Обскура Сомния. Глава 7. Поэты апокалипсиса

Несмотря на то, что глаза давно привыкли к темноте, я несколько минут стою, потерянно оглядываясь по сторонам. Мне непривычно видеть Базу после полного выключения электричества на ночь. И уж тем более ходить по ее улицам в это время. 

Голубоватый свет из-за облаков тусклыми отсветами стелется под ноги, на асфальтированную дорожку между двумя жилыми корпусами. Окна здания напротив темны – после девяти часов нам запрещено покидать свои жилища, а в без пятнадцати одиннадцать и до шести отключают электроэнергию, чему обычно предшествуют два протяжных гудка по системе звукооповещения. 

Наверное, подсознание, потревоженное звуками сигнала, и заставило меня пробудиться вовремя. 

Стараясь поднимать как можно меньше шума, осторожно и быстро иду по направлению к месту, где слабым заревом видны огни Стены – единственные здесь, что не затухают на ночь. Из-за тишины даже легкий звук шагов разлетается по сторонам гулким эхом. Луна почти достигла верхней точки небосвода, но поминутно ее светящийся диск закрывает наплывом серых облаков. Внизу, под защитой множества построек, сила ветра не ощущается так остро, но судя по всему, за пределами Базы нам придется не сладко.

Если мы вообще туда доберемся...

...Поднимая воротник, я едва успеваю пригнуться и нырнуть в сумрак у стены корпуса, когда слышу характерный шум автомобильных шин по дороге. Вдоль улицы проскальзывают искательные, острые лучи фонариков. Патруль. 

Вот попала... Я испуганно замираю на месте, боясь выглянуть, и старательно пытаюсь унять отдающийся в ушах учащенный гул сердцебиения, однако машина сворачивает в другой проезд. Скоро все снова становится тихо. 

Что мы творим?!. Здесь же наверняка куча скрытых камер. Нас вычислят в момент!..

Я натягиваю поглубже капюшон и, озираясь, мелкой рысцой пробираюсь вдоль стены здания, за которым начинаются ряды технических ангаров и складских помещений. В темноте огромные арочные каркасы, накрытые профилированными металлическими листами, выглядят особенно внушительно и мрачно. Еще внушительнее, чем днем, и мне не хочется туда идти. Но вспоминая слова Джессела о том, что этот путь наиболее безопасный, все-таки сворачиваю на дорогу между продольными стенами двух соседних ангаров.

Когда-то давно их действительно использовали для хранения техники. Теперь же свободное пространство заняли под какие-то другие нужды. Я вижу несколько крупногабаритных автомобилей, оставленных прямо тут, на улице. Либо их постепенно разбирают на запчасти, либо просто бросили загнивать без присмотра. Хотя второе вероятнее, иначе давно бы перетащили все нужные детали в мастерские. 

– Псс... – из кузова ближайшей ко мне машины доносится голос. Я вздрагиваю и на секунду замираю на месте, не зная, что предпринять. Звать на помощь бесполезно – я сама тут нарушитель. Но что, если это посторонний пробрался на территорию?.. Потом приходит осознание – кому еще взбредет в голову оказаться здесь, кроме... – Зои...

Мои плечи расслабленно опускаются. Хэнк толкает изнутри заднюю дверцу автомобиля, и она неслышно подается навстречу. 

– Тебя никто не видел? – спрашивает он вместо приветствия.

– Никто... Я думала, мы встретимся у Стены. Как ты собираешься что-то искать в такой темноте? В городе ведь тоже электричества никакого. 

И как он только меня-то заметил?.. Вместо ответа Хэнк протягивает мне странный прибор – наподобие широких очков, только сзади соединенные проводами с чем-то вроде питающего блока. 

– Надевай. 

Я расслабляю ремешки по бокам, зажмуриваюсь, на ощупь закрепляя устройство – вроде держится, главное, чтобы не соскочило в неподходящий момент, – и только после этого вновь открываю глаза. Мир вспыхивает яркими, отдающими пронзительной кислотностью зелеными красками. Вокруг светло, словно днем, каждый предмет четко вырисовывается даже на расстоянии двадцати шагов. Только странная окраска сбивает меня с толка. 

