Михаська

Не хотел Михаил Петрович уезжать, но супруга, Ксения Львовна уговорила, мол, что ты сидишь дома - погуляй по лесу, подыши воздухом, пока ноги носят. Да и жену хотел грибками порадовать, любил он тихую охоту: птичью перекличку, хруст веток, пружинистые лесные тропки. А уж грибы! Знакомые всегда говорили: «Ты, Михаил Петрович, грибы не глазами видишь, нюх у тебя особый». А нюх у него, действительно, особый, за десяток метров гриб чувствует. Спрячется, скажем, красавец-подосиновик в кучке листьев, травкой прикроется: «ищи меня», а уж Михаил видит эту кочку, знает, что сидит там упругий, налитой, в шляпке, украшенной как пером маленьким листочком.

Но в этот раз грибов не было, зря он поверил соседу, трясся два часа в сонной электричке, а потом еще шел почти пять километров от станции. Зря! Пара небольших боровичков да позор грибника – хрупкие сыроежки.

Михаил Петрович уже решил возвращаться, как попал в эту яму. Даже не яму, а целый овраг. И как не заметил, ведь с детства в лесах себя как дома чувствовал? Вскочил на ноги и тут же упал, от боли темнело в глазах. Неужели перелом? И овраг-то неглубокий, метра три всего. Мужчина потянулся за телефоном – связи не было. Михаил Петрович попытался снова подняться на ноги, раздался хруст, и тьма поглотила мир.

***

- Михаська, постреленок, куда побежал? Вернись, тятьке подсоби, - кричала матушка вслед.

Михаська даже не повернулся. Как был босой, так и сбежал со двора, поддерживая падающие штанишки.

- Ну и влетит тебе, как вернешься, - голос матери становился все тише.

Михаська и сам знал, что влетит, тятька суров. Да как удержишься – у церкви сегодня качели ладят, Чистый четверг. На холме, в тени старых деревьев молодые парни уже привязывали веревки с дощечкой к вкопанным столбам.

- Гляди-ка, Михаська прибежал подсобить, теперь быстрее справимся, - засмеялся рыжий Сенька.

- Не, ему нельзя, он как руки отпустит, так штаны и свалятся, - ответил весельчак Гераська.

Михаська не обращал на шутки взрослых никакого внимания, он во все глаза смотрел на новые качели. В этом году на них малышне и не покачаться – доска уж больно длинная, словно лавка, до веревок не дотянуться. Он даже развел руки, но штаны предательски поползли вниз.

- Зачем такие большие ладите? – крикнул мальчишка.

- А чтобы девок качать да ближе прижиматься, - ответил Гераська.

- А как же мы, маленькие? – захныкал Михаська.

Степка подхватил мальчонку на руки и подбросил вверх:

- А вам сейчас другие сладим, видишь, столбцы лежат. Пойдем, посмотришь, какую доску вам дед Ефим справил.

Сиденье и правда, хорошее – резное, разрисованное цветами да яичками пасхальными, будто простовик* на стенке. Гераська вновь подхватил мальчишку и подбросил так высоко, что дух захватило. И показалась Михаське, будто стал он птицей: парит над по-праздничному убранными в зелень полями, в облачка как в перину ныряет. А купола, словно солнце, заливают мир золотом.

***

«Уснул я что ли?» - подумал Михаил Петрович, оглядываясь. Ему показалось или во время сна он как-то перебрался вглубь оврага? Теперь, чтобы выбраться, ему надо преодолеть не меньше десяти метров. Нога распухла, попробовал подняться – боль парализовала тело. Пожилой мужчина перевернулся и пополз вверх. Ему удалось проползти метра три, до того места, где край оврага стал крутым. Он ухватился за какой-то корень и услышал хруст…

В Светлое Воскресенье Михаська выбрался в заветный овраг только к вечеру. Шел медленно, словно старый Аким, еле ноги передвигая, живот надулся словно кадка, в которой мамка тесто месит. Он решил, что сегодня обязательно посмотрит, что скрывает лаз.

«Чего бояться? – уговаривал мальчишка себя. – Сегодня день-то особый, сегодня колокольчики слышно. А этими колокольчиками любое зло победить можно».

В сыром овраге было холодно и сыро, под ногами хлюпала непросохшая грязь. Михаська знал, тятька будет ругать за новые лапти, что сплели ему специально к празднику, но уж больно хотелось заглянуть в страшную темноту. Лаз этот под поваленным деревом он еще летом присмотрел. Вроде норы лисьей, только большая, прикрытая корягой, вокруг которой забором терновые кусты. Он пробирался к этому месту и осенью, в то время, когда кусты облетели и лаз стал еще страшнее. И вот сегодня мальчишка, наконец, решился. Пробравшись сквозь кусты, которые стали гуще и колючей, казался у полусгнившего дерева. Оно рассыпалось рыжими щепками, но держалось за сырую землю. Наконец Михаська отломал большой сук и освободил себе вход в большую нору. Глянув вверх на успокаивающую голубизну неба, спешно перекрестившись, он пополз внутрь.

Михаил Петрович очнулся рядом с кустами терновника. Отчаяние притупилось, мысли стали обрывочными – им на смену пришла боль. Казалось, он стал одной больной распухшей конечностью. Неожиданно в кустах послышался шорох, и из них выкатился чумазый мальчишка, одетый в посконную рубашку, полотняные штанишки и самые настоящие лапти!

- Бред, - произнес пожилой мужчина вслух.

А мальчишка вскочил на ножки и застыл, с интересом разглядывая Михаила Петровича. Потом сделал шажок вперед, держась на безопасном расстоянии и тихо спросил:

- Ты ведьмак?

- Почему ведьмак? – произнес пенсионер, подумав, что безумие усугубляется, раз он беседует с галлюцинацией.

- У нас деды другие. А где твоя борода тогда?

- Сбрил.

- С-б-ри-и-ил-л… - словно пробуя слово. – А почему лежишь здесь?

- Упал, сломал ногу. Встать не могу, - Михаил Петрович обрадовался собеседнику, даже столь призрачному. – Зовут тебя как?

- Михаська.

- Мишка значит, меня Михаилом.

- Ишь ты, - парнишка приблизился к больному. – Эта нога? Потерпи, сейчас.

Михаил Петрович не понял, что произошло: мир вдруг рассыпался на миллионы красочных осколков, кружащихся с такой скоростью, что мужчину затошнило. А потом вдруг сам собой собрался. И в этом мире больная нога стала опять всего лишь ногой, а не пенсионером-грибником.

- Не болит? – участливо спросил ребенок.

- Не болит… Как? Как ты это сделал?

- Слушаю колокольчики.

- Какие колокольчики?

- Я научу. Зажмурься крепко-крепко, чтобы солнышко в глазах появилось. А потом руками закрой уши, тоже крепко, чтобы услышать…

И Михаил Петрович услышал. Сначала тихо, потом все громче-громче, превращаясь в колокольный звон. А когда открыл глаза, мальчишки не было, зато была тропинка, ведущая на самый верх.

***
простовики - лубочные картины, которыми торговали офени (коробейники)