Фет

      1

Он бредил стихами, молился на них. Упивался каждой строчкой, каждым словом, каждым звуком. Только он не любил Лермонтова, Тютчева, Цветаеву. Плевался при упоминании Некрасова. В их стихах было слишком много жизни, слишком много желчи и горечи непролитых слез. Слишком много клокочущей мощи и силы. Зато Пушкин, Жуковский, Фет, символисты... их он любил, им он поклонялся.

      2

Какой-то бар, какой-то опостылевший ему мир и опостылевшие люди. Он пьет что-то непривычно крепкое и отключающее разум. Красивый, уставший, растерянный. По его фигуре и лицу скользит взглядом девушка, сидящая у барной стойки. Поражающая почти всех своей бросающейся в глаза вычурной красотой, колкая на язык, отшивающая почти всех, но и флиртующая почти со всеми. Он не помнил, как она оказалась за его столиком, он не помнил половину разговора, только ее обжигающий взгляд. Слишком темных глаз, настолько, что они напоминали бездну. Как их разговор докатился до обсуждения литературы, он тоже не помнил, только одна ее фраза надолго въелась ему в сознание:

— Окстись, детка, ты не Фет, даже не Фет нынешнего времени.
 
Что он сказал ей, чтобы она так ответила? Что-то про стихи? Господи, неужели про то, что сам пишет? Еще не хватало.

— Заткнись, — шипит он в ответ, — что ты знаешь про Фета?! Не смей открывать свой грязный рот в его сторону!

Она расхохоталась:

— У меня кандидатская по твоему драгоценному Фету, сомневаюсь, что ты знаешь про него больше, чем я.

      3

Разговоры про литературу были самыми забавными: он злился, огрызался, а она смеялась на все оскорбления. На детей не обижаются, вы ведь знали? А потом была его квартира, в которую они вернулись вдвоем.

Она бесцеремонно заглядывает в забытую на столе тетрадь. И удивленно вскидывает на него глаза:

— Чистое искусство? Серьезно?

— Это то, каким я вижу мир.

— Ты не видишь мир, ты его придумываешь.

— Мне не нужен этот мир, я лучше создам свой.

— Еще скажи, что тем самым уподобишься Богу.

— Не твоего ума дела, дрянь!

— А ты в него веришь кстати?

Парень хмурится, и молчит пару секунд.

— Ясно, вопрос снят. Так вот, свой мир могли создать только Адам и Ева, до которых мира людей не было, и их головы не были засорены миллиардом открытий предшествующих поколений. И то, они создавали не с нуля, у них за плечами, если поверить Библии, был Бог, его заповеди и заветы. С нуля создать мир, человек не может. Любые его представления о мире, да и о себе, так или иначе, в той или иной мере, продиктованы памятью о предках и порядками современников. Так что спустись на землю, мальчик, и либо забудь о попытках создать новое, либо сначала прими и осознай прошлое. Только приняв его можно двигаться дальше.
 
— Я не за этим тебя звал! Раздевайся.

— Великий, великий будущий поэт чистого искусства, — с усмешкой мурлычет она, медленно и искусно снимая с себя одежду, — какой же ты поэт, если, когда с тобой говорят о высоком, ты отвечаешь «раздевайся»?

— Чертова девка! — он, сверкая глазами, отворачивается от нее, подходя к окну и хватаясь за оставленные ей сигареты.

Неловким движением вытаскивает одну и неумело подкуривает. Заходится кашлем, но упрямо продолжает затягиваться.

Она мягко смеется и, оставшись в одном белье, подходит к нему, обнимая со спины. Он дергается, но тихое «шшш...» на ухо успокаивает, и тепло ее кожи тоже, и мягкость ее тела... ее тепло...

— Хочешь, я поверю в тебя, мальчик?.. — ее шепот, посылающий мурашки по всему телу, — я в тебя верю, твори...

      4

Она курит, не вставая с кровати, иногда склоняясь к нему и выдыхая в его губы дым. Сейчас, чуть растерянный, ещё не отошедший от горячей ночи, слишком много узнавший о своем теле и о себе, он нравится ей гораздо больше. Его глаза начинают приобретать глубину, становятся светлыми, прозрачными и светящимися. Она знает, что вряд ли когда-нибудь еще увидит его таким, увидит то, что в нем еще осталось действительно стоящего.

— А... если... не верить в библию?.. откуда тогда... люди взяли то, с чего начать?.. как тогда начиналось, если изначально заветов не было?

Она улыбается, мягко, ласково, очерчивает пальцем контур его лица, его зацелованные, искусанные губы:

— Думай... или поверь Библии. Расскажешь, как додумаешься.

— Ты... хочешь сказать, что мы увидимся еще?..

— Вряд ли... хотя, если это будет нужно, увидимся.

— Ты... говорила что-то когда-то о том, что не даешь телефонов, потому, что если суждено, то все равно встретитесь...
 
— Это отмазка от особо настырных. Я не настолько верю в судьбу, чтоб действительно просто отпустить нужного мне человека, понадеявшись на то, что «авось свидимся». Хотя... что-то в этом есть... может, это и действует.

— Оставишь мне телефон?

Она удивленно вскидывает бровь и коротко целует его в губы:

— Ты действительно веришь, что когда-то захочешь мне позвонить?

— Может быть... Ты...

Она опять целует, заставляя его замолчать, а возможно и забыть о своей просьбе.

— Подожди... стой...

— Я оставлю тебе телефон, — улыбается она и продолжает оставлять на бледной коже горячие поцелуи.