Куда лезешь, плесень старая!

 Вышел из здания стационара платной хирургии после того, как заплатил за консультацию и обнаружил, что забыл свой пояс для поддержки паховой грыжи. Подойдя к ординаторской, я услышал через приоткрытую дверь голос медсестры:
- Ты почему его отфутболил? Сам говорил, что операция плёвая. Веселый бодрый старикашка. Тестя нашего главного ты взял, а он постарше и в раз пять хуже.
- Так, это-ж главного: и с реанимацией он договорился и сынок его крутой бизнесмен. А этот… Материальную помощь на операцию, как он сказал: взял в собесе… Да, ну, его!.. Старьё! Себе дороже! Помрет – потом не отпишешься, а то и срок дадут. – Послышался голос молодого врача-консультанта.
Я постучал в дверь…
 Никому, мы, старперы не нужны. Со своей Леопольдой, так я зову грыжу, по примеру персонажа Хемингуэя называвшего свою язву, уже пять лет маюсь по разным медицинским учреждениям.
 И госструктуры, и частники, узнав мой год рождения, меняют приветливое выражение лица на кислое. И все в один голос начинают ныть, рассматривая проплаченные анализы, про законы, ограничивающие их профессиональную деятельность, про показатели смертности хреновые, про то, что давление у меня немного повышенное и кардиограмма не очень: синусоида не вниз, а вверх. А частники, что у них нет реанимации, а если вдруг форс-мажор...
Если б у меня была «лапа» или блат, а лучше был бы моложе на лет тридцать, с хорошим давлением, с синусоидой в кардиограмме вниз и побогаче, то конечно…
 Но я старый, больной и бедный. Я их хорошо понимаю. Сам лет сорок назад был такой. С большой неприязнью я выслушивал «старперские» нравоучения, жалобы на мизерную пенсию, болезни и дорогие лекарства. Особенно меня выводили из себя бешеные очереди из «старья» в поликлиниках…
 А теперь сам хожу по медицинским учреждениям, сижу в длинных очередях и с завистью смотрю на здания морга при больницах, где лежат мои коллеги-старперы, избавленные от дорогих лекарств, платных операций, старческой маяты и нытья…
Я и Леопольда как-то свыклись, даже можно сказать подружились, приспособились к вынужденному сосуществованию, хоть и недолюбливаем друг друга. Я ее за то, что через-чур любопытная и ревнивая: всегда вылезает в самый неподходящий момент, особенно когда, что в последнее время происходит очень редко, я снимаю штаны перед очередной «пассией» … а она, за то, что я не позволяю вылезти познакомиться и запихиваю обратно в утробу.
И благодаря нашей замордованной и затравленной государством медицине, про меня и Леопольду можно сказать: они проживут в любви и согласии много лет и умрут в один день, в один час и, даже, в одно мгновение.