Как песни спасли мне жизнь

Посвящается моему
синеглазому сыну Олегу


Часть 1.

Конечно, это громко сказано, что той ветреной сентябрьской ночью песни спасли мне жизнь. Не исключено, что я преувеличиваю размеры опасности, которая тогда мне угрожала. Но в то же время достойно выйти из ситуации, в которой я в ту ночь оказалась, без спетых мной песен я вряд ли смогла бы.

Началась вся эта история с того, что в начале сентября 1983 г. я сидела на закрытом женском пляже города-курорта Евпатории. Это был тот пляж, куда разрешалось входить только по санаторным книжкам. На пляже я сидела не одна, с мамой. Из нас двоих санаторная книжка была только у меня. Маму пускали на пляж как сопровождающее меня лицо. Мне в ту пору было 20 с половиной лет. Как я считала, рановато для подобных пляжей.

В Евпаторию мы приехали из Ростова-на-Дону. По советским меркам, Крым находился на краю света, потому что до него было трудно добираться. Сюда мы приехали на поезде, который шел дольше, чем на привычное «кавказское» море, да еще с пересадкой. А обратно, чтобы не мучиться с пересадкой, мы возвращались на самолете, но порознь. Мама возвращалась спустя четыре дня после приезда, а я через 25 дней. Это значило, что жить и лечиться в чужом городе мне предстояло самостоятельно. Ну а пока мы с мамой отдыхали под отчаянным сентябрьским солнцем и неутомимым крымским ветром.

Маме было с чего уставать. За неполных два дня, что мы провели в Крыму, она успела найти для меня квартиру, купить курсовку, свозить на другой конец города в грязелечебницу, а затем, уже на следующий день, — в неприметное здание городской поликлиники, где мне прописали электрофорез.

Причиной маминой активности была моя болезнь. У меня было сильное воспаление придатков. Медикаментозное лечение избавило меня от боли, но не от проблемы. «Бесплодие I», — таков был вердикт специалистов. «Если хочешь иметь внуков — вези дочь в Евпаторию, на грязи, — так говорил маме ее начальник, врач-гинеколог. — В моей практике немало женщин с помощью крымских грязей поправили свое здоровье и благополучно родили. В благодарность за твои хлопоты дочь подарит тебе внука-богатыря».

А я, действительно, всегда хотела иметь сына: рослого и сильного, непременно умного и доброго, светлого и синеглазого, в общем, настоящего русского богатыря. «Если я хотела иметь такого сына, то зачем выходила замуж за смуглого неказистого коротышку?» — спрашивала я себя. Ответить на этот вопрос мне было непросто. Дело здесь даже не во внешности мужа, а в его человеческой сути.

Выйти замуж за такого человека, каким был мой первый муж — это все равно, что связаться с плохой компанией, которая живет по губительным для себя и окружающих законам. Изменить эти чудовищные законы нельзя, можно только выйти из-под их власти, что тоже далеко непросто. В конце мая этого года я, наконец, вышла из-под власти своего мужа. Чего мне это стоило? Я не любила говорить об этом вслух.

Но уйти от беспутного мужа — ещё не значит полностью забыть его. Воспоминания о пережитом кошмаре то и дело лезли в мою новую, по всем признакам благополучную жизнь. «Стряхнуть с себя ненужный груз памяти мне поможет море», — сказала я себе и направилась к синей грохочущей стихии.

— Ирина, ты куда? — дремавшая на крымском солнышке мама открыла глаза.
— Я только намочу ноги и вернусь.
— Тебе нельзя заходить в воду, — застудишь и без того больные придатки, которые ты только что грела на процедурах, — мама указала мне на темные пятна, оставшиеся по краям живота от электрофореза.
— Хорошо. Я не буду заходить в воду. Сентябрь месяц, — море наверняка будет холодным. Я только коснусь его рукой и вернусь.

— Ирина, останься. Сентябрь тебя не удержит. При твоей любви к морю, ты не устоишь, обязательно полезешь в воду.
— Это значит, что в течение месяца, что я здесь пробуду, мне ни разу нельзя будет и подойти к нему? — спросила я тихо, потому что низко опустила голову.
— Да, ни разу. Потому что лечение тогда не поможет. Получится, мы зря сюда ехали. Когда мы сможем приехать в такую даль ещё раз, неизвестно, — так же тихо ответила мама.
— Ясно. Или сын-богатырь, или море, — я выпрямилась и стала смотреть на бесконечный синий водоем. Мама стала меня утешать:
— Станешь здоровой, тогда плавай хоть до октября. А пока нет. Есть риск на всю жизнь остаться бездетной.

«Ну, раз плавать мне нельзя, — остается загорать. Что же, тоже неплохо, сразу будет видно, где я отдыхала», — я уселась поудобнее, но надолго меня не хватило, вскоре я стала мерзнуть и кутаться в полотенце. Хотя яркое крымское солнце было по-летнему жарким, все его усилия сводились на нет пронизывающим ветром.

«Интересно, а как другие женщины переносят подобную погоду? Кто-нибудь из них ещё кутается, так как я?» — я стала смотреть по сторонам. Верхняя часть пляжа, где мы с мамой остановились, позволяла хорошо видеть расположившихся ниже женщин.

В основном дамы мужественно переносили колючий крымский ветер, смело загорали в купальниках. Некоторые были еще смелей — загорали в одних плавках (женский закрытый пляж позволял им подобную вольность). Но было немало и таких, которые, как и я, кутались в полотенца или пляжные покрывала.

