Хмурое утро. Ольга Ланская

Проснулась, взглянула на часы, вчера отремонтированные, кажется. Не знаю, надолго ли… Можно было и не смотреть – 3:30.
Время, когда я всегда просыпаюсь.
Почти всегда.

Проснулась в окружении какой-то щенячьей нежности, словно все они были здесь. Все мои…девчонки. И погибшая Джессика… И исчезнувшая Глория Феррари… И подаренный мною Беби – только за то, что он мальчик… Но я знаю, что он меня любит больше всех.

И мне этого достаточно. И встречаться мне с ним нельзя. Пусть он живёт в той нежности, в которую попал. Нельзя разрушать ее. А я разрушу, если встречусь. В нём всё всколыхнётся. Дети ничего не забывают. Это только иногда им кажется, что не так.

И конечно же, побежала скорей заварить кофе, потому что кашель душил и надо  выпить чего-нибудь горяченького.
 
А кашель оттого, что холодного молока напилась. Бегала вчера на "Апрашку", искала аккумулятор для телефона, который тоже сломался. У меня всё сломалось.
Сначала, когда не стало ребят, потом… не стало Джессики… Потом увели мою Глорию… Лялечку мою…

У меня всегда так - случись что мной или родными, так в доме что-нибудь сразу – вдребезги!

Когда увели Глорию, хотя велела немедленно вернуть ее.

Её увели всё-таки….

Спрятали, наверное.

Не могли за один день, меньше чем за сутки, увезти в Выборг из-под Сестрорецка откуда-то, из-под Зеленогорска, из какой-то дыры. Какие-то неведомые девахи. Я посмотрела потом в списках – питомника такого и не значится.

Они обвели нас вокруг пальца, меня и Серёжку.

Я назвала его убийцей. Он не простит мне этого.

Он съездил. И ему все показалось хорошо…

Мужчины, тем более, много перенесшие, много пережившие, мужчины, которые всегда – воины, они… как Серёжа Гуляев, покрываются чем-то таким, защитным.
 
Самое тонкое в душе своей охраняют. Не для чужих глаз, не для чужих судеб. И из-за этого иногда стараются не понимать.

Он не понял, что Глория подбежала к нему, лизнула руку и побежала играть с детишками только потому, что была уверена, что он ее заберет, что ее не предадут.

Но ее опять предали.

Сначала я. Потом – он, где она должна была отдохнуть, точнее, я от нее… Начались эти магнитные бури всякие. А у меня сердце начало устраивать всякие фокусы. Приступ за приступом. Выкарабкалась-то я… Но в такую боль… В общем, несколько дней  ушло…

Итак, проснулась я в 3:30 ночи. А по телевидению… Я засыпаю под него. А тут - открыла глаза и сразу увидела любимое лицо Бориса Корчевникова, того самого мальчика, за которого я уговаривала-уговаривала: ребята, возьмите на экран красивого парня, дайте ему передачу, хватит уродцами-то пугать.
 
Это же ТЕЛЕ-ВИДЕНИЕ!

Мы должны ВИДЕТЬ красивых! Нам не надо на уродцев смотреть – нас и так полно развелось.

Красивые – редки!

Красивость… Или красивое – это тоже дар.

Чаще всего – Божий.

Так вот, Боря Корчевников был из таких.

И точно, получил он передачу, и первый был звонок мне.

Он меня совсем и не знает. Звонила от него какая-то женщина. А у меня в это время муж умер.

И я сидела, как деревенская баба, растопырив колени  вдлииной, в пол, черной юбке, чтобы не уронить тяжкую мою ношу.

Потому, что виделось мне, что у меня на коленях оба моих мальчика лежат. Окровавленные…

Оба.

Потому, что пока был жив папа, пока он дышал, у меня была надежда, что сын вернется!

...Они позвонили и сказали: не хотите ли Вы участвовать в телепередаче Бориса Корчевникова и тп. Ну, Вы его знаете!

И взорвало меня это страшно, кричу:

- Нет, не знаю! Какие еще телепередачи?!

Я ведь привыкла, как ни включишь телевизор, так сразу и выключить хочется. И подумала, что это какая-нибудь очередная безобразная вещь типа тех, что земляк мой Малахов, как пирожки печет. И хочется иногда сказать ему: не позорь ты северян, что ж ты людей к корыту приучаешь?!

Андрюшенька, мы же тебя все любим. Хватит тебе народной любви… Мальчики, зря зарываетесь...
 
А ну-ка, погляжу, думаю, что это ночью на экране Корчевников делает? А есть у него талант невероятный - отыскивать редчайших людей, неповторимые судьбы.
 
Вы знаете, кто был с ним  рядом? Олег Даль!
 
Не верите? Да! И шла речь о нём.

Это была плеяда гениев… Смоткуновский! Невероятный, неповторимый. Нет таких больше. Даже любимая наша Алиса Фрейндлих – сравнивать нельзя, конечно, – женское обаяние! Но вот студентами бегали мы на каждый её спектакль! На каждый!
"Пигмалион", так "Пигмалион"… Хоть 20 раз. Она никогда не повторялась.

…Заговорилась. Я хочу сказать: берегите талантливых. Не всегда они умеют о себе рассказать.
 
А щенячья нежность, в которой я проснулась в три часа ночи, говорит о том, что с Глорией моей наверняка всё хорошо, что вокруг нее хорошие люди. И так молю Бога за это. И так молю! И Ксенюшка Петербуржская поможет нам пережить эту разлуку…
И мне надо научиться ходить, двигаться, надо ехать на могилки, найти деньги… Тяжело, но ладно.

Как я вам всем благодарна, что вы есть! Не смогла написать все это.

Будьте счастливы!

Будьте счастливы безмерно, изнутри! И пусть никто этого не видит, но будьте счастливы!

Радуйтесь всему. И хмурому утру, как вот сегодня – солнце еще не взошло. И солнцу, как вчера – палило, так палило, как в Сахаре. Это было ужасно! Надо бы купить шляпку… А ходила я за аккумуляторами для телефона. Нашла.
А шляпки стоят  почти 400 рублей, а то и больше. Мне не купить. Но ничего!
 
Ведь счастье не в том, что можешь купить, или не можешь.

А счастье в том, что любишь жить. И любишь творить – иногда Господь тебе позволяет это. И на тебя нисходит, и ты записываешь, записываешь. И ты счастлив.

Ольга Ю. ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург