Не твое время - одним файлом

Они будут вечно висеть над нами.   Все то, что однажды вошло в жизнь стыдом и болью, будет всегда возвращаться в мыслях, но так и останется долгом, вернуть который уже невозможно.  И мы будем думать, что однажды кто-то всемогущий и всемилостивый простит грехи, подарит новую жизнь и даст шанс прожить еще раз, чтобы исправить ошибки. А сейчас пусть будет так, ведь мир слишком несправедлив.  Вот только думает ли ОН так же? Вы узнаете об этом, но будет слишком поздно. 

Глава 1.  Игорь.

- Понимаешь, не сможем мы вместе.  Мы разные очень. Неужели ты не видишь, - Тамара не знала, как сказать самые главные слова и пыталась вызвать у мужа хоть какие-то эмоции. – Ты что, слепой? – В конце концов, она не выдержала, понимая, что выносить его молчаливую угрюмость, больше нет сил.
- Если ты о том, что спишь с Жмыховым  – то знаю, - Игорь поднял голову. Он до последнего пытался делать вид, что ничего не происходит и что все решится само собой. Но время шло, отношения становились все хуже, а они отдалялись друг от друга и вернуть былые отношения, если они и были, никак не получалось.
- Так что молчишь? Вообще не мужик, что ли? – Тамара со злостью посмотрела на мужа.
Жмыхов Николай Павлович был начальником отдела образования Центрального района, к которому относилась их школа. Улыбающийся, с импозантным брюшком и мягким голосом он смог очаровать её не только своими манерами, но и обещаниями посодействовать   в должности завуча, а там, при случае, помочь с продвижением в очереди на квартиру.  Да и плата не казалась такой уж сложной, за те муки, которые она испытывала в обшарпанной общаге, с общей кухней и вечно занятой душевой.
Сейчас, когда прошло уже почти восемь лет со дня свадьбы, она почти ненавидела всю ту тактичность, раздражающую внимательность и подчеркнутую  ироничность Игоря.  Уже было почти невозможно представить, что когда-то именно это и нравилось в нем.  Она помнила как он, широкоплечий и совершенно смущенный вошел в аудиторию их группы.  Мальчиков в педагогическом институте всегда было мало.  Даже в их группе, где учились будущие физики, лишь Ванечка да Сережка разбавляли женский коллектив. Оба были умными, из семей потомственных преподавателей, но не блистающие здоровьем, что избавило их от призыва и необходимости отдать долг родине. Игорь поразил своей взрослостью, смуглым цветом лица и спокойствием, сквозившем в изучающем, чуть насмешливом взгляде.   
Тот месяц, который они провели на работах в колхозе, лишь подчеркнул все достоинства Игоря, выделяя его силу и умение решать неожиданные вопросы, возникающие на дискотеке, не сходить на которую было просто невозможно.  Прожив всю свою жизнь в деревне он сохранил чуть заметный приятный акцент. По крайней мере, именно так казалось тогда Тамаре.
В первый же учебный день он умудрился опоздать.  Единственное свободное место оказалось рядом с ней, вызывающе красивой и абсолютно убежденной в том, что не любить ее просто невозможно. Но здесь все оказалось совсем иначе – внимания ей, старосте группы, активистке, спортсменке и отличнице не доставалось абсолютно. Игорь, на первый взгляд тихий и неестественно спокойный для такого видного мужчины (два года службы подарили приятное ощущение зрелости и мужественности), словно сторонился Тамару.  В начале  учебы особенно сильно чувствовалось, что армия давала совсем другие знание, некоторые предметы были им подзабыты, и это не могло не сказаться на оценках.  Общим решением было решено взять Игоря на поруки, а заниматься с ним математикой вызвалась Тамара, сделав вид, что это не очень-то ей и надо, но показатели группы выше личных интересов, а потому и на эту жертву она вполне способна.  Роман, вспыхнувший как спичка, был ярким и страстным, закончившись свадьбой сразу после третьего курса. Тянуть дальше они  уже не могли – через пять месяцев родился Костя.  Академический отпуск Тамара брать не стала – училась она легко и закончила институт с красным дипломом.
Прошло уже три года с тех пор, как  закончилась учеба, они преподавали в разных школах, но в одном районе.  Игорь долго не хотел верить в те слухи, которыми был окутан Жмыхов, пока однажды не увидел Тамару, садящуюся к в машину к начальнику.     Вечером она рассказала, что задержалась после уроков, проверяя тетради, а он сделал вид, верит так же, как верил всегда. Ради Кости он был готов терпеть все и сколько угодно. Вот только жена не разделяла таких же убеждений, решив избавиться от всего того, что делало ее жизнь серой и обязывающей сносить это беспросветное существование.
- Мы должны разъехаться. Ты пойми, не могут люди, живущие совершенно разными взглядами и утратившие все чувства кроме необходимости смириться, жить рядом.      
- Это я понимаю, - признаться, что он не имеет ни малейшего представления, куда съехать было обидно и словно подчеркивало его несостоятельность. Денег действительно всегда не хватало, а уж о том, чтобы снять комнату не могло быть и речи. Его бюджет был совсем не рассчитан на такие траты.
- Нам нужно развестись, - Тамара, наконец, сказала все, что хотела и теперь устало опустилась на стул.  – Мне уже двадцать шесть и ждать, пока стану старой и никому не нужной я не собираюсь.
- Понимаю, - Игорь смотрел на играющего Костю, практически не вслушиваясь в то, что говорит жена.  Все было ясно и без слов. – Я придумаю что-нибудь.
- Да что придумывать?! - эта манера мужа быть спокойным в любых ситуациях раздражала. – Я завтра несу заявление, а ты думай, куда переедешь. Я хочу, чтобы через месяц тебя здесь не было.  Кстати, как мать одиночка я квартиру быстрее получу. Мне Николай Палыч сказал, он, между прочим, разбирается в этих вопросах.