– Это прибор ночного видения. Сам собрал, – поясняет Хэнк, наблюдая, как я попеременно разглядываю собственные ладони и верчу головой по сторонам.

Только теперь я замечаю, что он и сам с точно таким же. 

– Все настолько серьезно, что...

Договорить не получается. Совсем близко за поворотом внезапно снова раздается рокочущий шум двигателя и видны отсветы фар автомобиля. На этот раз сомнений быть не может – еще несколько секунд, и нас обнаружат...

Хэнк едва успевает затащить меня в кузов и захлопнуть за нами дверь, когда на дорогу между двумя ангарами выруливает внедорожник ночного патруля. Мы ныряем вниз, между сидений, укрываясь обрывком брезента, валяющегося здесь же.

– Не двигайся, – горячо шепчет Хэнк мне на ухо. Я не поднимаю головы. Мимо прокатывается шелестящий звук шин по асфальту, мне даже кажется, будто меня обдает волной тепла от приближающейся машины, но, конечно, это всего лишь игра моего воображения. Что-то тихонько бряцает, но не слышно ни голосов, ни какого-либо постороннего шума, выдающего присутствие живых существ внутри. Как мираж. 

Сквозь стекло проскальзывают, ощупывая темноту внутри салона, длинные конусовидные лучи фонарей, задерживаются на пару секунд – я перестаю даже дышать – и исчезают, не задев нас. 

Когда машина проезжает мимо на достаточно далекое расстояние, я тихонько отгибаю край брезента, глядя ей вслед. Открытый кузов, в котором сидят трое или даже четверо солдат с автоматами на изготовке. 

Внимательные, напряженные лица, судорожно сведенные челюсти, взгляд остро цепляет темноту сквозь прицел, словно стараясь что-то высмотреть, поймать, выявить угрозу. Для этих ребят сегодня явно не просто обыкновенное дежурство. Наконец автомобиль скрывается на другой улице, исчезая за углом здания, и только после этого я чувствую, что могу наконец выдохнуть спокойно. Только одно остается неизвестно.

– Почему у них так все… серьезно? – незаметно озвучиваю вслух то, что назойливой мошкой вертится в голове. – Это какие-то боевые учения, или?..

– Не знаю, – свистящий шепот щекочет мне в самое ухо.

Мы ждем еще несколько минут, прежде чем Хэнк снова открывает дверь и мы выбираемся на опустевшую улицу. Теперь окружающая тишина уже не кажется мирной и сонной. Она зловещая. Давит. Я подавляю в себе желание вернуться обратно в комнату, не позволяя ему завладеть сознанием. Зря мы это затеяли. Очень зря...

Мы выходим к стене в стороне от северных ворот, не доходя до них всего шагов тридцать. Я машинально запоминаю ориентиры. Никогда не знала, что с Базы есть такой… необычный выход. Интересно, кто все-таки позаботился об этом?..

Стена сложена из больших пеноблоков, и на определенном участке в местах их соединения здесь я замечаю глубокие неровности и выбоины, словно кто-то нарочно проковырял их на удобном расстоянии, чтобы можно было зацепиться руками. 

«Удобном» – это не мое выражение...

Похоже, когда Хэнк говорил, что на этом участке стены легко перелезть, он явно не рассчитывал, что с ним пойду я. Только зацепившись руками за углубления между камнями и оторвавшись от земли, я чувствую, как пальцы костенеют и их сводит болью. Но упрямо продолжаю подтягиваться все выше и выше. Хэнк сказал, что подстрахует меня, а после заберется сам – значит, нужно вскарабкаться как можно быстрее, потому что пока он стоит там, он автоматически остается на виду. И неизвестно, когда патруль решит снова наведаться в нашу сторону.

Реализовать задуманное, как всегда, оказывается на порядок сложнее, чем это обычно представляется в голове. На высоте около четырех метров левая рука едва не срывается. Я повисаю, боясь вдохнуть, чувствуя, как камень резко впивается в закостеневшие пальцы, принявшие на себя вес тела. От волнения я едва не теряю опору еще и под ногами, но вспыхнувшая в голове мысль о том, что упав, я вряд ли отделаюсь от переломов, мгновенно проясняет сознание.

