Маруся. Коммуналка на Арбате

     Вернулась Маруся после смерти мужа из Орска, из эвакуации, в своё родное Подмосковье. Перебрала много работ, и конюхом была, и скотницей, и бригадиром на колхозном поле, но всё как-то не складывалось, не к душе было - дома нет, сгорел в войну, хозяйства нет, все не живут, а выживают, не за что сердцем зацепиться. И решила ехать в Москву, попробовать, а вдруг там, далеко от памятных мест, станет ей лучше, спокойнее что ли.

     Ещё, видимо, от самостоятельности характера было трудно Марусе заново сживаться с роднёй, у которой приходилось жить, вот и приняла решение попытаться найти работу в столице, благо был паспорт, не крепостная сельская.

     Это я так рассуждаю о мыслях и решениях тёти Маруси. На самом деле точно и не знаю, что подтолкнуло её уехать из родных мест.

    Москва.

     Кто нужен в столице? Если нет городской специальности, заводской, фабричной, магазинной - где искать работу?

     Что хорошо умела Маруся? Была она замечательной хозяйкой. Убрать. Сварить. Пирогов-пирожков напечь. Чисто мыть. Добротно стирать...

    Ну, и вывод сам напрашивался - надо устраиваться прислугой в состоятельную (а другие слуг не держали) семью.

    Первые хозяева Марусе не понравились. Гордая она была, уважала себя очень, а хозяйка всё время проверяла - сколько купила, по какой цене, не положила ли часть денег себе в карман, ложки с вилками пересчитывала...

     Ушла от них тётя Маруся.

     Не знаю сразу ли, или долго искала, но попала наша тётка в отличную семью. Культурные. Умные. Способные отдать должное простому человеку за его отменные человеческие качества - трудолюбие, честность, ум, желание совершенствоваться в работе.

     Жила профессорская семья на Арбате, в переулке Сивцев Вражек. Дом - полная чаша. Четыре комнаты и кухня с малюсенькой комнатушкой (как раз для помощницы жильё).

     В семье - Старая барыня (так её баб-Маня называла в разговоре), Молодая хозяйка(женщина средних лет, научного сословия, умная, сухая, высокая, с очень оценивающим взглядом, типа - кто ты, и как с тобой общаться), и - молодые, сын хозяйки с женой и маленькой дочкой Леночкой, старого хозяина не было, давно умер.

    Очень хорошие люди достались Марии Ивановне. Помогали чем могли. Посоветовали ей стать членом профсоюза домашних работниц. Я точно не уверена в названии, но смысл этот. Ходили с ней по конторам, дающим статус москвича и занятого официальной работой человека.
   
    Пошёл трудовой стаж, так как всё было оформлено. Но и на этом хозяева не остановились, прописали,  выделили домоработнице маленькую комнатушку при кухне,  помогли подать заявление на получение своей жилплощади.

     И сначала во временном фонде образовалась у Марии Ивановны комната в полуподвале по улице Мясковского на Арбате. Но там было сыро, темно, окно в цементом "стакане" выходило в унылый дворик без единого кустика, сосед просто конченый алкаш.

     А затем условия жизни стали лучше, так как выделил ей город на той же улице "комнату с комнатёнкой" в коммуналке прекрасного крепкого дома, через несколько зданий от бывшего дома бывшего адвоката Плевако, если сворачивать в переулок с Арбата, то по правой стороне.

     Тётя Маруся рассказывала, что Старая хозяйка её многому научила - блюда городские готовить, в газовой духовке печь и запекать бабки, лапшевники, запеканки, большие румяные пироги и маленькие, на два укуса пирожки.Показывала как сделать красиво и красиво подать. Ведь до переезда в Москву не жила тётка в городе, если не считать Орска, но Орск это война, беда и экономия. А учиться тётя Маруся могла и любила. Своей стала в семье ученых. Полюбила самую младшую - Леночку, всей душой. И прожила у Русановых до самой пенсии.

    Когда пришли пенсионные годы Мария Ивановна работать на Сивцевом Вражке перестала, и только у себя в доме на Большом Афанасьевском немного помогала очень пожилой семье "академиков" - так их она называла.

