Голос Ангела

   После долгого пути карета наконец остановилась около небольшого, с виду заброшенного, дома. Из неё вышел невысокий полноватый мужчина средних лет. Одет он был скромно, однако заметно было что он не беден. Стоя возле открытой дверцы, он протянул руку внутрь экипажа. Спустя миг, опираясь на его руку, оттуда выпрыгнул на булыжную мостовую мальчик лет восьми. Единственный на всю улицу фонарь осветил его прелестное лицо, на котором особенно выделялись глаза. Голубые, в обрамлении длинных ресниц, они словно отражали всё, что чувствовал их обладатель; они ясно говорили, что у него возвышенная душа. Но вместе с тем они свидетельствовали о том, что он всё ещё оставался доверчивым, не познавшим на собственном опыте настоящих жизненных невзгод, трудностей, несправедливости, зла, предательства. Стремясь к возвышенному и чистому, он словно не замечал, что живёт среди грязи, низменности и мелочности человеческих страстей, постоянной, какой-то неутолимой жажды наживы, власти и славы. А раз он этого не замечал, то ему и в голову не могло прийти, что всё это беспощадно сделает его своей добычей, жертвой, навсегда разрушив его ещё толком не успевшую начаться жизнь. В том не было его вины: он просто не мог защищаться, поскольку не сумел вовремя распознать опасность...
   - Ференц, поторопись, этот господин не любит слишком долго ждать.
   Мальчик даже не заметил, как карета, привёзшая их сюда, отъехала и они остались совсем одни на пустынной, освещённой единственным фонарём довольно узкой улице. Полноватый человек всё ещё держал его за руку и с некоторым беспокойством поглядывал то на него, то на дверь старого дома.
   Был поздний час (недавно пробило полночь), и Ференц едва держался на ногах от одолевавшей его сонливости. В экипаже он немного вздремнул, но для отдыха этого было слишком мало. Сейчас он с трудом понимал, происходит ли всё на яву, или это продолжается сон. Разум мальчика окутывал туман, глаза снова начинали слипаться. Вероятно, он так и заснул бы стоя, но тут почувствовал, что его потянули вперёд, вздохнул и медленно поплёлся к дому.
   Они постучали в дверь, оказавшуюся вовсе не такой ветхой, какой представилась с первого взгляда. Почти сразу за ней послышался какой-то шорох, после чего она открылась и на пороге возник здоровяк, с виду похожий на мясника. Он молча оглядел прибывших, по-видимому узнал их и, распахнув дверь шире, предложил войти.  Сопровождавший Ференца человек (здоровяк-мясник назвал его Маэстро) переступил порог вслед за мальчиком, подождал, пока дверь запрут на все замки и засовы, и только тогда отпустил его руку, как будто опасался что тот может сбежать.
   Комната, в которую попали Ференц и Маэстро пройдя через небольшой коридор, освещалась одним только огарком свечи, готовым вот-вот погаснуть. В комнате было два стола - большой, по краям которого висело нечто похожее на ремни, и маленький. Именно на маленьком догорал огарок, и за ним же сидел какой-то уже немолодой человек, низко склонившись над книгой. Висящие на стенах полки были уставлены всевозможными стеклянными, фарфоровыми и прочими сосудами, тарелочками и тому подобными вещами, а также книгами. В едва нарушаемом пламенем свечи мраке очень мало что удавалось разглядеть, но в общем комната произвела на Ференца не вполне приятное впечатление. Маэстро, однако, судя по всему, был здесь не впервые.
   Человек, сидевший за столом, встал и поприветствовал Маэстро как старого знакомого. Тот произнёс что-то в ответ, потом, положив руку на плечо Ференца, сказал:
   - Вот наш юный Орфей, - и представил ему мальчика.
   Как и комната, человек этот не понравился Ференцу. Где-то в глубине его души шевельнулось смутное беспокойство, будто интуитивно, подсознательно, он всё же почувствовал некую угрозу, словно здесь притаилась скрытая опасность для него. Но всё это так и не стало осознанным. Пока ему пожимали руку и рассматривали со всех сторон (ради чего зажгли большую свечу), Ференц изо всех сил старался не выдать своё непонятное волнение, от которого даже сонливость отступила.
   Но каково было его удивление, когда его попросили... спеть. Он даже усомнился правильно ли понял просьбу и переспросил.
   - Спокойно, малыш, - обратился к нему Маэстро. - Я хотел рассказать тебе кое-что по дороге сюда, но ты заснул, а будить тебя мне стало жаль. Понимаешь, эти господа очень много слышали о тебе, но у них не было возможности лично послушать как ты поёшь. Я пообещал, что ты сам приедешь к ним. Не обманывай же их ожиданий. Подари им встречу с прекрасным миром искусства. Поверь, они сумеют по достоинству оценить твой талант.
   Выслушав слова Маэстро, Ференц ощутил некоторое облегчение, правда, полностью беспокойство всё равно не исчезло. Казалось немного странным, что они приехали к этим господам в столь поздний час только для того, чтобы развлечь их пением. Но мальчик решил, что Маэстро, разумеется, виднее. Поэтому он слегка кивнул головой и на какое-то время задумался, соображая что ему петь. Его выручил Маэстро,, шепнув на ухо название недавно разученной ими песни. Ференц перебрал в памяти её слова, проверяя всё ли помнит. Затем окинул взглядом троих стоящих перед ним мужчин и, на мгновение закрыв глаза, запел:
                Мне тебя любить не дано...
                И терпеть эту муку
                Мне всю жизнь суждено,
                Но винить в том не нужно разлуку.
                Не она повинна в нашей печали,
                Не она разбила наши сердца... Но повсюду
                Голоса с небес мне отвечали,
                Что в ответе за всё это - люди...
   Песня продолжалась минуты две, и под конец её на глазах Ференца появились слёзы, но он стойко допел до конца. Знай он,ЧТО последует через несколько минут, то понял бы: только что он оплакивал самого себя, свою жизнь, свою любовь.
   Когда он закончил, слушатели немного поаплодировали, но заметно было, что мысли их заняты чем-то другим. Ференц стоял перед ними молча, дожидаясь распоряжений.
