Повесть о приходском священнике Продолжение 133

Боль, всё ровно не честно...
Для Бируте

На следующий день я сразу же отправился к отцу Мирону. Хотелось поскорей взять благословение, на освящение места под постройку храма. Новый благочинный встретил меня на пороге нашей бывшей богадельни, с недовольной мимой. Теперь это здание служило для него домом, приёмной, да что там говорить, местом обитания и работы. Цветник, посаженный Лидушкой уничтожили, а на его место посадили кусты дорогих роз, ряды пионов, ирисов и гладиолусов. Возле моего дома суетились две пожилые и одна совсем молоденькая женщины, в монашеских одеждах. Они, как-то, бесцельно мотались по двору, изредка переговариваясь, изображая некую занятость. Хотя, возможно, мне только это показалось. Аля рассказывала, что отец Мирон благословил на принятие монашества некоторых своих прихожанок, которые выполняли послушания при храме и помогали ему по хозяйству. Правда, эти монашки жили в миру, где-то в райцентре, приезжая каждодневно в Покровское. Они имели собственное жильё, пенсию, или денежное пособие, ели обычную мирскую еду, включая мясо. А монашескую одежду одевали лишь тогда, когда находились при храме. Зачем было принимать тем людям монашество, в таком случае, я не знаю. Да и не моё дело. Отцу Мирону виднее, а мне беспокоиться о том не положено.
Вообще, став благочинным, отец Мирон взялся за свои обязанности весьма круто, со всей, так сказать, ревностью и ответственностью. Он ежемесячно проводил собрание священников, каждый раз кого-либо из нас отчитывая, или ругая за какие-нибудь, по его мнению, несоответствия с уставом. Он постоянно подчёркивал свою значимость, давая понять, что именно он занимается серьёзным делом, а мы так себе, прозябаем дни. Это немало обижало, так как было небезызвестно, что каждый из приходских священников, не взирая на моральные и материальные трудности, строили храмы, исполняли требы, вели просветительскую деятельность. Но, у благочинного, на этот счёт, имелось своё мнение. Вскорости отец Мирон, из числа приближённых и особо благоговеющим перед ним, создал так называемую свиту своих помощников. Все эти священники, или прихожане, представлялись абсолютно бесполезными в своих должностях, но благочинный придавал этому огромное значение, всё время подчёркивал важность своих ставленников и постоянно их поощрял. Архиерей посещал Покровское довольно часто. Во время этих визитов, на грудь помощников отца Мирона падали церковные ордена, а батюшкам священнические награды. Так отец Артемий, что теперь вместо своего наставника служил в Сосновке, за пару лет сделался протоиереем, а подхалим и человекоугодник отец Всеволод, вне очереди получил крест с украшениями. Отец Мирон щедро одаривал наградами своих любимцев, меня же, отнюдь не входившему в их число, милость и внимание благочинного обходила. Как бы невзначай, но с явной подоплёкой. Мол не заслужил. Так что, в связи с празднованием двух тысяч Рождества Христова, когда награждали абсолютно всех батюшек благочиния, обо мне даже не вспомнили. Духовник епархии подошёл ко мне, после торжественного богослужения, похлопал по плечу, проговорив:
-Не расстраивайся, отче. Всё то мирская слава. Видно Господь тебя смиряет. Я в курсе твоих отношений с благочинным. Не ведаю уж, какая кошка промеж вами пробежала, только не любит он тебя люто. Владыке напраслину возводит, клевету распускает. А ты терпи, так Бог попустил. Я давно в сане, всякого повидал. Знаю одно- начальствующий, который так унижает подчинённого, рискует сам быть унижен от самого Господа Христа. Это грех, вопиющий к Небу. Его ещё называют Каинов грех, а обидчика окаянным.
От этих слов стало немного грустно и горестно. Я не знал, как сделать, чтоб благочинный укротил свои неприязненные чувства ко мне. А ещё давила обида от такой несправедливости. Видно гордыня, присущая человеку, имела надо мной больше власти, нежели смирение перед ниспосылаемым испытаниям, попущенным волей Господней. Нет во мне никакой добродетели. И сам я немощен, презренный, от-ринутый, лишённый даже такой малости, как доброе отношение.
Выслушав мою просьбу, отец Мирон сказал, чтоб я написал на имя владыки прошение на освящение места под храм. На том и разошлись. Прошла неделя, вторая, только ничего не происходило. В очередной раз отправился в Покровское. Отец Мирон принялся оправдываться, мол владыка сильно занят, приехать на освящение не смо-жет и всё такое.
-Что же делать? Уже средина лета, нам бы хоть фундамент в этом году вырыть,- говорю ему.