Всколыхнувшийся гул сердцебиения на минуту перекрывает все окружающие звуки, я даже не с первого раза слышу, как Хэнк окликает меня внизу и интересуется, все ли у меня там хорошо. 

– Все нормально. 

Наконец я достигаю вершины стены, перебрасываю через нее обе ноги, и держась руками, ложусь на нее животом. Верхний угол камня сразу неприятно врезается под ребра. Неудобно, но разочек потерпеть можно. Я показываю Хэнку, что он тоже может забираться, и жду, вцепившись пальцами в крошащийся край. 

Вид отсюда открывается... странный. Головокружительный и захватывающий. От свободных потоков ветра в ушах гудит, и слезятся глаза, благо хоть ума хватило перед выходом собрать волосы в хвост на затылке, иначе бы пряди лезли в лицо. Но я все равно вижу отсюда то, о чем мне говорил Джессел. Вокзал...

Точнее, три высоких и узких, как поставленные на ребро спичечные коробки или детали домино, дома возле него. Нижняя часть зданий словно утоплена в чернеющее переплетение ветвей густо разросшегося парка. В теплое время года все здесь словно тонет в зелени. 

Зеленый, да. Я вспоминаю, что именно от этого корня произошло когда-то название нашего города. Как в воду глядели. Теперь в нем еще больше зелени, чем это изначально предполагалось. И гораздо меньше жителей. Гораздо...

Ожидаемо было, что Хэнк провозится меньше, чем я, но все-таки я удивляюсь, с какой быстротой он появляется на вершине стены. Перемахивает ее одним движением и, ловко цепляясь за выбоины, шустро спускается на землю и машет мне. Пойдем...

Я неудобно ворочаюсь, вслепую нащупывая, обо что опереться ногой. А вниз-то как? Тут же ничего не видно… Но несмотря на это второй путь я проделываю намного быстрее, чем предыдущий.

Вздох облегчения вырывается из груди, когда мои ноги вновь оказываются на твердой и надежной опоре. С этой стороны к Базе подступает разросшийся лесопарк, на окраине которого черными пиками виднеются устремленные в небо голые обугленные стволы. Часть деревьев, вплотную подобравшихся к Стене, специально выжгли, чтобы по ним нельзя было взобраться наверх. Отряхиваясь, мы быстро отходим в тень, где, оставшись наконец хоть в сколько-то иллюзорной зоне недосягаемости я спрашиваю Хэнка, куда мы идем теперь. 

На самом деле мне не столь интересен его маршрут. Более важно, насколько он совпадает с моим представлением о нем. Джессел сказал, если я хочу узнать, что на самом деле происходит за пределами Базы, мне следует идти на вокзал.

Но действительно ли мне так все это необходимо?..

– Я облазил все дома, где еще что-либо оставалось, кроме бесполезного хлама, но так ничего и не нашел, – Хэнк распрямляется, расправляя лямки рюкзака, и закидывает его за спину. Он усмехается. Не так, как обычно – глядя на меня слегка снисходительно, но между тем очень тепло и нежно. В его голосе ощущается нечто не растерянное – сомневающееся.

На нем привычные штаны камуфляжной расцветки и темная куртка с капюшоном с оттопыренными боковыми карманами. Что он туда только напихал?.. Я замечаю, что рюкзак тоже не пустой, хотя обычно мы не берем ничего с собой, чтобы облегчить дорогу. – Мне казалось, что тут уже нечего ловить, но я ошибался. Диспетчерская. 

Слово отдается в голове смутной ассоциацией. Я не сразу понимаю, что именно он имел в виду. Потом приходит осознание. Вокзал... Рубка радиосвязи между машинистами и участками управления железной дороги. Конечно, централизованное сообщение ведется из другого места. Велось. Но такие мелкие частные пункты обычно присутствуют на каждой железнодорожной станции.

Значит, все-таки туда наш путь...

