Кощунственная симбиотия идиотии втроих

            Априори побеждающему во всех Королевских крокетах порно как самому честному жанру искусств               
     - И как Агузарова, на самом - то деле, Хасановна, так и Жан Бунимович - Ротаныч, - задышливо оправляя шелковистую бороду холеными пальцами, усыпанными смарагдами, шептал славный наш стародавний знакомец болярин Ведрищев, тупостью идумейского племени и вновь зарождающейся говнодуэли гитлеровца Шапиро со всей оглоушенной шоблятиной  " Радио Свобода " возродившийся или рессарекшивший токмо что во имя демонов ада, товарищи, прислонившись узкой щелью рта к оттопыренному внимательностью уху сотского рейтаров Привокзальной муди Афоньки фон Шлиппенбуха, достойно сидевшего посреди трактира на Пятницкой на кукане поступательности оттуда сюда. Полк Афанасия переименовывался столько раз, что завсегдатаи заведения уже и не заморачивались воспоминаниями и четкой субординацией, присущей учреждениям Грэма Грина в эпоху бальзаминовщины самого тупого из правителей России, хрущевским обманным Макар Степанычем опойки Шукшина внедрившего общественность на сменку цивильным пиджачкам присутственных подканцеляристов, необычайно притихшей шаечкой малой помещавшихся обочь сальных пупов и ярыжек, пирующих молча, но цинично, если оценивать блеск их глаз и кривые ухмылки, возникающие всякий раз, как из радиоточки доносилось гугнение государских цесарцев, то указующих небензями курс на х...й, а то и расширяющих рост поширше фитюльками правосознания, хотя они утонули.
     - Ой, - ритуально выдохнул сотский, ничему уже не удивляясь, - это како жа, Кокий Пармяныч, отец евонный, значится, Ротан выходит ?
     - Кощунство, - подтвердил подошедший к столу вместе с фронтовиками Лунь Носатый, кутаясь в ревматоидную шинель военных рокад и направлений, - полный п...дец грядет от автора недостоверных историй, болярин честной, - он поклонился приосанившемуся Ведрищеву в пояс, - таковская симбиотия идиотизмы воспоследует прямо вот сейчас вот, что лучше бы всем нам и вам, - кивнул он строго улыбающемуся фон Шлиппенбуху, - убыть, бля, в Изабеллу Кларк и - никаких.
    - Айда ! - бросил клич Ведрищев, вскакивая на ноги.
    Через мгновение трактир опустел. Только на потолке ворочалась вниз башкой Мария Баронова, ультразвуками летучей мыши меняя одну ничтожную буквицу на более правильное этимологицкое наполнение ейной фамильности, уводящей меня фантазиями к Свиридовой, Эсамбаеву и грандиозным путешествиям сэра Аттенборо по отрогам Памира.
      Таящиеся в глубине леса разбойные толстовцы, нивелирующие проходящих по опушкам сутулых от тяжких мыслей невеселых дум пошехонцев сухарями и салом, вялившимся под кварцевым сугревом внутри заплечных мешков, нескромно закинутых и подоткнутых лошадиным хером, горбатые и седастые, словно углежоги братьев Гримм или горные разработчики х...ни какой - то Шарля Перро, сноровисто разобрав алебарды Мединского, ружейной пирамидой стоявшие до того в подчинении горделивого выпя, птичьего самца непонятного происхождения, зябко кутавшегося в пожухлую годами и заботой вату, поползли юркими шеренгами на штурм и слом последней доктрины мирного сосуществования, что дровянистым забором высилась перед опушкой, отмеченной на карте Старшого как Фанагория Кексгольмская.
     - Эвон, - шептал разведчик передовой дислокации и рабочий крестьянин Аркадий Мамонтов, елозя обвисшими брылами опухших от недоедания щек по палым шишкам осенней чащобы, проторенной перед рассветом штрафниками Манкузо, завербованными поспешно по Указу, об чем не время, - ужучивает - ту просторы - то, как бы, братцы, - оглядывался он потерянно, ощущая недостачу пассионарности у следовавших кильватером фарфоровых слоников с комода, воссоединившихся опасной девятой ротой, шумно топотящей по валежному быту леса, как и подобает слонам, пусть и маленьким, - не прошибиться заново, а то вылезем ордой к недоразумению какому.