Была на пляже ещё одна категория женщин, вид которых меня неприятно поразил. Это женщины-калеки: кто без руки, а кто без ноги или обеих ног. «Ну, да. Это же пляж для больных женщин, и я почти месяц буду находиться среди них», — я опустила голову на притянутые к груди колени.

Хочу сказать, что я стыдилась своей болезни. Еще больше я стыдилась лечения, особенно грязелечения, где была самой юной пациенткой. Сотрудницы лечебницы каждый раз провожали меня взглядом: «Такая молодая и уже гинекологическая!» Я тоже считала, что в моем возрасте не должно страдать женскими недугами. А тут еще пляж с калеками.

Я хотела быть здоровой, абсолютно здоровой, и чтобы меня окружали веселые и здоровые сверстницы, а не какие-то тетки с санаторными книжками! «Только откуда им тут взяться, сверстницам?» — я ещё раз взглянула на пляж.

— Ну, и на кого я буду целый месяц смотреть? Вон на ту грузную бабку в синих сатиновых трусах, или вон на ту однорукую даму в оранжевом купальнике? — я уже паясничала. — А может, вон на ту? — мой взгляд метнулся в сторону входа, да так и застыл на месте. Точнее, на девушке-сверстнице, только что вошедшей на пляж.

Немного постояв, девушка подошла и села неподалеку от нас с мамой, потому что все места у моря были заняты. Я стала украдкой разглядывать незнакомку. По тому, как девушка села на краешек лежака, не подстелив под себя полотенце, я заключила, что она прошла на пляж без санаторной книжки, иначе бы расположилась более комфортно. А так она была готова к тому, что в любой момент ее могут попросить покинуть пляж.

Женщины, отдыхающие без санаторных книжек, то есть здоровые женщины, на наш пляж не пускались; у них был свой, городской пляж, вход на который стоил 15 копеек. Городской пляж был шумным и многолюдным, а на закрытом пляже всегда было тихо и более-менее свободно, что делало его весьма привлекательным для посторонних лиц.

О том, что девушка была для санаторного пляжа чужой, говорила и ее внешность. Ну не ходят больные с такой гордо поднятой головой, ну не откидывает ветер так красиво их волосы. Конечно, больные могут иметь такую же изогнутую линию носа, как у девушки, но у них никогда не бывает таких же лучезарных глаз. Больные обычно смотрят в себя, а не на окружающих. А девушка на меня смотрела. Наверное, тоже из любопытства.

Интересно, как ее зовут? Белла, Эмма? Судя по строению и краскам лица, она южанка: еврейка или армянка. Так что вполне может сойти и за Беллу, и за Эмму. Но что-то не вяжутся эти имена с ее благожелательным видом, с ее готовностью улыбнутся. У нее должно быть другое имя. Да и фигурка у нее не армянская (еврейская). Девушка широкая в кости, пухленькая, но с плоским животом и ярко выраженной талией. 

Затем я стала смотреть, во что красавица была одета. Поверх штапельного сарафана она накинула вязаную кофту. Кофта прикрывала только спину, оставляя руки и шею открытыми для солнца. От того незнакомка была загорелой и при этом не мерзла. На ногах поверх светлых носочков у нее были легкие кеды. Все это: завязанная узлом кофта, кеды выдавали в ней прежде всего туристку, путешественницу, а не больную.

Когда девушка уходила с пляжа, я посмотрела ей вслед. На море обычно ходят в светлом однотонном или пестром и цветном, а незнакомка была во всем коричневом, неброском. Коричневый цвет один из моих любимых, хотя я не решилась бы заявить об этом летом. Интересно, а придет ли «мисс Браун» завтра?

Она пришла, но неудачно. Строгая вахтерша не пустила «южанку» на пляж, потому что у нее не было санаторной книжки. «Ничего бы твоему пляжу от одной здоровой девушки не сделалось бы!» — сердилась я на вахтершу. На следующий день я уже никого не ждала. Однако девушка не только пришла, но и села совсем близко. «Надо готовиться к знакомству», — решила я. Так и вышло. «Мисс Браун» дождалась, когда моя мама спустится к морю и первая спросила:
— Привет! А как тебя зовут?
— Ирина, — ответила я.
— Надо же! Я тоже Ирина.
— Ты Ирина? — я смотрела на красивые карие глаза и яркие брови собеседницы.
— Да. А что тут такого?
— Ну, какая ты Ирина? Ирина — это я. А ты Ириша, Иришка.
Девушка заулыбалась:
— Меня так папа называет. Он говорит, что меня для того и назвали Ириной, чтобы можно было Иришей, Иришкой называть. А ты знаешь, ты тоже не Ирина?
— Да?! А кто же я, по-твоему?
— Ирена, Ирен.

С Иришей мы оказались не только тезками и ровесницами, но и отличницами. Только каждая в своем институте. Я была студенткой-вечерницей, училась в РИСИ на экономиста, а днем работала в проектном институте. Ириша училась на дневном отделении Минского университета, готовилась стать учительницей русского языка и литературы.
— Так ты будущая русичка? Во даешь! — не скрывала я своего удивления.
— Да. А что?
— Но это же так сложно — русский язык и литература!
— А разве каждый день учить высшую математику не сложно?
— Не каждый день, а три раза в неделю. Да, немного сложно, но интересно.
— С русским языком примерно, то же самое.
— А почему ты не на занятиях, если ты учишься на дневном отделении?