Не говоря больше ни слова, мы пробираемся вдоль кромки лесопарка, огибая дугой сторону, которую видно со стороны северных ворот, и выходим к окраинным улицам, погрязшим во мраке. 

Если при свете дня город мне нравился, и я даже находила что-то привлекательное в этих пустых, поросших сорняками и дикими цветами дворах и переулках, то теперь ночная темнота, свинцовым полотном навалившаяся на крыши домов, создает гнетущее настроение. Атмосферу надвигающейся опасности. Наверное, это все из-за нервов. Я читала про такое – когда пытаешься переложить картинки подсознания на окружающий мир, вылить на него свои волнения. И неожиданно находишь множество пересечений твоих домыслов с реальностью, хотя на самом деле поводов для беспокойства может и не оказаться.

Мы все замечаем только то, что хотим видеть...

Я пытаюсь прогнать тревожные чувства от себя, но тут же из подсознания выплывают напряженные лица патрульных, их стиснутые челюсти, встревоженные взгляды, и мне становится не по себе.

Мы проходим по центральному проспекту – тем же путем, которым шли днем, и сворачиваем к привокзальной площади. С одним лишь изменением, что теперь Хэнк не останавливается у одиноко стоящего высокого здания возле разрушенных торговых рядов, а проходит его мимо, даже не поворачивая головы в его сторону. 

И тут меня осеняет... Я останавливаюсь в нескольких шагах от входа, возле почерневшего деревянного навеса и увитой плющом стены с выцветшей табличкой у двери «Осторожно! Не курить». В темноте они так же выглядят непривычно и непохожими на себя при дневном свете.

– Хэнк! Разве это здание, в которое ты заходил утром, не относится к вокзалу? Ты же осмотрел здесь все. И... ничего не нашел?.. 

Хэнк замирает и оборачивается на меня, придерживая лямки рюкзака и с несколько секунд молча слегка покачивается на мысках. В глазах плещется недоумение, но потом он вспоминает, что, видимо, упустил в своем рассказе какую-то важную деталь, которую я еще не знаю. 

– Мы идем на другую станцию, – и, в ответ на мой полный замешательства и удивления взгляд, – Понимаешь, тут ведь действительно ничего нет...

Исчерпывающе...

Опять дыра в заборе, но на этот раз вместо привычных платформ мы сворачиваем направо — туда, где тянется бесконечным полотном железнодорожный настил. От зелени очков непривычно кружится голова. Чтобы отвлечься, я поднимаю глаза, глядя на зубчатые вершины елей по обеим сторонам дороги. 

Внезапно, прорвавшись сквозь толстую, слоеную пелену облаков, появляется луна. Круглый, размытый по краям диск, с одного края уже изрядно изъеденный тенью, маячит перед глазами в точности в просвете между двумя стенами деревьев, и я вдруг вспоминаю старую детскую считалочку, внезапно пришедшую на ум: 

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана.

Буду резать, буду бить...

Что-то наподобие вспышки проносится у меня перед глазами. Искристо. Ярко. Как ветвящийся голубоватый разряд молнии, всколыхнувшей небосвод. Я даже не могу с уверенностью сказать, показалось мне это или нет, потому что тут же инстинктивно зажмуриваюсь, пытаясь прогнать наваждение.

То, что проступает из подсознательной черноты, не похоже на простую игру разума, картинки-ассоциации. Это как... воспоминание. 

…«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...»

Кто-то смеётся детским, очень похожим на мой голосом, и внезапно пространство озаряется сотней ярких красок. 

Место, которое я вижу, похоже на вокзал. Только станция незнакома. У нас в городе небо открыто, а тут платформы, опираясь на огромные столбы-колонны, накрывают длинные двускатные навесы. 
Я вижу поезда, неподвижно стоящие на путях, и спешащих людей, много людей, бегущих от их дверей к зданию вокзала, к кассам, толкущихся в очередях, сбивающихся в один сплошной нескончаемый поток. 

Они чего-то боятся, чего-то ждут. С настороженными, напряженными лицами вглядываются в окружающее, кидают взгляды поверх чужих голов. Здесь много людей с чемоданами, будто сразу множество семей собрались с детьми на отдых. 

