История КПСС и прочее

Перед тем как попасть на факультет романо-германской филологии, я учился на филфаке и параллельно на знаменитых трехгодичных Чкаловских Курсах иностранных языков.
Какое отношение имел к иностранным языкам летчик Валерий Чкалов? Наверное, такое же, какое Александр Сергеевич Пушкин – к авиации, учитывая, что его имя присвоено аэропорту Шереметьево.
 
Закончив с отличием Курсы и три курса филфака, решил перевестись на факультет романо-германской филологии. Это было возможно, поскольку факультеты считались родственными по своей специфике.
При таком переходе по закону терялся год, то есть с четвертого курса филфака я должен был перевестись на третий курс РГФ. Но, узнав, сколько предметов, о которых я даже понятия не имел, мне пришлось бы досдавать за четыре пропущенных семестра, я позволил себе потерять еще один год и перевелся на второй курс. В этом случае количество предметов резко сократилось, хотя досдача некоторых оставшихся запомнилась навсегда.

История КПСС

Ничего особенного. Достаточно было выучить номера съездов и годы, в которые они имели место быть. Сложность заключалась лишь в понимании того, чем они друг от друга отличались.
На экзамене кроме меня присутствовали еще три девушки, которые пришли его пересдавать, так как не сумели с первого раза найти верные отличия.
 
За преподавательским столом сидел средних лет мужчина в огромных на пол-лица очках, в темно-синем костюме, голубой рубашке и совершенно не гармонирующем ярком зеленом галстуке. Его голова, поддерживаемая обеими руками, медленно опускалась и резко поднималась. Было заметно, что он прилагал невероятные усилия в неравной борьбе со сном и вот-вот готов был проиграть.
Соответственно обстановке я вспомнил анекдот про то, как в перерыве съезда партии некая дама прорвалась к Брежневу и игриво сообщила: «Леонид Ильич, а мы с Вами спали». «Что! Когда? Где?!». «Только что. Вы в Президиуме, а я в пятом ряду».

Преподаватель при очередном вздрагивании очнулся и осмотрел присутствующих. Его мутный взгляд остановился на мне, ничего не пишущем и заметно скучающем. Он неожиданно поднялся и произнес:

- Вы курите?
- Да, - удивленно ответил я.
- Что?
- Мальборо.
- Вот как! – Теперь удивился он.
- Производство: Молдавия.
- Сойдет.

Он кивнул в сторону двери, и мы вышли. Пройдя через короткий коридорчик, мы оказались на лестничной площадке. На одной из ее стен висела табличка с надписью: «Не курить!», под которой стояла огромная урна. Таблички висели на всех этажах, но на них не обращали внимания ни студенты, ни преподаватели. Во время перемен народу набивалось сюда неимоверное количество, а дым стоял такой, что расходились наощупь. 
Я вынул пачку сигарет и протянул ему. Мы сделали по первой затяжке.

- Пусть девушки попользуются шпаргалками. Жалко их. Это не тот предмет, без которого нельзя обойтись.
- А в первый раз не с кем было покурить? – улыбнулся я.
- А в первый раз был не я, а их основной преподаватель. Он куда-то срочно уехал, и попросили меня. Я несколько лет назад здесь преподавал. Но Вы, как мне объяснили, сдаете впервые.
- Точно. Несколько неожиданно услышать от Вас, что этот предмет не столь важен.
- Как это неважен! Очень важен. Для меня. Он меня кормит и поит вот уже сколько лет.
Он приподнял конец галстука.
- Как вы думаете, этот галстук подходит к костюму?
- Думаю, нет.
- Этот галстук от другого костюма. Так случилось, что пришел я сюда не из дому. Вернее прибежал. Опаздывал. Но без галстука никак нельзя. Понимаете?
- Ммм...
- Лучше такой галстук, чем никакой.
Некоторое время мы курили молча, затем синхронно потушили сигареты об урну и вернулись в коридор.
По дороге в аудиторию он спросил:
- Четверка устроит или желаете потрудиться на пять?
- Вполне устроит, - ответил я.

Латынь

За несколько месяцев я должен был изучить язык, который изучался целый академический год.
Знания испанского, несомненно, помогали, так как латынь была его праматерью, но необходимость зубрить то, что никогда мною в жизни не будет использовано, приводило меня в гнетущее состояние. Мой мозг категорически отказывался такое постигать исключительно по этой причине.

И вот настал назначенный день. Я зашел в маленький кабинет, где за столом у окна сидела Синька.
На самом дела она звалась Синюх Тамара Львовна. А в народе – Синька. Высокая, худющая, с длинными руками и прической, похожей на перевернутый казан.
Синька слыла гнусной бабой, которой сдать с первого раза могли только те, у кого в жизни не было больше никаких радостей кроме как учиться, учиться и еще раз учиться.

Она пристально посмотрела на меня глубокими черными глазами.

- Надеюсь, Вам есть что мне сказать.
- Наши надежды совпадают, - ответил я.
Она криво улыбнулась и произнесла:
- Dum spiro spero.
- Пока дышу, надеюсь.
- Неплохо. Может, и автора назовете?
- По стилю – Марк Аврелий, - бодро произнес я.
Синька вышла из-за стола и повернулась к окну. Неужели угадал?