     - Ы, - рассуждали фарфоровые слоники, снаряжая орудийный расчет мелкими, как внезапно появилась старшина.
     - Э - ге - гей, - прижав ладони к голове, закричал Иван Богун, национальный казак из легиона СС  " Шарлемань ", выкатываясь во главе старшины к передовикам атаки, - слоники вы мои заветные, товарищи дорогие, могутные кучами !
     " Нужна хоругвь, - думал Иван Богун, привычно выкрикивая все положенные по обычаю величания, напрягая извилистые мысли меж топыримых ветерком ушей, - без хоругви никак неможно. В край, коврик с лебедями, - решил он, засмеявшись собственной лихости и потряхивая рыжеватыми кудрями шапки - богатырки, приклеенными на ПВА еще комсомольцами Якутии ".
     - Разврат, - заскрипел зубами Аркадий Мамонтов, подмечая излишнюю веселость атамана в неравномерном движении кудрей, приклеенных к шапке, - кощунство. Х...й победишь опасности таким настроем расстроенных нервов.
     - И не говори, - согласился Богун, вырезая мокрый язык Аркадия Мамонтова зазубренным ножом из столового прибора. Я не знаю по этикету, зачем этот нож, но он есть, тупой и с зазубринами, может, рыбу строгать, может, мозоли тешить или в ухе ковырять, вынимая из глубины желтую серу грядущих пороховых зарядов для  " панцер - фаустов ", не знаю и знать не хочу.
     - Вот так и закончился поход Джэбе - нойона к Последнему морю, - вполголоса заметил незаметный народник Карамазов, наливая журчащий по мельхиору ложечки чаек, подвигая локтем коробку папирос слепой курсистке Гозерштейн, опасливо ворохнувшейся фибровой юбкой с краю стола. - Это уж потом навыдумывали курултаев и резолюций Пятого съезда, специально и особо вводя в заблуждение университетскую ординатуру Гарварда, а правда - матка - вот она, как и указует румб.
    Румб компаса согласно отхлебнул теплой воды из керамического графина, заканчивая доклад, кашлянул, призывая к спокойствию, и масонским движением окрашенной в охру стрелочки подозвал младшего из Карамазовых, окруживших потно дышавшей стаей половых хищников слепую курсистку, заманенную на сход коварным обещанием показать зимующих раков и рифмующихся кальмаров. Десять их было, братов - студентов, один да еще один, еще несколько и последний, десятый, самый центровой и умный, носивший мозг набекрень, а ботинки цугом. Вот он и соответствовал, конечно.
     - Есть я Карамазов, - каялся младший за кафедрой, стукотея напружиненным нервом по трицепсу румба, - младший и самый центровой, не оправдавший и скушный, как омлет. Расстреляйте меня, братья мои единоутробные, брадой серой Достоевского предусмотренные заранее, как Большой взрыв или строительство Тихоокеанской железной дороги Генри Моргана.
     - Жирно просишь, - отвечали братья Карамазовы, растворяясь в густо накуренном воздухе чуланчика, где они, суки рваные, и замыслили свой сход.
     И всё.
    - Можем ли мы, товарищ Фейхтвранглер, пройти мимо ? - глуховато грузиня трудноразличимым акцентом прирожденного уродом абхаза спросил Сталин, мерно меряя покрытый ковриком из кошачьих шкурок пол кремлевского кабинета, неслышно ступая ладными хромовыми сапожками потомственного лезгина и дагестанца, успевая застенчиво пыхать вересковой трубкой, плотно набитой дефицитным в условиях реконструкции смыслов табачком  " Табаско " врозь, чуть поворачивая негнущуюся в жестком воротнике френча шею в сторону примолкшего от неожиданности альбионского мечтателя Герберта Уэлша, вместе с супругой Деборой прибывшего на фронт к полковнику Васину накануне, и неведомо было сердешному, что по личному распоряжению товарища Лаврентия переименован великий вождь и учитель через промежуточную стадию полковника Васина в Ёсь Сарионыча, аккурат до ноябрьских будет носить кодовое имя генсек, а там - х...й его знает. - Думаю, что не можем мы пройти мимо, товарищ Йокусима. А имеем ли мы право, товарищ Шмульке, прошмыгнуть мышасто мимо столь замечательного мудака ? Уверен, что не имеем, товарищ Роузе, такого права, обязательно мы обязаны указать на крайнюю степень пролетарского скудоумия оппортунистического историка Мухина, прямо называвшего диссертацией польских офицеров Катыни ублюдками, фальсификации же подворотневых подворотничков, ушиваемых омутом и втихаря, просто гадством, делающим бонбы, а не секс.