     Академики, или профессора, не знаю, но люди шибко культурные и уже сильно не в себе. Жили они в каком-то ином эфирном мире, разговаривали языком ещё дореволюционным. Если задать им вопрос, то как с неба спускались, чтоб на него ответить, с задержкой, но очень обстоятельно и приветливо.

     Это меня тётя Маня к ним водила, чтобы похвастаться - не одна она, вот какая внучатая племянница есть. Правда, предварительно, помня о моей былой резкости, просила

     - Ты там рот-то с умом открывай. Ведь такие люди... Академики...

     А я уже повзрослее была, понимать стала - как можно, как нет, да и пара эта, интересные люди. Квартира на первом этаже, а вся воздушная, солнцем светится, и они сами как из воздуха. И видно было, что скоро уйдут оба, улетят, такие же светлые, как пространства вокруг них.

     Тёте Мане когда эту квартиру давали, то выделили две комнаты - одну одиннадцатиметровую, с окном на подворотню и маленький кусочек внутреннего двора, а вторую при кухне, уж совсем маленькую, но такую светленькую - живи и любуйся...

     Правда, с комнаткой при кухне получилась история. Кто ею владел до тёти Мани, и куда тот человек делся - я не знаю. А кухонное коммунальное квартирное сообщество попросило нашу тётку отдать маленькую комнатку в общее пользование. Дверь в неё вела прямо из кухни. Говорили, что так всегда и было, комнаткой этой все пользовались, как столовая или буфет она была. И тётя Маня комнату отдала  всем жильцам, хотя записана она осталась на ней. Не хотелось Марии Ивановне сразу осложнять отношения с новыми и непростыми соседями. Тётки пили там чай, быстро завтракали, чтобы в комнаты свои с утра еду не таскать, иногда просто сидели разговаривали, такая общая зона.

     Мне казалось, что тёте Мане просто выкрутили руки. Как по мне, так неправильным это выглядело. Но не зря на меня тётка говорила что я очень "ндравная" и "много воли взяла", и "шибко много о себе понимаю". Она была опытнее, мудрее, и эти отданные в общее пользование "пять метров с окошком"конечно расположили к ней квартирский люд.

А квартира была стоящая, дом крепкий, лестничные пролёты просторные, коридоры в квартирах широченные, не надо к стенке жаться, когда мимо кто-то идёт. Высота потолков ...  Антресоли можно было жилые строить, такой метраж. Чтобы форточку закрыть или открыть надо было лезть на подоконник и становиться на цыпочки.

     Первый этаж. С просторной площадки высокая дверь в квартиру. Звонки. За дверью два коридора под прямым углом, один вдоль комнат, широкий, другой в кухню, поуже.

     Хозяев вроде бы было пять. Или шесть. Путаюсь немного. У некоторых семей - по две комнаты, у других - по одной.

     Сразу, как дверь с площадки откроешь и войдёшь - справа жил художник с женой. Две комнаты они занимали. Был тот художник сильно не в себе. Забрасывал. Слышал "голоса". Маялся от мании преследования. В хорошее время очень много работал в одной из своих комнат, картины писал, и иногда, от болезни забывшись, выходил в общий коридор в костюме Адама. За ним птичкой выпархивала жена и со словами

     - Лёва, Лёва ... Ну, ты что! Пойдём, пойдём домой.

и уводила своего кудрявого, с длинными как языки залысинами над висками. Жена гения.

     Слева от двери тянулся узкий и очень тёмный коридорчик в кухню. В нём была дверь в квартиру одинокой дамы. У Дамы были плотные атласные халаты до пят, сухой стан, прямые плечи, тёмные волосы, собранные в декадентский пучок, и лет пятьдесят в паспорте. Это как раз она вела переговоры о кухонной комнате. Женщина была в себе очень уверенная, холодноватая, спокойная. То ли экономист, то ли бухгалтер, точно не помню. Никаких "тёрок" у меня с ней не возникало.

     Если по коридору идти не сворачивая к кухне и к художнику, то следующая дверь слева - дверь в комнату моей тётки, Марии Ивановны, а справа будет комната маленькой худенькой женщины средних лет. Она жила с сыном подростком, и сама одевалась как ребёнок, ну, или просто так казалось от её миниатюрности. Комната у них была одна. Часто через их дверь доносились голоса на повышенных тонах, то мать кричала, учила чему-то мальчика, то капризничал сын. Потом затихали.
Кем работала эта дама не знаю. Скорее всего в какой-нибудь конторе, похожей на контору из рязановского фильма "Служебный роман".

