Строители. Литературный сценарий

    "СТРОИТЕЛИ" - литературный сценарий художественного кинофильма -
                написан Катериной Николаевной Виноградской, советским
                кинодраматургом (1904-73 гг).
                Сценарий не был поставлен ни одной из
                киностудий страны. Зато был исчеркан красными, синими и
                черными чернилами и карандашами с начала и до конца.
                Текст был "правлен" так, что читать его было трудно,
                перепечатывал его я под диктовку самой Катерины
                Николаевны. К.Н.Виноградская автор литературных
                сценариев "Член правительства", "Партийный билет",
                "Потомок империи" и других, педагог курса
                кинодраматургов во ВГИКе - 1956-71 гг.            


                КАТЕРИНА ВИНОГРАДСКАЯ

                СТРОИТЕЛИ
           (литературный сценарий)

            Запорожье-Переделкино

1.
На стенах  - довоенные фотографии завода Запорожсталь.
Трибуна. Стол президиума. Секретарь обкома КП(б)У стоит, подняв руку.
Зал шумит.

- Товарищи, давайте быстренько. Каждая послевоенная минута - золото.
Смех зала.
- Хорошо, каждая минута - кирпич... по Андрею Андреевичу,- под общий смех
согласился секретарь. - У кого вопросы к докладчику?
- У меня,- поднялась рука.
- Давай.
- Где ваш актив?

Шутки стихли. Строго прозвучал поставленный по-партийному вопрос. Парторг
ЦК ВКП(б) Малиновский стоит, наваливаясь на трибуну широченными плечами,
пишет.

- У меня,- поднялась ещё рука. - Малиновский, тебе был дан в 1946 году второй
правительственный срок пуска. Почему он сорван?
- Вопрос понятен,- спокойно ответил парторг ЦК.- В такой же мере может быть
обращён и к тебе, как члену бюро обкома.
- Ноль-ноль. Ничья,- согласился секретарь обкома.
- У меня,- ещё рука.- Прослушал твой доклад внимательно, но так и не понял, чем
занимаются твои парторганизации?
- Вопрос понятен,- говорит Малиновский. - Всем!- И, перекрикивая гул голосов, вытянув перед собой руку, перечисляет, будто собирая в горсть: - Своим хозяйством где будем жить. Конторами, кладовыми, где хранить инструмент. Поисками леса для бараков, которого нам не шлют, а рабочие прибывают ежедневно! Уборкой завалов, разминированием подземного хозяйства завода. Доска - драгоценность, её тоже нет. Ищем оконные переплёты в разрушенных зданиях. Необходим целый кирпич, и его нет, счищаем от растворов. Даже старый песок пользуем, известь. Всё-таки экономия, не ездить же за Днепр.- Рука парторга сжата в кулак. - А если одним словом, что делает народ на восстановлении Запорожстали, то это слово: п о д в и г! Говорю уверенно, хотя позади всех вас - Отечественная война.
- У Малиновского, товарищи,  всё в порядке,- раздаётся из рядов ласковый ядовитый голос.
- Актив - пожалуйста. Социалистическое соревнование - пожалуйста... Форма есть,
а завода нет.
- Ты  отчитывайся не в тоннах и рублях, отчитывайся в людях.
- Где люди, воспитанные вами?

Зал вогнал в краску парторга. Крупное молодое, загорелое лицо его краснеет.

- Чем описывать людей, на которых мы опираемся, давайте посмотрим их в натуре,-
сказал он и подошел к краю трибуны.- Товарищ Казанцев, прошу сюда.

Рабочий, лет сорока, улыбаясь с мягкой лукавинкой, идёт между стульями. На нём
кургузый москвошвеевский пиджачок и сатиновая косоворотка. Его провожают
блестящие глаза, во многих глазах - мечта.

Говор в зале:
- Какой это Казанцев? Горловский?
- Горловский,- тихо смеётся, проходя мимо, Казанцев.
- Да какой горловский? Чирчикский.
- И чирчикский,- смеётся  Казанцев.- Всё правильно.
- Не горловский и не чирчикский, а ташкентский. Что вы, товарищи, пугаете?!
- И там дело было,- Казанцев, смеясь, остановился между трибуной и столом
президиума.

На него смотрит и стихает зал. Руководящие работники области, стахановцы
предприятий,- партийный актив.

Шепот:
- Пиджачок-то... небось, ещё первой пятилетки...
- Где-нибудь в Магнитке получил...
- А в лице ещё село, братцы вы мои.
- Что ты! В полной форме индустриальный рабочий, строитель.

- Василий Иванович,- обращается к Казанцеву парторг и невольная гордость дрогнула в его голосе,- расскажи партийному активу, как стахановец, бригадир лучшей бригады трубопроводчиков Запорожстроя, в чём секрет твоей работы?

Казанцев шагнул вперед. Очевидно, он любит и привык выступать. В его небольшом,
тихом и легком лице вдруг что-то затрепетало. Все увидели его голубые осторожные, зеркальные глаза.

- Моя бригада,- сказал он,- девять суток не уходит с работы. Надо будет, и ещё девять не уйдём! Всё. Я кончил.

Тишина и... взрыв аплодисментов. Только-что настроенные шутливо или скептически,
переутомлённые долгим собранием, будто спрыснутые живой водой, зажжены.
Малиновский забывшимся, любующимся взглядом смотрит на стахановца. По его
мнению, тот всё сказал. Он повернулся к секретарю обкома и говорит поверх головы
Казанцева:

- Видите?
- А по--моему, неправильное выступление.
- Это талант.
- Что ж такого? Талант - это ещё далеко не всё.

- Можно вопрос? - молодая женщина - инженер, агитатор Малиновская. У неё  тонкое
и одухотворённое русское рабочее лицо. В волнении обмахиваясь маленьким белым
платочком, она говорит, встав. Приятный резкий голос её слышен сквозь аплодисменты Казанцеву: - Запорожсталь для нас освобождение от какой-либо зависимости извне. Запорожсталь - это машины для сельского хозяйства. Почему же мы так спокойно говорим, что государственный срок два раза сорвали? Почему хромает важнейшая стройка? Зачем ты нас угощаешь театральными выступлениями, Андрей Андреевич?

Задвигались, заскрипели стулья.

Смущаясь, но вместе с тем крепко, насмешливо она говорит:

- Душе станет полегче? Совесть отступит? Стального листа стране не дали, так
хоть ночи не спим - вот мы какие герои...
- От жены и не такое стерпишь,- пробует отшутиться парторг. Но сразу почувствовал: зал шутку не принял.

Из разных мест кричат ему:
- Убаюкиваешь, Андрей Андреевич.
- Дымовая завеса.
- Пустил партийную работу на самотёк, так и говори, имей большевистскую совесть.
- Да и не жена сказала, а такой же коммунист, как он.

Парторгру ЦК неприятно.

- Что ж,- говорит он, улыбаясь,- верно, у меня действительно что-то неблагополучно. Например, искреннее желание - ну, прихвастнул, что ли, Казанцевым, показал его вам в лучшем свете, а воспринято здесь, как какой-то маневр с моей стороны. Елена Михайловна,- говорит он жене с добродушием,- хоть ты и прекрасно выступила, но я человек нетактичный и напомню: у тебя в семь часов в бригаде каменщиц беседа, а я, очевидно, задержусь.

Малиновская встала, идёт к двери.

- Что ж, своего бросишь на растерзание?!- кричат ей товарищи из зала.
- Там тоже мои,- ответила она.
- Правильно,- с гордой усмешкой, почки как на Казанцева, глядит парторг на жену. - Бросай, бросай, не возражаю.

Все в зале оглядываются, любуясь ею, уходящей.

Парторг подходит к Казанцеву:

- Очень правильно выступил.

К Казанцеву подошел управляющий строительным трестом Запорожстроя.

- Товарищ Казанцев, к тебе просьба. Помоги.
- Если сумею...
- Ещё как сумеешь! Именно ты. Всё молодых рабочих шлют. Не хватает квалифицированных. Выдели из своей бригады человек пять для укрепления бригад.
- Пусть пять создадут ещё пять,- прибавил парторг.

Казанцев осторожно и ласково смотрит на обоих. Пошевелил пальцами, улыбнулся:

- Будет сделано.

Президиум. Уже стоит оратор с бумажкой. Секретарь обкома кричит в зал:

- Ты что, товарищ Малиновский, не интересуешься, что о тебе народ скажет?

Малиновский быстро идёт на своё место.

Закрыта белая дверь. За ней голоса актива, вопросы, иронический гул, смех. У двери сидит за столиком девушка - технический работник обкома.

Выскочил из двери Казанцев, перевёл дух, сказал с ужасом:
- Ох, баня! Слава тебе господи, что я беспартийный.


2.
Светлая ночь. Студебеккер на дороге. Ветер играет машиной, сдувает её с дороги,
треплет. Парнишка в кепочке и в спецовке, ухватившись руками и ногами, упорно сидит на борту. В свете фар на дороге "голосует" парторг. Шофер показывает: кабина завалена материалами. Парторг полез по колесу в кузов. Сверху к нему протянута смуглая рука парнишки.

- Здорово.
- Здорово.

Уселись оба на борту. 

- Ты Рыбаков, что ли, бригадир комсомольско-молодёжной бригады?
- Я,- говорит  Рыбаков.
- А что ты такой молодой?
- Двадцать восьмого года.
- С семьей здесь?
- Детдомовец.

Ветер свалил их в кузов. Поднялись, со злостью и вызовом опять устроились в пику
ветру. Рыбаков сдержанно, одобрительно посмотрел на парторга.

- Ну как, нравится на стройке?
- Нет.
- Что так? Славы, что ль, не выдаёт?
- Культуры производства нет.
- Ну, это ты, брат, критикуешь, как столяр,- примирительно говорит парторг.
- Нет малой механизации. Вон смотрите,- парнишка показал рукой в туман,- сидят
на корточках и пилят доски. Трудно сделать козлы? А доску отмерить метром,
разметить, потом пилить. А они как? Отпилят, приложат и опять пилят.
- Критиковать легко,- парторгу не хочется говорить, он устал после тяжелого актива.

Ему, пожалуй, приятна раздражительность парнишки. Оба смотрят в приднепровскую
степь. Развалины и голый печальный простор сейчас смягчены красками весны. В темноте идут по степи городские люди. Твёрдая, светлая как мрамор - тропка на завод. Протоптал её город.

- Завод имени Баранова... Электродный. Паровозоремонтный. Студенты автомеханического... Ремесленники,- узнаёт в темноте парнишка идущих.- Штурмовые ночи Спасска... Вчера, говорят, некоторые городские по тысяче процентов дали на домне. Мои ребята ночь скверно спали. Вдохновляет.
- В чём нуждаетесь?- спрашивает парторг.
- Я лично?- удивился парнишка.- Хочу купить много белой бумаги.
- Это зачем?
- Хочу написать...  такую вещь: "Кому на Руси жить хорошо".
- Некрасов это уже сделал.
- Он в своём веке, а я - в своём... Я двадцатый век очень хорошо знаю.

Парторг разволновался:

- Кому на Руси жить хорошо? А что такое хорошо? И что такое плохо?
- Плохо?- резко и гордо переспрашивает парнишка. Их снова стряхнуло в кузов.
Вылезли, взобрались на борт, сели.  - Плохо отставать, раз,- продолжил парнишка.- Плохо забывать скоро, два. Плохо зависеть, три. Могу пояснить. Вон пленных немцев пригнали, а бабки им из города ряженку несут и жареных кур. Это что - хорошо? Из русской жалости, видишь ли! А чего мы цацкаемся с Америкой? -
вдруг сердито повернулся он к парторгу.

