Шизофрения. Рассказ

 
                – Мама, что такое нервная система?
                – Панская хвороба.

                Автор неизвестен

Когда-то давно, в далёком детстве, попалась мне в руки книга «Жизнь Маши…». Фамилию Маши не помню, помню, что была какая-то фамилия, кажется, Роскова. Фамилия автора книги напрочь вылетела из памяти. Помню, что книга мне очень понравилась. В ней речь шла о кухарке, которая работала в семье какого-то доктора,  у этой кухарки была дочь, Маша, девочка лет семи-десяти, не больше. У доктора была жена, особа очень капризная, изнеженная, и дочь-девица, ровесница кухаркиной Маши. Докторская дочь была такой же капризной, как и её мать, только по своему малолетству она ещё не добралась до изнеженности и была очень грубой, неприятной. Сам доктор – мужчина по-докторски очень чистоплотный, не терпящий никакой распущенности и неаккуратности, был строг до невозможности. Разумеется, в этой семье много говорили о нервной системе, которую надо беречь очень и очень. Конечно, такие господа жестоко эксплуатировали свою кухарку. Она же была у них и за горничную, и за няньку. А уж Машу как затерроризировали – слов не найти.
А потом случилась революция. И всё пошло совсем иначе. А как – не помню, будто и не читала об этом. Благодаря этой книге, у меня сложилось понятие о нервной системе довольно-таки убогое. Нервная система долгое время для меня оставалась, как что-то совсем не нужное для людей, мешающее им жить, даже вроде как бы позорное. На моё счастье в нашей семье почитались книги русских авторов 19 века. Они сопровождают меня всю мою жизнь от самого нежного возраста и до сегодняшнего дня. Надеюсь, они будут со мной и в дальнейшем. Книги зарубежных авторов тоже присутствуют в моей жизни, но наши отечественные классики были у меня на первом месте. Им-то и суждено было расшатать мою революционную дремучесть и открыть передо мною путь в мир прекрасных трогательных отношений.
Мне было уже за тридцать лет, когда судьба свела меня на короткое время с девочкой лет двенадцати. Хорошенькая, тоненькая, застенчивая куколка с глазами, как у Дюймовочки. Ничего интересного. Знакомство моё с нею возобновилось лет через десять, когда она была уже замужем. Красавица, волосы обесцвеченные перекисью водорода, вились, как у Мэрилин Монро. Подкрашенные веки, ресницы, губы делали её заметной, яркой и одной из многих. Однажды я ехала в автобусе. Напротив меня сидела молодая дама, точь-в-точь как моя знакомая. Я смотрела на неё и не знала, здороваться мне с нею или нет? Она это была или не она? Ничего в её облике не говорило мне о том, что это она, и ничто не говорило о том, что это не она. На всякий случай я осторожно улыбнулась и слегка наклонила голову. А в ответ – ничего. Я тогда так и не поняла – она это была или не она.
Прошло несколько лет. Я слышала об этой особе, кстати, её звали Катей, много хорошего. Она прекрасно готовит, стряпает чудесные пироги, шьёт и вяжет. Она закончила портняжное училище и школу модельеров, у неё много заказчиц, она здорово зарабатывает. Я также слышала от наших общих знакомых, что Катерина отзывалась обо мне пренебрежительно. «Она (то есть я) отстаёт от жизни, она несовременная, она не понимает, что сейчас на дворе двадцатый, а не её любимый девятнадцатый век. Она застряла в прошлом, и дело её – пропащее».
Грустно, конечно, но я должна была с нею согласиться. Правда, готовлю я посредственно, шить и вязать совсем не умею. Что толку, что я кое-что читала из мировой литературы, что я закончила институт культуры! Какая от этого кому польза? Я понимала, что во взрослую жизнь я вступила, будучи не подготовленной к ней, не защищённой от неё, что мне суждено всю жизнь жить на скромную зарплату библиотекаря, и так далее, и тому подобное. Я не спешила осуждать Катю. Сама я ещё не так давно строго судила людей почтенного возраста, которые сами о себе говорили, что они «сурового времени дети», судила за их грубость, безапеляционность, безграмотность, податливость, легковерие и жестокость. Я осудила этих людей вполне обоснованно, я имела на это право, а теперь меня осудили, полагая, что это справедливо. Всё нормально. Меня радовало то, что я не рассердилась на Катю. Говорят, что когда кто-то начинает осуждать молодёжь, то это значит, что этот кто-то начинает стареть. А стареть-то мне страх как не хотелось.