Порой хотелось, чтобы муж сорвался, наорал, в конце концов, разбил тарелку или хлопнул дверью. Но Игорь мог криво ухмыльнуться, запустить ладонь в густые, жесткие волосы и только глаза выдавали бушующие эмоции, рассмотреть которые могла лишь она, чувствуя, как кипит у него внутри. Но никогда не позволял он вырваться наружу всем бушующим страстям.
- Он же начальник. Конечно, разбирается, - Игорь не знал, что говорить. В самом ближайшем будущем нужно было что-то предпринимать, а мыслей не было совершенно никаких. – Я не знаю, как за месяц все решить. Ты же знаешь положение с деньгами, а общежития никто не даст.
Он всегда, где-то глубоко внутри гордился тем, что может решить любой вопрос в самой неожиданной ситуации. Но именно сейчас мыслей не было никаких. Что-то внутри разрывалось от жалости к себе, невыносимой, но неизбежной разлуки с сыном и женой.  Любил ли он Тамару сейчас? Вопрос возник сам по себе, впервые за все годы, которые они были вместе. Абсолютно точно Игорь знал, что мысли о разводе он отгонял даже тогда, когда был готов и сам сделать этот первый шаг. Пугало всё: всеобщее осуждение, косые взгляды и разговор с мамой, который казался самым страшным.   Она никогда не отчитывала, не учила жить, не лезла с советами, но там, в деревне, эта новость обойдет каждый двор, обрастая невероятными подробностями.  Вспоминать его городскую жену будут с особым  удовольствием, подчеркивая всю безнадежность попыток стать городским и «интелихентным». Необходимость как-то обустраивать быт в новых условиях и еще масса проблем не давала покоя, но в одном Тамара была права – жить вместе они не могут.  Смириться с поздними возвращениями, и слушать истории об очередном затянувшемся совещании было противно. В глубине души Игорь был даже рад, что она сама начала этот разговор, избавив от необходимости подбирать слова и нервничать, ожидая истерик.
- Месяц! – жена ответила резко, отвернувшись от стола, где лежала стопка тетрадей, которую собиралась проверять. – И не важно, успеем мы развестись или нет. Я хочу, чтобы ты уехал.
- Тамара, послушай, сейчас начало ноября, учебный год в разгаре, - Игорь говорил скорее самому себе, вслух перебирая возможные действия, - устроиться куда-то почти невозможно. Ты же не хуже меня всё знаешь. Месяц слишком мало.
- Или ты что-то придумаешь, или этим займусь я, - в голосе жены прозвучало что-то похожее на угрозу
Игорь попытался сделать вид, что не ничего не заметил.  Он достал со шкафа распечатанную книгу Солженицина, которую с огромным трудом и клятвенными заверениями беречь, как зеницу ока, смог взять почитать у Леонида Борисовича Якушина, преподавателя истории из их школы.  Перепечатанная под копирку книгу была местами затерта и отдельные фрагменты читались с большим трудом, но сама мысль о том, что сейчас он касается чего-то запретного, а потому безумно интересного заставляла вчитываться в каждое слово.  Заметив, что Тамара собирается ложиться спать, Игорь тихонько вышел в туалет. Только там была возможность спрятаться и никому не мешать. Так он прочел всего Булгакова, что-то из Войновича, Ахматову.  «Доктор Живаго» не произвел абсолютно никакого впечатления, как, собственно несколько странной, преувеличенной в хвалебных отзывах показалась «Мастер и Маргарита». Куда интереснее выглядели «Записки врача» и было совершенно непонятно, почему они оказались в числе запрещённых.   А уж «Собачье сердце», не удержавшись, Игорь пытался даже переписывать от руки, чтобы сохранить себе и перечитывать. Сама возможность узнать мысли тех, кого не любила власть, давала право считаться особенным и посвященным во что-то таинственное.
Тамара на следующий день подала заявление на развод.   Ее родители жили километрах в трех от города, но переезжать к ним и терять прописку она не хотела. Да и сама мысль перебираться в деревню ей не нравилась настолько, что даже мысли подобного рода она не допускала.  Через две недели она напомнила Игорю о том, что времени остается совсем не много. Но одно дело сказать уехать, а вот придумать куда, простой задачей не казалось. Несколько раз мелькнула мысль, что всё как-то уляжется само собой, но и эта иллюзия была разбита холодным тоном жены:
- Я смотрю, ты ничего не думаешь?
- А что думать? – Игорь чувствовал, как нервы начинают сдавать. – Куда идти? Было бы лето, хоть на скамейке ночевал бы. Ноябрь на дворе, как-никак. На выходные буду к маме ездить, а так куда?
- Посмотрим, - Тамара многозначительно посмотрела в его сторону. – Каждый сам кузнец своего счастья. – Она многозначительно задумалась, глядя куда-то вверх.
Развод прошел как-то слишком буднично.  Игорь вышел из здания суда растерянным и поникшим.  До последнего момента сохранялась надежда, что происходящее это дурацкий сон, который вот-вот закончится.  Единственное, на что хватило сил – это послушно кивать головой, соглашаясь со всем тем, что говорила Тамара. Ни оправдываться, ни возражать не было никаких сил.  Так же как невозможно было поверить в то, что всю звучавшую глупость кто-то может воспринимать серьезно. Тамара не скупилась в эпитетах, раскрашивая его в самом ужасном свете. В глазах судьи, дамы весьма почтенного возраста, Игорь отметил легкое недоумение, но, скорее всего, это просто показалось. Подумать только, три часа назад они выходили из комнаты общежития мужем и женой, а сейчас вдруг стали совершенно чужими людьми, которых связывал лишь сын и жилплощадь. Но и эти нити оказались не самыми прочными.