-Ну, владыка твоё прошение одобрил. Поручил дело освящения мне,- проговорил отец Мирон, поглаживая увеличившийся, за последнее время, живот.
-И?..
-Ну… Я тут замотался, забегался. Не хватает времени заехать к тебе. Хотелось всё сделать чинно, благолепно.
-И как теперь быть?
-Ох, не знаю даже. Столько забот-хлопот,- говорил отец Мирон закатывая глаза.- Туда поедь, того навести, с тем потолкуй, в епархии со мной советуются, по многим вопросам, почти каждый день там. Понимаешь?
-Понимаю. В селе Лужки, на прошлой неделе, вы фундамент храма освящали. Это за двадцать километров отсюда. А Анечкино в пяти минутах езды. Неужели так сложно уделить время?
Отец Мирон стиснул губы, отвёл в сторону глаза, раздражённо вздохнул, после чего ответил:
-Благочинный не обязан перед тобой отчитываться. В Лужках присутствовал глава администрации и очень уважаемые люди области.
-Вон оно что.
-Только не нужно делать неоднозначные выводы! Хотите освятить постройку храма? Пожалуйста. Можешь сделать это сам. Я завтра же уведомлю владыку. Уверен, он не будет против и даст благословение.
Больше я не стал разговаривать с отцом Мироном. Попрощавшись, отправился восвояси, борясь с нахлынувшими гневными мыслями.
Ждать благословение владыки пришлось ещё две недели. Наконец, один из послушников благочинного привёз мне архиерейскую резолюцию на освящение места, под постройку храма. Немножко стало досадно от такого пренебрежения к нашему крохотному приходу. Да что поделать, Слава Богу и за это.
Освящали место закладки храма в воскресение, после литургии. Закопали в восточной стороне крест, сбитый Володей Плейшнерром, окропили камни на основание. Начало было положено. Алиса произнесла речь, просила всех присутствующих помочь кто чем может, после чего подошла ко мне сказав:
-Трудно теперь придётся. Многое против нас. Но, мы ведь сдюжим, правда?
-С Божьей помощью,- ответил я.
Дома меня ждали привычные хлопоты. Я нашёл Ауксе лежащую на полу и рыдавшую от беспомощности. Она пыталась дотянуться, чтоб шире одёрнуть занавеску от окна, не удержала равновесие и очутилась на полу. Теперь она лежала в изгибе, опёршись руками, с трудом удерживая голову. Попытки дотянуться хотя бы до кровати не увен-чались успехом.
-Ну, где ты так долго был?!- захлёбываясь от рыдания простонала Ауксе.- Мне больно! Мне очень больно.
Сердце сильно сжалось в груди. Я осторожно подхватил исхудалое тело и положил на кровать. Девушка продолжала рыдать. Она то роптала, то ругалась на литовском, то проклинала свою несчастную жизнь, прося у Бога смерти и избавление от страданий. Я уже научился делать уколы, посему сделал несколько обезболивающих и дал успокоительное лекарство. Только после этого больная притихла, немного успокоилась и даже уснула. Признаться, было трудно глядеть на её муки; жалкое, безрадостное существование. Порой самому становилось не по себе от одной мысли, что такое навсегда. Справлюсь ли, под силу такая ноша и ответственность? Ухаживание за Ауксе очень изматывало. Всё приходилось делать самому, разве только Аля приходила, чтоб помочь девушке помыться, или переодеть одежду.
Под самый вечер, я негромко постучал в двери комнаты Ауксе.
-Входи,- послышался слабый, негромкий голос из-за двери.
Летний вечер дышал прохладой сквозь приоткрытое окно. Старый сад скрывал розовый закат, и лишь робкие отблески скользили по стеклу, отображая химерные пятна на стене. Где-то возле леса пел свою грустную песню чёрный дрозд, прощаясь с уходящим днём. Сверчки и цикады устроили настоящий концерт, который хотелось слушать, безмятежно устроившись в кресле, закрыв глаза.
-Поешь чего-нибудь?- спросил я, убирая со стола не выпитую чашку свежевыжатого сока.
-Нет. Ничего не хочу,- проговорила Ауксе, не отводя безразличного взгляда от окошка.
Глаза её смотрели в никуда, словно пытаясь разглядеть то незримое, скрытое от обычного взора, прорываясь сквозь непроходимые дебри тайного бытия. Я хотел уже уходить, как Ауксе окликнула меня:
-Постой, принеси, пожалуйста, бутылку лимонада.
-Ты уверена? На ночь лимонад?
-Просто принеси бутылку и поставь на столике. Я многого прошу?