    - Товарищ Сталин, - раздался всхлипывающий голос от порога беймуратовой юрты, установленной в углу кабинета со времен визита верного союзного Муамара Чойболсана в седьмую пятилетку великой эпохи перевода машинок  " Ундервуд " на египетскую вязь Первой династии, - дорогой вы наш Владимир Ильич !
    От белой вяленой юфти поползла по коврику Стасова, шебутная старушка седастых оттенков, увенчавшая свою всклокоченную движением октябристов голову привинченными на саморезы антеннами, от телевизора, зряшной выдумки национал - социалистической плутократии, и от радива, украденного у отряда превысившего полномочия Попова мерзким и поганым, прямо скажем, изобретателем Маркони, за пять лет до вещего сна химика Мичурина украл идею гадкий макаронник, внедрился в разум Черепанова и стырил саму идею лампочки Яблочкова - с прибором - подвоя, зафиксировал факт патентом и теперь жировал на продскладе Сергея Брина, возвернувшего чудесного коалу в состояние первобытное, чуя женой - красоткой некую измену идеалам и уныние, постигшее автора на просторах мировой сети, не оправдавшей РНИДаблИгрек ни разу.
     - Совсем спятила баушка - то, - сибирским прононсом высказалась резко и глазасто отечественная ведьма, оживающей Кэрри Фишер воспламеняя взглядом заросшего диким волосом шашиста Бобби, пившего чай за приставным ломберным столиком со вторым Бобби, но уже Де Ниро, тоже сперевшим наградную бородавку Зюганова еще в пятом годе, когда, понимаешь, эшелоны и все, как один, когда вихри и поезд эдак тыр - тыр - тыр на отруба и полусахалин, - обращается к Сталину не в третьем лице.
    Она дико взвыла и рванула себя за волосы, снимая личину благопристойности и надевая третье лицо, потайное, ведомое лишь гаду Верзилову, когда моя милая, закусив губу, скачет на долговязом, пришпоривая его длинными ногтями, впивающимися в ум экс - супружника, спящего с ненастоящими поросятами, хотя бродит рядом Ниф - Ниф, злоумышляет сексуалистые домогательства говенных бибисей к любой херне, что подвернется истинным расследованием Конгресса графства Лейт.
     - Имеет ли в виду чудесная Надька, товарищ Кранц, - как ни в чем не бывало вопрошал Сталин, опадая рыжеватой щетиной на коврик, - своеобразное видение имени того самого В, что вошел в кладезь мировой литературы как Посторонним, знаменуя - эвон куда ! - скоропоспешный уход из вздора и чепухи Твиттера в обетованную землю отцов ? Думаю, что имеет, товарищ Тупик энтузиастов, а раз так, - усмехнулся Сталин в густые усы с сильной прожидью, - то даешь Беломор - канал, - уже гремел он, наступая на горло Стасовой, захрипевшей от избытка нахлынувших чувств, - и по три кила в одни руки !
     - Дитушку, - подсказала шустрая ведьма Лиз Вишез, тоже очучиваясь тута, - но без природного Сома, впервые в истории не всплывшего ахинеей подмосковных раскладок строго ошкуренной селедки.
     - Иншалла, - прошептала Дебора, одергивая юбку, открывавшую до того ажурную подвязку черного чулка, цейлонскими арахнидами сплетенного за час до рассвета.