   Наконец пожилой человек, обращаясь к Маэстро, сказал:
   - Да, вы правы, этот чарующий, я бы даже сказал, ангельский голос нужно сохранить. А сохранить его можно только одним способом, никакие другие мне не известны.
   Он отошёл и начал подготавливать какие-то инструменты. Зажгли ещё несколько свечей, и комнату залил довольно яркий свет. Здоровяк притащил ведро с водой и поставил его поближе к большому столу. Потом спросил:
   - Господин Маэстро, не желаете ли пока развлечься? - при этом он подмигнул.
   - Нанетта?.. - многозначительно усмехнулся Маэстро.
   - Она самая, - ответил великан и, повернувшись к Ференцу, произнёс: - Ну, что стоишь, Орфей? Раздевайся. Времени у нас не так уж много.
   Ференц растерянно моргнул, посмотрел сначала на великана, потом на Маэстро, ожидая каких-нибудь объяснений. Однако их не последовало. Он хотел было спросить сам, но в этот миг открылась потайная дверь и в комнату вошла женщина в довольно откровенном наряде. Она беглым взглядом окинула мужчин, но задержала его на мальчике.
   - Вот ты какой, Орфей, - задумчиво произнесла она. - У тебя действительно ангельский голос. Не многие обладают таким. Не советую его терять, он принесёт тебе славу, богатство... Хотя... - Она ещё пристальнее посмотрела на Ференца. - Знаешь, ты, очевидно, мог бы стать весьма красивым мужчиной, но скорее всего твоя красота была бы женственной. Так что тебе особо нечего терять, дружок. Об остальном не беспокойся:не всем везёт в жизни. - Затем она сказала Маэстро: - Ну, надеюсь, на этот раз я получу награду за то, что пришла?..
   Она направилась к двери,которую оставила открытой, на ходу знаками приглашая Маэстро следовать за собой.
   Ничего не понимая, Ференц тоже посмотрел на него.
   - Не бойся, малыш, - чуть хрипловато проговорил Маэстро. - С тобой ничего страшного не произойдёт. Просто делай то, что тебе будут говорить эти господа, - и он кивнул в сторону великана и пожилого человека. После этого, вероятно, стремясь избежать необходимости отвечать на какие-либо вопросы Ференца,поспешил за Нанеттой, поджидавшей его на пороге.
   Она тут же закрыла за ним дверь, обняла его за шею и спросила, глядя ему в глаза:
   - Где ты поймал этого петушка?
   - Я подобрал его года четыре назад на улице полумёртвого. Не знаю, кто его родители, мне кажется, он сирота. Я растил его, воспитывал, учил, и однажды открыл в нём редчайший талант...
   - ...и источник своего дохода, - закончила за него Нанетта. - А теперь ты решил разрушить жизнь обладателю этого таланта, с его помощью обеспечить своё будущее? Ты требуешь непомерную плату за своё милосердие, тебе не кажется?
   Маэстро ничего не ответил. В следующий миг он с жадностью прильнул к губам Нанетты, одновременно подталкивая её к кровати...
   Великан в это время помогал Ференцу раздеваться. Он аккуратно развесил его одежду на стуле, а самого мальчика поднял и посадил на большой стол. По-прежнему ничего не понимая, Ференц, после слов Маэстро, безропотно подчинялся "этим господам". А они спокойно готовились к чему-то. Поставили по краям стола, где сидел Ференц, свечи, а затем уложили и его самого.
   Лишь когда был закреплён первый ремень, Ференца внезапно осенила страшная мысль. Он вспомнил, как совсем недавно рассматривал в одной из книг библиотеки Маэстро анатомические рисунки, а кое-что и читал. Понял он, конечно, немногое, но один рисунок и комментарий к нему, несмотря на то, что Ференц не придал ему особого значения, запомнился ему лучше всего остального. Почему?.. Сейчас от своей ужасной догадки Ференц содрогнулся: вероятно, сама судьба предупреждала о том, ЧТО его ждёт. Только... Неужели такое возможно? Ведь мальчик не мог и представить, что Маэстро способен сделать ТАКОЕ с ним. Ференц ни на миг не усомнился до сих пор в доброте и великодушии Маэстро, полностью ему доверяя.
   И вот оказалось...
   Ференц попытался вскочить, но сильные руки великана удержали его, прижав к столу. Ещё минута - и ремни крепко обхватили тело мальчика, не позволяя ему двигаться. От отчаяния по его щекам заструились слёзы - это было всё, что он мог сделать пытаясь защититься, с помощью чего мог выразить протест против совершающейся несправедливости и жестокости. 
   К сожалению, эти слёзы никого не тронули, на них просто не обратили внимания.
   Потом ему дали выпить какую-то жидкость, и вскоре Ференц погрузился в забытье. Последнее, о чём он подумал, была спетая им некоторое время назад песня. Только сейчас она обрела какой-то новый, совершенно иной смысл или своего рода оттенок, непривычный для Ференца. Постепенно его глаза закрылись...
   Эта ночь разделила жизнь Ференца, помимо его воли, на две части: "до" и "после". Два периода, между которыми, словно между двумя крутыми обрывами, вдруг пролегла непреодолимая бездонная пропасть.
   Незаметно проходили годы. Ференц продолжал пленять зрителей своим своим чудесным голосом. Довольно часто он выступал в других городах, где находил такие же восторг и восхищение, как и в своём, как он считал, родном. И если кто-нибудь и догадывался о его жизненной трагедии, то воспринимал это как нечто не особенно важное, что было в порядке вещей. При этом едва ли кто-то, представься ему такая возможность, захотел бы оказаться на месте этого "вечно юного и как-то по-детски очаровательного" певца, чья столь безжалостно сломанная жизнь почти никого не волновала. Сказано "почти" потому что всё же всегда и везде найдутся такие люди, для которых собственной жизни явно недостаточно, и поэтому они так любят разбирать по фрагментам, до мельчайших подробностей, жизни чужие, находя в том своеобразное удовольствие и не слишком заботясь при этом правы они в своих суждениях или нет.