-Мне не трудно. Зачем так говоришь?
Достав с холодильника напиток, перелил его в чашку и отнёс Ауксе.
-Просила же, бутылку. Чего ты со мной, как с ребёнком?
-Ты же знаешь, бутылку я не могу тебе оставить.
-Ах да. Забыла. Её можно разбить и осколками порезать вены, или проткнуть горло…- с минуту помолчав, пыхтя от злости, она добавила.-Как же надоело всё. До смерти надоело! Ну, почему я не сдохла в той аварии?!! Зачем мне такая жизнь?!!
Девушка со всей силы сжала в руках полы одеяла, зажмурила глаза и извившись закричала, плача навзрыд. Такие моменты казались особенно тяжёлыми. Слова и уговоры не помогали, лекарства тоже. Приходилось припадать к кровати, гладить волосы, уговаривать, просить успокоиться. Истерика продолжалась долго, в последнее время очень даже. После неё Ауксе совершенно истощалась, какое-то время могла плакать, причитать, либо хватать меня за руки и умолять помочь. Что я мог? Тем более, такое сильно измождало, приводило к нервному потрясению. Чувствовал, что мне самому, вскорости, потребуется медицинская помощь психиатра. 
-Настолько тебя ещё хватит?- немного успокоившись, спросила девушка, совсем охрипшим голосом.- Так же вечно продолжаться не сможет.
-Зачем ты так делаешь?- обречённо спросил я.- Всё понимаю. Тебе больно, тяжело. Но, и мне тяжело, когда ты так переживаешь. Дети, вон, тоже боятся. Орёшь, как сумасшедшая.
-Тогда выкини меня,- спокойным тоном говорила Ауксе.- В лес завези и оставь. Всем легче станет. И я сдохну скорей.
-Это прозвучит странно, но смерть ещё заслужить нужно.
-Думаешь не заслужила?
-Бог всё весть. Почём мне знать?
-Вот именно. Взял в дом приживалку-инвалида, а ничего обо мне даже не знаешь.
-Ты ж не рассказываешь. А зачем взял? Говорил же, ради человеколюбия, ради Христа. Всё ровно кто ты.
-Ну, да. Прекрасный способ, на моём несчастье, верхом в рай въехать. Твой Христос тебя сразу в Своё Царство заберёт. Вон столько возишься со мной- кормишь, шмотки стираешь, горшки выносишь. Прямо святой.
-В тебе говорит озлобленность, это пройдёт. Ты ведь так не думаешь. Уверен.
-Да мне, с некоторых пор, уж глубоко безразлично, что и почём после смерти. Устала физически, устала душевно. Одного только жалко- не успела отдать долги обидчикам и добродетелям. Сердце рвётся на волю, невмоготу стало такое существование.
-А не страшно перед Христом предстать? Совесть, её куда денешь? Ты бы язык прикусила. Болтаешь лишнее. Все умрём, никто не останется. Невмоготу, говоришь? Покайся, наведи порядок в душе, смирись перед Богом, положись на Его промысел и волю святую. Глядишь и наладится как-то. Вера, порой, чудеса творит. Когда грешила, небось не задумывалась, что сердце будет рваться, что боль душу обуяет, как только постигнет расплата. Любишь кататься, люби и саночки таскать. И роптать понапрасну не стоит. Что случилось, то случилось. Сама ведь во всём виновата, и не на кого обижаться.
-Да уж. Знать бы где упадёшь…
-Вот-вот. Грех он ведь не сам на голову падает. Он через помысел действует, как правило. А уж человеку самому выбирать, принимать его, или нет. Только если с помыслами не бороться, не различать откуда наветы приходят, словно во мраке жить придётся. Так окутают страсти с похотями, рад бы выпутаться, но уж невмоготу. Без посторонней помощи духовной, да милости Господней, не справиться.
-Всё то у тебя по правилам, да по заповедям. А как представлю, что мне до конца жизни вот так вот, лежать колодой, на чужой шее хомутом висеть. Больно и тошно, кричать хочется от бессилия что-либо исправить, изменить. Просыпаюсь каждое утро, а в голове мысль одна и та же- а что если отец Виктор устанет, не сдюжит. Отдаст в какой-нибудь приют, где старые, противные тётки на мне своё зло сгонять будут. Такой ужас обуревает, прямо до слёз.
-Пути Господни неисповедимы. Понапрасну убеждать не стану. Кто знает, что со мной завтра станется. А пока, будем вместе бороться, с Божьей помощью. Слаб я, и ношу взял не по силам, не скрою. Только, что теперь? День прожили и ладно. Завтра, как Бог даст.
Дальше будет...