Дети ничего не понимают. Они плачут, а у тех, кто постарше, почти такие же лица, как у их родителей — сосредоточенные на чем-то, серьёзные. Непроницаемые. Бьющие тревогой и страхом сквозь свои маски отчуждения. Я не понимаю, чего они ждут, но это странное несоответствие ярких туристических чемоданов всеобщему настроению поселяют внутри меня маленький червячок беспокойства. 

С крыш платформ падают и разбиваются о землю тонкие струи дождевой воды. Мир темнеет, словно напитавшись сырыми дождливыми красками, и я не могу оторвать от них взгляд. От капель воды, лиц, цветных чемоданов. Почему двери поезда не открываются?..

Откуда-то справа протягивается рука, нежным, успокаивающим движением проводит мне по голове, и внезапно я слышу женский голос. 
«Не бойся. Мы в безопасности. С нами ничего не будет,» — произносит он, и я поднимаю голову, желая увидеть лицо, но картинка снова идёт мелкой рябью, как помехи в видеофайле, и меня выкидывает обратно в окружающий мир...

...Ночь наваливается скопом, а вместе с ней приходит ощущение реальности происходящего. Я оглядываюсь, видя все тот же темный лесной пейзаж и убегающую вперёд рельсовую дорогу. Хэнк неслышно ступает рядом. Над головой тонко потрескивают от ветра провода, холодные порывы путаются в ветвях деревьев, но кроме шума вершин, долетающих со стороны, и этих тихих скрипучих звуков не слышно ничего.

Светло-зелёная луна по-прежнему обжигающим холодным надкусанным диском висит в небе. Я не сразу понимаю, почему она видится мне в таком цвете, потом вспоминаю про прибор и, сняв очки, устало потираю переносицу. Странно… Все очень странно… Что это только что было?..

— Пришли.

Пока глаза привыкают к новому, серебристо-лунному освещению, по правую сторону сквозь синеватую темноту проступает светлый и длинный фасад трёх- или четырехэтажного здания, отделённого от платформы забором из ячеистой металлической сетки.

Хэнк вскакивает на бетонный край, поразительно ловко балансируя с рюкзаком на спине, протягивает мне руку, помогая забраться. 
Глухая станция. В стороне от вокзала, на площади, несколько заколоченных темных ларьков, арка с названием поселения. Я вглядываюсь в нее, но все равно не могу различить слово, сложенное из выцветших деревянных букв. Разбитая дорога с еще одним нечитающимся указателем уходит за деревья к видневшимся вдали холмикам – домам.

Все заброшено. Ряд выключенных турникетов под навесом у выхода с платформы смотрится неуместно, как смотрелись бы обломки космического мусора посреди безмятежного деревенского пейзажа. Теперь я понимаю, почему Хэнк рассчитывал добраться именно сюда. 

Когда случилась катастрофа, местным жителям явно не было дела до электроники, оставшейся в здании вокзала. Да и после тоже – вряд ли…

Пройдя мимо здания и ничем не отличающихся друг от друга пристроек, мы неожиданно останавливаемся напротив неприметного бокового крыльца с выкрашенной в цвет стен бежевой деревянной дверью, когда-то, похоже, служившей запасным выходом.

Я осматриваюсь, отвернувшись в сторону площади, пока Хэнк возится с рюкзаком, подбирая инструменты, чтобы срезать навесной замок.

– Ты идешь?
Я отрицательно качаю головой, как можно более непринужденно. Опасаюсь, что голос начнет дрожать. Задерживаюсь у ступенек крыльца, подставляя лицо холодным порывам воздуха. Отчего-то я чувствую нестерпимое жжение, щеки горят, заливаясь краской, сердце колотится, словно готово поминутно вырваться из груди, в голове сумбурность и странный страх от ощущения чего-то невероятного.

Что за картинки я только что видела? Похожи ли они на игру фантазии, или же все это уже правда происходило со мной. На самом деле...

