Чего ревешь?

   Валентина уродилась красивой. Её дед по матери – Карл Геринг из прусских немцев, бабушка Ядя – польская цыганка, а отец – белорус. Вот из этого замеса она и получилась. Её породистость вынуждала мужчин если не тушеваться, то, по крайней мере, не позволять себе пошлостей в её присутствии.
   
   Выросла Валентина в многодетной семье без отца. Поэтому мать в семнадцать лет выдала её замуж, как она считала, за достойного человека. И по тем временам - с достатком и просторной однокомнатной кооперативной квартирой. Высокий, стройный и красивый штурман рыболовецкого траулера Олег Шапоров. Можно сказать, мечта всех Калининградских невест. Но все они так и остались со своими мечтами после того, как штурман увидел Валентину.
   
   Валентине он тоже понравился, но ведь это не повод так сразу выходить замуж.
   
   - А, может, я сначала выучусь, а потом замуж, - попыталась уговорить мать.
   
   - Ты молодая и глупая! - пресекла её мать. – Выйди сначала замуж за хорошего человека, а потом учись, сколько хочешь.
   
   - А почему не наоборот?».
   
   - Можешь и наоборот, если тебе на нас наплевать. Ты же видишь, как я рву жилы, чтобы вас поднять. Теперь у тебя появляется возможность помочь нам.
   
   Это её и сразило. Своих младших сестру и брата она любила больше чем себя и ради них, конечно же, готова даже выйти замуж.
   
   Свадьбу гуляли в ресторане. Гости - в основном коллеги штурмана – произносили скупые тосты, и много пили водки. Пил и штурман, чем немало огорчил любящую его тещу.
   
   После ресторана в полночь Валентина с мужем подъехали на такси к дому, где теперь предстояло ей жить. По дороге штурмана укачало, и он с большим трудом вылез из машины. Сразу же оперся на плечо молодой жены и таким образом доковылял до пенсионерской скамейки у подъезда. Сел, поставил локти на колени, попытался ладонями поддержать клонящуюся к земле голову. Но безуспешно. Голова соскальзывала с ладони и тянула вниз всё тело. Валентина снова положила его руку на своё плечо и напряглась:
   
   - Вставай! Пойдем домой. Не будем же здесь ночевать.
   
   Штурман поднялся на прямые ноги, и они начали тяжелое восхождение на четвертый этаж. Отдыхали на лестничной площадке каждого этажа. Но не больше минуты. Как только штурман начинал дремотно посапывать, Валентина с удвоенной энергией бралась за обмякшее тело мужа, трясла его и заставляла двигаться дальше.
   
   Наконец, добравшись до своей кооперативной квартиры, штурман, не раздеваясь, шлепнулся животом на диван и захрапел. Валентина тоже облегченно вздохнула, нашла в шкафу подушку и одеяло, постелила себе на полу рядом с диваном и прилегла.
   
   Спать не хотелось. После свадебной кутерьмы внезапная, очищающая душу тишина. И почему-то ни одной мысли в голове. Лежала и смотрела в потолок. Но это длилось недолго. Мысли снова начали возникать непонятно откуда. И всё больше надоедливые, как мухи зудящие: «Вот ты и замужем… Не рада? Ты мечтала о белом корабле под алыми парусами? А кто об этом не мечтает? Но мечты – одно, а жизнь …
   
   Она неожиданно для себя вслух, как белорусская бабушка, вздохнула, повернулась на левый бок, свернулась калачиком и задремала.
   
   Проснувшись утром, штурман каялся, слёзно просил прощения у Валентины. Но эти причитания её только раздражали. Она совершенно не обижалась на него и желала только, чтобы он скорее замолчал. Её значительно больше тревожило внезапно поразившее душу чувство, которое подсказывало, что она никогда не будет обижаться на мужа, потому что никогда его не полюбит.
   
   Через неделю штурман на четыре месяца ушёл в море. Валентина, как и все жены моряков, проводила его, пожелала счастливого плавания, помахала на прощанье с берега рукой. И, кажется, впервые пошла домой с удовольствием.   
   
   В июле следующего года она родила сына – здоровяка под пять килограммов. Роды были трудными, но, хвала Богу, всё обошлось благополучно.
   