Парторг тихо, ласково ответил:

- Мы проводим политику мира и международного сотрудничества.
- А хорошо.- продолжает парнишка,- что мы всё-таки поднимаем Запорожсталь,
а не шишь с маслом. Хорошо, что у нас всякого человека учат, не пропускают. Вот...

Студебеккер идёт по аллее наглядной агитации, где перемежаются тополя и плакаты,- но тополя говорят о весне, а лозунги о декабре.

- Хотя это у нас и не черезчур хорошо,- объективно оценил парнишка, - но я агитацию на своей бригаде проверял. Есть результат.

Студебеккер проезжает мимо груд перекрученного, вздыбленного  взрывом железа
пополам со щебнем.

- Хорошо, что на месте вот этого будет центр социалистического Запорожья!
- Архитекторы уже соревнуются, решая эту площадь,- взволнованно подсказывает
парторг.
- Хорошо,- продолжает азартно парнишка,- что все мы говорим тихо и понемножку,
но самое   г л а в н о е.   Что нас научили каждую минуту жить в борьбе за коммунизм.

Парнишка стих. Парторг молчит.

- Вот это всё я хочу описать,- говорит Рыбаков смущённо и упрямо.

Пошли редкие тусклые огни пунктов охраны завода, мелькают тёмные бараки. Да и
не бараки это, а странные в своей оголённой простоте жилища.  Они тут ещё с тех
пор, как Днепр ревел без плотины. Люди некоторое время жили с одной дверью, потом накрылись крышами от дождей, подобрали в степи осколки  стекол, склеили бумажками, вставили в окна и вытребовали сюда семьи с Урала, из Сибири, Узбекистана. Живут - воскрешают мертвое, поднимают поверженное. Но жизнь будто отступила на двести-триста лет.

Парторг вглядывается в лицо юноши, на котором выделяются большие черные брови,
сплошные, как усы.  Рыбаков вдруг заёрзал, забеспокоился.

- Что вы смотрите?

- Да,- говорит задумчиво парторг ЦК,- "... и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо". А ты орленок, брат!


3.
Один из бараков - "семейный". И такая теснота, небольшая печка-буржуйка, самодельные топчаны и множество мелких автономных княжеств - семьи восстановителей. Казанцев среди своих, без "начальства". На топчане за его спиной спят жена с сыном. Сейчас в нём больше чувствуется рабочий новостроек,- этакой бодрый, приезжий человек. Бригада почтительно слушает его. Среди мужчин - молоденькая девочка Нина.

- Всегда надо с человеком считаться,- говорит Казанцев. У всякого на разное охота. Один, скажем, любит припасовку, другой - соединение флянцев, третий - кронштейн крепить. Я вот - разметку. Люблю размечать колена, переходы, всю стстему разветвления трубы. Беру я человека в свою бригаду и первым делом гляжу, что он любит.  Потом прикидываю его характер, а после всего - разряд. Как ему, не тесно ли, не вырывается ли из разряда? И вот пригляделся я к тебе, Мельников. А ведь тебе разряд впору, не хочется дальше идти. Что? Неверно?
- Вам, Василий Иванович, видней,- сказал Мельников.
- Или вот  Егорка у нас, хоть здоров, а стонает, хоть и не болен, а хворает.

Бригада засмеялась, а Егорка ушел в тень за печку.

- Бюллетенит часто,- вздохнул Казанцев. - А тебе, Филипп, скажу, да и вы оба,- он кивнул одинаковым русым парням,- теряетесь перед работой. Вам каждый день одно и то же давай. А как дал новое, так вы и стоп... Такой характер. Ну что, верно говорю?
- Так ведь учить нас надо, - сказали басисто русые парни.

Остальные непроизвольно кашлянули, ожидая, что сейчас пойдёт разговор о них.
Но Казанцев сказал:

- Вот просят из вас выделить несколько человек для укрепления бригад... Ну,- он поднёс руку горсточкой к печке и потёр, хитро усмехаясь в свою белокурую щетину, - и отдам я вас пятерых. Как, правильно?

Бригада молчит.

- А возвернут назад?- со страхом спросила Нина.
- А это уж дело тех, кто в другие бригады идёт. За свою славу сами и деритесь. Моя при мне останется. Так, бригада?
- Нехорошо что-то, Василий Иванович,- сказал пожилой Ерохин.- Нехорошо, а сразу
выразить не могу.
- Ну так выражу я,- кончает Казанцев. - Не на первой стройке живу, нигде не срамился. Значит, оставлю семерых - тебя, тебя, тебя и тебя, и вас  троих. Остальных выделяю для укрепления отстающих бригад,- смеётся он, сияя честными голубыми глазами. - Идите, прославтесь. Я уж список начальнику участка сдал. Ну, всё.


4.
Ночь. Тополя кипят ветром. Идёт по пустынной дороге парторг. Настроение у него
превосходное, он отдохнул с Рыбаковым.
Против входа в здание строительного треста Запорожстрой - большое художественное
панно: седоусый старик рабочий, типичный украинец, с интрументом строителя в руках. Женщина. Между ними - Сталин. На нём такая же, как и на них, спецовка, сапоги, в руках инструмент строителя. Из-за его плеча смотрит юноша, на гркди комсомольский значок. По обе стороны панно - портреты строителей-стахановцев. Среди них - Казанцев, Рыбаков.

Парторг остановился, смотрит на портреты.

- И девушка есть,-  бодро проговорил.
- Всё, как у людей.- В тени  взволнованная и бледная стоит его жена Елена
Михайловна. Сразу как-то и нн заметил.
- Король Лир,- нежно зовёт он её,- что ты тут, брат, бродишь?
Елена Михайловна горящими глазами смотрит на мужа.
- Такого я сейчас парня встретил. В твоём вкусе. Рыбаков. Комсомолец.  Нет, не знаем всё-таки  мы своих людей.
- Ты знаешь,- спрашивает жена,- тебе кто-нибудь сказал?
- Что знаю? Что сказал?

Жена берёт его за руку, и они входят в здание треста.

Партком. Строгая простота. Два стола в форме "Г", стулья, диван, вешалки. Темно-серые прозрачные занавески на высоких окнах. За ними черная - без огонька - степь. Несколько членов партийного комитета встали, увидев входящих Малиновских. Особенно среди них выделяется маленькая, черноглазая, с горящим добрым лицом женщина. Подошла к ним.

- Узнаёшь, Андрей Андреевич? Тебе сказали?
- Да что вы, товарищи, пугаете меня, как маленького? Что случилось?

И видя по его лицу, что он ничего не знает, женщина протянула ему бумажку.
Малиновский читает: "МОЛНИЯ. ЗАПОРОЖЬЕ. МАЛИНОВСКОМУ. СРОЧНО ПРИБЫТЬ
МАТЕРИАЛАМИ ПАРТРАБОТЫ МОСКВУ ЦК ЖДАНОВУ. ОРГОТДЕЛ ЦК ТЧК"

Малиновский женщине:

- Собирай партком. Найди везде, где только могут быть. - Он перечитывает вызов
Москвы.

Удалёкий женский голос вызывает фамилии по телефону.


5.
Тёмная спальня. Ощупью, чтобы не разбудить семью, одевается человек. Идёт на цыпочках через комнату, нащупывает шапку.  И... от двери бежит по улице Запорожья.

Другой бросает еду.

Третий оторвался от письменного стола.

Четвертый снял с себя очки и маску электросварщика, передал товарищу пучок электродов и полез по тёмной лестнице вниз.

Бежит по степи пятый. А что делать? Семь километров от города до завода, а машин ещё нет у Запорожстали.

Партком уже полон. Читают вызов Москвы. Передают из рук в руки.
Управляющий трестом говорит, прочитав:

- Вырвались в жизнь. Хоть нос в крови, а вырвались!

Но не все поняли его в эту минуту.

- Ночь будем готовить материалы, - говорит Малиновский. - На рассвете вылетим.


6.
Заседание Оргбюро ЦК ВКП(б)
Жданов встаёт, обходит стол. Подошёл к Малиновскому, тронул его за плечо, посмотрел в глаза:

- Вы понимаете, почему мы сейчас слушали Мвлиновского? Руководителя парторганизации, а не руководителя стройки, тоже коммуниста? Товарищ Сталин каждые два дня спрашивает: "Что на Запорожстали?" Поймите, товарищ Малиновский, - вернулся, сел.- Работа вашей парторганизации новым условиям в стране не соответствует.. -
- Почему, товарищ Жданов?- тихо говорит Малиновский.
- Почему не соответствует, это вы объясните.
- Товарищ Жданов, прошу вас, объясните. Я, если не сейчас, я потом пойму.
- Надеюсь,- едва заметно улыбнулся Жданов.- Это Малиновский,- говорит он, обернувшись.

Вошел товарищ Сталин. У него в руках пачка бумаг, над которыми он, очевидно, только что работал у себя. Сел в сторонке, недалеко.
Малиновский хотел обернуться и посмотреть в лицо Сталина, но не смог. С лица его
медленно сбегала краска.

- По специальности он прораб, строитель, - объясняет Сталину Жданов. - Когда была учреждена должность парторгов ЦК, люди ещё не вернулись с войны. Долго подбирали человека, чтобы владел техническими знаниями, чтобы его нельзя было обмануть в качестве работ. Так возник Мвлиновский.

Сталин кивнул и погрузился в бумаги.

- Почему же вы не построили, если строитель?- спрашивает один из членов ЦК.
- Считал, что не имею материалов, сил,- твёрдо отвечает  Малиновский.

Голос Сталина:

- И теперь так считаете, здесь, у нас, в ЦК?

Малиновский ищет ответа в глубине своей совести:

- Да, считаю.
- Большая ошибка,- говорит Сталин. Он перелистывает бумаги, делая пометки.

Говорит спокойно и тихо, но Малиновскому кажется, что большой колокол зазвучал на весь мир. Его даже страшно слышать.

- Войти с винтовкой в партию было легче,- говорит Сталин. - А сейчас такое  время, когда многим придётся, очевидно, входить по второму разу.

Лица членов ЦК. Бледное лицо Мвлиновского.

- Вы читали наше постановление по вопросам литературы?- говорит Жданов.
- Да, конечно.

Жданов:

- Ваша задача партийного руководителя не строить, а открывать строителям глаза на резервы, зажечь душу народа. Советские люди очень выросли за войну, умеют и хотят жить государственно с большевстским размахом. Ваши рабочие показатели, товарищ Малиновский, говорят о застое. Душа народа плохо зажжена.  Поймите это.

Сталин, постучав карандашом по бумаге, которую читает:

- Не количество коммунистов, у вас много, а качество каждого партийного и непартийного большевика - вот что жизненно. Вот что интересно, товарищ Малиновский. Простые люди, воспитанные партией, особенно те, кто долго работает на наших новостройках, молодёжь - вот объект вашей работы. А Запорожсталь мы восстановим. Об этом не беспокойтесь.  Мы сами поговорим с хозяйственными организациями. Думаю, у нас найдутся и материалы, и сила убеждения. - Встал, положил бумаги со своими пометками перед Ждановым.

Сейчас он уйдёт. Малиновский жадно глядит в лицо вождя.

Сталин улыбнулся и направился к двери.

