою мир и согласие…               

Конец первой книги