Игорь пытался представить себя в новой роли холостяка, решив для себя абсолютно точно, что сыну он будет помогать несмотря ни на что, а все остальное образуется само по себе.  С момента развода прошла почти неделя.  Был обычный день и вызов в кабинет директора не вызвал никаких опасений.  Лилия Макаровна Шинина уже почти десять лет была у руля этой школы, отличаясь жесткими требованиями к дисциплине, а так же ко всему тому, что, по её мнению,  имело хоть какое-то отношение к моральному облику подчиненных.   Тем не менее, за кажущейся строгостью скрывалась добрая душа и отзывчивый человек, всегда входящий в положение и умеющий поддержать в трудную минуту. Сейчас она    лишь кивнула головой в знак приветствия, не поднимая головы от папки, лежащей перед ней. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – разговор предстоит не самый приятный.
- От вас, Игорь Михайлович, я этого не ожидала. Ну ладно Якушин, он себе приключений всегда искал, но вы!? Как вас угораздило попасть в этот список, - Шинина тяжело вздохнула. – Вы хоть понимаете, чем оно все чревато?
- Да что я сделал? – Игорь развел руки. – Да, развелся. Бывает. Что мне из-за этого, в тюрьму что ли? – Мелькнула мысль, что вся причина кроется в разводе, который портил статистику школы и теперь ложился пятном на его репутацию.
- К этому мы еще вернемся, - Лилия Макаровна закрыла папку, лежащую перед ней. – Мне звонили из отдела образования. На вас, Астралёв, поступила бумага, в которой указывается, что вы читаете антисоветскую литературу и поддерживаете связи с людьми, которые нелестно отзываются о нашем строе. Что скажете?
- Ничего не скажу, - Игорь судорожно сглотнул. – Я не знаю, кто и как отзывается о строе. Но ведь я сам-то ничего не говорил.
- Боюсь, что объяснять это придется не мне, - Шинина тяжело вздохнула. – Идите. Не уверена, что сейчас что-то зависит от меня.  Помочь вам может только господь бог. – Она неожиданно осеклась. Случайно сказав лишнее в эмоциональном порыве, она теперь переживала лишь о том, обратил ли внимание на ее слова  Игорь.
- Я понял, - Игорь все услышал, но на фоне его собственных проблем эта мелочь казалась такой несущественной, что он даже позавидовал директрисе.
Она переживала, чтобы ее взгляды атеиста, партийного работника и строителя социализма не попали под сомнения окружающих людей. Ему же приходилось думать о том, что жизнь дала серьезную трещину, повернувшись совсем неожиданной стороной. Мелькнула мысль, что он ничего не расспросил, и даже захотелось вернуться, чтобы хоть как-то пролить свет на его положение.  Игорь замер посреди коридора, уже собираясь повернуть обратно, но гул из его класса, где уже должен был начаться урок, заставил приступить к прямым обязанностям.
Сосредоточиться не получалось. Даже Малышкину, который что-то мямлил у доски, он поставил четыре, чем удивил не только его самого, но и весь класс. Мелькнула мысль, что дома, на шкафу остался лежать Хэмингуэй «По ком звонит колокол». «Ведь могут прийти», - что-то щелкнуло в мозгу, но странное безразличие к своей судьбе заставило продолжить занятие. Нужно было мчаться домой, перепрятать книги, выбросить те страницы Булгакова, которые он старательно переписывал по ночам. «Черт возьми, да кому я нужен. Ну, подумаешь, книжки читал. Да в них и нет ничего», - Игорь разозлился на тот страх и те сомнения, которые вдруг заставили биться сердце учащенно.   «Да и потом, почему ко мне должны прийти? Мало ли кто что написал.  Я не сделал ничего плохого. Я самый обычный преподаватель», - но и эти доводы не помогли успокоиться.  Настроение было испорчено окончательно и время тянулось немыслимо долго.
День становился короче на глазах и Игорь даже удивился, когда вышел из школы в сумерках.  Взглянул на часы, словно перепроверяя сам себя, но было всего лишь начало шестого, совсем не поздно. Мелкий моросящий дождь, казалось, не прекратится никогда. Дожди шли почти каждый день, превратив дороги в грязную кашу. Через пару минут в правом в правом ботинке противно зачавкало. Если бы не лужи, то в двух носках было нормально, ноги почти не мерзли. Но промокали они почему-то очень быстро, а покупать новые, когда еще и эти были с виду очень даже ничего и обидно, и не за что. Да и носил-то всего третий сезон. Рано для обновок ещё. А то, что промокают – ерунда. Это можно и потерпеть. Вечером поставит у батареи, а к утру они будут сухенькие и всё отлично. Главное не забыть потом гуталином погуще намазать. Тогда вода не сразу пропитывается и до работы точно дойти можно будет без проблем.  Да и вообще, на такие мелочи обращать внимание взрослому человеку совсем ни к чему. Разве в этом проблема. Вот то, что Шинина про книги знает – это да, проблема. И кто интересно так сдал их? Похоже, и Якушина будет вычитывать. Леня отчаянный до безумия. Интересно, а где он сам-то книги достает?  И пластинки всегда у него новые. Вот и сейчас в портфеле, среди книг лежал рентгеновский снимок, на котором были песни Высоцкого, достать которые на полках магазина никакой возможности не было.   «Эх, жаль, денег нет», - Игорь вздохнул. Мечта купить  бобинный магнитофон грозила еще долго оставаться мечтой.  Но проигрыватель, пусть и старый, пусть и с гвоздиком вместо иглы все же был. И играл он очень даже не плохо. 
С этими мыслями и желанием непременно сразу же поставить пластинку, о которой столько говорили те знакомые, которые уже прослушали ее, Игорь вошел в общагу.  Лампочка на лестнице то ли перегорела, то ли опять пропала, и подниматься пришлось на ощупь.
Тишина на коридоре заставила насторожиться. Обычно в это время двери комнат не закрывались, а шум из кухни был слышен на несколько этажей. Через минуту стала понятна и причина – в их комнате сидели трое в штатском и участковый, Семен Николаевич Кужелев. Жильцы замерли по своим углам, с интересом ожидая, чем закончится визит далеко не самых приятных гостей.