- А то недавно приходит к нам товарищ из искусства, говорит: "Какого мы человека нашли! Он собственными руками домну из кирпичей сложил. Мы его обязательно снимем". Стали проверять, а он, оказывается, невежа, пьяница и дурачок. Вот, чтобы таких вещей не было,- оглянулся на Малиновского, добавил: - Мы ведь тоже контролируемся.

Вышел.
Коридор ЦК. Идёт Сталин. Барометр. Постучал пальцем. Стрелка указывает: "ясно".


7.
Ночь. Барак. На кроватях подростки. Рыбаков собираются уходить и рассматриваеет в стекло окна свои брови. Сердито глядит на них, надвинул картуз пониже. На него смотрит с постели маленький мальчик в майке, из которой торчат длинные косточки рук. Лицо серьезное, лишенное пустого любопытства.

- Может тебе их побрить,- советует он.

Резко махнув рукой, Рыбаков уходит.

- Что сегодня новенького?- спрашивает Рыбаков Елену Михайловну Малиновскую, присев у её столика в конторе треста.

- Сейчас,- говорит она и берётся за газеты.- В мире опять нехорошо, империалисты решительно объявили нам холодную войну,- с любопытством смотрит на Рыбакова. С каким достоинством сидит перед нею худенький, черный мальчишка, с густыми без просвета бровями, как усы. - Почему вы так часто спрашиваете о международном положении?
- Я хочу у вас сегодня другое спросить,- отвечает Рыбаков.- Почему дали грамоту ЦК ВЛКСМ малышу, Колосову Грише? Я возражаю.
- Вам тоже дали.
- Дали. Зачем ему давать, если другие лучше него работают?
- Ну... он сирота,- мягко говорит Малиновская.
- Разве грамоты сиротам дают?

Она почувствовала смущение.

- А что с ним? Его приходится перевоспитывать?
- Что это значит - перевоспитывать?- Рыбаков смотрит на неё.
- Ну,- совсем теряется перед юношей Малиновская,- может быть, он недисциплинирован, ленится.
- Нет, у нас дисциплина. Говоря откровенно, иногда и грубость себе позволишь. Но после работы, в бараке - мы все друзья, товарищи. Я вот приду, стану им говорить...
- О чём?
- О будущей жизни их, и не только их, вообще о жизни при коммунизме, какой она будет, какой она должна быть. Они все полуграмотные. Я им рассказываю, что происходит в мире. Конечно, это не значит, что я сам всё понимаю, так я у старших спрошу. Вот и иду к вам. Они ждут,- Рыбаков улыбнулся строгой, целомудренной улыбкой.
- У вас есть родные?
- Никого.
- Где же они?
- За войну потерял,- сказал неохотно.
- Ох, простите меня, пожалуйста, значит... ваша семья - это они, бригада?

Рыбаков с благодарностью взглянул на неё.

- Да, семья,- сказал сурово.
- Ну, давайте, Толя,- ведь вас Толей зовут? Приглашаю вас в путешествие,- улыбаясь, Малиновская разворачивает рулон, карта мира падает на стол инженера.


8.
Часом позже в бараке Рыбаков лежит в постеле среди ребят. Глаза его блестят, руки закинуты за голову. Ребята с жадным интересом слушают его. Он говорит:

- Империалисты знают, что у нас один такой завод, а у них тридцать один. И атомная бомба. И люди ни "за", ни "против" - воздерживаются в общем. Но у нас передовое государство, а у них лавочка. Вот они и ставят нам палки в колеса, отказали нам в тонком стальном листе, объявили какую-то холодную войну, хотят победить нас таким образом, думают, что с разрушенным войной хозяйством нам не справиться. Да они просто не верят, что мы эвакуировали Запорожсталь, что мы поднимем Запорожсталь из руин.Корреспонденты ихние говорили директору: "Это практически невозможно сделать, даже при наличии американских дорог".

Ребята:

- А он им что?
- Он сказал: это сможет сделать только рабочий класс, защищающий свою Родину, самого себя.

Ребята в восторге:

- Здорово! Толя, а сколько в день металла может дать Запорожсталь?

Рыбаков смеётся:

- Держись покрепче за кровать, а то упадёшь, когда скажу.
- Ну да, упаду я...
- На десять тысяч тракторов в сутки.
- Ой!..
- Или, если хотите, двести километров стального листа. Ну, вот видишь, повалился,- смеётся Рыбаков. - Я слышал сегодня, что сельскому хозяйству нужно автомобилей порядка пяти миллионов.
- Ой-ой-ой!- кричат ребята.
- Теперь понимаете, куда мы попали? По значению - это второй Сталинград.


9.
Станция "Запорожье-Первое". Автобус подан к московскому поезду. Светает. С тополей сыплется ночная роса. Небольшой, на три четверти разрушенный, южный городок спит в облаках цветущих садов. Идут к автобусу зоркие, бывалые, опытные люди. Слышен малиновый звон приколотых к пиджакам медалей. Люди в тапочках заводского типа, в тапках с пуговицей, в дорогих нараспашку пальто, в украинских рубашках со "строчкою". Они рассаживаются в автобусы, постреливая шутками.

- Это что, весь ваш транспорт?
- А что, плохой автобус?- оборачивается  шофёр. - Мягкий до известной степени...
- Как Андрей Андреевич,- сказали сзади.

В автобусе все смеются.

- А где он?
- Задерживается.
- Ну, что ж, подождём хозяина да пока подумаем: снимать - не снимать, наказывать - не наказывать...

На этот раз никто не смеётся.
Перрон.
Малиновский, помрачнев:

- Значит, меня всё-таки можно было обмануть как прораба. Горько. И Казанцева не знал. Но я тебе это не отдам,- прячет бумагу в карман,- я за него драться буду.
- С кем?
- А хоть бы и с ним.- По тому, как он сжимает бумагу в кармане, видно, что чувствует он сейчас настоящее огорчение, разочарование и горечь. Входит в автобус. Крупный, всех наклонил в свою сторону. - Что ж, товарищи, поехали,- сказал.

Автобус тронулся. Все глядят в окна.

- Что за район?- спросил кто-то.
- Ордженикидзевский,- говорит Малиновский.
- Капусту предпочитает, - констатируют в автобусе.
- Уже Ленинский,- говорит Малиновский. - Здесь разобьём большой Парк Культуры.

Степь и степь. Ниспадающая вниз, вызженная, безлюдная.  Столбы высоковольтной сети. Два-три домика. Рука украинки уже побелила стены и даже камни, кое-как сложенные в ограду. Все деревья у дороги с белыми ногами - окрашены известью.

- Боже ж мий, як народ жить хоче,- вздыхает один из инспекторов ЦК.


10.
Площадка Запорожстали. В гору по аллее наглядной агитации идёт комиссия. Деловые и сосредоточенные инспекторы ЦК. Наступает их страда. Требовательными глазами экзаменаторов вглядываются они в Запорожсталь. На них смотрят рабочие из канав, из-под моста, который чинят, с ферм голых, светящихся насквозь, разрушенных цехов.

С Малиновским рядом управляющий строительным трестом.
Управляющий:

- Здорово, Андрей Андреевич! Вылетели лучшие бригады монтажников-восстановителей. Телеграммы так и идут конвеером. А какие люди! Ну, прямо Магнитка вспомнилась. Как это тебе удалось Москву раскачать?
- Расскажу сегодня на закрытом.
- Дали срок?
- Задачу.
- Правда, Он сказал: всё для Запорожья?
- Правда. Надо будет сейчас же лозунг заказать. Я не всё, к сожалению, запомнил. Очень волновался. Но суть понял. Сегодня на закрытом всё расскажу. Не утаю и не сочиню ничего от себя. Можешь быть покоен.

Экран. Пишет рука: "ЗАКРЫТОЕ ПАРТИЙНОЕ СОБРАНИЕ"


11.
Маленький деревянный, на окраине Запорожья, домик с палисадником. Луна. В раскрытых окнах тени. Соловьи.  Входят к себе ночью Малиновские. Оба, повидимому, страшно устали. У парторга опухшие глаза. Но во всём его решительном, подобранном теле ещё чувствуется ответственность пережитого дня.
Елена Михайловна откинула неприятности, так хорошо им вместе, так редко это бывает. Она над столом разглядывает, что бы им поесть в такой поздний час. Торопливо делает бутерброды.

Малиновский подошел к окну.

- Фу, черт, какая прелесть. Не зажигай огня, давай так. "Сияла ночь, луной был полон сад..." Забыл. Иди ко мне, Лена.

Она подошла и села на подоконник. Обняла мужа. Сидит.

- Помнишь, тридцатый год?
- Розвальни. Убийства селькоров. Первые колхозы...
- "Головокружение от успехов"...
- Да, Андрей. Сколько с того началось!
- Ну, а сорок второй?
- "На том берегу для нас жизни нет".
- И это была правда не только Сталинграда.
- Я поняла, о чем ты. Мы все так!
- Я думаю конкретно: Рыбаков. И думаю конкретно: Казанцев.
- Рыбаков - прелесть!
- Казанцев - стахановец. Инициатор соревнования бригад на стройках. Двадцать два
года производмтвенного стажа. Работал в самой гуще социалистических преобразований. На его работу едут смотреть, как на чудо. Ты с ним работаешь, знаешь. Он умеет сделать разметку, умеет точно расставить людей в бригаде. Умеет объяснить техническую операцию. Это царь и бог на своих трубах. А спустился и... - жестко...- подсунул стройке рабочих похуже. Загадка.
- Просто ты любишь его и тебе больно - герой на дворе.
- Ошибаешься,  это гораздо больней и гораздо больше любви. .. Да, Лена, хотел я тебе тоже привезти что-нибудь с завода, так, для радости, и... - вынул из кармана конверт. - У меня так и не хватило характера прочесть это сегодня на собрании,- сунул ей в руку конверт.- Но это не радость, извини.

Сидят на лунном подоконнике. Елена Михайловна читает вполголоса:

"Восстановителям. От личного состава соединения освобождавшего Запорожье.
Доргие товарищи!
Исполняется четыре года, как наше соединение, совместно с другими частями, водрузило знамя Победы над древним украинским городом Запорожье. Наш народ приступил к восстановлению Родины и к новым успехам строительства коммунизма. Ваши трудовые подвиги воодушевляют нас. Работайте спокойно.  Мы, воины Советской Армии, зорко оберегаем ваш мирный труд. По поручению личного состава: майор Буданцев, капитан Ковалев, Герой Советского Союза старшина Кожемякин, рядовой Котов и другие..."

Елена Михайловна кончила читать, медленно свертывает листок. Лицо Малиновского полно глубокого стыда и горя. Он стал на пол, сказал:

- Вот, брат, какие бывают ночи, когда луной полон сад. Идём-ка спать, Лена.


12.
Под вечер, в степи возле бараков, инспектор ЦК играл в городки с ребятами Рыбакова. Организовал группу напористых, нетерпеливых. Сам стал играть с бригадиром-юношей, подобрал стариков покрупней, поусастей, провел палку по руке. Против них одержимые мальчишки.

- Династия на династию!- азартно кричал инспектор.

Столовая. Поднимался из-за стола другой инспектор ЦК, смотрел на него, улыбался
испуганно зав в отличном коричневом костюме.

- Как борщ?- спрашивал.
- Универсал,- отвечал инспектор , вытирая усы. - Сегодня борщ, завтра назовешь - суп, потом свеклу выберешь - бульон будет.

Прыснули подавальщицы за дверью. Сдержанный хохоток пошел по столовой.

Третий инспектор ЦК интересовался комсомольским участком. Малиновкий показывал ему восстановление домны. Их облепили девушки.  Везде на лесах - молодость, горящие глаза, белые зубы, крепкие руки и ноги. Рыбаков с ребятами работает тут.

- Красота?- спрашивает инспектора ЦК Малиновский.
- Красота, кто понимает,- соглашается инспектор.
- Комсомол "Комсомолку" восстанавливает! Эта домна до войны так называлась. Ударно-комсомольская стройка. Город сюда чуть не весь приходит помогать. Красиво?
- Красиво,- говорит инспектор.
- Мы так строили Комсомольск-на-Амуре.  Даже как будто "Каховка" слышится сверху.

Стоит, задумавшись, инспектор ЦК.

Партком Запорожья.
Малиновский принимает рабочих. Вошел молодой с военной выправкой парень в шинели. Достал документы, сказал:

- Меня  направил Центральный Комитет Украины.  Агитатор. Можно становиться на учет?
- Здравствуйте, товарищ. Вашу путёвку, пожалуйста.

Вошли ещё двое. Один в матросской форме.

- Меня направил к вам Запорожский обком комсомола. Агитатор.
- Здравствуйте, товарищ. Присаживайтесь.

Ряд колхозных подвод появился на гребне степи.  Спускаются к аллее наглядной агитации.

Станция "Запорожье-Первое". Пришел московский поезд.
Шофер курит у автобуса. Ждёт.  Опять идут горькие, бывалые, чем-то особым отмеченные люди.  Некоторые с палочками, прихрамывают. Не спрашивают шофёра, а прямо садятся в автобус. Он тоже ничего не говорит, только поглядывает, скоро ль все усядутся.

- Что ж, товарищи, поехали.

Партком. Малиновский отпускает группу женщин. На столе отпечатанный и оформленный лозунг: "ВСЁ ДЛЯ ЗАПОРОЖЬЯ!"

Малиновский, по телефону:

- На каком участке сейчас бригада Казанцева? Второй котел ТЭЦ? Спасибо, девушка.

Площадка около ТЭЦ - теплоэлектроцентрали.
Обеденный перерыв.
Бригаду Казанцева только что отснял корреспондент областной газеты. Он в лакированном черном дождевике, с "лайкой" на взводе. Он записывает толстой неудобной ручкой в маленькую неудобную записную книжку. Всё это заграничное.
Корреспондент, торопливо:

- За прошлый месяц сколько процентов плана - двести сорок шесть? Так.  За этот месяц будет в общем двести семьдесят?

Казанцев, скромно:

- Не в общем, а точно.

Корреспондент:

- Где работали, на каких стройках? Горловка, Ташкент, Чирчикстрой, Челябстрой. Так. Понятно. Ну, будьте здоровы. Кстати, как называется эта труба?

Казанцев, тихо:

- Не знаю.

Корреспондент:

- Ага. Не надо. Так. Бувайте,- пожав руку одному Казанцеву, не обратив внимания ни на бригаду, ни на Малиновского, ожидающего, когда он кончит, корреспондент уходит.

Казанцев, смеясь:

- Спешит человек.

Парторг:

-  Для него Казанцев - явление временное. Надо про тебя написать, и всё. При этом глубочайшее чувство собственной особы. Но допытываться, что за тип передовой рабочий послевоенной пятилетки? Ещё есть привычка искать в стахановце вчерашнего частника.- Он поглядел в лицо Казанцеву, как бы проверяя, понимает ли тот его. Глаза бригадира прозрачно светятся ему навстречу. - Про тебя говорят, Василий Иванович, что ты деньги любишь.

Казанцев:

- Это правильно. Не врут.
- А другие говорят: славу?
- Тоже ничего.
- И что ж на Запорожстали? Опять деньги, опять слава? Или есть что получше, подороже, а? Ну ладно, потом когда-нибудь поговорим. Сдал своих пятерых?
- Сдал, сдал.

Парторг, возвращаясь к неоконченной мысли:

- Но далеко не всякий писатель, Василий Иванович, понимает, что основной процесс твоей лично жизни - не перековка, не кризис, а развитие. Ведь высокий заработок для тебя - дело привычное. Так? Положение на производстве - тоже самое. Участие в крупнейших стройках страны - так же?

Казанцев, с обострённым, каким-то пойманным взглядом:

- Да, да.
- Вот черта передового советского рабочего. Ты не гонишься за своим рекордом. Тебе всего дороже интересы стройки, интересы Родины!- тихо и бережно сказал он. - Пятерых лучших, выученных людей не пожалел для государства,- опять также бережно произнёс парторг. - Оторвал от души. Может быть, свой план поставил под удар, но укрепил другие бригады. Вот социалистическое отношение к труду.

Казанцев, очень смущённый:

- Время покажет, товарищ парторг.
- Может быть, в чём нуждаешься? Скажи.

Казанцев, не зная, куда девать глаза:

- Нет, спасибо. Ничего не надо. - Он вдруг почувствовал себя самым последним человеком на стройке. Этого ещё в его жизни не было. Стыд, раздражение и чувства, каким он ещё сам не знает названия, вдруг закипели в сорокалетнем человеке.

Оба стоят и курят, глядя в разные стороны. Это оказалось очень серьезным разговором.

- Что ж нового для тебя у нас, на Запорожстали?
- Значение,- угрюмо ответил Казанцев.
- Правильно. А ещё?
- А ещё техническая слабость, товарищ Малиновский,- почти кричал от обиды и раздражения Казанцев. - Остало работаем. Нет механизмов, к каким я привык. Неорганизованность везде. Бесплановость. Вы гляньте, разбросаны по площадке убранные цехи. Народ трудился, завалы разбирал, а когда мы будем восстанавливать? Неизвестно? Да и жить два года в бараках - тоже, я вам скажу, не сахар.
- Правильно, правильно, Василий Иванович. Спасибо.- И, быстро пожав ему руку, ушел.

Казанцев, ошеломлённый, опустился на гору железа, расстегнул воротник спецовки. Сидит. Его обдувает ветром. Подошёл встрвоженный Ерохин, принес военный котелок.

- Забыл, что ль, пообедать?- напомнил он. - Или не до того? Ну как, ругался?
- Нет, не... понимаю я...- жадно дыша ветром, почти простонал Казанцев.
- Чего понимать? Баня. С веничком.

Участок молодежной стройки. Безмолвная, серьезная молодежь слушает выступление
Малиновского. Тут же член бюро обкома КП(б)У и один из инспекторов ЦК.

- Никуда наша с вами сверхударная работа не годится. Да, так мы строили Комсомольск-на-Амуре. Так ведь это далеко.  И то была первая пятилетка. Штурмы, авралы, субботники,- что вы, товарищи дорогие! Некому вас взгреть за такое дело.  Некому объяснить, что Запорожсталь восстанавливает не кучка энтузиастов, а всё советское государство, народ.
- Красота,- не громко, язвительно прозвучал голос члена бюро обкома.

Малиновский хмурится.

- Рыбаков где?
- Здесь я.
- Пора, ребята, кончать с романтикой первой пятилетки. Теперь у нас другая романтика - романтика больших знаний! Рыбаков, тебе, как передовику, задание: будете восстанавливать жилые дома на Ленинской.
- Есть,- живо и серьезно, по-военному, отвечает Анатолий Рыбаков.


13.
Машина. Малиновский и член бюро обкома.

- Однако, быстро ты перестроился, Андрей Андреевич. Очень быстро. Слишком быстро. Подозрительно быстро. И вообще, что-то расшумелся после вызова в Москву.
- И у тебя после этого перестал пользоваться кредитом,- сухо ответил парторг.
- Может, тебе обождать бы с преобразованиями, пока Центральный Комитет решит.
- То есть, переждать? А работать дядя будет?
- Может, и не придётся работать на Запорожстали? Такая мысль не приходила?

Малиновского передёрнуло.

- Какая бы мне мысль не приходила, пока не  решил Центральный Комитет, я на посту, и считаю себя обязанным работать лучше.  Имеются вопросы?
- У тебя, оказывается, не только с государственной дисциплиной плоховато, ты, брат, на партийную дисциплину поглядывай.

Первые утренние лучи в степи. Дорога. Идёт бригада Рыбакова.  Бараки в стороне.
Весёлые задорные девчата - комсомолки, с повязанными на лбу платками (украинки
берегут от солнца беленькое личико) развешивают на изгороди мокрые полоски холста.

- Эй, каменщики,- окликают их ребята,- что так рано стиркой занялись?

Девчата смеются.

- Надо же, они лозунги постирали...

Панно наглядной агитации: "КОМСОМОЛ - НА "ДОМОСТРОЙ!"
Улица Запорожья. Идут комсомольские бригады. Здесь немцы оставили каменный лом
и ад войны.  Бригадам тяжело и печально. Грубы, страшны развалины. Но Рыбаков
рассматривает их с таким спокойствием, как мы рассматриваем гвоздь в своей
комнате, обдумывая, прибить его повыше или пониже. И, наблюдая за бригадиром,
веселеют, подтягиваются его ребята.

Ночью к бараку "семейных" подъехала машина.  Разбудили семью Казанцева.

- Василий Иванович, получай ключ. Собирай семью, вещи. Тебе квартиру дали.

Собрались в два счёта, погрузились на Студебеккер. Едут ночью, в глубокой тьме, по степи и развалинам.  Подъезжают к почти целиком восстановленному и
светящемуся огнями четырехэтажному дому. В темноте вносят шкап, складывают
вещи сына, а сын спит. Вышли муж с женой, стали на одном из балконов.

- Хорошо белье сушить,- шепотом сказала Шура, жена Казанцева.

Легкий, свежий, как на палубе, ветерок дует с бульвара, от тополей.  Казанцевы
положили матрац на полу балкона, сели, потом муж лег, жена около него, потрясенная случившимся. У Шуры легкая, приветливая речь, перманент грубо модного вида и выпуклый светлый лоб ребёнка.

- Квартира и... моя... - говорит Казанцев. - Теперь я дома! Я кончил. Мне здесь всё, как с гуся вода: приду. умоюсь, поем и - что я делаю, чего хочу, чем живу,- никому нет дела.
-  Да ну, всё равно тебя никогда дома не бывает,- говорит жена, множество мелких
счастливых вздохов толпятся в её голосе. - Шутки?- квартиру получили! Да я за неё, господи... Да я и мужа-то любить не буду, да ну его, потерплю как-нибудь... да за что его любить, рыженького такого! Всё равно его никогда дома нет,- Шура смеётся, ласкается.
- Я при деле, не гуляю ж,- ласково гудит Казанцев.
- Приятно, люди уважили,- Шура оглядывается опьянёнными, счастливыми, шалыми
глазами. - Хорошая квартира, хорошая...  Мы, Вася, всё с тобой в разъездах, то там мы стролили, то тут мы строили... а как же теперь, с квартирой-то? Тут осядем, что ли?
- Давно мечтал,- насмешливо говорит Казанцев. - Года, брат, не те, не перелётные.
- Я всё. Точка. Останемся. Я кончил,-  дразнит жена его же скороговоркой, смеясь.

Они счастливы. Оба.

- Не знаю,- медленно говорит Казанцев. Перевернулся, лег к небу лицом, глядит на черный обугленный тополь, чуть слышно шелестящий над ними. - Понимаешь, Шурка,- обращается вдруг он к жене,- втягивает Малиновский меня куда-то, разговаривает. Он большой человек... Я слушаю, а голова пустая, волнуюсь, что я беспартийный, а что тут плохого, ну, скажи, что?
- А есть ли раковина-то?- с беспокойством говорит Шура.
- Эх, Шурка...- помолчал, продолжил: - Сделаю проводку,  лампочки вкручу везде, ведь тут Ленинская, должны свет дать... Заживём.  А помнишь, Шурок, как мы с тобой ночки-то над Волгой... Как сцепимся руками, как пойдём, ну...
- Вася, - шепчет она, ласкаясь,- а у нас и сейчас так. Только страх меня берёт, Вася... я сегодня ещё три хлебных карточки на базаре купила...
- Зачем?- спросил он сердито.
- Боюсь я, Вася, а вдруг опять что-нибудь... Я сушить буду. Да и гости теперь к нам пойдут... Я не могу, чтобы у меня гость без хлеба сидел.
- Шурка,- говорит он строго,- ты не крути передо мной. У нас три карточки, а ты ещё три купила? А положение наше ты учитываешь? Народ? Ведь ты среди народа этот хлеб свой брать будешь. Что про нас скажут, Шура?
- Я в городе прикреплю. Я, правда, сушить буду.
- Опять на базаре была?
- Люблю потолкаться,- виноватым голосом поёт Шура. - Иногда штучка какая-нибудь
попадётся... Вот, гляди, чулки какие...

Он дотронулся, провел ладонью по шелковому колену, спросил:

- На хлеб?

Молчит Шурка.

- Да нам хватит, хватит,- сказала, смутясь.
- Ладно, скажи спасибо, что в новой квартире, не хочется ругаться. Ах, Шурка, Шурка... Ну, что мне делать, когда у меня жинка такая?
- Так не менять же,- вьётся около мужа Шурка,- какая никакая, а своя.
- Вот-вот, с подходом, как парторг,- уже счастливо смеётся ей Казанцев. - Тот тоже все хорошие подходы ко мне знает.

Раздаётся звонок в передней.
Супруги переглянулись, вскочили, лба стоят коленками на матраце. Слушают свой звонок.

- Приятный,- шепотом говорит Шурка. - Вот и гости... Говорила - будут!- побежала в переднюю, разом открыла дверь и - отступила.

Из темноты небольшого тамбура перед дверью вплывает в квартиру алое шелковое
знамя. Два комсомольца, один из них - Рыбаков, строго, по всем правилам стали со
знаменем перед бригадиром. Развернули.  В руках одного горит электрический фонарик. На шелку знамени вспыхнуло золотое: "ЛУЧШЕЙ БРИГАДЕ ЗАПОРОЖСТРОЯ". Казанцев стоит босой, с растрепанными волосами, в открытой домашней рубашке распояской. Шура, сцепив руки, молча глядит на знамя, на мужа, на комсомольцев. Неподкупная, величавая, недоатупная ничему мелочному жизнь вошла в их квартиру со знаменем.

Ребята  четко говорят:

- Поручили доставить ваше знамя на дом бригадиру. В конторе ему сейчас негде стоять: ломаем контору. Будем ставить капитальную. Товарищ парторг просил передать: храните.

Вручив из рук в руки, повернулись, отдали честь знамени и вышли.
В квартире опять темно, но знамя сияет. Казанцев молча держит знамя. Шурка
говорит со страхом:

- Как же мы будем жить, Вася, при нём?


14.
Ночь. В бараке спят ребята Рыбакова. Рыбаков собирается уходить и при свете
разглядывает в стекло свои брови. Сердито  глядит на них. Надвинул картуз пониже.

- Толя,- окликнул его в постели мальчик, лицо у него активное, лишенное праздного любопытства. - Может, тебе их забрить,- советует он.

Приднепровская степь. Курганы.  Вдали широкая панорама восстановления Запорожстали.
На верхушке одного кургана лежит и пишет Рыбаков. Ему  трудно дышать даже в этом
просторе. Грудь теснят чувства, жизни людские. Он хочет написать о них такое, чего никто до него не открыл. Но как слова не похожи на то, что видит он перед собой! Как добиться сходства? Черный, худенький мальчик-южанин бьет по повилике кургана пальцами, загорелыми ногами, вертится, стучит кулаком по земле, потом кидается в тетрадку, как в атаку - грудью. И пишет. Поднял голову...
И вдруг видит перед собой на верхушке другого кургана глаза - гордые, светлые,
сверкающие каким-то вызовом. Определил девченку по величине глаз, по кудряшкам.
Вскочил было, чтобы уйти, ругаясь в душе, что не нашла она себе другого места,
но передумал. Лег, продолжал читать... Наблюдение за ним со стороны девченки
раздражает его. Он косит в ту сторону: гордые глаза глядят на него.
В просторе неба над ним плывёт орёл. Его крылья снизу кажутся полными тени,
прохладными  - парит, разыскивая какую-нибудь беззаботную птичку-растеряху.
Рыбаков забыл о девченке, его захватил полёт орла.  И вдруг слышит, как с того
кургана сказали:

- На вас похож.
- Чем это?
- Бровями.

Если есть в миллионе человеческих слов единственное, что ей следовало сказать,
то она его сказала. Рыбаков непроизвольно, счастливо захохотал.
И вот они уже дружески болтают на курганах.

- Я в Николаеве учился. Потом на Кавказе. В войну  работал на мебельной фабрике.
- А кому нужна мебель в войну?
- Это так называется: мебель. Мы лотки для мин делали. А вы где работаете?

Девочка в траве, над нею - небо.

- Я экономист на Металлургстрое. Что дальше будет - не знаю.

Она слушает голос с другого кургана:

- Что дальше? Если скоро в армию не возьмут - у нас бронь на четыре года -
буду работать мастером, дела хватит. А возьмут в армию, как случится что,
там видно будет.
- Что вы пишите - письмо?
- Нет.
- Стихи?
- Да...
- Прочтите. Я люблю...
- Да нет, стихи - не работа, их между делом пишу.
- Как?- закричала девочка и вскочила на ноги. - Как можно так говорить?!
А Некрасов, а Маяковский?  Да вот мы всходили на Эльбрус - трудно, скользко,
льды... А только привал - бросаемся на снег и не чаю с вином требуем, а
стихов... горячит! А в общежитии у нас? Что ни ночь - какая-нибудь девочка
стихи читает.
- А ты на Эльбрус всходила? Всходила или взошла?- скептически спрашивает
Рыбаков, разглядывая девочку. Голова её завёрнута, как в кокон, в белокурые
кудряшки. Узкое, как гильза, белое платьице. Цветной плащик - через локоть.
Что-то особенно четкое, стремительное, гордое отличает её.
- Я не только всходить, но и уходить умею,- и, горячо вскрикнув, она
побежала с кургана.

Рыбаков поднялся, смотрит девченке вслед. Плащик летит с ней рядом, как
крыло. Настроение у Рыбакова испортилось. Стихи кажутся ему всё-таки
незначительными, особенно рядом с красотой этого дикого, короткого
разговора на курганах. Гордые, вызывающие глаза, их сияние, белое платьице -
перед ним. Сердито, размашисто, сунув тетрадку в карман, он уходит.

Барак. Ребята не спят в кроватях. Повернулись к вошедшему Рыбакову.

- Ну, что сегодня?
- Сегодня в мире ничего нового не произошло, - строго говорит он. - Спать! -
Лежит в темноте на крвати и вдруг говорит: - Ребята, только чур - правду!
Часто думаете о девченках?

Смех. Сейчас же прекратился.
Ближайшие к Рыбакову:

- Ух, как обрадовался, когда мы сюда приехали! Натерпелся я от них - не разговаривают ни в квкую. Ладно, думаю... Вот я восстановлю Запорожсталь, попробуйте тогда не разговаривать.
- Э, так ничего не будет. Девченку надо на испуг брать.
- Это смотря какая. А то и не глянет...
- У меня глянет.
- А я хочу разных девочек любить,- признался парень в углу.
- Одну, - сказал другой спокойно.
- Потом одну, - быстро согласился паренек.

Рыбаков думает под разговор ребят. Глаза блестят, руки закинуты за голову.
Единственное слово  о бровях , будто развязало его, и стандартное лицо юноши
озаряет внутренняя красота.

- И что в этих девченках находят?- независимо сказал самый маленький.- Стану
бригадиром, вот как Толя, буду радио слушать. И хватит.


15.
Партком. Малиновский за столом.  Перед ним плачет в три ручья девочка с
плащиком.
- Ну?- говорит он.
- У меня замечательный материал. "Величие советской женщины". Прихожу в
барак, там бабки - головы моют, детей укладывают. Света, конечно, нет. Я
говорю, дайте мне света какого-нибудь. Молчат...
- Так.
- Ну, я сама достала коптилочку, поставила на стол, говорю: присаживайтесь
ближе... Молчат.  И вдруг выскакивает ко мне какая-то бабка. И начинает
петь: какая ты хорошая, да какая ты красивая, какие у тебя глазки честные,
ты, наверно, никогда неправды не скажешь... Я хочу начать беседу, я её
останавливаю... Она мне всё срывает комплиментами своими... Я прошу:
бабушка, не мешай, у меня дело большое, я агитатор, - девочка с плащиком
продолжает плакать. - Понимаете, оборву, скажут: грубая. Буду слушать,
скажут: любит, чтоб её хвалили...
- Я знаю этот барак. И что бабки?
- Стали ложиться спать. Я как вскочу, как побегу от них... Видите теперь,
почему я плачу?
- Вижу,- говорит Малиновский.

Ведёт девочку в другую комнату. Там сидят инспектора  ЦК над материалами.

- Вот этот заплаканный беспартийный товарищ - чудный агитатор. Сейчас меня
она в два счета сагитировала. Надо созвать бытовую конференцию рабочих с
повесткой: "Говори, что наболело". И побыстрй.
- Это дело,- согласились инспектора.

Коридор парткома. Идёт Малиновский, с любопытством смотрит на двух
бабок, напористо кричащих на инспектора ЦК. Особенно выделяется голос
украинки:
- Пора кончать то козье царство!
- Ни хвилины спокою... Козы парк з*илы...

Малиновский прислушивается с улыбкой, быстро прошел к себе. Записал в блокноте
на столе: "Ни хвилины спокою".


16.
Дорога в степи. На столбе плакат: "Ни хвилины спокою, доколы не возродим ридну
Запорожсталь!"
Высокая чернобровая девушка несет на руках мальчика и ведёт старую женщину. За
ними плетётся худой человек с корзинкою. Девушка оглядывается на плакат.

- Идить, мамо, идить.  Може, большовики Запорожсатль скоро поднимуть... От як
спишать! Придэмо у Запорожья, развяжем мешочки, тай будэмо жить. Идить, мамо,
идить...

Комиссия инспекторов ЦК уезжает. У здания треста они прощаются с парторгом ЦК и
партийной организацией. Какая-то неловкость вяжет всех. Стоит парторг, провожая
взглядом отъезжающий автобус.  Лицо его выражает тревогу и неуверенность в
будущем. Глядит на него сочувствующим взглядом женщина с винтовкой, Малиновский
заметил  взгляд, улыбнулся ей..