— Наш курс до октября в колхозе, а у меня освобождение по бронхиту. Я правда болею. Особенно осенью. У нас в это время сезон дождей. Я специально приехала в Крым, чтобы продлить себе лето. В сентябре здесь всегда сильные ветра, но если к ним привыкнешь, то потом целый год не болеешь.
— Но ты совсем не похожа на больную! — сказала я.
— В Крыму я всегда здоровая.
— Я думала, ты южанка. Ты здесь не только самая загорелая, но и самая яркая. Я тебя сразу заметила, как только ты вошла, — сказала я Ирише.
— Нет, я из Белоруссии. Как видишь, из нас двоих южанка — это ты, потому что ты из Ростова. Я тебя тоже сразу заметила. Своим лицом и длинными волосами ты похожа на Русалочку из сказки Андерсена. Ирен, а отчего ты такая грустная, можно узнать?

— Ты купаешься в море? — спросила я Иришу.
— Да. Понемногу.
— А я нет.
— Что совсем не купаешься? А что так? — удивилась моя собеседница.

Я объяснила. Еще я сказала, что была замужем, крайне неудачно. От мужа ушла, строю новую жизнь. Ирише на этот счет сказать было нечего: она ещё замужем не была.
— Ты завтра придешь сюда? — спросила я.
— Собираюсь.
— А бабка на вахте тебя пустит? А то вчерашняя не пустила. Я видела.

Ириша вздохнула и пожала плечами, затем она спросила, где мы с мамой остановились. Я пробубнила адрес. Не смотря на приятное знакомство, мне не хотелось, чтобы меня беспокоили по вечерам. Меня вполне устраивало видеться с Иришей только на пляже. Глядишь, моя новая знакомая что-то не расслышит или перепутает и не придет.

Но вечером того же дня мама позвала меня крайне удивленным голосом:
— Ирина, выйди во двор, там тебя молодая цыганка по имени спрашивает.
— Какая ещё цыганка? — не доходя двери в окошке коридора, я увидела знакомый гордый профиль, — Мам, да это же Иришка, девушка с пляжа! Ну, какая она цыганка?!

 — Привет! Как ты умудрилась с одного раза запомнить наш адрес?
— Ничего особенного. Я же русичка.
Я не знала, о чем мне еще говорить, потому что не знала, зачем Ириша пришла. Она это поняла и очень просто сказала:
— Я пришла, чтобы сравнить квартиры. Я плачу за свою мало, но она далеко от моря. Ваша значительно дороже. Хочу понять, стоит ли мне на будущее снимать дорогое жилье или нет.

Я ещё на пляже заметила, что Ирише нравится говорить о ценах на квартиры, билеты и обеды, да вообще про деньги и материальные блага.
— Так вы заходите, посмотрите, сравните! — я не ожидала от мамы подобного гостеприимства. Это значило, что моя подруга ей понравилась.

Ириша заходить не стала. Наговорила комплиментов в адрес ростовчан и ушла, оставив о себе хорошее впечатление. Во всяком случае, у мамы. А мне не давала покоя та легкость, с которой Ириша бралась преодолевать большие расстояния в позднее время суток.

— Ну надо же! Не поленилась пройти лишний километр, чтобы посмотреть, как я живу. А ей ещё домой в другой конец города добираться!
Но мама не поддержала разговор. Ей были по душе активные люди, а Ириша была активной. Вдобавок, у нее была отличная дикция. «Ты только послушай, какая у нее речь!» — говорила мне мама после того, как Ириша ушла. Маме нравилось, когда люди произносят слова в соответствии с фонетическими нормами русского языка.

«Ну что же, придется самой в отношениях со сверстницами разбираться», — сказала я себе. В душе я была готова к тому, что моя дружба с «мисс Браун» скоро закончится: «Не станет непоседа Иришка водится с такой «статичной» подругой, как я».


Часть 2.

Но я недооценила свою знакомую. В самом деле, Ириша всякий раз, когда мы виделись, призывала меня к активным действиям. Но всякий раз, услышав от меня отказ, она спокойно выслушивала его причину. Она будто заведомо давала мне «право» на отказ. Было ли это данью уважения к моему горькому семейному опыту и сочувствием к женским болезням? Мне больше казалось, что ею двигал «литературный интерес».

Ириша смотрела на меня как на литературного героя — не зря же она училась на факультете русского языка и литературы, — поэтому она внимательно относилась ко всем «предпосылкам» моих действий и слов. Я быстро привыкла к ее призывам куда-то идти и что-то делать и последующему ворчанию из-за того, что призывы на меня не действовали. Ириша всегда быстро затихала и спокойно выслушивала мои доводы, никогда не давая им оценку. Просто слушала и всё.

— Ирен! А тебе не надоело целыми днями сидеть и смотреть на море? — спросила она сразу после того, как моя мама уехала домой.
— Нет. Я только что пришла, я всегда прихожу к обеду.
— Я имела в виду, как ты вообще переносишь свое «отлучение» от моря?
— Наполовину болезненно, потому что я очень люблю море, а наполовину спокойно, потому что я уже привыкла только сидеть и смотреть на него. Меня утешает мысль, что цвет глаз моего будущего сына будет таким же синим, как и эта бесконечная даль.