…Кажется, к тому моменту, как я наконец выныриваю из своих мыслей и вновь прислушиваюсь к окружающему, проходит уже достаточно много времени. Внутри здания тишина – не слышно ни шагов, ни движений, все мертвенно, пыльно и серо, из приоткрытой двери сквозит промозглым холодом.

– Хэнк! – шепотом зову я, оборачиваюсь на пустой темный коридор, видимый с моего места. Никакого ответа. Куда же он там забрался?.. Я уже собираюсь подняться следом за ним по ступенькам, когда, машинально окидывая взглядом площадь, натыкаюсь на вытянутую угловатую тень, прислонившуюся к стене одной из пристроек. Что-то странное заставляет мое сердце екнуть . Что-то... неестественное. Я вздрагиваю, торопливо натягивая очки, мир вспыхивает зеленоватым светом.

Они изменились. Сделались как... животные. Одичали... – заглушая бешеный шум крови в висках, слышится у меня в голове старческий скрипучий голос Джона Бина. 

Существо, стоящее напротив меня, с трудом можно назвать когда-то принадлежащим к человеческому роду. Ломкая и сухая, как старый пергамент, потрескавшаяся кожа, облепленная грязью, обтянувшая кости и сухожилия, словно стянутая резиновая пленка. Обострившиеся черты лица. Резко проступающие кости черепа, очерченные тенями глубокие впадины на месте щек. Сильно выдающиеся вперед треугольный подбородок и дрожащий кончик носа, ведущий по ветру и как будто принюхивающийся к окружающему. 

Это не человек, это как будто... 
Переродок...

Он напал на меня в моем же доме...

Сущность не смотрит на меня, едва поведя голову и чуть наклонив ее набок, тонкие чуть дрожащие веки мутной пленкой покрывают глаза. Мелкая редкая шерсть, спускающаяся с головы по загривку, уходит дорожкой вдоль хребта, скрываясь под остатками того, что раньше можно было назвать одеждой. Под исполосованными обвисшими лохмотьями невозможно отличить, кем было существо раньше – мужчиной или женщиной, какого возраста. Словно все уровнялось, сгладилось, вывернулось и исказилось в дикой, первобытной животной форме.

Я смотрю на опущенные руки, на сведенные, словно в судороге, вывернутые назад плечи и скрюченные суставчатые пальцы с неправдоподобно длинными для человека ногтями. Нити жил проступают под кожей, сцепляясь с пульсирующими кровью сосудами. 

Со стороны кажется, будто тварь спит, застыла в оцепенелой неподвижности. Я вижу, как равномерно и медленно вздымается и опускается грудная клетка. Словно статуя. Живая, белая статуя. Готовая вот-вот броситься на тебя...

Чувствуя, как леденящим ужасом сводит и стискивает капканом горло, я осторожно, боясь издать и шороха, начинаю пятиться назад, обратно к спасительным ступенькам. Ладонь нащупывает металлический холод лестничных перил, я цепляюсь за них. И заношу ногу над ступенькой, осторожно, плавно перенося свой вес. Всего около дюжины штук. Они даже не скрипят. Неужели так сложно подняться бесшумно?.. А там и запирающаяся изнутри спасительная дверь. 

Наверху что-то хлопает. Как будто от сквозняка. Я не успеваю вскинуть голову и посмотреть, только замечаю в один момент, как Сущность плавно, как шарнирная кукла, поворачивает голову в мою сторону. Полупрозрачные, отливающие влажным блеском глаза останавливаются где-то на середине моего лица. 

Я подавляю невероятное желание зажмуриться, прогнать это наваждение. 
Потому что это по-прежнему чистые, яркие — человеческие —  глаза. И радужка... мне даже кажется на миг, что я могу различить в слабом серебрящемся свете ее цвет. Голубая. 

Глаза — зеркало души...

Эта совместимость несовместимого, гротескность искажения привычных, естественных черт как молотком пригвождает меня к земле, и я не могу даже пошевелиться, не то что сбежать. 

Только слышу чей-то пронзительный крик, вспарывающий тихое ночное пространство. 

И с запозданием понимаю, что кричу на самом деле я...