Гарантия от Альмы. Глава 6

Начало http://www.proza.ru/2019/05/21/1616

Субботний вечер в институте

Вот так всегда. Только к чему-нибудь хорошему привыкнешь, так сразу это хорошее и отберут. Пришлось мне из института, значит, домой возвращаться. Вроде как из командировки приехал. Моя благоверная первым делом стала интересоваться, почему я, дескать, такой не загорелый с Кавказа вернулся. Ну я, понятное дело, объяснил ей, что был не на курорте, а на тяжелой работе. Можно сказать, из цеха не вылезал, кавказских гор и белого света не видел. Уж не знаю, что она себе насочиняла, но стала подозревать, что у меня там, в Армении, есть пассия, даже имя ей придумала. Так и говорила: «Вот узнаю что о твоей Гаянэ, так враз ей зенки выцарапаю».
 
Но самый Армагеддон приключился после того, как моя супруга обнаружила книжку сберегательную, на которую мне зарплату из института перечисляли. Книжку я в пианино спрятал: вынул нижнюю панель, а там сбоку такое углубление в боковой стенке было – вот в него и засунул. И надо же было такому случиться, что моя Зинка решила настройщика вызвать, чтобы инструмент не фальшивил, когда младшая дочка на нем этюды Черни вымучивала. А настройщик оказался чересчур правильный. Говорит: «Давайте я вам заодно пылесосом всю пыль из пианино вычищу». Разобрал он панели, вот тут книжка и нашлась.

Скандал был грандиозный, деньги, конечно, пришлось сдать на Зинкины хозяйственные нужды, а было там больше шестисот рублей, по тем временам деньги достаточно большие.

Ясное дело, сам виноват, что спрятал ту проклятую сберкнижку, но не мог же я рассказать всю правду – с меня подписку о неразглашении взяли.

Не знаю почему, но после той истории отношения в семье совсем разладились. Зинка постоянно стала меня подозревать в разных грехах. Уже позже я понял почему она так ревновала меня к каждой юбке. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз.


Со времени отъезда из института прошел примерно год. Я как работал на своем заводе, так и продолжал. Только стал чаще заглядывать на Хавскую улицу, иногда даже один, без друзей. Приду в пивную, возьму две кружки жигулевского и стою за столиком в компании местных завсегдатаев. Домой не тянуло, не хотелось слушать Зинкины бредни.

В одну из пятниц, под самый конец рабочего дня, когда я уже подумывал, не пойти ли по пиву, вызвали меня в приемную к главному инженеру. Захожу, а Люська мне телефонную трубку протягивает:

— Тут тебя товарищ Кузовников спрашивает. — А сама мне в ухо шепчет:

— Это который из медицинского института.

Ну, думаю — началось! Ничего хорошего от таких нежданных звонков не бывает. Беру трубку. — Алло. Мирошников у аппарата.

— Здравствуйте, Андрей Викторович. Это вас Кузовников беспокоит. Помните такого?

— Конечно, помню. Добрый вечер.

— Я к вам вот по какому делу. Мы тут решили проверить, как наши пациенты чувствуют себя. Альма Рудольфовна хотела бы с вами встретиться. Не могли бы вы приехать к нам в субботу после работы. У вас ведь короткий день?

— Ну, что же, пожалуй, смогу к вам подъехать. — А про себя думаю: лучше я в институт съезжу, чем в пивнушке вдвоем с воблой сидеть.

С самого утра в субботу только и думал о том, для чего меня хотят видеть в институте. Может быть, предложат еще разок поучаствовать в программе по продлению жизни? Вряд ли. Возраст для космонавта малоподходящий. Хотя в прошлый раз в группе были мужики за пятьдесят, и ничего. Справлялись со всеми заданиями.

Как только в четыре часа в цеху прозвенел звонок, я сразу ноги в руки и помчался бегом к проходной, чтобы успеть влезть в трамвай. Не успеешь, значит, придется ждать, пока вся наша заводская толпень на остановке не рассосется. С трамвая перескочил на автобус, потом на другой, который загород шел. В общем, в начале шестого добрался до института. Прихожу, а там вахтерша не пускает, мол, рабочий день кончился, все по домам разбежались. Я ей говорю, что так не пойдет, меня сам товарищ Кузовников приглашал сегодня приехать на встречу с Альмой Рудольфовной.

Вахтерша, как услышала про своих начальников, так сразу взяла на два тона ниже, стала куда-то по телефону звонить, а потом вежливо так спрашивает.

— Извините, товарищ. Как будет ваша фамилия?