   Маэстро никогда не покидал Ференца, повсюду его сопровождал. В частности потому, что сам был и автором, и постановщиком спектаклей, в которых играл Ференц, ибо для Ференца они и создавались. И к тому же он просто не мог или не хотел доверить кому бы то ни было охрану Ференца. Уж слишком он им дорожил, и на то были причины: Ференц оправдал все его надежды. Он вернул Маэстро всё, что тот когда-то утратил из-за постоянных неудач, постигавших его творения. Вернул даже с избытком. Вот только почему это произошло - осталось для Маэстро загадкой. Возможно, Ференц каким-то неведомым образом вдохновлял его, и под действием этого вдохновения он, незаметно для себя, стал создавать лучшие, чем прежде, произведения? Хотя нет, разумеется, не только это. Голос и слух Ференца сами по себе были сокровищем. Именно Ференц исправлял в творениях Маэстро всякого рода "неровности" и упущения автора. Да, не зря его ещё в детстве прозвали Орфеем.
   Правда, Маэстро не мог не ощущать, что после той, теперь уже далёкой, ночи,они с Ференцем утратили некую духовную, или, лучше сказать, духовную, связь, но... Зато теперь они богаты, знамениты, а остальное...   
   Остальное не так уж важно. По крайней мере так считал, или пытался убедить себя что так считает, Маэстро. У него самого не было детей (во всяком случае он так думал), и потому он не мог представить чтобы Ференц, обретя богатство и славу, согласился расстаться с ними, только бы в его жизни не было той ужасной ночи; не мог представить его живущим в какой-нибудь лачуге, но с женой, чьи глаза сверкают от счастья и любви, и окружённый весело смеющимися детьми. Не мог?... Или не хотел? Судя по тому, как старательно он отгонял от себя эти мысли, всячески их избегал, можно сделать вывод, что нередко его мучила совесть, и муки эти были поистине невыносимыми. Они становились для него настоящей пыткой, порой начинаясь в самый неподходящий момент, ведь совесть не спрашивает, когда вы готовы к диалогу с ней. Она заговаривает сама, не заботясь о том, хотите вы того или нет, и умолкает очень неохотно. Иногда же она возникала перед Маэстро зримым или незримым призраком, и от взгляда её становилось ничуть не легче. Бывали моменты, когда в глазах Ференца ему чудился немой упрёк. Тогда, чтобы не видеть его, Маэстро уходил из дому и почему-то чаще всего оказывался у... Нанетты. У неё он пытался спастись от прошлого, пытаясь утопить его в вине, сжечь в пламени страсти. Но прошлое невероятно живуче, тем более собственное; вернее даже было бы сказать что оно бессмертно. В определённой степени оно подобно калейдоскопу, представляющему перед нами то яркие картины-узоры, то мрачные. От последних Маэстро и помогала избавиться Нанетта, умело преобразуя их в первые. Обретя то, что он называл душевным покоем, Маэстро возвращался к себе, уверенный, что что прошлое и совесть теперь не будут ему досаждать. Но проходило время - и всё повторялось.
   Что касается самого Ференца, то он за прошедшие годы стал замкнутым и неразговорчивым. Нет, он никого ни в чём не винил, не упрекал, ни на кого не был в обиде, ведь это всё равно ничего бы не изменило. Но где-то в глубине его души теперь жило какое-то не совсем понятное чувство. Возможно, это было разочарование в людях. Ведь когда-то он им доверял, и вот как недостойно они воспользовались его доверием, обманули его. Они бездумно лишили его того, от чего едва ли отказались бы сами, в стремлении сохранить его голос для услады праздных бездельников, а также для набивания собственных кошельков. Теперь для Ференца не было разницы между людьми, он относился ко всем одинаково. Когда-то живой мальчик превратился в некое подобие механической игрушки: он выходил на сцену, пел и уходил под гром аплодисментов и восхищённые возгласы. Вот только ни аплодисменты, ни возгласы не трогали его, не проникали в его душу. Слушая их, он не чувствовал единства с этой со всей этой переполненной восторгом толпой. Вдобавок ко всему, нередко он не мог спокойно выспаться, поскольку его преследовал кошмар. Кошмар о той далёкой ночи, столь внезапно изменившей, можно сказать даже остановившей его жизнь. Он как будто словно снова и снова заново её переживал: всё та же комната, те же люди,та же песня, а потом... то же ужасное озарение,бесполезные мольбы о пощаде, жалости, и... боль, жуткая боль, ощущаемая сквозь какой-то туман, обволакивающий сознание Ференца.
   Так и проживал он отведённый ему срок на земле. И кто знает, как долго продолжалось бы это безрадостное существование, если бы не одно событие, положившее ему конец, а также многим открывшее глаза, заставив посмотреть на то, что обычно не замечалось или от чего многие отворачивались, а может быть и просто не всем было известно.
   Это произошло накануне Рождества. В тот вечер в посвящённом предстоящему празднику спектакле Ференц играл ангела. Невысокого роста, женственно-красивый (непосвящённый вполне мог бы принять его за юную девушку), одетый в белый наряд с очаровательными крылышками за спиной, он и впрямь напоминал бесплотное божественное существо. Он сам невольно залюбовался своим отражением в зеркале. Медленно, словно в трансе, поднял он руку и слегка коснулся кончиками пальцев стекла. Сам того не замечая, Ференц начал тихо напевать уже знакомую нам песню. На глаза ему навернулись слёзы, вот-вот готовые сорваться с ресниц... Однако уже в следующий миг Ференц очнулся,, услышав оклик Маэстро, напомнившего что пора выходить на сцену.
   Оказавшись перед зрителями, Ференц на несколько секунд замер, заметив среди них три знакомых лица: великана, похожего на мясника, пожилого господина (теперь он совсем постарел, но оставался узнаваемым) и Нанетту (так, кажется, называл её Маэстро).
   Странно было увидеть их спустя столько времени, а тем более здесь. У Ференца появилось какое-то неприятное ощущение, труднопередаваемое словами, которое он тут же постарался пересилить, отведя взгляд в сторону.