Вдруг она резко повернулась ко мне и заорала:
- Это перефразировка из «Скорбных элегий» Овидия или из «Писем к Аттику» Цицерона! Но уж никак не Марка Аврелия! Жду Вас через неделю!

Всю неделю я зубрил латинские пословицы, поговорки и запоминал тех, кто их на мою голову придумал. В следующий раз Синька встретила меня прищуренным взглядом.

- Вы, насколько мне помнится, спутали Марка Аврелия с Овидием и Цицероном.
- Errare humanum est!
- Верно. Человеку свойственно ошибаться. Я полагаю, Вы все это время потратили на то, чтобы их больше не путать. Но не только из пословиц состоит латинский язык. Он состоит из склонений, спряжений и многого другого. Проспрягайте-ка, будьте любезны, глагол errare в настоящем времени, коль уж Вы его помянули.

Вот же зараза ты, Синька! Я стал спрягать, но по-испански, что, конечно же, никак не соответствовало.

- Любопытно, на что Вы рассчитываете? – Синька вертела в руках мою зачетку.
– А, не сдав мне зачет, Вы не сможете продолжить учиться на нашем факультете, – сказала она спокойно да так спокойно, что я нисколько не усомнился в ожидавшей меня перспективе.

Через неделю я прибыл на третью экзекуцию и последнюю. Возможность сдать давалась трижды. На этот раз Синька встретила меня стоя возле книжного шкафа, читая какую-то книжонку.

- Ну, что... может, не будем терять времени? – сказала она, не глядя на меня. Идите домой, отдыхайте. Поступайте заново, как все нормальные люди, на первый курс.
- Так я же уже вот... студент, так сложилось...
- Сложилось нехорошо. - Она посмотрела пристально на меня, - Ну, ладно, давайте.
- Что?
- Что? Да хоть что-нибудь.
Синька в этот раз выглядела уставшей.
- Вы знаете хоть что-нибудь?
- Знаю, - огрызнулся я в отчаянии и, отчетливо осознав, что мне конец, запел единственное что я действительно знал по-латыни: студенческий гимн «Gaudeamus igitur», который исполнял, будучи активным участником самодеятельности на филфаке.

Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus!...

«Итак, будем веселиться, пока мы молоды!»
О, как я пел! Голос-то у меня был ого-го! Я пел так, как поют перед расстрелом, вспомнив все самое важное в жизни, невзгоды, несправедливости, житейские передряги, любимых девушек, родителей, вкладывая в песню всю свою душу и силы.
При этом я замечал, как Синька менялась буквально на глазах. Ее грозно-бледное немного вытянутое лицо порозовело, а длинные руки, сложившись, скрестились пальцами у подбородка. Она села и застыла.

Периодически приоткрывалась дверь, кто-то, видимо, заглядывал, и я спиной ощущал, что там, за дверью, собралась толпа, сконфуженная происходящим.
Когда в начале четвертого куплета я запел

Vivat Academia! Vivant Professores!…

что можно перевести как: «да здравствует университет, да здравствуют преподаватели», произошло чудо. Синька заплакала! Она смотрела на меня глазами полными любви и восторга, из которых текли слезы счастья!

Я закончил петь, а она стала неистово хлопать в ладоши. За дверью также послышались аплодисменты. Синька подбежала ко мне.

- Что же Вы!... Это же прекрасно!... – Она задыхалась от волнения. - Это же замечательно!... Что же Вы!...
Она вернулась бегом к столу, открыла мою зачетку и написала заветное слово «зачет».
Выйдя из кабинета, я обнаружил толпу студентов и преподавателей, шумно обсуждавших событие. Они притихли, когда открылась дверь.
- Что это было? – Спросил один из моих преподавателей на испанской кафедре.
- Я сдавал латынь.
- Синьке?! Ой, в смысле Синюх? Ну, и...?
- С третьего захода я ей не оставил ни одного шанса, - ответил я и гордо зашагал по коридору, чувствуя на себе изумленные взгляды и слыша крики сокурсников “Виват!"

Античная литература

А это я изучал с истинным наслаждением. Литература древних греков и римлян, полная драматизма, человеческих страстей, основанная на бездонном воображении творцов мифологии, которая в гигантской степени повлияла на развитие мирового искусства и культуры в целом, доставляла мне мало с чем сравнимое удовольствие, ради которого я при любой возможности приходил на занятия и присоединялся к первокурсникам в качестве вольнослушателя.

Дополнительный интерес к предмету вызывала преподававшая его старушка лет восьмидесяти, не уходившая на пенсию по той простой причине, что равноценной замены ей не было. «Божий одуванчик», как ласково называли ее студенты, носила имя Ариадна, что, возможно, и послужило выбором профессии.
Маленькая, стройная, с неизменной завивкой-перманент, в строгом элегантном костюме, с ярко-красной помадой, немного припудренная, она являлась одним из последних представителей той самой русской интеллигенции, которая после революции отбыла в Европу и Америку и не вернулась.