— Мирошниковым с утра назывался.

— Что же вы сразу не сказали. Тут у меня на вас и пропуск выписан. Проходите. Как найти кабинет Альмы Рудольфовны знаете?
 
— Знаю, я тут у вас уже все изучил.

Прошел через небольшой садик. Главный вход в административное здание был закрыт. Хорошо, что я знал о том, что вечером остается открытым аварийный выход с тыльной части главного корпуса. Поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета.

— Войдите.

Захожу в кабинет и вижу: сидит Альма Рудольфовна за столом, перед ней чашка кофе и книжка толстая с иллюстрациями, точно не научная. Увидела меня, даже привстала.

— Здравствуй, Андрей! Хорошо, что приехал, давно хотела с тобой встретиться, да всё как-то не получалось. Как живешь, как самочувствие? На здоровье жалоб нет?

— Не, на здоровье не жалуюсь. Всё путём. Работа — дом, дом — работа. Так и живу.

— Что-то мне не нравится твое настроение, да и выглядишь устало. Случаем не выпиваешь?

— Нет, если не считать нескольких кружек пива в неделю. Но вы правы, я действительно устал. Проблемы в семье, которые начались после моего пребывания в вашем учреждении. Не знаю, что и делать. Живем как чужие люди. Я, может, и развелся бы, но дети еще не выросли, да и по партийной линии за развод можно огрести по полной, не посмотрят, что в партию на фронте вступал.

— Выговор по партийной линии, конечно, неприятно, но не страшно, а вот дети — это действительно проблема. Знаешь, в жизни бывают ситуации посерьезнее разлада супругов. Вот, например, мои родители погибли, а я как-то выкарабкалась.

— Если сравнивать с войной, то всё мелочи и ерунда.

До сих пор не понимаю, почему Альма Рудольфовна решилась в тот вечер рассказать историю своей жизни и почему выбрала меня в качестве слушателя. Думаю, что она начала присматриваться ко мне еще во время экспериментов в институте. Не случайно вызывала к себе в кабинет и расспрашивала обо всем. Видимо прикидывала, что я за фрукт и можно ли мне верить. Рассказ она начала издалека.

— Ты прав, именно войну и имела в виду. Я ведь из семьи московских немцев, наши предки жили в Лефортово еще во времена Петра Первого. В сентябре сорок первого года вышло постановление о депортации всех немцев в Казахстан: приравняли к врагам советской власти и отправили в Кзыл-Туский район, вроде как на поселение, только жилья никакого там не было. Родителей сразу мобилизовали на сельхозработы.

Но самое страшное случилось позже – осенью сорок второго года. Мама умерла от воспаления легких. Ни врачей, ни лекарств не было в помине. Отца забрали в «трудовую армию», где порядки были по образцу лагерных, а кормили хуже, чем зэков. Одежды никакой, одни лохмотья. Отправили на работу в экибастузские шахты. Только до Экибастуза папа не доехал: замерз насмерть где-то на пересылочном пункте. Мне тогда было тринадцать лет. Шансов выжить почти никаких; хорошо, что местная казашка Гулзифа приютила. Вот как-то так я и затерялась среди ее детей. Гулзифа теперь моя вторая мама, каждый год езжу к ней в отпуск.

— А как же вы сумели выбраться из этого Кзылтуского района?

— Это, Андрюша, совсем отдельная и не очень веселая история. Если коротко, то в сорок шестом году определили меня на вечное поселение в аул Кулы-Куль. Там сумела окончить полуказахскую-полурусскую семилетнюю школу. Устроилась на работу в почтовое отделение. Дальше всё как у всех. Вышла замуж за фронтовика, сменила фамилию. Родила ребенка, мальчика. Только Лёнечка в три месяца заболел менингитом и умер. Муж после этого запил и по пьяни набил морду местному бригадиру, за что получил пять лет лагерей. Оставшись одна, стала добиваться разрешения переехать на поселение в поселок недалеко от Павлодара. Добилась. Там устроилась санитаркой в больницу, стала учиться в школе рабочей молодежи. Занималась как ненормальная, мне казалось, что делаю это ради родителей, что им там понравится, если у меня будет образование. Вызубрила наизусть все учебники, прорешала десятки раз все задачи по химии, физике, математике. Школу окончила с медалью «За отличные успехи и примерное поведение».