- Проходите, Игорь Михайлович, - из-за стола поднялся невысокого роста, коренастый мужчина, - как раз вас мы и ждем.
На столе лежало все то, о чем думал еще несколько часов назад.  Никакой надежды на то, что из этой ситуации есть выход не было.
- Что у вас в портфеле? – коренастый протянул руку, словно знал абсолютно все.
Игорь молча расстегнул непослушный, вечно заедающий замок и достал пластинку.
- Все, больше ничего вас интересующего нет, - он присел на угол кровати.
- Не вам знать, что нас интересует. Вася, проверь, - коренастый кивнул напарнику и тот вывалил содержимое портфеля на стол.   
- Ничего больше, - осмотр получился очень быстрым.
- Игорь-Игорь, и откуда ты на мою голову свалился? – Кужелев смотрел с какой-то обидой. – Вечно вас интелихентов тянет в гавно.  Ничему вас жизнь не учит. Никакого толку от вас. Ну, вот сейчас тебя и научат, как партию не слушать и как прихвостнем у капиталистов бегать.
- Поздно речи толкать. Раньше надо было, - коренастый подвел итог проповеди участкового. – Собирайтесь.
Игорь обвел взглядом комнату. Тамара с Костей на руках сжались в углу, не проронив ни слова. Да и не было заметно во взгляде жены растерянности или обеспокоенности. Открыв шкаф Игорь кинул в матерчатую сумку, висевшую у двери пару носков, свитер и повернулся в сторону застывших гостей:
- А что брать? – к кому обращаться было непонятно, и вопрос получился неопределенным, словно как всем сразу.
- А ты это сразу бы узнавал, когда книжульки свои рыскал выискивал, - Кужелев нервно расхаживал на крошечном участке комнаты, скорее просто крутясь на месте. – Вот сейчас и поймешь, чем тебе эта жизнь плохой казалась.
- Времени нет тебя ждать.  Пошли, - коренастый подтолкнул Игоря к выходу и его молчаливые напарники расположились с двух сторон так, что даже оступиться бы ему не позволили.
Где-то пролетела мысль о том, что можно прыгнуть в окно, когда они проходили мимо кухни, в фильмах всё выглядело просто и не страшно.  Только здесь ничего не напоминало кино, и фигуры сопровождавших его мужиков с каменными лицами говорили о том, что долететь до земли у него не получится. Точнее приземляться будет уже просто тело с признаками недавней беззаботной жизни.
Мрачные длинные коридоры, маленький кабинет, табуретка, прикрученная к полу и стоящая почти в центре. Никаких шкафов, вешалок, прочей мебели, всего того, что мы обычно видим, входя в помещение.  Игорь поежился под направленным светом лампы. Напротив, за потертым столом сидел тот же коренастый, с которым он формально уже был знаком.
- Фамилия, имя отчество, - он меланхолично записывал ответы на вопросы, которые Игорю казались неестественно глупыми. – С какого года  занимаетесь антисоветской деятельностью?
- Я?! – в голосе Игоря мелькнуло удивление, которое сменилось чувством, что произошла ошибка. – Вы меня с кем-то перепутали. Я… - Договорить ему не дали.
- Здесь, молодой человек, никто ничего никогда не путает. Еще раз спрашиваю: когда вы вступили в организацию главная цель которой компрометирующая деятельность членов партии и правительства нашей страны?
- Да нет такой организации, - Игорь недоуменно пожал плечами. – И не могло быть.
- Посмотрим, - коренастый нажал кнопку, расположенную на краю стола.
Игорь услышал, как хлопнула дверь кабинета, и по шагам вошедшего понял, что тот остановился за спиной.
- Уточняю вопрос: кто возглавлял вашу организацию?
- Нет никакой организации. Книги – да. Читал. Организации никакой нет.
Договорить Игорь не успел. Неожиданный удар свалил его с табуретки. Он успел закрыть голову, когда они градом обрушились на него. О сопротивлении не могло быть и речи. Поджав колени и скрутившись клубком, он просто лежал, сжав зубы и чувствуя, что сдержаться нет никаких сил. 
- А-а-а, - думать о том, как он выглядит со стороны и что подумают о нем эти люди, не было никакой возможности.  Что-то хрустнуло в боку под очередным ударом. Наверное, терпеть он мог, и не боль вырвалась из пересохшего горла. Это была обида и непонимание происходящего. Удары прекратились так же неожиданно, как и начались.
- Ну что, подумал?  –  коренастый безразлично смотрел на него, словно ничего не случилось и продолжается обычный, мирный диалог если и не друзей, то уж совершенно точно не врагов.
- Нечего думать. Вы и сами все знаете. Нет никакой организации. Книги читал. Брал у Якушина. Он в нашей школе работает. Историк. Но никто и никогда не говорил ни о какой организации, - Игорь
опустил голову, наливаясь злобой от собственного бессилия. Всё, что описывал Солженицын, ему казалось выдумкой, но сейчас сомнения в его правдивости развеивались на глазах.
- Уведи, - коренастый кивнул и кто-то, стоящий за спиной дернул за воротник.
Дорога в камеру проплыла словно в тумане. Немного придя в себя Игорь встал, сделал пару шагов от стены до стены, даже присел пару раз.  Складывалось ощущение, что болело всё, но при этом было вполне терпимо.  Получилось даже улыбнуться. Приключения выходили за рамки того, что он мог себе предположить. Пришла пора обдумать происходящее, но мыслей не было никаких.  Дверь со скрипом растворилась и вошел маленький мужичок, беззлобно огрызнувшийся охраннику, закрывающему за ним дверь.
- Ну, слава богу, не один буду, - он протянул Игорю руку. – Василий. Ну, здесь меня Щуплый кличут, если тебе сподручней будет. 