По аллее наглядной агитации идут члены партийного комитета. Они смотрят на первые шаги своей работы. Малиновский даёт им указания. Тема: коммунисты прикрепляются на ведущие участки стройки.  Фоном прохода являются плакаты:
"БЫТОВАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ РАБОЧИХ "ЗАПОРОЖСТАЛИ"".
"СОВЕЩАНИЕ КОМЕНДАНТОВ ОБЩЕЖИТИЙ".
"МИТИНГ ПРАЧЕК".
"КИНО - "ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ"".

Домик в Запорожье. Приходит домой парторг. Несмотря на поздний час ночи, жена сидит, дожидаясь его. Он в последней стадии нервной усталости и переутомления. Не прикоснувшись к еде, прошел к дивану и лёг. Елена Михайловна накрыла его своей шалью и стоит, с любовью глядя на него.

- Когда ж эта бумага придёт?- проговорила. - Совсем человек извёлся.
- Не прошло ещё и двух недель,- ответил он.
- Разные недели бывают. Можно на одной неделе семь жизней прожить... Ведь   должность какая - всё для людей.

Партком. Сидит на диване Казанцев. Он чисто выбрит, в глаженной рубашке.С напряжением  беспокойством поглядывает в угол комнаты, где за другим столом член парткома принимает тех русых парней, которых он отчислил из своей бригады.
Малиновский здоровается с Казанцевым, приходу его рад. И это приводит постепенно
Казанцева в душевный порядок.
В парткоме много народа. Идут индивидуальные и групповые беседы. Бледный парень,
очевидно, принёсший заявление в партию, разговаривает с Малиновским. 
Кто-то потерял хлебную карточку.

Малиновский, продолжая разговор с парнем:

- Ты ко мне, Василий Иванович?

Казанцев кинул быстрый взгляд на двух русых парней. Те уходят. Подошел и присел к столу Малиновского. Всем в парткоме ясно его большое волнение. Он молниеносным обороняющимся взглядом встречает каждого входящего.
Парторг, прощаясь с бледным парнем:

- Заявление мы рассмотрим. А о чём договорились... да ты крепко ли решил?

Парень с таким душевным волнением смотрит на парторга, что тот, не дожидаясь
ответа, ласково кладет ему на плечо руку:

- Делай.- И к Казанцеву: - Что ты, Василий Иванович?

Казанцев - шепотом, с громадной силой рубанув воздух ладонью:

- Пришел поблагодарить вас за квартиру. Есть где отдохнуть. Спасибо. Но не могу я в ней спать! Что  не спит во мне, товарищ парторг?

Парторг просто:

- Честь.

Казанцев опустил голову.

- Я потому и пришел, чтоб вы мне дёру дали хорошего за тех пятерых... Никуда ведь они не годятся.
- Что ты,- спокойно говорит парторг,- а они вон вызвали тебя на соцалистическое соревнование,- показывает ему газету.- Горят парни, как факелы. Пишут: живы не будем, а этому Казанцеву вольём... Такие пять, пожалуй, создадут ещё пять.

Казанцев вскочил. Заговорил почему-то шепотом, отчаянно и пылко разводя руками:

- Они? Меня?...
- Тебя. А как же, учителя! Так и следует. Ты за них не беспокойся, мы бригаду укрепили. У нас везде бригадиры - коммунисты.
- А я кто же?
- Почему не в партии?

Пауза.

- Боюсь испугаться,- озорно засмеялся Казанцев.
- Вот, Василий Иванович,- отвёл эту тему парторг,- хорошо, что зашел. Есть просьба к тебе. Маленькая. Может, и не маленькая. Построй к субботе на Ленинской, как раз ты там живёшь, ларьки для хлеба.
- Ларьки?!- огонёк пробежал в глазах Казанцева.- Вместо?..
- Нет, в свободное время,- успокоил парторг. - Пусть жена твоя не ездит за хлебом на четырнадцатый километр или в Запорожье. Далеко, утомительно.  И другие пускай не ездят - матери, бабки. Пожалей нашу женщину, Казанцев, крепко ей достаётся,- будто не замечая волнения Каазанцева, спокойно объясняет: - Свяжись с комсомольско-молодёжной бригадой Рыбакова. Выдающийся бригадир.
- Товарищ Малиновский... ларьки поставить можно. Плевое дело. Только я не совсем вас понимаю...
- Объясню,- говорит парторг. - Партия просит тебя помочь организовать быт рабочих Запорожстроя. Если хочешь, даёт тебе партийное поручение.
- Давали б, так уже потрудней.
- Нельзя ошарашивать активиста поручением сразу.

Казанцев, польщенный единсвенным словом, которое дошло до него из объяснений
парторга:

- Конечно, и, как активист...
- Но помни, Казанцев, поручение должно быть выполнено точно и в срок. Не за страх, а за совесть. Иначе не берись.
- Договорились - к субботе,- Казанцев ушел из парткома и сейчас же вернулся, крикнул с порога: - А вызов принимаю!

Стружки - легкие, мягкие, кучерявые... Деревянный брусок теряет свою грубость, становится гладким и блестящим.  Светлый, пахнущий деревом сарайчик, верстаки, вокруг них - мальчишки. Над окном длинное панно: "ЗДЕСЬ РАБОТАЕТ КОМСОМОЛЬСКО-МОЛОДЁЖНАЯ БРИГАДА РЫБАКОВА". Ребята работают самозабвенно. Один, со светлым хохолком на лбу, всё время борется со своими штанами - вылезает из них. Приходится ремешок подтягивать.

Казанцев смеётся грубовато, тепло:

- Штаны твои, товарищ рабочий, явно отстают от темпов. Где бригадир?

Гудок. Конец работы. Мальчишки с явным сожалением глядят на брусок.

- Выключать станок жалко. Может, остаться, ещё на смену? Бригадир сейчас придёт.

Подошел ещё один щупленький. Светлый взгляд, крупные руки, выразительные губы, над верхней губой - пушок.  Огорченно сказал:

- Ленинград вызывает всех на соревнование к 30-й годовщине, а мы опять в стороне. Спросят, работали на Запорожстали? Скажем, только смотрели на неё, рамы делали.

Вспыхнул на голове первого хохолок:

- А рамы на что?

Казанцев с интересом прислушивается к ребятам.

- Чем же ваш Рыбаков хорош?

Ответили в один голос, гордо:

- Он смекалистый парень,- и тут же прибавили: - У нас ещё двое есть, подходящие для бригадира.

Подошел Рыбаков. Развернул чертеж перед ребятами:

- Переключаемся на ларьки. Будем строить ларьки на Ленинской.

Тот, что обижался, крикнул:

- Вот тебе и Запорожсталь! Что я говорил?

Убежали вихрем.

Рыбаков стоит перед Казанцевым, легко упираясь одной рукой  в бок - жест человека обдумывающего - и ждёт, что тот скажет. Казанцев узнал комсомольца, принесшего знамя.  Знаменитый бригадир? Мимо такого двадцать раз пройдёшь и не заметишь. Но  оценил большое личное достоинство, наполненную юношескую энергию.  Через секунду заметил: за этим подростком следует по пятам другой. Остановился Рыбаков, и тот остановился, положил по-девичьи руку Рыбакову на плечо, слушает. Отошел Рыбаков, и тот отошел. "Адъютант"?- подумал Казанцев и вздохнул: у него такого нет. Спросил довольно грубо:

- Давно бригадиром?
- Три месяца.
- Нравится?
- Нет.
- Плохая работа?
- А вон написано, какая,- Рыбаков показал на панно.
- Сколько зарабатываешь?
- Хватает.
- Ух, ёжик. За что тебя люди хвалят?
- Вы у них и спросите?

Бригадиры идут вместе. Сзади - адъютант.

- Как организуем работу?

Рыбаков глядит в себя, при этом всё видит, глаза его блистят. Он не особенно
склонен к разговору, что вообще характерно для людей восстановления: экономят
силы.

- Сделаем так,- говорит Рыбаков.- Соствим подробный план до субботы. В разрезе плана - на каждый день конкретное задание. Вручать его будем вечером, чтоб делать на следующий день. Механизмы поставим у рабочего места, вычеркнем переходы и переносы. А когда будем учить наши бригады?
- Как учить?
- А как не учить? Чем они работать будут? Руками?

Казанцев задумчиво смотрит на юношу.

Улица под тополями. Ряд восстановленных домов. Стоит весёленький, ещё закрытый ларёк.
Дальше - ещё один. Женщина с кошелкой остановилась на той стороне, стоит, смотрит на ларёк. На стене дома рисует цветными мелками  и какой-то краской адъютант Рыбакова. На рисунке, аккуратно обведенном фанерной рамочкой, та же самая улица, те же дома и деревья, но их больше, бежит трамвай, вылетают из-за угла новенькие машины. В небе - самолёты. Улица - какой она будет.

У ларька на бревнах сидят Казанцев и парторг. Курят.

- Принимай работу,- рапортует Казанцев. - Сдаю в срок, по-казанцевски.

Довольны оба. Бродит этакая усмешка свершения на их лицах.

- Только так нельзя, Василий Иванович,- говорит парторг.- Это дело, знаешь, какое общественное. Надо тебе отчитаться на митнге перед народом. Как же, это дело большое. И о спекуляции хлебом скажешь,- добавил он,- о карточках.

Казанцев смотрит в другую сторону. Улыбка его погасла. Ходят бугры на скулах. Стал угрюм, не разговорчив.

- Ну, давай вместе подумаем,- предлагает парторг.

Митинг на площади. Пять часов дня. Идёт дождик, небольшой. На трибуне парторг ЦК, секретарь обкома КП(б)У.

Выступает Казанцев. Он растерян, боится забыть слова. С трибуны кажется измученным, с морщинами исступления и энергии, продольными, напряженными.  Его слушают молча, под дождём, покуривая. В толпе много женщин.

- Наше государство пока что ещё должно контролировать не только производство, но и потребление... Ещё, конечно, не в коммунизме живём... Тогда вот отпадёт необходимость в принуждении... в органах принуждения...

Все физически ощущают, что переживает он. Но это его порог перехода в новое качество.
Лицо Казанцева в каплях дождя.

- Я, может, не так сказал, товарищи... Трудно выразить... - махнув рукой, сошел с трибуны.

За ним ушла его бригада. Вялые аплодисменты. Серьезное, очень серьезное лицо парторга.
Лица женщин в толпе.


17.
Котёл теплоэлектроцентрали. Бригада Казанцева работает над монтажом сложного
оборудования. Котел, примерно, в высоту четырехэтажного дома. Весь внутри перепутан лесами, лестницами, лестничками. Казанцев поднимается по переходам вверх. По мере подъёма, перед ним появляются плакаты наглядной агитации:
"НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ СЕГОДНЯ. ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ СВОЮ
ЗАДАЧУ ИМЕЕТ".
"ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, ЧТОБЫ ПОДПИСАТЬ РАПОРТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ?"
И самый верхний:
"НИ ХВИЛИНЫ СПОКОЮ".
Поднимается вверх Казанцев, уходит от всех волнений в счастливый мир работы.

Против него работает пожилой Ерохин.