   Глаза его будто сами собой остановились на одной девушке, сидевшей в седьмом ряду. Она часто приходила в театр в сопровождении немолодого господина, очевидно своего отца. И каждый раз Ференцу казалось, что она чем-то отличается от остальных присутствовавших в зале женщин. Во всём её облике было нечто особенное... Вот только что именно - он не понимал. Впрочем, и не мог он этого понять. Секрет того, что отличало эту девушку от остальных заключался, прежде всего, в её глазах. В них было и восхищение, затаённая грусть, и... что-то ещё. Именно это "что-то" и делало её непохожей на других.
   На какой-то миг их взгляды встретились. Потом, сообразив, что Ангел смотрит на неё, девушка невольно смутилась и опустила глаза. А Ангел в это время поднял свои глаза вверх, к воображаемому небу, и запел. Как заворожённые, зрители вслушивались в это пение, постепенно забывая обо всём земном, будто вслед за Ангелом они возносились куда-то в беспредельную высь...
   Когда спектакль закончился, Ференц вернулся в свою гримёрную и опять оказался перед зеркалом. О чём он думал? Трудно сказать, мысли его путались. Он никогда не предполагал встретить людей, столь безжалостно обошедшихся с ним, среди своих зрителей (хотя более всех, конечно, виноват был Маэстро, но Ференц старался не думать о нём). С той памятной ночи ему хотелось только больше никогда не видеть их, и он, едва завидев на улице или где-то ещё кого-либо похожего на одного из них, всеми способами стремился избежать любого контакта с ними, даже если в действительности то были и не они. И вот избегаемое оказалось неизбежным. Эта троица пришла послушать того, кому сохранила чарующий голос и кто, по её мнению, должен быть благодарен ей за это. Когда-то они сами заявили: "Глупенький, ты ещё спасибо скажешь за то, что мы сделали". Спасибо? За то, что его сделали поющей куклой, отняв право жить собственной жизнью? О какой благодарности может быть речь? Ведь так может говорить только тот, кто не признаёт человеком другого человека, относясь к нему как к вещи, с которой можно сделать что угодно, только бы она была удобной...
   Лицо Ференца напряглось. Неожиданно для себя он вдруг схватил баночку с пудрой и запустил ею в зеркало. Фарфоровая баночка разбила тонкое стекло. В свете свеч осколки разных размеров сверкнули, заискрились всеми цветами радуги, подобно фонтану водяных брызг, и со звоном посыпались на пол, смешиваясь с кусочками фарфора и белым порошком пудры. Они усеяли не только пол, но и ангельские крылышки Ференца. Наиболее мелкие из них попали на его волосы, заблестели на его ресницах и щеках. Однако он не торопился их стряхивать. Разбитое зеркало его явно не удовлетворило, хотелось разбить ещё что-нибудь...
   Ференц не успел оглянуться в поисках новой "жертвы", поскольку в это время раздался стук в дверь.
   Слегка вздрогнув от неожиданности, Ференц медленно пошёл к двери и прислушался. Открывать он не спешил, не хотел никого видеть. Вероятно, кто-то услышал шум и пришёл узнать что случилось. Или, может быть, старые знакомые решили нанести ему визит? Если это они, то, действительно, лучше не открывать.
   Пока Ференц продолжал растерянно смотреть на дверь, стук повторился. Тихий и какой-то неуверенный. Ференц только теперь осознал, что к нему так никто не стучался. Растерянность усилилась, он не знал как поступить.
   Наконец он медленно протянул руку к замку, повернул его и, слегка приоткрыв дверь, осторожно выглянул в образовавшуюся щель.
   Представшего его глазам Ференц никак не ожидал увидеть. Перед ним стояла та самая юная особа, о которой говорилось выше. В одной руке она держала букетик ароматных цветов, а другой, очевидно, намеревалась постучать в третий раз. Заметив что дверь приоткрылась, она тут же опустила руку, посмотрела по сторонам и обратилась к Ференцу:
   - Простите, сударь, не могли бы вы пустить меня на минутку к себе?
   Ференц собирался было что-то ответить, но промолчал. К растерянности теперь примешалось удивление. Кто она такая? Зачем он ей понадобился? За прошедшие годы он ни разу не оставался наедине с женщиной. Он смирился со своей участью, больше ему ничего не оставалось. Он также свыкся и со своим одиночеством, предпочитая его общению с себе подобными или чрезмерно страстными поклонниками. От них Ференца отделяла некая незримая, духовная преграда, стена, и за её пределы он не пускал никого.
   Однако сейчас, глядя на незнакомую девушку, он интуитивно почувствовал, что она - невольно, конечно, - пытается проникнуть за эту стену, даже не подозревая о  её существовании. В то же время где-то в глубине своей души он осознал также и то, что не нужно противиться этому проникновению. Он едва ли признавался до конца самому себе в том, как порой его одолевали невесёлые мысли и как хотелось с кем-нибудь ими поделиться, выговориться...
   Именно это он сейчас и ощутил.
   Опустив глаза, Ференц открыл дверь и отступил назад пропуская девушку. Она переступила порог и сама закрыла дверь на замок. Затем посмотрела на Ференца и умоляюще сказала:
   - Пожалуйста,не говорите никому, что я здесь. Отец не знает, что я пошла к вам. - Потом добавила: - Понимаете, мне очень надо с вами поговорить, не могу больше молчать. Прошу вас, выслушайте меня. Я не отниму у вас много времени...
   Видя, что девушка не решается продолжать, Ференц спросил кто она, как её зовут.
   - Моё имя вряд ли о чём-то скажет вам, - ответила она. - Впрочем... Меня зовут Эфрази Конилк, - представилась девушка и протянула руку Ференцу. 
   Тот взял её изящную ручку в свои, столь же изящные, и поцеловал. Хотя сделал он это вполне правильно, что-то указало Эфрази на его неопытность, как будто делать это ему приходилось нечасто. Потом, глядя на Ангела искрящимися глазами и с нежной улыбкой на губах, она протянула ему свой маленький букетик. Принимая его, Ференц опять слегка склонился, и тут на его правом плече сверкнул осколок стекла.