   Неделю Валентина приходила в себя. И только потом по-настоящему обратила внимание на сына. Взяла в руки теплый сверток, посмотрела на маленькое круглое личико и не поверила, что это её ребенок. Когда всё успелось? Такое впечатление, что жизнь перешла на высшую орбиту и включила вторую космическую скорость. За год успела выйти замуж и родить ребёнка. А ей только восемнадцать…
   
   После обеда пришла в больницу мать. Она принесла радиограмму от штурмана с поздравлением для Валентины по случаю рождения сына. Мать церемонно её зачитала, а потом торжественно вручила Валентине. Она работала бухгалтером на швейной фабрике, постоянно состояла в активистах профкома, поэтому любую ситуацию непроизвольно превращала в церемонию.
   
   Её слова растрогали Валентину. Слёзы помимо её воли покатились по щекам и Валентина, закрыв лицо руками, уткнулась в плечо матери.
   
   Непонятно почему, но никогда Бронислава Карловна не ласкала своих детей. Некогда было. Израненный на войне муж вскоре умер и оставил их малышами на неё. Надо было кормить детей, одевать и следить, чтобы вечерами не шлялись. Мать неумело погладила дочку по голове, потом решительно оторвала от себя и укоризненно, словно стесняясь кого-то, зашептала:
   
   - Ну, что ты себе позволяешь? Давно ведь не маленькая. Сама уже мать. Кстати, как ты хочешь назвать сына?
   
   Валентина вытерла слёзы, минуту сосредотачивалась и тихонько произнесла:
   
   - Сашей.
   
   - Саша. Сащенька, - медленно повторила мать. – Саша-Сашенька. Как- то слащаво выходит. Для девочки пошло бы, а для мальчика – слащаво.
   
   - Ну, почему? – несмело спросила Валентина. – Можно же звать и Александром.
   
   Бронислава Карловна вслед за дочкой произнесла:   
   
   - Александр…
   
   Внезапно оживилась и твердо проговорила.
   
   - Александр Пушкин, Александр Македонский, Александр Невский, царь Александр. Пожалуй, неплохо!  Ты только его не засашунькай. Вон сосед, как был в детстве Сашурой, так и остался. С детства зови Александром. Запомни: мужчиной стают либо уже в детстве, либо никогда.
   
   - Ну, хоть немного может он побыть Сашей? – жалобно заскулила Валентина.
   
   - Я тебе говорю – не засашунькай! Саша Пушкин, Саша Македонский, Саша Невский, царь Саша. Как это тебе? Жулики какие-то! Не засашунькай! Вырастет, будет за это тебе только благодарен.
   
   - Мама, а ты любила папу?
   
   Бронислава Карловна внезапно замерла. Удивленным взглядом прошлась по дочери снизу-вверх и тихо спросила:
   
   - Ты, о чем?
   
   - О любви, - смутилась Валентина. – Ты папу любила?..
   
   - Матка Боска! – вскинула вверх руки Бронислава Карловна. - Какую чушь ты несёшь?! Какая любовь? Это графские выдумки! Мне некогда было с жиру беситься!
   
   Она снова на мгновение застыла и подозрительно уставилась на Валентину. Валентина знала этот взгляд. Ничего хорошего он не предвещал, поэтому отвернулась к окну.
   
   - На меня смотри! – тихо приказала мать. – Ты почему об этом заговорила?
   
   - Просто так…
   
   - Просто так? Ты, я вижу, уже и врать научилась!
   
   Валентине не привыкать выслушивать её укоры. Гнев матери всегда был беспощаден. Её хлесткие слова как пули ранили неокрепшую душу Валентины. Ей было очень больно и обидно. Но сейчас она почувствовала себя просто раздавленной. Неужто действительно её уличили во лжи? В том, чего она ни при каких обстоятельствах не могла простить другим. А себе – тем более. Она ощутила, как лицо залилось жаром. Ведь подспудно глубоко в душе она понимала, что задала этот вопрос не просто так. «Боже, стыдоба какая!»
   
   - Я тебя вижу насквозь! – гулко звучал в пустом коридоре голос матери. – Смотри у меня! Ты меня знаешь! Вон твоя любовь лежит закутанная в пелёнку!
   