- Я Игорь, - появление этого, на вид очень дружелюбного соседа было очень кстати. Одиночество и невозможность перекинуться хоть парой слов с кем-нибудь давили сильнее боли.
- Обживаться будем. Номер у нас двухместный, так сказать, почти люкс, - Василий выглядел бывалым и хорошо знакомым с распорядками содержания заключенных. – Сегодня тихо будет. Чуйка у меня, а она не подводит. А ты как здесь оказался. По виду фраер будешь.
- Не знаю. Я случайно. Я не виноват ни в чем, - Игорь затараторил, словно оправдываясь и от этой мысли стало как-то не по себе. Нужно было взять себя в руки.
- Здесь никто ни в чем не виноват – это я тебе точно говорю. Но тут уж соображать надо. Что можно говорить, что нельзя. Оно, знаешь, упрямство тоже до добра не доведет, - маленький и бойкий Василий уже устроился на нарах и с удовольствием потянулся. – А ты, видать, совсем желторотый. Так они тебя быстро в оборот возьмут.
- И что делать? – Игорь вслушивался в каждое слова соседа.  – Но, я ведь правда ничего не делал.
- А что шьют? – в голосе соседа прозвучало что-то похожее на безразличие.
- Антисоветская деятельность какая-то, - Игорь пожал плечами, удивляясь самому себе. Он действительно не мог вспомнить, что именно звучало в вопросах проводившего допрос следователя.
- У-у-у, - Василий протяжно пропел. – Ничего хорошего тебя, мой друг не ждет. Бить точно будут, пока всё не расскажешь и всех не сдашь. С таким диагнозом тебе не спрыгнуть.
- И что теперь?
- Ну, что-что? Суши сухари. Правда, - Василий задумался, и словно нехотя, чуть небрежно добавил, - может, знаешь что? – И уже веселее, словно придумал нечто интересное, произнес. -  Надежда у тебя одна – свидетелем проскочить. Ты, когда на следующий допрос придешь, настроение лови. Как только следак начнет намекать на что – соглашайся. Тогда он тебе сам предложит что надо. Иначе худо дело. Кто другой расколется раньше и у тебя уже всё, шансов никаких.
- Кто другой? – Игорь готов был согласиться со всем, но что-то не давало покоя. – Только Ленька книги мне давал. Никого нет больше. А что он скажет? Что мы с ним власть свергнуть собирались. Да кто поверит, что два человека, учителя в школе, могут власть подорвать?
- Чудак ты наивный!  Ты ж Леньку этого не знаешь. Кто там с ним неизвестно. Он сейчас, может, поет как соловей. А ты тут сопли жуешь: поверит – не поверит. Там яйца так зажмут, что признаешься и в том, что Ивана Грозного ты отравил.  Так что подумай. Пока не поздно, - Василий отвернулся к стене, всем видом показывая, что пора спать.
Игорь напряженно обдумывал слова нового знакомого. Его сегодня, в общем-то, и били не особо сильно, а ведь сдался он уже почти. Страх сковал вдруг с такой силой, что дышать стало трудно, а по коже легким ознобом пробежали мурашки. 
- Если я здесь, то и Леню, наверное, тоже взяли. Кроме книг ведь нет ничего. Музыка? Но там ведь Высоцкий. Его и так уже слушают везде. За него наказывать глупо. Да и не слышно было, чтобы за книги кто-то судили. С работы точно выгонят. А может, не выгонят? А идти куда?  Вообще, чтобы куда-то идти, нужно сначала выйти, - Игорь мысленно разговаривал сам с собой. – Может, прав Вася, как его там, Щуплый, видать опытный мужик. Может, правда согласиться со всем? А с чем согласиться? С тем, что я в организации был какой-то? Так ведь не был. Бить точно будут. Раз уже били, то точно не последний раз. А выдержу? Если как сегодня, то ещё куда ни шло, а если не так? Нет! Признаваться не в чем и не надо. Правду говорить и всё. Как будет – так пусть и будет. Посадят и ладно. Там тоже люди. Вот маму жалко. На выходные надо было поехать в деревню, дрова поколоть некому. Эх, что делать? – Сна как такового не было. 
В короткие промежутки забытья снились какие-то непонятные сны, сумбурные и тревожные. Порой казалось, что это мозг продолжает свою работу и рисует картины в темных тонах - гнетущие и бесперспективные.  Открыв глаза Игорь пытался вспомнить эти бессмысленные сны, словно надеясь найти в них какие-то ответы, но ничего не получалось и оставалось лишь чувство полного опустошения. 
Все было не столько непривычно, сколько ужасно. Первый подъем, завтрак, резкие окрики и полное непонимание ни что делать, ни как себя вести. Василий, разговорчивый с вечера лишь беззубо улыбнулся и коротко бросил:
- Так что думай. Тебе жить. Я-то уже здесь все прошел. Уж  знаю, как оно.
Игорь кивнул головой, соглашаясь со всем, но принять это мнение повиновения и смирения не мог никак.  Томиться в ожидании долго не пришлось. Сначала в глазке мелькнул быстрый взгляд, который внимательно скользнул по камере и следом, со скрипом и лязгом открылась дверь:
- Астралев, на выход, - конвойной освободил выход. – Лицом к стене.
Игорь даже прикрыл глаза. Все было впервые, и он старательно исполнял указания. Еще несколько раз приходилось останавливаться, пропуская встречных и ожидая, пока очередная дверь закроется за спиной.
Тот же кабинет, тот  же коренастый за столом и все те же ощущения, но теперь к ним добавилось ожидание боли.  Игорь сначала опустил взгляд, но потом, повинуясь какому-то внутреннему порыву, поднял голову, тряхнув ею, словно сбрасывая наваждение.
- Подумал? – коренастый откинулся на стуле.