   Лишь теперь девушка заметила разбитое зеркало.
   Опережая Эфрази, которая хотела что-то сказать, Ференц произнёс:
   - Оно... Оно случайно разбилось. Не обращайте внимания.
   Несколько секунд они смотрели друг на друга, после чего девушка подошла ближе к Ференцу и осторожно смахнула с его волос, лица и одежды осколки и стеклянную пыль. Затем так же молча взяла из его руки букетик, нашла на столе в углу небольшую хрустальную вазочку, налила в неё воды из кувшина и поставила цветы.
   Всё это время Ференц стоял неподвижно, точно мраморная скульптура, изображающая божественного посланца. Когда Эфрази вновь остановилась перед ним, он спросил, о чём она хотела поговорить. Она слегка опустила голову, и он увидел, как вспыхнули её щёки. На них появился румянец, подобный утренней заре. Чуть слышно, почти шёпотом, девушка ответила:
   - Я хотела сказать, что... я... я люблю вас...
   Нелегко далось ей это первое в её жизни признание в любви. Довольно долго она не смела взглянуть на того, кому оно предназначалось. А когда всё же подняла глаза, то увидела, что Ангел стоит к ней спиной и его крылья слегка вздрагивают. Не подозревая о причине, заставившей его отвернуться, она пролепетала со слезами на глазах и болью в голосе:
   - Прошу вас, не отталкивайте меня!..
   Он продолжал молчать и не повернулся к ней. Тогда Эфрази сама шагнула к Ференцу и заглянула в его лицо. Увидев на его щеках слёзы, она ничего больше не смогла сказать из того, что собиралась. Такой реакции на своё признание она никак не ожидала.   
   Да ведь и сам Ференц ничего подобного не ожидал. Впервые в жизни услышав признание в любви, он вдруг испытал такое ощущение, будто стоит перед полупрозрачной стеной, за которой виднеется удивительный сад, похожий на райский, и он ясно понимает, что туда ему попасть не дано. Не дано по вине людей, а не судьбы или Бога. Что ещё он чувствовал, Ференц не мог понять. Возможно, больше ничего. Глядя сквозь полупрозрачную стену, он не хотел попытаться её сокрушить, у него не возникало желания оказаться по ту её сторону. Да, он с равнодушием смотрел на сад, только... Почему-то ему казалось, что раньше, до ТОЙ ночи, этой стены не было, или... Или она была совсем прозрачной? И только со временем она становится всё мутнее и мутнее, и когда-нибудь станет обычной белой стеной, навсегда скрыв от его глаз чудесный сад...
   Ференц не чувствовал отчаяния, давно смирившись со всем. Одни люди считают себя вправе ломать судьбу других, и нередко так, что её уже не восстановишь... Что ж, он не мог бороться против них... Но ему было несказанно жаль стоящую рядом девушку. Что будет с ней, когда он расскажет всё? Когда она узнает, КОГО полюбила?..
   Слёзы продолжали течь по щекам Ангела. Он слегка повернул голову и посмотрел в глаза Эфрази.
   - Вы не должны меня любить... - наконец проговорил он спокойным ровным голосом. - Поверьте, я не отталкиваю вас... Но... Для вас будет лучше забыть обо мне.
   - Послушайте... Пожалуйста... Умоляю... - произнесла Эфрази едва сдерживаясь чтобы не разрыдаться. Она хотела опуститься на колени, но Ференц не позволил. Придерживая девушку за плечи, он отвёл её в дальний угол комнаты, где было не так много осколков, и усадил на стул, а сам сел на пол.
   Некоторое время они сидели молча. Затем Эфрази, немного запинаясь от волнения, спросила, почему он просит, чтобы она забыла о нём. Ференц ответил не сразу. Немного подумав, он сказал всё тем же бесцветным и будто безжизненным голосом:
   - Потому что я не способен любить, Эфрази. Когда-то у меня отняли право на этот дар природы, взамен сохранив другой её дар, которым она одарила меня, может быть, щедрее, чем других, - голос. Но никто при этом не спросил, согласен ли я сам на такую жертву.
   - Я... не совсем понимаю... Что это значит? - чуть побледнев спросила девушка. - Почему вы не способны любить?
   Немного помолчав, Ференц, будто целиком погружаясь в воспоминания и заново переживая те давние события, рассказал Эфрази как однажды его привезли к господам, присутствующим сегодня среди зрителей. Вздохнув, он, словно машинально, взял руки Эфрази в свои и произнёс:
   - Знаете, тогда я спел песню, которую незадолго до того выучил. Она стала своеобразным гимном моей жизни... Если позволите, сейчас я обращу её к вам. Она вам многое раскроет.
   Так Эфрази узнала песню, никогда не исполнявшуюся на сцене, и каждое её слово запечатлелось в памяти девушки, словно она была передана от сердца Ференца к её сердцу. А сердце никогда ничего не забывает.
   Когда Ференц закончил петь, Эфрази выглядела ещё более взволнованной и сильнее побледнела. Ей действительно стало не по себе от какого-то предчувствия. Не до конца понимая, что хотел сказать Ференц, она только подозревала, в глубине души надеясь, что её подозрения не подтвердятся. По этой причине она боялась о чём-либо спрашивать, однако вопросы и так ясно выражало её лицо. 
   Надо было отвечать. даже если ответ разобьёт её надежду. Правда лучше неопределённости.
   Ференц внимательно посмотрел на Эфрази и тихо сказал:
   - Я кастрат.
   Девушка замерла. На её лице появилось недоверие смешанное с изумлением. Казалось, она сомневалась, что правильно поняла слова Ференца.
   - Да, это правда, я - кастрат, - повторил он и подумал: "Можете сами убедиться...", однако вслух этого говорить не стал, это было бы жестоко по отношению к девушке.
   Эфрази стало ясно, что она не ослышалась. Предчувствие её не подвело. В какой-то миг ей показалось, что прямо перед ней внезапно разверзлась земля, открыв тёмную бездну, и в эту бездну начал рушиться весь мир. Ещё минута - и Эфрази горько разрыдалась.