Между тем, дела в нашей стране шли из рук вон плохо. Начали пропадать продукты: мыло, сахар, электролампочки, и так далее. Пропадало то, без чего нельзя было совсем обойтись. Слова Лермонтова Михаила Юрьевича «прощай, немытая Россия» – зазвучали, как приговор. Я забегала в ЦУМ по пути на работу, чтобы узнать: живы мы или нет. Перестали платить зарплату. Распался Союз Советских Социалистических республик. Высшее руководство неожиданно для меня менялось одно за другим. Жизнь катилась куда-то, неизвестно куда и приносила нам такие сюрпризы, от которых сердце обмирало, и седели волосы. Самоубийства, инсульты, инфаркты, чеченские войны – всё это свалилось на наши незащищённые головы. Страна становилась другой. Мы не успевали ни за её падением, ни за её ростом. Компартия приказала долго жить, а Гимн Советского Союза заменили на «Магдалену». Нам говорили, что это хорошо. «Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего». Мы все стали вроде бы как преступники. Конечно, преступники, раз сумели пережить это время. В попытках устоять на ногах лично я ничего не могла сообразить: кто я, куда мы все катимся: я и мои друзья-товарищи, что будет дальше? Спасала работа, та, которая была нелегальная, но за которую платили, и та, которая была легальная, но за которую не платили, но до чего же она мне опротивела. С легальной работы меня, слава Богу, сократили, и я опять же, слава Богу, достигла пенсионного возраста и начала, как говорил почтальон Печкин из Простоквашино, жить заново, то есть по-своему, а это дача, рынок, частное предпринимательство. Худо-бедно, а в переходе с коробкой в руках мне стоять не пришлось.
Катерине тоже досталось немало в эти годы. Она в течение нескольких лет содержала на свои деньги себя, мужа, сына, квартиру. Это всё, что я знала о ней в это время. И вот, когда я потеряла всё, что имела раньше: работу, принадлежность к партии коммунистов, профорганизацию, попали мне в руки два билета в театр оперы и балета на спектакль «Чио-Чио-Сан»». Один билет был лишний. Куда его девать? До сих пор не могу понять, как это случилось, но я подумала о Катерине и позвонила ей по телефону. Я пригласила её в театр. Она тотчас же согласилась. Мы условились встретиться с нею у входа в театр. Я была немного озадачена. Я не ожидала, что она ответит положительно на моё приглашение. Я стояла на крыльце, повернувшись лицом к Енисею, смотрела на набережную, на реку, на горы, видневшиеся вдали за правобережьем. Был летний тёплый день. Слабое дуновение ветерка шевелило листву на деревьях, рябило поверхность реки. Солнце дробилось и светилось везде и на всём. На душе было тихо и грустно. Я не ждала её, скорее всего, она не придёт. Красивая, успешная дама, до которой мне было так далеко, – нужна ей моя Чи-Чио-Сан вместе с каким-то Пучини. Вдруг кто-то тронул меня за руку и тихий голос произнёс: «Здравствуйте». Я обернулась. Силы небесные! Это была она и не она. Она была другая. Тёмные волосы её отросли. Перекись водорода и кудри ушли в прошлое. Глаза её смотрели задумчиво и грустно. Дюймовочка выросла, благополучно миновав период своей счастливой успешности. Передо мною стояла женщина красивая, благородная, утончённая.
Во время спектакля я иной раз поглядывала на Катю и не могла надивиться. Она слушала внимательно, сочувственно. А когда опера дошла до финала, музыка достигла трагического звучания, и сверху на сцену свесились полотнища красного шёлка, колеблемые потоками воздуха, что создавало иллюзию текущей потоками крови, а на полу сцены корчилась бедная мадам Баттерфляй с мечом в животе, Катя зарыдала. Это было так неожиданно, так несвойственно для неё, что я обалдела в полном смысле этого слова.