- Над чем? – Игорь подумал о том, что небритый, помятый и не спавший почти всю ночь он вряд ли выглядит сейчас как герои из книг, которые никогда не сдавались, стойко принимая все удары судьбы.  Он даже ухмыльнулся, представив себя на допросе в немецком плену.  Сейчас понять где страшнее было почти невозможно. Здесь были свои, но легче от этой мысли не становилось. «Ну, здесь, по крайней мере, расстрелять не должны», - приходящие в голову идеи казались сумасшедшими.
- Вчера не дошло? – на лице следователя застыла гримаса отвращения. – Могу повторить. Но, предупреждаю, будет хуже. А знаешь, - он как-то неожиданно добродушно облокотился на стол, придвигаясь к Игорю, - я ведь и иначе могу заставить все подписать. Знаешь, сколько вариантов есть?
- Можете. Все вы можете, - Игорь вдруг разозлился. - Сколько смогу, столько и терпеть буду.  Не смогу терпеть – подпишу.  Вы же сами знаете, что нет никакой организации. И знаете, что я только книги читал, да и те… - хотелось добавить, что нет в них ничего страшно. Но все слова вдруг показались бессмысленными.
- Не слушаешь ты советов, – следователь разочарованно откинулся на стуле. – Что ж делать с тобой. Сам не признаешь ничего.
- Нечего мне признавать, - Игорь решил, что советы Щуплого ему сейчас ни к чему. Что-то похожее на детское упрямство заиграло внутри.
- Ладно, - коренастый нажал кнопку, расположенную справа на столе.
За спиной хлопнула дверь и Игорь сжался, приготовившись к удару.
- Иди, - он потерял вдруг потерял всякий интерес.
Игорь снова оказался в той же камере. Попытку лечь оборвал резкий окрик. Четыре шага – от стены до стены. Скоро закружилась голова. Неожиданно дверь распахнулась.
- С вещами на выход.
Через полчаса обычный уазик, с решетками на окнах, привез его к отделению милиции. Теперь его сопровождали  знакомые и оттого почти родные люди в милицейской форме. В кабинете сидел капитан, с красным лицом и орал в телефонную трубку:
- Маша, я на работе третьи сутки! Я ночь в засаде просидел! – минуту он что-то слушал, не обращая внимания на сидящего в кабинете Игоря. – Твоя мама и не такое говорит. Где она меня видела? Померещилось старой. Всё! У меня люди. – Он со злостью бросил трубку. – Что у тебя? – он смотрел непонимающим взглядом на Игоря.
- Не знаю, - вопрос капитана показался странным.
- Ты кто?
- Астралев Игорь Михайлович.
- А-а-а, - капитан хлопнул себя по лбу. – Распишись. – Он протянул протокол.
- Это что? – Игорь быстро пробежал глазами по тексту. – Я хулиганил, выражался нецензурно в общественном месте и хамил сотрудникам милиции? Когда?
- Ты урод и дебил! – капитан вскочил со стула. – У тебя два варианта: подписать и получить пятнадцать суток или пойти на доследование и тогда я тебе впаяю по самые помидоры. Еще есть вопросы?
- Нет! – Игорь подписал протокол. – Мне куда?
- Леша! – капитан громко крикнул и дверь тут же открылась. – В пятую его.
Суд был на следующий день. Зал, адвокаты, судья, словно расположившийся на сцене, пламенные речи и разбитые вдребезги доводы обвинения – ничего этого не было и близко.  В маленькой комнате, уставшая старушка божий одуванчик, даже не дослушала речь обвинителя. Махнула рукой и быстро подписала бумагу.
- Пятнадцать суток общественных работ, - вердикт был коротким и обжалованию не подлежал.
Первой мыслью было удивление, смешанное со злостью, готовой выплеснуться в любую минуту. Но мысль о том, что  еще два дня назад ситуация казалась близкой к концу света мелькнула спасательным кругом, удержав от необдуманных поступков.  Любая попытка восстановить справедливость могла иметь исключительно обратный эффект и, положа руку на сердце, это был тот минимум, о котором можно было только мечтать.
В этот раз камера выглядела несоизмеримо больше. Вокруг прохода тянулись странного типа  лежаки. Точнее, лежак был какой-то сплошной, занимая практически все свободное место. Он чем-то напоминал невысокую сцену, без подушек, матрасов и прочих принадлежностей. В эту минуту, когда еще не вернулись с работ такие же осужденные, как и он, неожиданно пришло понимание, что как прежде уже никогда не будет. Ноябрь одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года стал для него той чертой, которая разделила жизнь на до и после. Уже не будет как прежде и теперь все будет иначе. Вот только где же теперь, то место в жизни, которое нужно найти? Кто он сейчас?  Как выглядит его завтра и есть ли оно, завтра? Слишком много вопросов и ни одного, хоть сколь-нибудь вразумительного ответа.

Глава 2. Егор.

Телефон просвистел сигналом, спутать который ни с чем другим было невозможно, а на дисплее высветилась крупная надпись: «Кабинет пятьсот семь, 15-00. Явка обязательна».
Сегодня был день личных вопросов, как называли четверг в их проектном институте. После обеда собиралась комиссия, которая просматривала сведения, поступившие из службы идеологического контроля.  Каждый клик в интернете, каждый просмотр новости или просто развлекательной программы фиксировались. В огромную базу данных стекались сведения о покупках и перемещениях, телефонные разговоры и результаты проделанной работы, как поздно и с кем задержался в баре или что в сердцах ляпнул в очереди – всё собиралось, анализировалось, и какая-то программа рассылала сведения по месту работы. Охватить все слои населения было невозможно, но какая-то умная голова решила, что это и ни к чему.  Сеть тотального контроля накрыла лишь тот круг, который всегда вызывал ненависть, раздражение и недоверие со стороны власти. Это были преподаватели, врачи, инженера, творческие личности и все те люди, которые относились к разряду продуктивно мыслящих и потому сложно предсказуемых, а значит требующих повышенного внимания. 