   Ангел сидел рядом, с опущенной головой, и слёзы девушки падали на его крылья...
   Неизвестно, как долго продолжалась бы эта сцена, но вскоре раздался стук в дверь. Произошло это как раз в тот момент, когда Эфрази, обливаясь слезами, обняла Ференца в порыве сострадания и прижала его голову к своей груди. Он не сопротивлялся, чувствуя некое, пожалуй духовное, единство с ней, то, чего ему так не хватало. Зная теперь кто он, она не оттолкнула его, не убежала, чем и доказала истинность своей любви.
   Стук заставил их вернуться к реальности, вспомнить, что они всё-таки не одни на Земле. Ференц мягко высвободился из объятий Эфрази и протянул ей носовой платок. Сам же подошёл к двери.
   Открывая замок, он ни о чём не думал, поэтому даже оторопел, когда перед ним предстали, точно призраки прошлого, те, кого он меньше всего хотел видеть, особенно сейчас. Их сопровождал Маэстро. Признаться, Ференц уже успел о них почти забыть, думая что они ушли. 
   После коротких приветствий пожилой человек сказал:
   - Когда-то, Ференц, ты был нашим гостем. Надеюсь, ты не в обиде на нас за то, что мы сделали; поверь, мы хотели как лучше. Теперь, вот, мы решили нанести тебе ответный визит, пришли со скромными дарами поздравить с Рождеством и засвидетельствовать своё уважение и почитание.
   - Я не могу вас сейчас принять, - быстро проговорил Ференц намереваясь закрыть дверь. Однако не успел: Маэстро оперся на неё рукой, а на порог поставил ногу. 
   - В чём дело, Ференц? - спросил он. - Почему ты не хочешь принять тех, кто был добр к тебе?
   - Я не говорил "не хочу", - поправил его Ференц. - Я сказал "не могу". У меня дама.
   Лица гостей вытянулись от удивления, а затем последовал громкий безудержный смех. Смеялись все, кроме самого Ференца и Нанетты. Она единственная, у кого на лице не промелькнуло и тени улыбки. Напротив, она смотрела на Ференца с сочувствием и пониманием. Похоже, она относилась к нему не так, как прочие, но скрывала это.
   Почему?..
   Немного отсмеявшись, Маэстро произнёс:
   - Ну-ка, ангел, показывай свою даму.
   С этими словами Маэстро настежь распахнул дверь и вошёл. Вслед за ним вошли и остальные. Слабенький Ференц ничего не мог поделать. Он только отошёл в сторонку и взглянул на Эфрази.
   - О, да здесь и впрямь дама, - с насмешкой в голосе отметил Маэстро, отвешивая поклон в сторону девушки. - И, как видно, не бедная, - продолжал он разглядывать её. Потом повернулся к Ференцу, в упор посмотрел на него и спросил: - Что, Ференц, жениться собрался? А знает ли она КТО ты такой? Ведь ты же НЕ мужчина...
   В больших голубых глазах Ференца застыли слёзы. Он молча смотрел на этих незваных гостей,от которых изрядно разило выпивкой, и ждал пока они утихомирятся.
   Эфрази тоже молчала. Она сразу поняла кто эти люди и теперь наблюдала за ними, готовая в любой момент броситься к Ференцу, чтобы защитить его от этих варваров. Её не смущало присутствие здоровяка-великана, поскольку возмущение столь несправедливым, почти бесчеловечным обращением со слабым, беззащитным человеческим существом придавало ей силы и ей казалось,что она одна вполне может справиться со всеми тремя мужчинами.
   Между тем, Маэстро явно не собирался униматься. Своей сильной рукой он схватил за щупленькое плечо Ференца и подтащил его к Эфрази. Поставив их рядом друг с другом, он оглядел их и произнёс:
   - Ангел и земная женщина... Да, неплохо смотрится, хоть портрет пиши... - Он хотел сказать ещё что-то, но тут его перебил великан:
   - Да здесь, никак, была нешуточная борьба... - и указал на разбитое зеркало.
   Маэстро оглянулся. Пол был усеян осколками, на которые он сначала не обратил внимания. Потом он снова перевёл взгляд на Ференца и, кивком указывая на Эфрази, спросил, едва сдерживая вот-вот готовый опять вырваться наружу смех:
   - Что это здесь произошло? Чёрт возьми, Ференц, ты что, пытался ею овладеть? Это нехорошо с твоей стороны, вы ещё не обвенчаны...
   Терпению Эфрази пришёл конец. С покрасневшим от гнева лицом она выступила вперёд и достаточно громко произнесла:
   - Довольно! Хватит издеваться нна ним! Каким бессердечным нужно быть, чтобы говорить столь отвратительные вещи?! Ведь вам всем прекрасно известно, что он не мог ничего подобного совершить! Зачем потешаться над тем, кого вы сами сделали таким?
   Новый взрыв хохота всё-таки разразился. Смеялась опять вся троица. Они смотрели на Эфрази как на внезапно заговорившую блоху и уже начинали задыхаться. Сквозь смех Маэстро сказал:
   - Вот как? Ты его защищаешь? Но ведь он ничего не стоит как мужчина. Я даже не знаю, как его называть - он, она или какое-то... ОНО? Зачем тебе это ОНО? Тебе нужен такой мужчина, как я - страстный, способный подчинить себе и удовлетворить женщину. От него ты ничего не получишь, он не может дать тебе этого. А я могу. Хочешь убедиться? Прямо здесь...
   С этими словами Маэстро попытался обнять Эфрази. Он больше не смеялся, на его губах осталась лишь похотливая усмешка.
   И тут произошло то, чего ни Маэстро, ни остальные никак не ожидали: из тени выступила Нанетта, решительно подошла к Маэстро, подняла руку и, размахнувшись, изо всех сил ударила его по щеке. Не давая ему времени опомниться, она сразу ударила его и по другой щеке. После этого она, с непередаваемым презрением глядя на него, сказала:
   - Ты - мерзкая падаль! Все прошедшие девятнадцать лет я ждала когда смогу сказать тебе это открыто. Ты не достоин называться человеком, ибо не считаешь человеком того, чья жизнь сломана твоими руками. Ты в любом случае не имел права делать то, что сделал, ведь ты не Господь Бог, чтобы решать судьбу кого бы то ни было, а тем более... - Она запнулась. Прежде чем продолжить, Нанетта указала на Ференца. - Тем более, что это, как ты изволил выразиться, "оно"... "оно" - твой сын.