Видя, что ей не удается затащить меня в воду, Ириша придумала новое испытание:

— Ирен, а ты можешь хоть пару раз «прогулять» свои процедуры? Давай съездим на юг полуострова. Кто в такую теплую и ясную погоду сидит дома?
— Нет, Ириша, я не могу. Процедуры расписаны до конца курсовки: если я что-то пропущу, мне потом никто не восстановит. Такой порядок. Если пропустил, значит, потерял. А я не хочу уехать долеченной.

— Ирен, а что ты делаешь в воскресенье? — спросила меня Иришка в очередной раз. — Ты же не хочешь сказать, что ты и в воскресенье занята на процедурах?
— Нет, в воскресенье лечебницы не работают. Я тоже по воскресеньям отдыхаю.

— У тебя в твоем-то возрасте уже есть потребность в отдыхе?
— Вообще-то есть. Во-первых, сами процедуры с каждым разом становятся все более изматывающими. Я имею в виду грязелечение. А во-вторых, я много хожу пешком.
— И куда же ты ходишь, интересно знать?
— Из грязелечебницы домой. Туда я еду на трамвае, потому что нет ничего страшного в том, чтобы утром ехать в грязелечебницу на трамвае, а обратно иду пешком.

— Это же очень далеко! Что тебя заставляет экономить на трамвае?
— Страх. Ты когда-нибудь ездила по Евпатории на трамвае?
— Конечно, ездила! Что за вопрос?
— Тебе не показалось, что местные трамваи особенные?
— Нет, не показалось.
— Значит, ты не ездила «санаторским» маршрутом.
— А что в этом маршруте не так?

— Если честно, я боюсь ездить трамваями, потому что в них всякий раз видишь в них детей-инвалидов. Я никогда в жизни не видела столько детей-уродов! Совершенно не приспособленные к жизни человекоподобные существа с огромными головами, — Ириша слушала меня очень внимательно. — Так вот, я очень боюсь этих детей и избегаю на них смотреть. Я не хочу допустить, чтобы тень их уродства коснулась моего будущего сына. Поэтому я и хожу пешком, чтобы в моей памяти не осталось плохих воспоминаний. Вдобавок эти дети ездят в сопровождении мам или бабушек. Таких злых взрослых я еще не видела. Конечно, их можно понять, но находиться рядом с ними нельзя.

— Так ты что, каждый день ходишь из грязелечебницы домой пешком?
— Нет, через день. У меня один день грязи, другой электрофорез. От последнего я не устаю. Никаких ощущений, да и поликлиника близко от дома.

В конце концов, Иришка перестала цепляться ко мне с «прогулами», прогулками и морскими купаниями, тем более что как-то вечером мы с ней сходили в местный цирк. Она стала говорить о вещах более приземленных. Например, о каше.

— Представляешь, — жаловалась мне подруга, — в столовой, куда я хожу, мне второй день не хватает каши. Ее разбирают раньше, чем подходит моя очередь. А ты в какой столовой питаешься?

— Ни в какой.
— Дома, что ли, готовишь?
— И дома не готовлю. По дороге из грязелечебницы покупаю виноград, хлеб и сметану. Мне хватает. От подобной диеты я даже рассчитывала похудеть, но пока не видно, чтобы я худела.

— И не похудеешь, — Ириша стала объяснять мне, что шикарный крымский виноград представляет собой глюкозу, сметана — белок, а хлеб — углеводы. Это значит, у меня сбалансированное, высококалорийное питание, и худеть мне не с чего, а главное, не зачем.

— Я полнее тебя, и совсем не думаю худеть. Если хочешь нравиться высоким и худым мужчинам, оставайся пухленькой. Они это оценят. Еще надо «правильно» одеваться. Ты помнишь мой коричневый сарафан? — я помнила не столько сарафан, сколько то, что Ириша, в отличие от меня, никогда не ходила в брюках. «Не женственно», — говорила она.

— Высокие и худые мужчины любят, чтобы платье струилось по фигуре. Для этого нужно, чтобы оно хорошо сидело, — наставляла меня подруга.
— А для этого тебе нужна каша? — сказала я.
— Вот именно, — пробурчала Иришка, — а мне ее второй день не хватает.
«Скорее всего, тебе не хватает денег на нормальное второе блюдо, поэтому ты так страдаешь по своей каше», — заключила я.

Так и вышло.
— Ирен, представляешь! — Иришка была в приподнятом настроении, — сегодня в очереди в столовую я познакомилась с одним молодым человеком, и он …
— Купил тебе твою любимую кашу? — я не дала ей договорить.
— Да что там кашу! Полноценный обед из четырех блюд!
— Ты его об этом просила?
— Конечно, нет! Он сам, по своей доброй воле решил меня угостить.

На следующий день произошло то же самое. Только добрую волю проявил уже не молодой человек, а средних лет военный.
— Ириш, а ты думала, чем ты будешь со своими благодетелями расплачиваться? — спросила я подругу. — Ты не боишься, что за подаренный обед кто-то из них попросит у тебя провести с ним вечер или ночь?
— Ничем. Я дала себе слово, что выйду замуж девственницей.
— Ириша, так нельзя. Можно нарваться, — я не знала, что ещё можно сказать человеку, который может позволить себе на обед только кашу.

На какое-то время Иришка перестала хвастаться своими «победами» — то ли так подействовало мое короткое нравоучение, то ли ей просто не везло с «попутчиками». Но дело оказалось не только «в каше», а в поразительной Иришкиной способности нравиться окружающим людям.