- Что такое? Сказал три слова, да и те чужие. И места себе не нахожу. Когда я на парткоме про девять суток сказал - жду, всё во мне горит, будто я артист какой. И только одного хотелось, хоть умри - пива! А сейчас сказал и весь какой-то голодный. Лихорадка бьёт, тоска... Не пойму.
- Высшая точка зрения подошла,- мудро заметил коллега по оскалу в тисках тоски.
- Это ещё что?- изумился бригадир.
- У человека за жизнь разный масштаб взглядов бывает, Василий Иванович. Цеховые, к примеру. Вот я работаю в цехе и горжусь - мой цех такой да сякой, да люди у нас - дай им ходу - они всем нос утрут. Так, - забрался чуть повыше. - Потом взгляды бывают заводские. Это уже замечаю не только свой цех, а весь завод, как это он выглядит в смысле плана. И опять горжусь, дурак
такой, мой - кричу - завод передовой или очень стране нужный. Вот, к примеру, как мы с тобой про Запорожсталь кричим...
- Гляди-ка, старик-то ученый,- Казанцев вроде и усмехается, но вроде бы и не до юмора ему.
- Потом министреские идут взгляды,- собеседник поднимается ещё чуть повыше. - И тогда думаю: какой же я был узколобый человек, когда видел только свой завод. Да их тысячи!.. И вот я должен все их увязать для пользы государству. Чтоб не так, как мы с тобой, два года живём, а друг о дружке - ни в зуб ногой; а знать их потребности, особые разные там условия, да рынок, да потребителей... Но вот, Василий Иванович,- ещё выше над бригадиром поднялся рядовой рабочий человек,- перехожу я на партийную работу и вижу...
- Погоди, да ты откуда это знаешь?
- Я - коммунист.
- Давно?
- Порядочно.
- Не знал, не знал...
- ... И вижу,- где-то уже над Казанцевым и ему не видимый, продолжает насущную лекцию Ерохин,- партия всё охватывает: быт, труд, любовь, ненависть... Даст мне дело, так я его должен во всём объёме увидеть, вот так полностью, как сейчас тебя вижу я. Где-то высоко, в куполе котла гудит Ерохин своим обольстительным голосом, и растерянно тянется к нему взглядом снизу Казанцев.


18.
Поздний вечер. Казанцев дома. Сидит с сыном в столовой.  Между комодом и радиоприемником на стене развернуто Красное Знамя бригады. Мальчику пора спать.  Но он возбужден тем, что отец дома. Шурка в халате плачет на диване, повернувшись к ним спиной. Спина виноватая. Плачет она тихо, а сморкается громко, с вызовом.

- Это ты мне конфеты шлешь?- рассматривает отца мальчик.
- Нет, мынок. Это мама придумала, чтоб ты меня не забыл
- Думает, я не знаю...
- Так ведь правильно, сынок. У тебя на уме игры ещё. Ты не видишь, не видишь меня, да и позабудешь, что у тебя батька есть.
- Ну да,- недовольно говорит мальчик,- очень это умно.
- Вот и спасибо,- обнимает его отец. - Я тебе посоветую, уговори мать, чтобы она взяла на завод тебя. Поглядишь, что я делаю. За какие такие дела надавали мне знамён, имён...
- Да-а, возьмёт... На базар пойдём, уморится, придём домой, она - спать...
- Так, так,- согласился отец.- А ты вот как сделай, сынок. Ты скажи: мама, я с тобой больше не пойду. Скука мне, скажи, ходить на этот чертов базар.
- А то нет!- пылко кричит мальчик.- У меня свои дела есть.
- И не ходи. Неужели она тебя одного дома оставит?
- Да ни в какую не оставит!

Спина Шурки на диване дёрнулась, но ставалась в том же положении. Шурка плачет.
И слушает.

- Во, правильно,- говорит Казанцев, пряча усмешку.- И будите дома жить. Очень хорошо, культурно. Купи мне, скажи, книжку. А купит, скажи, читай.
- И очень даже просто будет мне читать. Всё,- говорит мальчишка и, как отец, разводит руками.
- А теперь давай, брат, спать. Наработались мы с тобой за день.- Казанцев открывает ящик комода, достаёт деньги из кармана спецовки и кладёт их в комод.  Остановился, смотрит на знамя,   рука в комоде. - И опять не предел,- говорит он. - Вот ты денег хотел? Хотелось, грешить не стану,- отвечает самому себе серьёзно.- Ну, получил. Дальше? Слава?  Получил, не отрицаю. Дальше. Какой теперь тебе интерес, а? Теперь - мысль. Мысль хочу Родине дать, мою мысль, Казанцева. Правильно!- Встал, застёгивается.- Чтоб сейчас же у меня спали.
Ушел.

Темные бугры степи. Ночь. Тишина. Выскочил начальник охраны прямо на Казанцева.
- Стой!
- Обознался,- говорит Казанцев.
- Куда, Василий Иванович? Дай прикурить.
- К себе. Что так дышишь? Бегаешь, что ли, всю ночь по территории?
- Начальник охраны должен быть, как метеор,- затянулся, исчез, и уже далеко из
темноты: - Зачастил ты в котел. Жена не нападает?
- Нет,- засмеялся Казанцев.- У нас с ней на этот счёт пакт подписан.

Ночь. При свете лампы пишет Малиновский. Работает над "Философскими тетрадями"
Ленина.

При свете карбидной лампы у котла теплоэлектроцентрали размечает чертеж
Казанцев.

Малиновский делает вычисления. Боец с винтовкой с интересом следит за его работой.

Лампа озаряет высокую стопу бумаги. Пишет Рыбаков у стола. Перед ним спят его
ребята.  Голые ключицы, вихры, отроческие плечи, жаркие сны. Рыбаков подошел,
поправил подушки, критически осмотрел сложенные по-военному брючата. Вернулся
к столу. Ероша черные брови, сел. Думает. Набегает слеза вдохновения.

Партком. Черноглазая маленькая женщина вносит пакет.

- Из ЦК. Распишитесь, Андрей Андреевич.

Малиновский расписывается. В руках пакет.  Вот решение всех вопросов. Держит
пакет, не вскрывая. Судьба партийной организации - здесь. Женщина смотрит на
Малиновского.

- Собирай,- говорит он.


19.
Партком Запорожстроя. В полном составе партийный комитет.
Малиновский за столом читает постановление ЦК ВКП(б). Уже конец документа,
последняя часть, выводы.

Голос Малиновского, преодолевающий почти рыдания:

- Объявить "Запорожстрой" ударной стройкой пятилетки. Обеспечить размах
партийной работы, нужный для пуска завода в указанный Правительством срок. Воспитать организацию, введя в её состав извне совершенно подготовленных руководителей. Воспитать актив. Воспитать парторга ЦК.

Малиновский опустил документ на стол.  Поднимаются один за другим члены
партийного комитета отныне ударной стройки. Они стоят в строгом молчании, но
слышится партийный гимн - "Интернационал".

К Малиновскому подходят товарищи:

- Буду работать вашим заместителем. Работал в технической области, в
авиационной промышленности.

Сердечно говорит второй, у него мягкий украинский акцент:

- Был секретарём райкома. А теперь Центральный Комитет Украины думает, что в
качестве вашего  заместителя не подкачаю.

- Здравствуйте, товарищи. Сердечно рад.


20.
Гул тысяч строителей. Группы под знамёнами, на которых написано: "Сталинград",
"Харьков", "Ленинград". На плакатах много национальных бригад. Среди передовиков
стройки и руководителей области на маленькой трибуне-времянке коммунисты
читают по очереди рапорт Правительству.
Спокойно стоят, курят, переглядываются, слушают, словно тысячи выделили душу
свою на трибуну и слушают теперь, как она говорит от их имени.
Сменяются, продолжают читать коммунисты.
Титр. "КЛЯТВА "ЗАПОРОЖЦЕВ" ПРОЗВУЧАЛА НА ВСЮ СТРАНУ, КАК ОТВЕТ НА ПРИЗЫВ
                ТРУДЯЩИХСЯ ЛЕНИНГРАДА"
Тот же митинг. На трибуне Казанцев и пятеро парней, которых он отчислил из бригады. Из  ряда стоящих на трибуне знамён они выбирают свои. Казанцев повернулся лицом к народу, обхватил правой рукой древки всех знамён и держит. Его озорной жест все поняли.
Массивный человек, в белом шелковом пальто, подошел к трибуне и, смеясь, что-то
говорит Казанцеву. Казанцев слушает. Тысячи строителей затихли, ожидая, что
ответит человеку в пальто  Казанцев.

- За работу, Василий Иванович!
- За работу, товарищ министр!


21.
Комсомольский комитет. У стола Рыбаков. Парторг находится тут же.

- Я на дело рук моих не жалуюсь. Я в Запорожье через десять лет приеду и увижу свой труд. Вон рудно-козловый кран ходит, дома стоят. Работа наша видна, но нет внимания к бригаде. Ребятам нужна учеба. Им инструктор нужен, они расти хотят.
- Правда, он им,- замечает комсорг,- за три месяца передал больше, чем инструктор научил бы за полгода.
- Мы тебе,- обещает секретарь комитета,- деньги выпишем за то, что ты занимался
с ними вместо инструктора.
- Развве за то, что мы уважаем друг друга, надо платить деньги?

Все смущены.

- Что ты предлагаешь? - интересуется комсорг.
- Ребятам дать всё, что нужно для их развития. Меня учить на мастера.
- Он толкового хочет,- соглашается секретарь комитета.
- По-моему, тоже,- подвёл черту Малиновский.


22.
Заря. Чуть светает. Казанцев и Шура пьют чай. Он бритый, в чистой спецовке, с
каким-то большим торжественным затаённым волнением.

- Шура,- говорит он,- как у тебя дела с богом?
- Чего это ты?- удивилась жена.
- Я к тому, что за меня сегодня помолись, что ли. У меня, к сожалению, времени нет.

Шура смеётся.

Выпив чай, Казанцев забирает рулон чертежей и, не взглянув на жену, уходит. Уже раза два за это время гудела ему снизу машина.  Шура убирает стол. Вдруг сообразила, что-то происходит важное, разволновалась, кинулась на балкон. Уходит грузовик с Казанцевым. На балконе сушится белье и на табуретке, заложенная кухонным ножом, лежит "Молодая гвардия" Фадеева.  Стоит Шурка на балконе, взялась за книгу. Зачиталась.


23.
Площадка возле домны.  На лесах ребята Рыбакова. Держатся как солидные, кадровые
рабочие.  Молодёжная стройка и "домострой" на Ленинской - теперь уже прошлые
этапы большого пути. Торжественный Казанцев и Нина стоят под "лесами".

- Нина, передай вон тому товарищу, чтоб он передал Рыбакову, что, дескать, я тут.
- Сейчас, Василий Иванович,- Нина убегает.
- Да не беги,- сказал он.
- Сейчас, Василий Иванович,- Нина пошла.

Видно, как с некоторым ритуалом, повидимому, обозначающим уважение одной
бригады к порядкам другой, появляется на "лесах" Рыбаков и в сопровождении адъютанта идёт  к Казанцеву.  Поздоровались одни бригадиры.

- У вас девочка?
- У меня всегда по одной девочке.
- А как работает?
- Так, что не надо взрослых мальчиков. Это твой?- бригадир кивнул на адъютанта.
- Мой.  Стахановец. Учится на бригадира.
- У меня предложение есть, Толя. Там, в котле, кое-какие лесенки,  дощечки и доски лишние. Может, возьмёшь? Я знаю, как вы  добываете их.
- Отдаёте?- Рыбаков не верит смвоим ушам.
- Значит, отдаю, раз говорю. Забирай, а то охотников через час будем водой
разливать.

Ребята Рыбакова сыпятся с "лесов", бегут как на аврал.