Сегодня в этот мрачный кабинет, где собиралась комиссия, нужно было идти Егору.  Настроение работать пропало совершенно. Непроизвольно снова и снова он перебирал в памяти всё то, что могло послужить поводом для вызова, который не предвещал ничего хорошего.  Причин могло быть столько, что выбор оставался между плохими и очень плохими вариантами.  То, что ближайшую неделю придется висеть на доске позора, размещенной на входе в институт, было не страшно.  Оказаться на «стене плача», как между собой называли они эту фотовыставку, было страшно только первый раз. К своим сорока двум годам Егор был уже «моделью со стажем», не раз попадая в число неблагонадежных.  Хуже всего было то, что помимо морально унижения, которое все сотрудники воспринимали с долей сочувствия и понимания, прилагалось материальное наказание. И вот как раз оно било в самое сердце.  Отношения дома последнее время разладились абсолютно и вечные материальные проблемы не любви не добавляли.
Он пытался бодриться, а Вася, хороший друг и соратник старался поддержать, как мог. Хотя, они оба отлично понимали, что завтра поменяются местами, и уже ему придется выступать в роли «тянущего коллектив назад», и, вздыхая, бродить по коридорам института, ожидая этой унизительной процедуры.
Дверь распахнулась, выпустив заплаканную Зиночку, молоденькую сотрудницу из электриков, которая не так давно попала к ним по распределению. Егор пытался припомнить, видел ли ее хоть раз на «доске почета». Скорее всего, для нее это был первый опыт разбора нравственности и политической грамотности, и тогда становилось понятно, почему она так эмоционально переживает процедуру «очищения и реабилитации в условиях социальной напряженности и негативного влияния врагов государственной системы самого демократичного в мире государства».  Первый раз он не спал три дня, зарекаясь смотреть в сторону баров и говорить всё то, что крутилось на языке. Катя, жена, уже не раз говорила ему о том, что мысли, даже если они и умные, лучше держать при себе. Как ни жаль, но молчать не получалось.  Хуже всего, что высказываться он умел коротко, оригинально, но не вовремя и не там, где это допустимо.  Над дверью загорелась его фамилия и Егор, заставив себя сделать самое грустное и полное отчаяния лицо, вошел в кабинет.
- Молчанов Егор Анатольевич, старший специалист отдела сантехники и теплоснабжения, женат, дочери шестнадцать лет, -  секретарь, Анна Николаевна Бирюкова, уже предпенсионного возраста дама, зачитывала сведения об очередном  вошедшем счастливчике. Егор слышал эти слова уже не раз и сейчас думал лишь о том, что комиссию нужно разжалобить. Попытки возражать и защищаться выводили всех ученых мужей и таких же ученых дам из себя, что приводило к самым жестким наказаниям с точки зрения лишения денег. – Между прочим, за последний год он у нас третий раз, что демонстрирует полное пренебрежения ко всему тому, что говорится в этом кабинете. Слово передается председателю комиссии, руководителю информационно-политического отдела, Сысоеву Макару Никитовичу.
- Интересно, откуда ты, Баба Яга? Черт возьми, когда ж ты на пенсию свалишь? – Егор виновато опустил голову, мысленно отвечая каждому из тех, кто так или иначе обращался к нему.  Это была уже привычка, которая помогала переживать эти минуты клеймения позором и всеобщего осуждения. – Возраст пенсионный поднимают и поднимают. Даже не верится, что еще каких-то лет сорок назад женщины уходили в пятьдесят пять лет, а мужики в шестьдесят. А сейчас все в шестьдесят восемь. Интересно, а я доживу до пенсии. Вот эта Анна-мегера точно доживет. Она ж кровью питается. Вот сейчас от меня отхлебнет. Правда, у меня кровь не очень вкусная. Что это мы вчера с Васькой пили? Бормотуха страшная.  До сих пор вкус в горле стоит. Интересно, от меня хоть перегара нет? – Егор медленно поднял глаза, словно ощущая всю тяжесть свалившихся печалей, и снова уронил взгляд в пол. Сейчас он переживал лишь о том, чтобы не было запаха вчерашней пьянки. Это могло негативно сказаться на настроении комиссии.
- В прошлую пятницу, находясь в баре «Чумовой вечерок» Егор Анатольевич говорил о том, что сказки об улучшении жизни граждан у него уже поперек горла и от этих речей тошнит его уже. Кроме того, в очень резкой и матерной форме было выражено отношение к новому составу депутатов верховного совета страны. Кстати, хочу заметить, - Сысоев поднял глаза, - на последнем голосовании бланк Молчанова оказался испорченным, причем не случайно. Он преднамеренно повредил его, таким образом, игнорируя указ партии и правительства о просьбе к сознательным гражданам активнее участвовать в демократических процессах, происходящих в стране.
- Ага, «просьбе», – Егор сделал лицо еще грустнее и понял, что сыграть лучше он уже не сможет. – Не приди – сразу уволят. Интересно, они уже и бланки вычислять научились. Наверное, по отпечаткам пальцев. Да черт их знает. Они уже все могут. Некуда спрыгнуть.
- Кроме того, у нас есть сведения, что Молчанов игнорирует посещение утренних летучек, где освещается международная обстановка.
- Так это же сказали по желанию, - слова вырвались непроизвольно. Приходить на работу на час раньше, чтобы выслушивать новости, которые опубликованы на единственном информационном портале было верхом маразма.
- Вам идут навстречу, вам на блюдечке все преподносят, а вы тут еще и пыжитесь, - Сысоев обиженно обвел взглядом членов комиссии, словно выискивая поддержку.