   Когда Маэстро ощутил на своём лице удары Нанетты, он опешил. Последовавшие за ударами слова вызвали в нём недоумение. Ничего подобного от Нанетты он не ожидал. Глядя на неё как на диковинку, он молча выслушал всё что она говорила, пытаясь понять что к чему. Однако смысл последних её слов, очевидно, не сразу дошёл до его сознания. Некоторое время Маэстро стоял словно закаменевший, казалось даже перестал дышать. Но вот его багровое лицо стало бледнеть, он пошатнулся, на лбу его выступила испарина. Он провёл по лбу рукой вытирая липкий пот, а потом, заикаясь, произнёс:
   - Как... какой сын? Ч-что ты го-говоришь, Н-нанетта?
   - Да, Маэстро, Ференц - твой сын, - уже спокойнее проговорила Нанетта. - Я очень надеялась, что ты узнаешь это не от меня, но видно так распорядилась судьба. Так получилось, что об этом было известно только мне и за прошедшие годы я никому ни о чём не говорила... Его мать, дочь графа Эллора, соблазнённая тобой, как только поняла что беременна, во избежание скандала сказала своим родителям что едет в Париж, к родственникам. На самом деле она до самых родов жила у меня. Именно я разоблачила тебя перед ней. Бедняжка надеялась, что если ты узнаешь о её беременности, то женишься на ней. Однако к тому времени я уже довольно хорошо знала, что ты собой представляешь, поэтому пришлось развеять её радужные иллюзии. Я знала, что ей будет нелегко, но считала и считаю до сих пор, что поступила правильно. С тобой она не была бы счастлива. Потом... Потом она родила этого ангелочка, а сама... умерла месяц спустя, не знаю даже точно от чего. Я постаралась чтобы её родные ничего не узнали о младенце. Сама будучи сиротой, я взяла его к себе, старалась сделать всё, чтобы у него ни в чём не было недостатка, нашла женщину, которая согласилась его кормить... - Нанетта вздохнула. - Но потом мне самой перестало хватать на жизнь, а тут ещё и ты, со своими угрозами и вечными неудачами... Деваться было некуда, мне пришлось отдать мальчика одинокой, более-менее обеспеченной пожилой женщине, моей бывшей покровительнице. Тогда Ференцу было чуть больше года. По прошествии же трёх лет эта женщина сказала, что больна и не может более ухаживать за малышом. Она предложила определить его в какой-нибудь приют, но я решила поступить по другому. Уже тогда было ясно, что мальчик обладает необычайным голосом и слухом. Хотя я не видела Ференца с тех пор как рассталась с ним, да и в  музыке я не очень-то разбираюсь, но мне было достаточно того восхищения, с каким о нём говорила она. Мне пришла в голову мысль: нужно чтобы Ференц попал к тебе, Маэстро. Но открыто я ничего делать не стала, не знала как ты отреагируешь, ведь ты тоже был тогда далеко не в лучшем положении из-за долгов, а я, несмотря ни на что, всё-таки дорожила тобой как выгодным клиентом. Я попросила женщину не давать Ференцу два дня есть, а затем привести его в определённое время к мосту, мимо которого ты обычно проходил направляясь ко мне. При твоём появлении мальчик должен был запеть; по моему предположению, ты не сможешь не обратить внимание на такой голос и не оставишь его обладателя на улице. Так и вышло. Не учла я только одного, просто не думала что ты на такое способен... Хотя... Ничего удивительного нет,иначе ты и не мог поступить. - Помолчав несколько секунд, она продолжала: - Когда ты привёз Ференца ТУДА, я едва не лишилась дара речи, даже вышла чтобы поближе взглянуть на вашего Орфея, а потом расспросила тебя. Убедившись, что не ошиблась, я хотела помешать вам, защитить Ференца, но... Что могла бы я сделать против вас троих? - Она с горечью усмехнулась. - Жаль, конечно, что тогда я не поддалась первому порыву и не попыталась тебя убить. По крайней мере мне не пришлось столько лет носить такую тяжесть в своём сердце.
   Всё ещё бледный и покрытый испариной, Маэстро отступил от Нанетты. Хотя она уже молчала, её слова продолжали звучать в его ушах. Он обдумывал услышанное, и ему всё больше казалось, что всё происходит с ним в кошмарном сне, а не наяву.   
   Некоторое время спустя Маэстро немного пришёл в себя. Ощущение, будто его ударили чем-то тяжёлым по голове, начало проходить.
   - Почему же ты раньше об этом не сказала? Почему молчала? - вскричал он наконец.
   - Едва ли это остановило бы тебя, - спокойно ответила Нанетта.
   Наступила тишина. Маэстро над чем-то размышлял. Затем вдруг зарычал, бросился к стене и начал биться о неё головой. Его попытались остановить, но он, обезумев, стал кидаться на всех, кто к нему приближался. Он метался по комнате, крушил и бросал на пол всё, что попадалось ему под руки. В эти мгновения он напоминал дикого разъярённого зверя, с ничего не видящими глазами мечущегося по клетке. Даже великан не мог с ним справиться...
   Этот припадок закончился так же быстро, как и начался. Обессилевший, Маэстро рухнул на пол, прямо на осколки зеркала, и разрыдался.
   Множество осколков впивались в его руки, шею, лицо, но он не чувствовал боли от полученных ран, хотя кровь текла по его телу сейчас точно так же, как перед этим текли капли пота. Слёзы тоже были кровавыми. Вообще, в эти минуты Маэстро очень трудно было узнать. Он то стонал, то рычал, то выл. Казалось что этот человек совершенно лишился рассудка. Однако, несмотря на его жалкий вид, подойти к нему никто не решался, опасаясь нового припадка.