Проводимые на факультете так называемые общие лекции предназначались для всех вне зависимости от курса и специальности. Посещать их было необязательно, в связи с чем посещаемость не фиксировалась и поэтому студентов можно было сосчитать по пальцам.
Но на общих лекциях «одуванчика» яблоку негде было упасть.
Безграничные знания, великолепный русский язык и необычная манера изложения снискали ей уважение и популярность. Свою речь Ариадна сопровождала плавно парящими руками и периодически закатывающимися глазами. Немного дрожащий тоненький голосок создавал ложное ощущение, что она волнуется.

Как-то раз, повествуя нам о сюжете трагедии Еврипида «Андромаха», состоявшего из сложных взаимоотношений между обманутыми женами, мужьями и кровными родственниками, что нередко совпадало, она вошла в раж.

-...  Вот в чем сермяжная правда, мои дорогие! Вот как оно происходило, если вдуматься! И тогда нам становится понятно, что Орест все-таки домогался Гермионы. И что же вы предполагаете? Гермиона ему дала...

Старушка чуть закашлялась. Она открыла стоявший на столе графин и налила в стакан воду. По аудитории прокатился гул нетерпеливого ожидания.
Она жадно пила, не понимая, в каком пикантном месте прервалась, хотя... кто знает, может, и отлично понимая. Одуванчик одуванчиком, но следует принять во внимание годы, ум, богатый жизненный опыт, артистичность и юмор. Попив воды, она продолжила:

- ... понять, что не все так просто.
И снова прокатился гул. На этот раз разочарования.

Старый корпус факультета в то время не баловал просторами. В большую аудиторию на втором этаже, где проводились общие лекции, и которая по совместительству представляла собой актовый зал, вели два противоположных лестничных прохода. Попасть в аудиторию через один из них можно было только пройдя мимо возвышавшейся на метра полтора сцены, полностью отделявшейся занавесом. На сцене стоял массивный допотопный рояль, к которому часто прилагались ведро со шваброй, оставленные уборщицей.
Однажды я, бежавший впопыхах на утреннюю лекцию «одуванчика», все-таки опоздал, что она считала категорически неприемлемым для студентов высшего учебного заведения.
Мне пришлось войти с другого хода, на цыпочках взойти на сцену, сесть за рояль и оттуда внимать. Что-что, а акустика здесь была как в филармонии, и голос «одуванчика» проникал в каждый уголок.

- Да, он был слеп, великий Гомер! Но как он видел! Он видел то, чего не могли видеть зрячие...

Я подошел к занавесу, чуть-чуть приоткрыл его, увидел забитый народом зал и стоявшую спиной ко мне Ариадну, затем вернулся на место, удобно положил руку на рояль, а на руку – голову...

Очнулся я от жуткого грохота. Занавес открылся и раздался гомерический в прямом и переносном смысле хохот. «Одуванчик» смотрела на меня с неподдельным удивлением. Поднятым указательным пальцем она потребовала тишины и произнесла:

- Однако, молодой человек. Вы собирались нам что-то сыграть или помыть пол?

И снова хохот. Я стал извиняться, прижимая руки к груди, и неуклюже пятиться вглубь сцены к выходу.
- Нет, нет! Не покидайте нас. Будьте любезны снизойти и представиться.

Я сошел со сцены, назвал себя и еще раз извинился, после чего мне было позволено остаться в зале до конца лекции. Она наверняка поняла, что это проделал не я.

Через несколько часов мне удалось узнать в подробностях из первых уст, что произошло.
Мой приятель, сокурсник и коллега по студенческому театру Ленька, редкий балагур и хохмач, тоже опоздавший на занятия и решивший переждать на сцене до перемены, увидев меня, сладко спавшего под военно-любовные перипетии «Илиады», не смог такого стерпеть. Этот... как бы сказать помягче, нехороший человек, схватился за крышку рояля, резко рванул ее вверх вместе со мной, ударил что есть мочи по клавишам и пустился наутек, опрокинув по дороге ведро со шваброй.

Через несколько дней я прибыл к Ариадне на сдачу долга за первый курс.

- Так, так. Вот мы и снова повстречались, мой закулисный друг.
Я чего-то промямлил, изображая бездонную глубину своего раскаяния.

- Ну-ну, не тушуйтесь, молодой человек, не тушуйтесь. Присаживайтесь. Будьте как дома. Здесь нет ни рояля, ни ведер. Не буду Вас мучить. Мне лишь любопытно узнать, насколько верно утверждение некоторых специалистов по поводу того, может ли человек постигать что-либо в бессознательном состоянии, а именно в состоянии полного покоя.

Должен без ложной скромности заявить, что немалое количество античных текстов я был в состоянии цитировать часами, а знаниями греческой, равно как и римской мифологий мог конкурировать с профессионалами в этой области.
Мы болтали с «одуванчиком», забыв обо всем, и только необходимость подготовиться к ее очередной лекции, вернуло нас в настоящее время. Мы расстались вполне довольные друг другом.

Это был мой последний долг первому курсу, после чего я стал полноправным членом студенческого сообщества.