- Я вот что скажу, - слово взял Чурсин Геннадий Владимирович, начальник отдела кадров и один из самых влиятельных людей в их институте. – Зажрались все. Государство, лицо которого мы здесь сейчас представляем, дает им образование, дает возможность реализации и роста, дает социальную защищенность и компенсирует затраты по основным позициям услуг и продуктов. И что мы видим взамен? – Он обвел взглядом замерших в порыве полной солидарности членов комиссии. – Правильно! Наплевательское отношение к нашей работе и нашему желанию улучшить их же жизнь. Сколько можно это терпеть? 
Необъятный, весом килограмм в сто пятьдесят, он двигался по узким коридорам словно гора, которая медленно плывет навстречу, заставляя искать спасения в любой подвернувшейся нише. Его никто не обгонял, предпочитая ползти на некотором удалении и вообще, попадаться ему на глаза не рекомендовалось. Последствия были совершенно непредсказуемы. В лучшем случае был вариант нарваться на лекцию о необходимости правильного использования рабочего времени, которая сама убивала этого времени значительно больше. Особо невезучим приходилось провести его к своему рабочему месту и показать работу, которую выполняешь в настоящий момент, стадию готовности, прогнозируемые сроки выполнения и еще массу чего. Все это сопровождалось едкими замечаниями, демонстрацией никчемности сотрудников и восхвалением великой роли администрации института, на плечах которой ношей непомерной тяжестью лежит все бремя ответственности и переживаний за результат.
- Точно, - Егора обожгла очередная мысль. - Кредит вечером оплатить. Не дай бог забыть, пеня мама не горюй. Что он там нес? «Дает социальную защищенность и компенсирует затраты»? Ну-ну.  Диван дочке купить и то пришлось в долг лезть. Слава богу, что последний платеж остался. 
- Согласен, - немногословный директор посмотрел на часы. Работать от звонка до звонка был не его конек и сейчас он тоже, по всей видимости, куда-то срочно собирался. Обычно после обеда он съезжал с портфелем и важным лицом. Об этом знали все, как знали  и то, что очень важные совещания в контролирующих, надзорных и прочих органах заканчивались или в бане, или в ресторане. – Предлагаю лишь ста процентов премиальных на квартал.
- Пипец, - Егор даже не понял, что сказал вслух. Лишь по внезапно обернувшимся к нему лицам, с немым вопросом и удивлением стало понятно, что эта мысль оказалась реальнее некуда. – Я прошу прощения. – Пришлось срочно искать пути отступления и здесь уже думать о том, как унизительно и нелепо ты выглядишь, думать не приходилось. Три месяца на голом окладе равносильно смерти. Страховка на медобслуживание, оплата коммунальных, о машине забыть пришлось уже давно. Бензин дорожал день ото дня, а купить суперэкономичную с электроприводом денег не хватало примерно столько, сколько она стоила. – Я умоляю, не убивайте. Я исправлюсь. Я ведь работаю, не опаздываю. Я сейчас проект веду очень важный. Я даже не подаю сведения о переработке, стремясь быть полезным обществу.  Пожалуйста! Только не три месяца! – Последние слова дались с трудом.  Унижаться не хотелось, и самым большим желанием было хлопнуть дверью. Конечно, его переведут из специалистов в разряд обслуживающего персонала, влепят метку неблагонадежного и даже лишат права избирать и быть избранным.  Но все это мелочи по сравнению с тем, что сохранить семью будет уже невозможно.   Думать об этом не хотелось.  Если расставание с Катей пережить хоть как-то, но можно, то представить как не сможет видеться  с Ксюшкой было нереально.  Он привык заботиться о дочке, болтать с ней по вечерам, советоваться, обсуждать книги и делиться планами. Резолюция комиссии разбивала и без того хрупкое суденышко их семейной жизни о скалы  быта и банальной материальной зависимости. 
- Что?! По другому запел? – Чурсин довольно потер руки. – Поддерживаю предложение уважаемого директора, Вениамина Борисовича. Плюс ко всему предлагаю обязать отработать три субботы в счет строящегося административного корпуса администрации нашего района и лишить права амнистии.
Члены комиссии дружно нажали кнопки своих пультов и на экране загорелись цифры, которые стали слишком обычны – сто процентов «за».
В рабочий кабинет Егор вошел, не видя вокруг ничего.   Если вдуматься, то лишение было обычным делом, но максимальное наказание не превышало одного месяца, да и то иногда давали возможность по субботам подработать. Почему так жестко обошлись с ним сегодня было не понятно и потому очень обидно. За его столом сидел Стас, племянник Сысоева, редкий урод и выскочка. Совсем недавно он закончил университет и сейчас, спустя год с момента начала работы под опекой родного дяди, считал себя необыкновенным специалистом. Правда, сам ничего не делал, благо было кому давать ему самые простые объекты, да и те потом приходилось править. Но самое главное, что его подпись красовалась на самом видном месте и спутать фамилию никто не мог.  Сейчас он держал очередную речь, попивая кофе и строя глазки Светочке, такой же пустоголовой и высоколетящей дуре.  Егор не переносил их двоих, но терпеть приходилось всем, уж что-что, а конфликт с «сами знаете кем» в планы нормального человека входить не может. Только сегодня назвать нормальным Егора мог бы только очень большой оптимист. 
- Ты че расселся здесь? Места нет или страх вообще потерял. Ах да, прости твое величество.  Ты ж в организации правильной молодежи, политику партии поддерживаешь, на маршах кричишь громко, от аплодисментов аж ладони синие. Язык покажи. Не стер еще всем подлизывать? – терять уже было нечего. Егор с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, смотрел на Стаса. - Что замолчал? А-а! Знаю! Хочешь поразить меня новой схемой проведения теплотрассы. Надо же, такой проект подмахнул. Весь отдел корячился, выдумывал, а подпись на титульном листе нашей звезды и лучшего специалиста, который даже не знает, что там, в папке, написано.  Молодец. Далеко пойдешь по идеологической линии. Там мозги не нужны. А язык у тебя рабочий. Так что дерзай.

Полная версия на сайте