Так, она дважды забегала ко мне в гости и при этом не оставалась на чай, но за столь короткое время успела понравиться не только женщине, с которой я на пару снимала квартиру, но и ее двухлетнему ребенку, абсолютно неулыбчивой малышке. Поэтому, когда Иришка сказала мне, что смогла понравиться двум местным парням, с которыми у нее сегодня вечером свидание, я не удивилась.

— Но я им сказала, что приду не одна, а с подругой, то есть с тобой, — заявила Иришка.
— А ты меня спросила?! — я вспыхнула.
— Я знала, что ты не согласилась бы, поэтому и не спросила. Ирен, я тебя очень прошу: приди. А то я боюсь идти к ним одна.
— Ну, так не ходи, — ответила я резко, потому что продолжала на нее сердиться.

— Я успела им сказать, что я учительница.
— Ну и что тут такого? Ты и правда будущая учительница русского языка.
— Я слово дала. Слово учительницы. Понимаешь? Учителям нельзя обманывать.
Ее своеобразная честность подкупила меня.

— Ладно. Во сколько твое «свидание»?
— Ой, спасибо! Ирен, ты просто так выглядишь, будто ты никогда никого не боишься, — стрекотала подруга. — Только я им сказала, что ты тоже учительница.
— Я учительница?! Ириша, бог с тобой! Ты не перестаешь меня сегодня удивлять — какая из меня учительница? Я совсем не разговорчивый человек!

— Я это заметила, поэтому и сказала, что ты учительница математики. Ты ведь не устаешь три раза в неделю учить математику. Уже одним этим ты на учительницу математики похожа.
— Ну всё помнит, ну ничего не упустит! — улыбнулась я и перестала сердиться.

Часть 3.

То ли потому, что Иришка выбрала для свидания неподходящее место, — перекресток, — то ли потому, что в это время в Крыму, даже ночью, свирепствует ветер, идти было трудно: меня везде настигали его неистовые потоки. О предстоящем свидании я просто не могла думать: все время надо было или подставлять лицо ветру или уклоняться от него.

О встрече я стала думать только после того, как в конце улицы смогла различить   три темные фигуры, в одной из которых я узнала Иришку. Девушка стояла в центре, два худых парня по краям; один из них был повыше Иришки, другой небольшой, ростом с мою подругу.

Мне не нравилось, как эти молодые люди стояли. Хотя стояли они по-разному: низенький стоял ровно, как и Иришка, а высоковатый немного сутулился, возможно, из-за ветра. Ветер пробивал худую одежонку парней насквозь, и оттого мне казалось, что ноги у них тонкие, как спичинки, отчего они «нетвердо стоят на ногах». «Твердо на ногах» стояла одна Иришка: может потому, что у нее были крепкие икры.

Чем ближе я подходила, тем больше они мне не нравились, эти Иришкины друзья. Может, все дело в их низко натянутых на лоб кепках, отчего их лица даже издалека казались мне неприятными? «Ну так ветер же. Всем неудобно: и мне, и Иришке, и ее новым друзьям. Всему должно быть объяснение. Нельзя вот так сходу брать и критиковать», — внушала я себе, чтобы настроиться на хороший лад.

Внушение пришло ко мне извне, из неоткуда. До встречи оставалось ещё полквартала, как мне вдруг стало казаться, что эта крымская ночь мне хорошо знакома.

«Я первый раз в этом городе, и первый раз иду по нему ночью, а мне отчего-то кажется, что эта ночь уже была в моей жизни. Но разве можно вернуться в уже бывшую ночь, да ещё в ту, самую страшную в моей жизни майскую ночь?

 Ведь нет в этом чужом городе моего одурманенного наркотиками мужа, никто не будет бить меня по голове, и я не буду отлетать от удара в другую комнату… хотя бы потому, что я сейчас нахожусь не в закрытом помещении, а на улице, пусть совершенно пустынной, но просторной, большой.

В ту страшную ночь, когда муж пришел и стал звать меня по имени, уже сам голос его предвещал беду. Я долго боялась подойти к открытому окну, из которого так приятно лилась майская ночь. Тем более я боялась спуститься на первый этаж (мы жили в полутораэтажном доме) и открыть ему дверь. А когда я увидела его из окна, мне стало совсем не по себе. Человек, который стоял под окном, был мой муж и не мой муж одновременно, потому что он был похож на самого настоящего зверя — чудовищного, непредсказуемого.

«Ты пьян, — сказала я мужу. — Я тебя не пущу».
«Ты дура, — сказал он холодно. — Если ты сейчас же мне не откроешь, я вскочу на это окно, залезу в дом и убью тебя».

Хотя до окна было больше двух метров, я поверила, что он сможет выполнить свою угрозу. У него были дикие, совершенно нечеловеческие глаза: абсолютно черные, с каким-то фиолетовым отсветом. Такого отсвета я никогда не видела у людей. А взгляд тяжелый, «зависающий». «Наркоман», — я тогда впервые для себя произнесла это слово.

«А ведь действительно убьёт. Заскочит на окно, — что ему стоит, он всегда был сильным и прыгучим, — и убьет. И я даже кричать не буду, потому что от дикого страха потеряла голос». Я решила открыть ему дверь, чтобы он зашел «по-человечески». «Может быть, он тогда меня не убьёт?»