     А ещё дальше по коридору, крашеному тёмно-зелёной, тяжёлой масляной краской, конец которого терялся в вечном скудном экономном свете слабой лампочки, находились  две комнаты, друг напротив друга. Одну занимала Вечная красавица, тётка совершенно без возраста, из тех, что вкусно пахнут, шелестят вьющимися у коленей шелками, и собирают все мужские взгляды вокруг.

     Во второй жила просто Тётка. Такая, обычная, полноватая, немногословная, плохо запоминающаяся, в вечных платочках, коричневых юбках и серых кофточках, с коричневой дермантиновой хозяйственной сумкой в руках. Тихая. Не яркая. А что там за этим, кто знает...

     Ну и "удобства", то есть ванная комната и туалет, они находились в главном коридоре, близко от комнатки тёти Маруси, посещать их было удобно, рядом, далеко не бежать. Слив унитаза - громогласный, конец визита слышала вся коммуналка, поскольку когда человек дёргал за фаянсовый конус прикреплённый к толстой вертикальной цепочке, вода из чугунного бачка, находящегося почти под потолком, срывалась вниз с шумом Ниагарского водопада, а потом ещё долго рокотала и гудела, наполняя бачок для следующего раза.

    Ванная комната была рядом с туалетом. Ничем особенным не отличалась. Большая ванна, раковина, зеркало в черных пятнах...

    Жили не то чтобы дружно, а просто без скандалов, о которых я много слышала и читала. То ли люди такие подобрались, то ли квартира была довольно просторная и народ не так раздражался, как в бОльшей тесноте.

    Кухня длинная, унылая, окно какое-то тёмное, во двор, только и света, что из открытой двери той маленькой комнатушки, которой пожертвовала тётя Маня.
     Столы. Столы. Полки. Полки. Занавески. Занавесочки. Две газовых плиты, очень старых. У каждой по четыре конфорки. Жестяная битая раковина с латунным краном, ранешный такой кран, как пистолетик дулом вниз.

     И - та-дам! Чёрный вход. Вот это красота. Открою жуткую тайну - дверь в квартиру задраивали на четыре засова, а чёрный ход не закрывался ни-ког-да!

     Живя там одна, тётя Маня у моих была, в Геленджике, я, быстро сориентировавшись, перестала носить с собой ключи. Совсем. А зачем? Ещё потеряю. И появлялась в квартире, и исчезала из неё, с тех пор как узнала тайну незакрытых дверей, только через чёрный ход.

     А какие ощущения при этом чудесные - из переулка в тёмную подворотню, запахи - непредаваемые..., из подворотни в маленький дворик со старой липой посередине, из дворика к неброской узкой двери. И вот он черный ход, тёмная лестница. На лестнице и площадках - слежавшийся мусор, пыль, лари со старьём, сундуки, чугунные утюги и угольные, и которые ставили греться на печку. И с витыми ручками, и с узорным чугуном, и предельно простые, выкинутые за полной ненадобностью. Пыльные свёртки то ли ковров, то ли дорожек старых. Запчасти от тусклых самоваров, вышедших из употребления. Кастрюли горелые, чайники не модных пузатых фасонов, всё это и битое, и целое. Корявые блюдца с засохшей едой, выставленные для дворовых кошек.
     Поднялась по лестнице, дошла до двери в кухню баб-маниной квартиры, ухо приложила, послушала, есть ли кто на камбузе, и потихоньку занырнула в коммунальный рай. Ведь красота!

     Ну вот. Чужое всё и общественное описала, осталась комната тёти Маруси.

     Хорошая комнатка, квадратная, небольшая, да, но для одного человека - вполне. И гостя даже можно разместить, для этого в коридоре на стене висит раскладушка.

    И если бы сделать там спальные антресоли, так вообще была бы красота полная.

     Полы паркетные, крепкие, хоть и древние.

     Про окна я писала уже - чтобы форточку открыть, надо было на подоконник забраться, а он широкий такой, удобный, выпрямиться во весь рост и только  тогда форточку получится закрыть или открыть.

