Перекрёсток. Из Песен Горы

      Улицы сбегали по склону Горы вниз, к морю, переплетаясь и снова распутываясь, то, исчезая перед стенами, невесть как появившихся на их пути домов, то, снова появляясь за каким-то поворотом, уходя в тупики, заросшие кустами зелени и буйно раскинувшимися деревьями. По утрам, когда солнце поднималось над морем, окна домов сверкали искрами, и морская гладь, горевшая слепящим глаза светом, бросала свои лучи в эти дома, в эти окна, в эти улицы, в эти палисаднички, в которых гордо поднимали к небу свои разноцветные головки цветы.

       — Я не философ, но ничто философское мне не чуждо, — сказал Сократ и, осторожно взяв гранёный стаканчик, не спеша и с удовольствием выпил его содержимое. «Кто их знает, что они сюда наливают», — пробормотал он и покосился на кусочек чёрного хлеба, лежащий на пёстрой, в цветочках, скатерти. — «Нет, — подумал он, — после первой не буду!».

      Он покосился на учеников, сидевших вдоль стены на длинной деревянной скамье, которую когда-то смастерил своими руками его любимый ученик Платон.

      «А здорово он меня перевирает! — подумалось Сократу. — Ловок, шельмец!.. Но — приятно! Правильно перевирает! С толком!»

      В распахнутое окно влетел порыв морского ветерка, пробежал по комнате и тихо улёгся у ног Сократа. Сократ улыбнулся ему и прислушался к детским голосам, доносившимся с площадки за домиками — аккуратненькими, в ряд, чисто выбеленными, с небольшими палисадниками перед окнами, с цветущими в них тюльпанами и гвоздиками.

       — Слезай с велосипеда! — кричал чей-то рассерженный голосок. — Теперь моя очередь ехать!

      Ученики молча смотрели на Учителя. Их портреты давно уже украшали все учебники и исследования по вопросам философии, их имена навсегда вошли в историю мировой культуры. Нахальные уборщицы в музеях вытирали пыль с их солидных черепов, пихали и переставляли их бюсты с места на место, не соблюдая никакой субординации. «Чернь!» — презрительно бросали ученики, собираясь иногда на свои мальчишники. Но при Учителе они побаивались говорить так. Его острого, пронзительного и насмешливого взгляда они опасались до сих пор. Он всегда мог задать неожиданный вопрос, который ставил в тупик их поредевшие и отяжелевшие от времени мозги. Один раз в году они собирались в небольшой комнатке Учителя на юбилей его кончины. Учитель выпивал традиционную стопочку палёного яда («Чёрт его знает, где они его берут» — думал Сократ) — и все разъезжались до следующего года.

      В распахнутое окно роскошно и вальяжно светило всходившее над морем солнце. Неподвижное пространство морской воды отсвечивало ярким, с серебристым отливом, светом — до самого горизонта, где неподвижно чернела чёрточка стоящего на рейде танкера. Гомон воробьёв, облюбовавших куст сирени за окном, наполнял воздух трелями то ли песен, то ли базарных разборок. «Шумят без толку, — как-то заметил Платон, — Мыслить мешают!» Сократ тут же серией вопросов доказал ему, что именно из таких мелочей, из такого сора рождаются порой стихи, вызывая в душе эстетическую эмоцию. Так что ученики предпочитали помалкивать. И сейчас они сидели молча и неподвижно. До них долетали звуки порта. Иногда воздух сотрясал гул проходящих где-то внизу, за приморским сквером, составов. Земля подрагивала и отзывалась эхом глубинных пустот. Огненная лава шевелилась где-то у самого ядра планеты. Ученики сидели и, не мигая, смотрели на Учителя.
      — Есть тонкие, властительные связи меж запахом и контуром цветка, — сказал Сократ.
Ученики вздрогнули. Сократ с ироничным прищуром поглядел на них и спросил:

      — А правильной ли дорогой вы идёте, друзья?

      — Мы соблюдаем все ваши заветы и указы, Учитель, — солидно ответил Аристотель, погладив свои роскошные усы, и улыбнулся доброй усталой улыбкой, которую так любил Сократ.

      «У кого-то я видел такие усы, — подумал он. — И ведь совсем недавно! На каком-то портрете...» Он перебирал читанное в последнее время. Вспомнилась Агата Кристи.

      «Точно! Пуаро!»  — и Сократ облегчённо вздохнул, прогоняя ненужные мысли об исторических параллелях.

      — Конечно, — продолжал Аристотель, — есть отдельные ошибки и недоработки, но мы стараемся их преодолевать. Мешает оппозиция. Ренегаты. Враги, так сказать...

Аристотель замолчал.

      — Ошибки друзей надо поправлять, — мягко заметил Сократ.

      — А если не поправляются? — оживился Аристотель.

      — Ну-у... Если не поправляются... — протянул Сократ и задумался.

      Ему было скучно. Он ждал конца церемонии, чтобы все разъехались и оставили его одного. Он представлял, как переоденется в лёгкую одежду, бросив в угол тяжёлую тогу, возьмёт тросточку и выйдет из своего домика. По узенькой тропиночке спустится на каменистую улочку, пройдёт по ней до угла и постучит в окошко — то окошко с ситцевыми весёлыми занавесочками, которые снятся ему по ночам. Он представлял, как отодвинется занавеска, и выглянет лицо его Маргариты, милой простушки, которая любила его и восхищалась им просто потому, что так сложилась судьба, что они встретились когда-то на полях той последней войны, где она, молоденькая санитарка, плача и матерясь, тащила его из-под пуль и потом выхаживала долгие месяцы, не думая ни о чём и не строя никаких планов. Сократ представлял, как увидя его, она улыбнётся и, кивнув, («Сейчас! Минуточку!») — выбежит скоро из дверей, и они пойдут по улочке, взявшись за руки, вниз, к морю, к набережной, в сутолоку жизни — нелепой и непонятной, бестолковой и прекрасной, и будут говорить друг другу глупые и такие важные слова, и птицы будут щебетать над ними, и ветерок будет шевелить волосы на голове Маргариты, и она будет смотреть на него большими, сияющими, влюблёнными глазами...

       — Так что же, Учитель, — осторожно спросил Аристотель, — С врагами-то?.. А?..

       — А чёрт его знает! — ответил Сократ. — Тебе, батенька, виднее...

      И все закивали согласно и, облегчённо вздохнув, стали подниматься со скамьи, поглядывая на Сократа, не начал ли действовать яд, не пора ли звать гробовщика и заказывать панихиду...

      Где-то заиграла весёлая музыка, и детский голосок громко прокричал:

      — Катька! Жилда! Слазь с велосипеда! Ты уже третий круг едешь! Теперь моя очередь!