Он зашел и сходу ударил меня кулаком по лицу. Я отлетела в конец комнаты. Упав на пол, я ещё метр скользила по гладкому полу и через дверной проем попала в следующую комнату, и только тогда остановилась. Если бы я не попала в проем, а врезалась бы в стену или дверной косяк, то ударилась бы головой.

Я была готова к тому, что муж подойдет и начнет добивать меня ногами. А я опять не смогу кричать, потому что оглушена ударом. Но он не подошел.

Я посмотрела на него из своей «скомканной» позы, и его вид опять меня удивил. Я его совершенно не интересовала. Ни как живой человек, ни как женщина. Он думал о чем-то своем и совсем не хотел, чтобы ему кто-то в этом мешал. Он полностью забыл о моем существовании. Мне оставалось благоразумно молчать. «Наркоман», — ещё раз сказала я про себя.

Я не первый раз видела мужа в подобной «задумчивости», хотя и не знала, с чем она  связана. И раньше эта «задумчивость» была слабее, хотя ей так же предшествовала агрессивность. Муж запросто мог меня толкнуть, обидеть, изнасиловать.

На мое счастье, он редко появлялся дома. Я не знала, где он бывает днем, и что он делает ночью. Но тех случаев, когда он бывал дома, мне с лихвой хватало, чтобы понять: когда муж тонет в своем зле, для него не существует человеческих ценностей, как и ценности самой человеческой жизни.

После той страшной ночи я ушла от мужа навсегда».


— А вот и моя Иренка, Ирен! — похоже, что из всей честной компании мне была рада одна Иришка. Двое ее товарищей холодно представились, — того, что повыше звали Коляном, а низкорослого Жекой, — и продолжали стоять, как стояли, глядя мимо меня куда-то вдаль. И никакого тебе привычного курортного дружелюбия, обыкновенного человеческого интереса! А ведь эти ребята были примерно наши ровесники: чуть помоложе нас с Иришкой. Ну и что из того? Жеке было лет 17, он потому и был малорослым, что ещё не успел как следует вырасти. Колян был постарше, на вид ему было лет 18-19.

Может, им не нравится, что я пришла в брюках? Тогда пусть посмотрят на Иришку — она в платье. Крымская ночь с ее неверным светом сделала из Иришки настоящую восточную красавицу, а ни один из наших «ухажёров» этого не видит. Куда они всё глядят?

Очередной порыв ветра заставил волноваться крону дерева, которая прикрывала от нас фонарь. По лицам «ухажёров» прошла тень. Они показались мне такими же зловещими, как и лицо моего бывшего мужа в ту ужасную майскую ночь.

«Неужели та майская ночь может вот так запросто повториться? Неужели я пришла сюда для того, чтобы испытать ее ужас ещё раз? А может, пока не поздно, развернуться и уйти, оставить Иришку одну расхлебывать кашу, которую она сама же и заварила?

Нет, если уходить, то вдвоем с подругой. Я не могу вот так ее бросить. И уходят, убегают обычно, когда боятся. Странное дело, но я их не боюсь. Во всяком случае, в том виде, в котором их сейчас вижу. Они мне сильно неприятны. И пока всё.

 Особенно неприятен старший из «ухажёров», Колян с этой его низко надвинутой на глаза кепкой и выбивающейся из-под нее плотной челкой. А само лицо у него серенькое, пустое. Хотя, когда он здоровался, на его физиономии появилась «изюминка» — железный зуб в левом верхнем углу рта. Если бы не суровый взгляд, Колян вполне бы сошел за шута горохового. Но держится он не как шут, а как какой-нибудь туз. Его друг Жека — тот поулыбчивей, да и покрасивее будет, но он в полном подчинении у Коляна. Словом, шестёрка.

Ещё о взгляде. Взгляд черных Жекиных и серых Коляновых глаз хотя и жесткий, но никак не «тягучий». Они не наркоманы, они иные «поклонники» зла. Так кто же они?  Шпана, — сказала я себе. Колян и Жека — обыкновенная городская шпана. Иришка сама связалась со шпаной, и меня втянула в их круг.

Мне захотелось взять подругу за руку и уйти. Но мы и так уже куда-то шли. Оказывается, к морю, несмотря на сильный ветер и шторм. Прогуляться по набережной предложила Ириша. «Видимо, там до сих пор работает какая-нибудь столовая с десятикопеечной кашей», — ворчала я на подругу.


Ириша ни на минуту не умолкала, все говорила и говорила, да ещё таким счастливым голосом, будто она всю жизнь только и мечтала, как бы ей встретить поздней ночью в темном переулке Жеку и Коляна, — и сегодня ее мечта, наконец, сбылась.

«Надолго ли её хватит? — думала я. — А что мы дальше будем делать, когда Ириша «всё скажет»? Да и нельзя так много говорить, — это может надоесть «нашим парням». Они явно не из тех людей, которые ценят, когда слова произносятся в соответствии с фонетическими нормами русского языка.

На набережной Иришке захотелось конфет, и она упросила наших «ухажёров» «куда-нибудь слётать и купить дамам сладкого». Выбор пал, конечно, на Жеку; паренек быстро исчез в ночи. Колян немного постоял возле нас, но потом все же поплелся за ним. Мы с Иришей остались, наконец, одни, и я сразу набросилась на подругу:

— Ты где нашла этих уголовников?
— На улице Революции.
— И-ри-ша! Если у нас сейчас «Ночь, улица, фонарь, аптека», это еще не значит, что у нас много поводов для радости! Ты понимаешь, что мы попали в лапы к местной шпане?!