Аллея наглядной агитации. Идёт Казанцев. За ним в полушаге едва поспевает Нина,
крановщица башенного крана.

- Слышь-ка, Нина, мы сегодня с тобой одну штуку сделаем, если только ты с войны
не переменилась.
- Я не переменилась, Василий Иванович.
- Такая ж, как в Горловке?
- Такая в точности.
- Ну, смотри у меня теперь.
- Смотрю, Василий Иванович.


24.
Плановый отдел. Совещание инженеров.  Нина заглянула в дверь. Делает страшные знаки, зовёт. Выходит Елена Михайловна Мвалиновская,  как и все, в рабочей спецовке.

- Дело,- значительно произносит Казанцев. - И очень такое, как это сказать получше, темное. Ничего особенного, но, может быть, и неправ я вовсе. Тут конец месяца, самое время,- он хитровато подмигнул Малиновской.- В общем, товарищ инженер, выручайте, как хотите.  А я бригаде приказал. Колена газопровода монтируем не там,- он показал на небо,- а тут,- показал на землю.- Всё. Я кончил. А обедать сегодня не идём.
- Ой, Казанцев! Ты-таки решился?!- с ужасом и восхищением произнесла Малиновская.


25.
Гудок на обед. Площадка котла пустеет. Стоит взволнованной кучкой бригада Казанцева.
"Леса" из котла вынуты.  Лежит на дне большая разветвленная, с коленами, труба
газопровода.

- Смонтировали без нервов, аккуратненько. Это вам не небеса. Теперь поднимай
кверху в готовом виде. Ну?

Страх опасения на лицах монтажников.

- Не советую... стенку заденет.
- Много может по дороге это самое колено беды наделать.
- Высчитано,- твердо произносит Казанцев.- Как я с семьей в бараке жил - между
столом и койкой в притирочку. Уж виляю, виляю, бывало, а весь в синяках. А тут,
прикидываю, поднимем без синяков. Разметки с инженером обдумали. Ну, добавим
блочок к подъёмнику, две-три ниточки прибавим, а то и четыре. Ну, давай, подымай.
- Боязно, Василий Иванович. Люди могут смерть принять.
- Все обедать ушли! Мы одни только. Ну, други?
- Не люди, разве, други? Да и не делали так сроду никогда.
- Ах, вы так!- кричит Казанцев, внезапно наливаясь кровью.

Бригада попятилась. Таким его ещё не видели.

- Вам, значит, няньку подавай? Всё ещё делите народ на два класса? Я бригадир, я
придумал, а вы торгуетесь? Вам всю жизнь делать что-то одно? Зачем тогда
советская васть , я вас спрашиваю? Для жалования? Вы - люди, а я не с вами ли?

Бригада угрюмо глядит на него.

- Несправедливо кричишь, Василий Иванович.
- Врёшь! По себе знаю!- вдруг затих.- Погодите, я не так вас агитирую. - Постоял, успокоился. - Поймите,- просит он,- я с мастером договорился! Я с начальником участка договорился! Я с инженером дружбу свёл! За нами дело, ну!.. Елена Михайловна, ты тут?
- Тут,- отозвалась  с площадки башенного крана Малиновская.
- Ну, пробуем, что ли...

Взвыла сирена.

Колено газопровода опутывается тросами, зацепленными за крюк башенного крана.
Бригада выправляет троса. Все молчат.  Нина побледнела.

Только  сирена ревёт.
Стихает.

- Вира!- твердым голосом подал команду бригадир.

Тросы задвигались, сокращась, затягиваясь. .. Колено трубы дрогнуло, изогнулось, стало подниматься со дна котла. На ход его в воздухе и бригада и бригадир боятся смотреть. Колено описывает кривую над ними, проходит расстояние более чем в двадцать метров, не задев сложного переплетения ранее смонтированных труб, и будто всегда так было, становится на место.

- Сбылось!- кричит Казанцев и садится за землю.

Он растерялся теперь перед тем, что сделал. Как во сне слушает - кругом бегают, говорят. Ему трудно понять, что в его жизнь вошла всесоюзная слава. Имя его отныне навсегда связано с историей восстановления Запорожстали.  Метод крупно-блочного монтажа труб рождён.


26.
В редакцию газеты вбегает Малиновский.

- Товарищи, знаете, что сделал Казанцев!  Теперь правый и левый берег Днепра будет делать большие соединения конструкций не на высоте, а на земле. Казанцев подвинул срок восстановления Запорожстали. Он всем нам время сократил, лес, которого нет, нервы, которых нет...  Да идите же, идите смотреть, что он сделал!
Едет всем составом редакция газеты. Такое бывает редко.


27.
Площадка котла полна. Но всё идут, идут бригада за бригадой смотреть, что сделал
сегодня Казанцев.  А Василий Иванович всё сидит на земле и возле него стоит бригада.
Увидел редакцию, встает с земли. Он как пьяный.

- Ну,- кричит он,- где лучше монтировать? На небе или на земле?
- На земле, Василий Иванович,- с лёгкой усмешкой комментирует Ерохин,- бывает,
что и покачивает.


28.
Казанцев повернулся к парторгу всем туловищем и ощерился волком.

- Зачем вы меня наизнанку выворачиваете, товарищ парторг? Тебе-то что, стану
я учиться или нет? Что ты надо мной управляющим стоишь? Мало у вас членов
партии?
- Много.
- Что, на мне, что ли, свет клином сошелся?
- Ты знаешь, сколько у нас Казанцевых? Миллионы!- выходит из себя парторг.
- Ну, и не понятно?
- Давай так говорить, - Малиновский овладел собой. - Ты - народ, я - партия. Я - твой передовой отряд. Я тобой управляю, так? Но я могу управлять тобой только в том случае, когда я выражаю то, что ты осознаешь. Я тебе твою мысль подсказываю. Открываю тебе твои же мечты. Защищаю твои интересы.

Казанцев поднялся из-за стола  и стал на фоне бригадного знамени, опершись одной
рукой о комод.  Спросил:

- Вы учились, Андрей Андреевич?
- Учился. В своё время я тоже был рабочим новостроек.
- И звание какое-нибудь получили?
- Да. Я миллионер.  Я дал стране на миллионы рублей рационализаторских
предложений.
- Нет,- задумался Казанцев,- у меня не пойдёт. Голова не та,- усмехнулся, рубанул воздух ладонью, сказал коротко: - Нет. Дальнейшее повышение, как это говорится,- обвёл рукой по квартире,- это я согласен. Учиться? Нет. - Ещё более коротко, с ясной улыбкой пояснил: - Зачем мне? Вот метод крупно-блочного монтажа труб  высокого давления - мой. Я для государства- пожалуйста, но он мой. Я его достиг. Я у государства на счету. Семья моя спокойная, всё есть. Жена скучает - это ничего, от скуки не помирают, я не в пивной сижу. Сын у меня растёт, я для него Запорожсталь возрождаю. Нехай так и будет. Всё.
- Не мало.

Помолчали.

- Небольшую только ошибочку допускаешь. Метод не твой.

Застыл на фоне знамени Казанцев.  Жестко, бепощадно глядит на него парторг.
Сейчас это не только воспитатель, это коммунист, карающий беспощадно, непримиримый к тому, что считает он лживым и подлым.

- На новостройках случалось тебе, Василий Иванович, слушать разных лекторов. От
одного ты и узнал о крупно-блочном методе. Есть такой монтаж, но не труб, а
стальных конструкций. Ты услышал и забыл. Мало ли лекторов в Советском Союзе!
Слава богу, народ у нас грамотный, учиться любит.

Всё так же застыло стоит у знамени Казанцев. Только скулы его резче обозначились да уши покраснели.

- А на Запорожстали тебя зажало. Народная стройка! Надо постараться. Встряхнул ты, что в тебя за жизнь вложила партия, и стукнул тебя в сердце позабытый лектор с его крупно-блочным монтажом.  Всё.
- А что же вы... - и не выговормл то, что не выговаривалось.
- Что мы? Ни что, а кто. Слава твоя. Мы отнимать её не собираемся, нам дорого, что наш советский человек прославился, но не о славе сейчас разговор.- И смолк.

После долгого молчания говорит Казанцев:

- Смело вы со мной. Ох, смело. Я сейчас всю жизнь вспоминаю...- не договорил, вышел на балкон, остановился.

За столом курит парторг. Из комнаты видно, как Казанцев на балконе что-то достал
из внутреннего кармана. Вернулся. Положил на стол перед Малиновским исписанный
лист. Стоит рядом, пока тот читает:

"Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии. В.Казанцев..."

- Носил?
- Давно ношу.

Парторг поднялся и, не говоря ничего, протянул ему широкую, щедро открытую ладонь.

- На жизнь решил, значит?

- А хоть и на смерть,- с открытой душой ответил Казанцев.

Крепкое пожатие. Стоят, глядя в глаза один другому.

- Что это было со мной сейчас?- не прерывая пожатия говорит Казанцев.
- Авария. Взрыв старого мира, который мы помалу вытесняем из себя. В отважном
и честном сердце человеческом мы своё государство строим. Вот так, товарищ мой
Казанцев.


30.
В огромном цехе стального листа, занимающем больше километра. - строители,
монтажники, металлурги. Представители партийных, советских, профсоюзных
организаций. Писатели, актёры, музыканты. Ученые, академики. Женщины,
мужчины, старики, матери, бабки, дети.
Под музыку гимна Советского Союза, перед тысячами зрителей, медленно
проплывают железнодорожные платформы, груженные стальным листом.
Стоит Шурка с букетом полевых цветов. Поколебавшись секунду, она бросает
букет на платформу.
Стоит Рыбаков и рядом  - девушка с орлиным взглядом и с плащиком. В её руках цветы.
Он берёт плащик и перекидывает через свою руку. Девушка бросает цветы на
платформу.
Летят цветы.
Много седоусых, величавых украинских рабочих лиц - знакомых ещё по Запорожской
Сечи. Эти предки сечевиков сейчас плохо прячут торжественные светлые слёзы.
Ничем не выделяется среди них лицо Малиновского.
Уходят платформы. На их задних стенах написано:
"СЛАВА ВОССТАНОВИТЕЛЯМ ЗАПОРОЖСТАЛИ!"
И ещё на одной:
"СЛАВА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ!"

Лица подлинных героев Запорожстали - прототипов героев сценария:
СОБОЛЕВСКОГО
АВАКОВА
СМИРНОВА
УДОВИЧЕНКО
КРЕГЕЛЬ
ДЫШНЕЦА
РУМЯНЦЕВА
ПИВОВАРОВОЙ
БРЕЖНЕВА
ЖДАНОВА
СТАЛИНА

Казанцев поднимается на трибуну.
На него безмолвно смотрят тысячи. Народ стоит, смотрит и думает. Направо -
восстановленная  Запорожсталь.  Налево - запорожская Степь, с неподвижной
сказочной луной, с поясом розового зарева над землёй и светлым небом вверху.
Оттуда врывается на митинг сладкий запах пыли и дико растущих, жестких
трав. Степь стоит рядом, буквально дышит в затылок заводу.

Казанцев говорит, глядя на уходящие платформы:

- Всё это сделано нашими руками. Когда человеку особенно радостно, всегда
вспоминается прошлое. Вот и мне хочется оглянуться назад, вспомнить, как я
получил здесь коммунистическое воспитание... Это было три месяца тому
назад. Три месяца... Девяносто дней, которые потрясли Запорожсталь.   

                к о н е ц      
                6 ноября 1947 г.