После спектакля мы долго молча гуляли по набережной. Не хотелось говорить. Не знаю, о чём думала она, а я была потрясена её чудесным перевоплощением из самоуверенной поп-дивы в умную, чувствительную, интеллигентную женщину. Так мы и расстались, ничего не сказав друг другу.
Прошло две недели. И вот произошло нечто совсем неожиданное. Позвонила мне Катина подруга. Она сообщила мне о том, что Катя сошла с ума, и её поместили в психиатрическую больницу надолго, что у неё шизофрения, которая не лечится окончательно, что Кате дадут инвалидность, и она больше не будет работать.
– Как это случилось? – спросила я.
– Она убежала из дома, – ответили мне.
Оказывается, дома домашние её потихоньку гнобили. Ничего её не спасало: ни её способности, ни таланты, ни красота. Наоборот, её постоянно шпыняли за это: то не так, это не так, ты и гулящая, ты и пропащая, и так далее. Ну вот она и сорвалась. Выскочила из дома босая, в домашнем платье. Побежала Бог знает куда. На бегу она срывала с себя серёжки, кольца, цепочку – всё золотое. Всё это она бросала на землю. Сын побежал следом. Увидев на земле золотые побрякушки, он подобрал их, а она тем временем исчезла. Думали, что она успокоится, одумается, вернётся. Не вернулась. На другой день родственники обратились в полицию. Там, в полиции, сообразили, что дело серьёзное, начали искать. Они нашли её через три дня. В четыре часа утра, когда уже светало, полицейские, ехавшие в патрульной машине, увидели босоногую худую женщину в измятом платье, которая бродила неподалёку от дома, где она жила. Увидев полицейских, она бросилась бежать от них. Её догнали и увезли в психдиспансер. Вот и всё.
Я поехала в больницу, разыскала там Катю, увидела её. Как она измени-лась! Худая, кожа да кости, лицо бледно-серое, застывшее, неподвижные глаза. Но меня она узнала и заплакала.
Провела она в больнице полгода. А потом муж забрал Катю домой. Больше она не обшивала своих богатых и капризных заказчиц. Родня притихла. Эти люди ничего не могли понять: что такое, Катю не избивали, не насиловали, сын её, слава Богу, жив и здоров, муж тоже, квартиру у неё не отняли. С какого же перепугу она заболела? Вот уж поистине поколение пошло слабое, избалованное. Чуть что не так, и кто в петлю, кто в психушку.
Кате назначили пенсию. В течение всех последующих лет её несколько раз помещали в больницу. Она состоит на учёте, и учёт этот будет пожизненненым. Работать она теперь может только уборщицей там, где обстановка для нее будет щадящей. Так сложилась судьба, казалось бы, счастливейшей и красивейшей женщины, успешной, продвинутой, защищённой от житейских бурь со всех сторон.
Я знаю ещё один подобный случай. У моего старшего брата был друг, Володя Куль. Смазливый, вечно улыбающийся, парень. Он говорил моей маме: «Мы будем жениться только на богатых». На что мама ответила ему: «Господи, а бедных-то кто замуж возьмет»?  Будущее Володи Куля, казалось, было прекрасным. Он преуспел, выгодно женился, и…. сошёл с ума. Просто взял, и сошёл с ума, без видимых причин. Шизофрения. Эта болезнь меняет все плюсы на минусы, превращая одного человека в другого, в его противоположность.
Из прочитанных мною книг я знаю пример такой перемены. Он описан в повести Николая Гоголя «Шинель». Бедный, робкий, слабосильный Акакий Акакиевич на самом деле был не так-то прост. И, прежде чем помереть, шизнулся и пошёл громить своих обидчиков, срывая с них шинели.
Умные люди, деятели культуры и литературы говорят, что мы все вышли из гоголевской шинели. Вот и подумайте об этом, хорошенько подумайте.


Рецензии