  Она ткнула пальцем в сторону палаты, развернулась и стремительно пошла к выходу.
   
   Валентина всегда после подобных выволочек подбегала к матери, опускала голову и слёзно просила прощения. И сейчас ей следовало бы догнать её, повинится, заверить, что ничего такого подобного никогда себе не позволит. Иначе мать больше не придет в больницу. И вообще впредь будет игнорировать её. Однако с места не двинулась.  Она почему-то знала, что, несмотря ни на что, будет верной мужу, будет его ждать, а потом снова радостно провожать в полный риска и приключений поход. И винится ей нет причины.
   
   Нет причины. Но почему же тогда так сдавило грудь? Подпёрло к горлу, что не продохнуть? Почему так плакать хочется? Она побежала в палату, уткнулась лицом в подушку и дала волю слезам. Плечи её вздрагивали от беззвучного рыдания. Соседка по палате, лет сорока, полная, коренастая и большеголовая какое-то время молча наблюдала за Валентиной, потом подошла, положила на её плече ладонь и попыталась повернуть к себе. Валентина подхватилась, села и закрыла лицо ладонями.
   
   - Чего ревёшь? – голос её звучал так, словно она обращалась не к женщине, а к корове.
   
   Валентина молчала.
   
   - Ревёшь чего? – повторила та вопрос.
   
   - Жить не хочу, - прошептала Валентина.
   
   - Что?! – выкатила свои огромные глаза соседка. – Ты жить не хочешь? Окстись! Чего же тебе не хватает? Муж такие деньги с морей возит! Шмотки!  Сама красивая, как артистка из индийского кино. Сына вон родила! Тебе всего лишь восемнадцать, а всё уже в жизни сложилось, всё у тебя есть. Так живи и радуйся!
   
   Валентина опустила ладони, посмотрела на женщину и спросила:
   
   - Вы считаете, что сложилось?
   
   - Конечно!
   
   - И больше ничего уже не изменится?
   
   - А зачем? Как говорится, не буди лихо пока тихо. Я вижу, ты девушка совестная и всё у тебя будет хорошо.
   
   Валентине стало почему-то стыдно перед этой женщиной. Она вытерла слёзы и даже скривила губами подобие улыбки:
   
   - Извините меня. Я, пожалуй, выйду в коридор.
   
   Она подошла к окну и долго смотрела на берёзы, которые плотным кольцом окружили здание морга. Ей по-прежнему хотелось плакать. Умом она понимала, о чём говорили ей мать и эта женщина. А вот душой…
   
   И вообще, что такое эта душа? Где она была раньше? Раньше, как будто её и не было. Жила себе спокойно и не замечала, есть у неё душа, или нет. А теперь вот непрошено явилась…
   
   Как теперь с ней дальше жить? Она впервые испугалась будущего. Захотелось снова вернуться в безмятежное детство – в тёплую весну с ласковым солнцем, в светлое ситцевое платьице, в свежее утро с уютным ароматом бабушкиных пирогов и никогда не взрослеть.
   
   Внезапно её внимание привлекла суета в аистином гнезде, примостившемуся немного в стороне от морга на высоком деревянном столбе электролинии. Взрослый аист выбрасывал с гнезда подросших аистят. От неожиданности те ошалело запищали, неуклюже замахали неокрепшими крыльями, из последних сил цеплялись лапами и клювами за гнездо. Но аист безжалостно и даже жестоко смахивал их по очереди своими широкими крыльями прочь. Конвульсивно дергая крыльями, они падали, а потом непостижимым образом, почувствовав воздушную опору, расправляли их и начинали планировать. Валентина, затаив дыхание, сжала кулаки, напряглась, будто силилась вместе с аистятами удержаться в гнезде. Но затем ощутила, как её руки слабеют, начинают дрожать и неметь. Вот ладони уже разжались и она, как молодой аистёнок, - уже над бездной. Как во сне, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, повисла между небом и землёй. Словно ее вышвырнули из рая, и эта грешная жизнь бросила ей в ноги сто неведомых путей и дорог. А вдобавок еще и душу. То ли во благо, то ли в наказание.