— Откуда ты знаешь?
— И-ри-ша, я из Ростова! У меня был не только дрянной муж, у меня как-то была встреча с грабителями. Поздно ночью на безлюдной дороге двое молодых высоких парней приставили к моему лицу нож и заставили отдать им золотые сережки, — свадебный подарок моей бабушки.

— Я не это имела в виду. Откуда ты знаешь про «Ночь, улицу, фонарь, аптеку»?
— Фу ты! По-твоему, одни учителя русского языка и литературы Блока читают?
— Днем они были ничего, — начала рассказывать Иришка.
— Даже Железный Зуб?

— Угу. Он был довольно приветливым, не говоря о Жеке. И звали их Коля и Женя. Ирин, я не знаю, почему они так быстро изменились, — пока Иришка говорила, она сама изменилась в лице, стала бледной и растерянной. Мне показалось, что она дрожит.

— Видно, ночь больше, чем день располагает к искренним чувствам. Слушай, Ириш, а давай сбежим, — ещё не поздно! Женька отошел далеко, Колян тоже.
— Ирен, я не могу. Я ведь учительница. Что они о нас подумают, когда вернутся? Обманывать детей нехорошо.
— А ты случайно не собираешься с этими «детьми» ещё и пить из одного стакана?
— Ну что ты, Ирен! Я же совсем не пью. А вот и наши ребята идут.

Часть 4.

Первым пришел Колян и молча стал рядом. Подошедший за ним Жека протянул нам с Иришкой зеленую жестяную коробочку монпансье:
— Вот, угощайтесь! — конфеты по большому счету были никудышные, но паренек так искренно улыбался, что нам ничего не оставалось, как поблагодарить за подарок.
— А что, ничего лучшего там не было? — Колян скривился.

Конечно, таких конфет много не съешь: того и гляди, от сладкого заболят зубы. Сам Жека только попробовал свой гостинец и отошел. Колян даже и пробовать не стал. Он вообще держался подальше от нашей коробочки и при этом так морщился, что был похож скорее на пенсионера, чем на 19-летнего ухажёра. Может, именно эти конфеты стали причиной его «железной изюминки»?

В восторге от конфет была одна Иришка. Она не уставала любоваться каждой цветной кругляшкой, говорила, что эти конфеты напоминают ей бусы, которые носит ее любимая 6-летняя сестричка Мариночка.

— На, положи себе в куртку, — сказала Ириша и протянула мне коробочку. Это значило, что «конфетная фаза» нашего общения с незнакомыми парнями закончилась. Что же все-таки нам делать дальше? Какое-то время мы шли молча.

— Ребята! А давайте песни петь! — вдруг предложила я, чем сильно огорошила как парней, так и Иришку. Лишь после некоторой паузы подруга спросила:
— Какие песни, Ирен?
— Туристские, — ответила я просто. И сразу же запела:

Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а — так,
Если сразу не разберёшь,
Плох он или хорош, —
Парня в горы тяни — рискни!
Не бросай одного его,
Пусть он в связке с тобой в одной —
Там поймешь, кто такой…

Затем я спела «Вершину» Высоцкого:
Здесь вам не равнина, здесь климат иной,
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревёт камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа…
Ребята заговорили все сразу. По крайней мере, двое из троих:

— Это Высоцкий? Фильм «Вертикаль»? — спрашивала Иришка.
— А ты что, была в горах? — спрашивал Жека.

— Да, Высоцкий, «Вертикаль». Нет, в горах я ещё не была. Этим песням я научилась в колхозе, куда меня посылали от проектного института. Нас было десять человек — пять девчонок и столько же мужчин разного возраста; и мы почти не знали друг друга. Чтобы как-то сдружиться и при этом не пить, мы стали петь песни.

Нам очень повезло, что среди нас оказался парень с гитарой. Звали его Мишей. Он научил всех желающих, в том числе и меня, петь под гитару известные ему песни. Правда, до колхоза у меня был кое-какой опыт пения. В детстве я ходила в музыкальную школу, где была солисткой хора.

— А другие песни Высоцкого ты знаешь? — спросил Колян.
— Знаю. Но спеть вам не смогу. Артистизма не хватает. Я могу только то, что попроще. Например, «Грузинскую песню» Булата Окуджавы:

Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою.
А иначе, зачем на земле этой вечной живу…

— В следующей песне припев надо петь всем вместе, — сказала я. — Так принято, потому что это «Синяя птица» из «Машины времени»:

Мы в такие шагали дали,
Что не очень-то и дойдешь.
Мы в засаде годами ждали,
Не взирая на снег и дождь.
Мы в воде ледяной не плачем,
И в огне почти не горим —
Мы охотники за удачей,
Птицей цвета ультрамарин…

Я ушам своим не поверила, — каждый повтор я пела вместе с Коляном! Это был его голос, — и это была моя победа! Да, был голос Иришки и Женьки, но Колян пел громче — видно, песня была ему знакома. Конечно, он пел неважно, но я даже мысленно не улыбнулась, потому что сама ещё не так давно, до колхоза, пела неважно, несмотря на весь свой музыкальный опыт.

Вот он идет рядом со мной нога в ногу, как и «положено» в этой песне; вышагивает в своих широких мятых штанах, в которых его ноги даже вблизи кажутся спичинками. Молодец, Колян, вышагивай! Вышагивай! Только теперь, когда ты запел, твой суровый облик перестал вызывать у меня тревогу.