   Я все ждал, когда скудоумная лошадь Готфрик, выбрившая себе жидовские пейсы по образу пропавшей куда - то потаскушки Асфиксии Нуар, вытутаирует еще и звезды на роже, снимет пару - тройку анальных порнороликов за евроцент, выложит их на сайте с платными и жирными трансами, жрущими свою сперму, будто назло процессу эволюции, а затем призовет всех русских славной Украйны проголосовать за Надьку Савченку, ни х...я не кошерную, в отличие от свиньи Синцова, томящегося во узилище рядом с гнедым Серебренниковым, ааааааа, вспомнил ! Лошадиный граф на  " Эхе Масквы " стал отмазывать жулика, мол, тыр, пыр, е...ся в сраку, он же творческий режиссер, а сымая кинишко в России, надо поить вином кучу народу, так, что хошь - не хошь, а украдешь. Ништяк отмазка. Чисто такая руссиянская, по дедушке Щедрину и борзым лабрадорам, по уму и кошерно. Хотя, расследования и сенсации на помойных сайтах мировых СМИ не лучше, я уж было надумал простить всеядную тварь Шарапову и крысу до кучи, хер на Собчак и прочее говно, играть - то с кем - то надо, а то скушно, как омлет, но очень быстро передумал, катнув праздничное яичко нашим славным фарфоровым слоникам из несогласного племени яростных и сетевых задиванников, вот не в кипеш опрокинул предложение схлестнуться юморком Маннергейма и записками на манжетах материального Паниковского Алины нашей Витухновской, но яичко укатилось на х...й и накрыла меня волна такой гадливости, что признался я в окончательной своей любви ведьме Надьке и побрил голову, набил в кроссовки старых газет и теперь вот сижу на кровати, башка кружится, а пальцы на ногах болят - не хватает им места в ставшей тесной обуви. Типа, как жизнь в пресвятой раше, вот, вроде, все ничего, но п...дец от рож одних только крымчан и свирепеющих на бровях Симонян - Кеосаян, мастырящих телемосты Познера на тот свет, где сидят в тумане мумрики, насвистывая из Пушкина.
     - О, Мэри, Мэри, - напевал я арию несчастной пони из  " Пира во время чумы ", соскребая с черепушки ногтями кусочки кожи, они всегда после бритья мойкой залупляются, такие крошечные куски эпидермиса, обдерешь их и становишься похож на свинью, наскоро приготовляемую моими приятелями - хакерами к скорейшему линчеванию. Свинья - это я.
    - Так, - бормотал я, уже расчесывая зудящий мозг, показавшийся серыми продолговатостями из - под раскрошенного в манду черепа, - не забыть бы опубликовать в Твиттере свои закладки, пароли и скачиваемое порево, включить микрофон у ноута и пердеть в него часами, срать ходить тоже с ноутом, включив камеру, но сначала надо ее разлепить от изоленты, а лучше : купить смартфон. В кредит. Фотать свою жопу и дарить снимки Эльке Свитолиной, самой, думаю, тупой из спортивных животных.
     " Вот что я за человек, - проносилось у меня в памяти, - то долбанных палитиков расчленял пять лет назад, то спортсменок и поэтесс нагибаю раком, то блогеров раздеваю догола, показывая скудоумие и сислибов, и патриотов, а то весь русский народ имеую скотами, ибо наша славная помойная держава сделана нами, коррупция - наша, пытают мусора не эсэсманы ни х...я, а соседи и браты наши, даже идиот в тулупе и тот плоть от крайней плоти доцента Собчака, а также кровь от последней капли крови опойного Александра Матросова, просто упавшего полякам на амбразуру шестьсот лет назад ".
     - Шпыпчь, - жутко шипели осаждаемые в Грановитой палате безмозглыми безрукими безглазыми актеришками поляки, отталкивая мычащего с устатку Матросова костылем Сильвера, - тпырьсть, жучжь.
     - На штурм, - голосил гетьман Ходкевич Абрам Борисыч, размахивая Евросоюзом, свихнувшимся от наплыва беженских рыл с самого Ближайшего Востока, из Жмеринки, конечно, и Москвы тоже, - на слом ! Ровняй копыта, ребя, рви волосы и выкручивай яйца !
    Это такая национальная забава у поляков, мне Оля Скабеева сказала, она сейчас на НТВ робит помаленьку, а я вот думаю, Надь : а не побежать ли вам всем на х...й с такими играми разума, уровня ежегодного отчета премьер - министра или оплывшей от ботокса хари государя всея Кусумды ?
    Короче, лови бессмернтую Алису и не поминай лихом. Вообще не вспоминай, кончился ваш развлекатель и сказочник, нехай вас всех, лошади, теперь Ургант, Собчак и Оля Борисова развлекают.