Приперлась с аттестатом и медалью в павлодарское управление МГБ*. Как ни странно, меня там приняли. Заявила им, что хочу учиться дальше для того, чтобы быть полезной стране. Седой дядечка в темно-синем костюме и при полосатом галстуке, который говорил со мной, оказался человеком не злобным. Сказал, что раз я хочу приносить пользу родине, так и надо идти и приносить. Поинтересовался, где работаю. А как узнал, что санитаркой, так решение за меня принял. Поезжай, говорит, в Алма-Ату, сдавай экзамены в медицинский институт. Если поступишь и окончишь, то мы тебя по распределению в твою же больничку и оформим. Так и сказал: в «больничку», этим словом зэки называют санчасть в колонии. Бумажку мне выдал для учебной части института, что моя учеба в Алма-Ате согласована с местными компетентными органами.

Экзамены сдала без проблем и в сорок девятом году стала студенткой алма-атинского медицинского института, который окончила через пять с половиной лет. К этому времени в жизни «вечных поселенцев» наметились некоторые послабления, что и позволило мне как круглой отличнице, поступить в аспирантуру, правда, только по одной из неклинических специальностей. Защитила кандидатскую диссертацию в пятьдесят седьмом году, а через месяц после защиты вызвали меня в спецотдел института. Подумала, что собираются отправить навсегда в родную больничку. Но всё оказалось не так просто.

Начальник отдела с латышской фамилией Калнберзин устроил мне длительный допрос. Спрашивал об отце, матери, всяких дальних родственниках, которых я и в глаза не видела. Потом добрался до мужа, сообщил, что мой муж получил очередной срок, находясь в лагере. Со слов Калнберзина выходило, что это я виновата, что он стал зэком: не доглядела, не досмотрела за героем-фронтовиком. А то, что у меня в это время ребенок умер — это вроде дело нормальное, как говорится, житейское. Так хотелось от души плюнуть в эту прибалтийскую морду, но сдержалась.

Терзал меня этот особист часа два, всё с какими-то бумажками сверялся. А когда допрос подошел к концу, тут он и сказал, что мною интересуются военные, они ознакомились с личными делами молодых кандидатов наук и отобрали меня в качестве перспективного кадра. Калнберзин, по его словам, был категорически против, но военные куда-то позвонили, а потом с самого верха пришел приказ направить меня по распределению в воинскую часть недалеко от Москвы. Несмотря на приказ, он подготовит относительно меня свое особое мнение и направит его как своему руководству, так в Министерство обороны. Таким, как я, надо сидеть в дальнем ауле, а не заниматься вредительством в серьезных организациях.

Перед отъездом из Алма-Аты я совершила первое и, надеюсь, последнее в своей жизни преступление: украла из университетской библиотеки книгу Шторха «Болезни органов пищеварения». На титульной и на семнадцатой страницах книги красовались библиотечные штампы. Хочется верить, что кражу никто так и не заметил, потому что никому, кроме меня, не интересно читать старое исследование, имя автора которого всеми давно забыто. Теперь книга хранится у меня дома.  Это единственная материальная память о моем отце Рудольфе Шторхе — профессоре Первого Московского медицинского института.

В подмосковном городке быстро нашла нужную воинскую часть. Почему-то предполагала, что меня определят врачом, а получилось совершенно иначе. Для начала я была проведена в кабинет начальника, который долго и пристально рассматривал меня, затем представился, сказал, что его зовут Павлом Евгеньевичем и что он занимается проблемами, связанными с пилотируемыми летательными аппаратами. Предложил заняться организацией работ по тематике, которой ранее была посвящена кандидатская диссертация, а именно изучением воздействия на человека различных механических перегрузок и вибрационных воздействий.

Как сказал Павел Евгеньевич, его очень заинтересовали мои исследования, проведенные на вибростенде в лаборатории Алма-Атинского института, а особенно методы сохранения результатов с помощью регистраторов, осуществляющих запись на кинопленку.

Вот и вся история. Как начала работать в области авиационной медицины, так и продолжаю. Работа интересная, с разными людьми встречаюсь.

— Альма Рудольфовна, а что стало с вашим мужем, он вернулся?

— Освободился, но поначалу так и остался жить недалеко от места заключения. Потом перебрался в поселок Солнечный – это отдаленный район Магадана, который раньше называли Инвалидкой. Там и живет по сей день. Мы иногда переписываемся, даже развод не оформили.

Слово за слово, просидели до одиннадцати вечера. Хорошо, что Альма Рудольфовна на служебной машине меня почти по дома подбросила.

Не знаю, как оно так получилось, но после того дня стали мы с Альмой часто встречаться вне института, но об этом я расскажу в другой раз.

* МГБ — Министерство государственной безопасности СССР

Перейти к Главе 7. http://www.proza.ru/2021/11/17/1179