…Синей птицы не стало меньше,
Просто в свете последних дней
Слишком много мужчин и женщин
Стали сдуру гонять за ней.
И пришлось ей стать осторожной,
Чтоб свободу свою спасти,
И вот теперь почти невозможно
Повстречать ее на пути…

Допев песню до конца, от радости я не могла устоять на месте, залезла на ближайшую бетонную тумбу: немного попрыгала, помахала руками. Ребята сначала пошептались, потом стали смеяться.

— А чего вы смеетесь, можно узнать?
— Ириша говорит, что ты сейчас, как Ленин в октябре, руками машешь, — ответил мне Жека.
— А почему в октябре, а не в сентябре, сейчас же сентябрь? — спросила я.
Ребята снова пошептались, потом Жека за всех сказал:

— Ириша говорит, что такой картины как «Ленин в сентябре» нет, есть «Ленин в Октябре», где он стоит на броневике и машет руками.

— Я тут пою, разрываюсь, а Ириша только говорит, и все ее внимательно слушают! — нарочно сердилась я. Ребята опять по-доброму засмеялись. Я уселась на тумбу.

— Лезьте ко мне на параллелепипед, я ещё блатные песни знаю, — предложила я.
— Что она сейчас сказала? — спросил Жека Иришку.

— Это так математики называют тумбу, на которой восседает Ирен. Днем Ирен работает в проектном институте экономистом, у нее уже есть одно образование — строительный техникум, а вечером она в другом институте учится на математика. «Иришка всё ещё помнит, что я «учитель математики»? Во даёт! — удивлялась я.

 Ребята стали усаживаться, но Ириша сказала, что мой параллелепипед для нее холодноват, пришлось всем слезть.

— А ты без своего «параллела» сможешь спеть? — подал голос Колян.
— Конечно, смогу! Слушайте:

Комиссионный решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Схватил я фомку, взял чемодан,
А брат Ерёма взял большой-большой наган…

Иришка опять затеяла возню, она довольно громко шепталась с ребятами: «Ирен из Ростова. Там все такие песни поют, даже математики». Мне опять оставалось только улыбнуться: «Дались же ей эти математики!» Потом я спела ещё одну подобную песню:

Помню небо на Пасху над Москвой над церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.
Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: «Танька...» —
Вот и всё, что в то утро я тебе прошептал...

— Ребята, следующую песню тоже желательно петь всем вместе, она довольно известная:

Ваше благородие, госпожа разлука,
Мы с тобой родня давно, вот какая штука,
Письмецо в конверте погоди не рви.
Не везет мне в смерти, повезет в любви…

Эту песню мы спели кто в лес, кто по дрова, но все равно остались довольны друг другом. Ириша предложила спеть напоследок «Песенку друзей» из мультфильма «Бременские музыканты», но я отговорила:

— Хотя нас здесь и четыре человека, мы все равно не сможем спеть эту песню так же хорошо, как это делает один Олег Анофриев, — ребята снова засмеялись.

Когда пришла пора прощаться, все вдруг на минуту потеряли дар речи, не знали, что сказать. Наконец, Ириша, глядя на Коляна, сказала: «Что у тебя за чуб? Как у Гитлера». Колян снял кепку, взъерошил сбитый в кучу чуб, широко улыбнулся:

«Ириша, для тебя я какую хочешь прическу сделаю!» А Жека посмотрел на меня и тоже заговорил: «Ирина, а я в горы пойду!»

— Вот и хорошо. Там и встретимся! — откликнулась я.
— Ты сначала вырасти, а потом в горы иди, турист! — Колян стянул с Жеки кепку и сунул ему в руки.

— Девчонки! Большое спасибо вам за вечер! Вы не представляете, как с вами было интересно! — это все Колян сказал.

Мы ещё немного поговорили о том, о сем и разошлись.

Когда мы с Иришкой отошли на полквартала, то вновь услышали знакомые голоса. Мы обернулись. «Девочки! Ирина, Ириша, до свидания! Приезжайте в Евпаторию ещё!» — кричали нам ребята, энергично размахивая кепками и вовсю улыбаясь. Особенно Колян. Он улыбался даже больше Жеки.

— В жизни не видела такого доброго и милого лица, как у Николая, — сказала Ириша. — Хоть голос у него и так себе, но то, что он пел, большой молодец. «Не каждый умеет петь, не каждому дано яблоком падать к чужим ногам».

— Ириша, когда я вам рассказывала о колхозе, то не всё рассказала. Я не сказала, что из тех десяти человек только половина пела песни. А из той половины только два парня: сам музыкант и его друг. Остальные петь отказались.

— Они предпочли пить, а не петь?
— Нет. Просто не пели, и всё: не было ни слуха, ни голоса. А нас здесь всего-навсего четыре человека, вероятность того, что Колян запоет, была очень мала. Но он вдруг запел без всякого аккомпанемента. Это было настоящее чудо, а для нас с тобой, так и счастье.

— Ирен, а ты мне много чего не рассказывала. Про своего плохого мужа, например.
— А что у тебя за интерес про него слушать? Литературный?
— Ну, как тебе сказать…
— Хорошо. Приходи днем на пляж или вечером ко мне домой на чай.
— Лучше вечером на чай. Днем я буду ещё отдыхать. Ирен, ты не представляешь, как я сегодня устала!

 Ирина Пшеничная (Гурина)