     – Ну вот, голова, наконец, освободилась! – радостно воскликнула Алиса. Впрочем, радость ее тут же сменилась тревогой: куда-то пропали плечи. Она взглянула вниз, но увидела только шею невероятной длины, которая возвышалась, словно огромный шест, над зеленым морем листвы.
– Что это за зелень? – промолвила Алиса. – И куда девались мои плечи? Бедные мои ручки, где вы? Почему я вас не вижу?
С этими словами она пошевелила руками, но увидеть их все равно не смогла, только по листве далеко внизу прошел шелест.
Убедившись, что поднять руки к голове не удастся, Алиса решила нагнуть к ним голову и с восторгом убедилась, что шея у нее, словно змея, гнется в любом направлении. Алиса выгнула шею изящным зигзагом, готовясь нырнуть в листву (ей уже стало ясно, что это верхушки деревьев, под которыми она только что стояла), как вдруг послышалось громкое шипение. Она вздрогнула и отступила. Прямо в лицо ей, яростно бия крыльями, кинулась горлица,
– Змея! – кричала Горлица.
– Никакая я не змея! – возмутилась Алиса. – Оставьте меня в покое!
– А я говорю, змея! – повторила Горлица несколько сдержаннее.
И, всхлипнув, прибавила:
– Я все испробовала – и все без толку. Они не довольны ничем!
– Понятия не имею, о чем вы говорите! – сказала Алиса.
– Корни деревьев, речные берега, кусты, – продолжала Горлица, не слушая. – Ох, эти змеи! На них не угодишь!
Алиса недоумевала все больше и больше. Впрочем, она понимала, что, пока Горлица не кончит, задавать ей вопросы бессмысленно.
– Мало того, что я высиживаю птенцов, еще сторожи их день и ночь от змей! Вот уже три недели, как я глаз не сомкнула ни на минутку!
– Мне очень жаль, что вас так тревожат, – сказала Алиса.
Она начала понимать, в чем дело.
– И стоило мне устроиться на самом высоком дереве, – продолжала Горлица все громче и громче и наконец срываясь на крик, – стоило мне подумать, что я наконец-то от них избавилась, как нет! Они тут как тут! Лезут на меня прямо с неба! У-у! Змея подколодная!
– Никакая я не змея! – сказала Алиса. – Я просто… просто…
– Ну, скажи, скажи, кто ты такая? – подхватила Горлица. – Сразу видно, хочешь что-то выдумать.
– Я… я… маленькая девочка, – сказала Алиса не очень уверенно, вспомнив, сколько раз она менялась за этот день.
– Ну уж, конечно, – ответила Горлица с величайшим презрением. – Видала я на своем веку много маленьких девочек, но с такой шеей – ни одной! Нет, меня не проведешь! Самая настоящая змея – вот ты кто! Ты мне еще скажешь, что ни разу не пробовала яиц.
– Нет, почему же, пробовала, – отвечала Алиса. (Она всегда говорила правду.) – Девочки, знаете, тоже едят яйца.
– Не может быть, – сказала Горлица. – Но, если это так, тогда они тоже змеи!  Больше мне нечего сказать.
Мысль эта так поразила Алису, что она замолчала. А Горлица прибавила:
– Знаю, знаю, ты яйца ищешь! А девочка ты или змея – мне это безразлично.
– Но мне это совсем не безразлично, – поспешила возразить Алиса. – И, по правде сказать, яйца я не ищу! А даже если б и искала, ваши мне все равно бы не понадобились. Я сырые не люблю!
– Ну тогда убирайся! – сказала хмуро Горлица и снова уселась на свое гнездо.
Алиса стала спускаться на землю, что оказалось совсем не просто: шея то и дело запутывалась среди ветвей, так что приходилось останавливаться и вытаскивать ее оттуда. Немного спустя Алиса вспомнила, что все еще держит в руках кусочки гриба, и принялась осторожно, понемножку откусывать сначала от одного, а потом от другого, то вырастая, то уменьшаясь, пока, наконец, не приняла прежнего своего вида.
Поначалу это показалось ей очень странным, так как она успела уже отвыкнуть от собственного роста, но вскоре она освоилась и начала опять беседовать сама с собой.