   Но вот что-то заставило его замолчать и, замерев, прислушаться. Нет, ему не почудилось, он действительно слышит... До его слуха доносилось тихое, нежное пение и Маэстро, невольно вслушиваясь в него, узнал эту песню и этот голос. Он приподнялся, чтобы лучше слышать, и лишь теперь ощутил сильную боль от многочисленных ран. Превозмогая её, он кое-как поднялся на ноги, получив при этом новые раны. Взор его застилала кровавая пелена, он едва удерживал равновесие. Но всё же Маэстро поплёлся нетвёрдой походкой к двери, где уже стояли остальные.
   Великан придерживал Нанетту, которую в припадке бешенства толкнул Маэстро. При падении она сильно ударилась спиной. Старику тоже трудно было стоять: когда он хотел выйти из комнаты, ноги его внезапно свело судорогой и он так и остался стоять на месте вцепившись обеими руками в дверь. Голову он высунул в коридор и пытался что-то сказать.
   Подойдя к нему, Маэстро остановился и тоже выглянул в коридор.
   Там, прислонившись к стене, полулежал на полу Ангел. На его белоснежном одеянии виднелась алая кровь, а на левой руке была рана. Рядом с ним, обливаясь слезами, сидела Эфрази, а над ней возвышался её отец.
   Маэстро растерянно заморгал, не понимая что произошло.
   А случилось вот что.
   Во время вышеописанных сцен их участники, слишком поглощённые происходящим, не заметили исчезновения Эфрази и Ференца.
   Видя, что своими действиями Нанетта отвлекла внимание троих мужчин с неё на себя, Эфрази постаралась побыстрее сообразить, как этим воспользоваться, что делать ей. Желая защитить Ференца, охваченная гневом и вместе с тем напуганная, девушка решила разыскать своего отца в надежде что он сможет каким-то образом прекратить это безобразие. Она незаметно проскользнула к выходу и помчалась по коридорам и лестницам.
   Сам Ференц тоже с некоторым изумлением смотрел на происходящее, и особенно на Нанетту. Не осознавая того, он медленно отступил назад и забился в угол как затравленный зверёк, едва заметив отсутствие Эфрази. Стоя там и прижимаясь к стене, он слушал правду о себе и Маэстро, правду, о которой не мог и подозревать.  И вскоре по щекам его вновь заструились слёзы. Теперь он многое понял, в частности, почему эта женщина с такой жалостью смотрела на него, почему сказала ТОГДА те слова, которые он помнит до сих пор, словно они врезались в его память. Очевидно, она пыталась хоть немного утешить и его, и себя, не будучи в силах
чем-то помочь.
   Да, он понял...
   Ференц не дослушал рассказ Нанетты. Придерживаясь за стену, он неторопливо стал пробираться к двери. По пути он чуть не наступил на большой кусок стекла, осколок зеркала. Остановившись, он нагнулся и поднял его. Края осколка были острыми как нож, но Ференц не бросил его обратно на пол. Напротив, он осторожно сжал его в руке и, в последний раз взглянув на Маэстро, покинул комнату.
   Оказавшись в коридоре, Ференц ещё какое-то время прислушивался к происходящему в гримёрной, пока там не наступило относительное затишье. Затем опустился на пол и прислонился к стене. Благодаря крыльям его спине было не очень твёрдо. Глубоко вздохнув, он медленно и плавно поднял правую руку, разжал пальцы и взглянул на
стеклянный осколок. Невольно залюбовавшись радужными переливами на его краях, Ференц на миг даже слабо улыбнулся. Когда же улыбка исчезла с его лица, он снова вздохнул, аккуратно взял пальцами стекло и поднёс его к левой руке. Острый край опускался всё ниже и ниже, пока наконец не коснулся легонько белой кожи чуть выше запястья. Из образовавшейся после несильного нажима раны выступила кровь. Слегка поморщившись от боли, Ференц опустил голову и поднёс раненую руку ближе к глазам; при этом несколько капель крови упали на его одежду. Он собирался было провести стеклом по ране во второй раз, однако услышал чьи-то быстро приближающиеся шаги. Подняв глаза, он увидел Эфрази, за которой следовал её отец. Левая рука Ангела бессильно опустилась на пол, правой же он остановил девушку, жестом попросив её не подходить к нему. И было в этом жесте нечто такое, чему ни Эфрази, ни её отец не могли не подчиниться. В определённой степени это было исполнением воли умирающего.
   А потом...
   Потом, глядя в глаза Эфрази, Ангел в последний раз в своей жизни запел, и пение это было поистине неземным...
   Но допеть до конца Ференц не смог. Чуть нарушенные сосуды не выдержали и из них фонтаном хлынула кровь.
   Так закончилась жизнь этой несчастной жертвы человеческого эгоизма.
   ... Когда Ференц запел, Эфрази, чувствуя, что это его прощальная песня, всё-таки хотела попытаться спасти его и уже села на пол рядом с ним, но... Какая-то неведомая сила помешала ей, внушив, что лучшее, что она может сделать для него, - это позволить ему спокойно умереть. И девушка не осмелилась ослушаться её.
   Теперь же, когда голос Ференца умолк навсегда, а голова его безжизненно опустилась, девушка, плача, осторожно взяла нежные руки Ангела в свои и поднесла их к своим губам...
   Дальнейшие события этой ночи запомнились Эфрази очень смутно. О многом она узнала позже, из рассказов своего отца. Так, он говорил, что женщину (Нанетту)) сразу отправили в больницу, а вот троице в последний момент удалось удрать. Впрочем, двоих на следующий день нашли. Исчез только Маэстро; предполагали, что он покинул город. Но и его через несколько дней обнаружили. Мёртвого. Он застрелился на том самом месте, возле моста, где когда-то встретил Ференца. Как следовало из его предсмертной записки, до последних мгновений жизни Маэстро преследовал голос сына. Голос Ангела. 
   Эфрази поклялась Ференцу всегда помнить о нём. И даже после того, как вышла замуж, она каждый год, в день его смерти, приносила на его могилу живые цветы. В благодарность за это Ангел порой приходил к ней во сне, и она слушала его чудесный голос.

                2007 г.