(Я летом как-то одна у тёти Маруси жила, и каждый вечер перед двенадцатью часами ночи, открывала окно, забиралась на подоконник и ждала боя курантов, вслушиваясь в московскую ночь, в шумы от не очень частых тогда машин, в звуки чужих шагов по переулку. Начинался перезвон, а потом приходили звуки ударов, которые я каждый раз считала... Ощущения нереальности, космического полёта. Это про бой курантов.)

     Из-за высоких потолков у тёти Маруси, если лампочка в люстре перегорит -  то целая история... Снимаем со стола ковровую скатерть и кидаем на кушетку. Ставим на стол стул, а лучше табуретку(крепче она). С лампочкой в руках взбираемся по этой пирамиде, и если повезёт, выкручиваем старую лампочку и закручиваем новую. А если не повезёт - долго возимся со старой лампочкой, не зная при этом куда деть новую, не зубами же её держать.

     Когда тёте Марусе эту комнатку дали, она написала нам своим детсадовским почерком, большими печатными буквами письмо, в нём был и номер телефона квартиры, по тем временам не только с цифрами, но и с буквами.  Аппарат был из старых ещё, крепился к стене, черный, матовый,основательный, со сглаженными, как бы оплывшими углами.

     (По такому телефону очень хотелось звонить в Питер, крича -

    - Алё! Алё! Смольный? Ну что вы там трубку не поднимаете?! Заснули что ли? Кремль на проводе...) 

     Телефон висел в коридоре на пути в кухню, удобно для тёти Мани, очень близко от её комнаты, хорошо слышно звонок, и подойти - три шага.

     Отец позвонил ей, и они договорились, что как только он приедет в командровку в Москву, займутся вместе переездом и комплектацией нового жилья.

      Так и сделали. Мебель решено было покупать в комиссионках, они тогда просто ломились от шкафов, горок, столов и прочего. Цены были на старую мебель смешные - шесть рублей большой раздвигающися стол, пятнадцать рублей шифонер, 10 рублей диван, гудящий внутри могучими пружинами...

      Почему так? А входили в строй хрущОбы, народ перетекал в них из коммуналок, и других старых квартир центра, и вся это довоенная и дореволюционная роскошь в новые метры просто не помещалась и даже в дверь не всегда пролазила.

     (Я помню, рассказывала мне питерская знакомая, как получили они новую просторную квартиру в районе метро Василеостровского, и переезжая с Гражданки, вынуждены были оставить в старой квартире (здание шло под снос) старинный резной огромный буфет, вмещающей всё что только придёт в голову в него засунуть, красавец с мраморной столешницей, витыми колоннами, резным стеклом, стоящий там на Гражданке с ещё до Революции, по причине невозможности его куда-либо перевезти, так как и мест уже таких не строят, чтобы он поместился. Писали объявления о нём, типа - может нужен кому-либо, а то ведь уйдёт под нож строительной техники, но самовывозом. Никто не решился. Один из последних его смотревших смог вынуть и забрать столешницу, всё остальное порушили при сносе.)

     Очень по нраву тёте-Мане была старая надёжная мебель, по нраву, и по карману.

     Перво-наперво поставила папина крестная в коридоре, перед дверью в комнату, вплотную к стене огромный сундук с плоской крышкой(такой большой, что на нём спать можно было, если перинку сверху бросить), в сундуке лежали валенки тулуп, пачка старых пожелтевших газет(для надобности), и, почему-то санки. Про санки я, очень южная жительница, только потом поняла.

    Из комиссионки на Арбате тётя с племянником привезли горку со стеклянными дверцами( это для посуды, стекла и всяких мелочей), внизу у горки были выдвижные деревянные ящики. Шесть рублей.

     Круглый тёмный стол, разбирающийся в длинный овал - пять рублей.

     Предмет для сна... Диван? Тахта? Кушетка? Но спать на нём было очень удобно, только при поворотах он стонал и лязгал железом, но кого это волнует! Ведь своё. 15 рублей.

     У спального мастадонта поставили купленное там же старинное кресло "с ушами"...  Я бы,.. с некоторым сомнением в голосе, назвала его "вольтеровским". А что, чем чёрт не шутит? Но неудобное, не расслабишься, явно не для дам делалось. Цену не помню.

      Тёмный высокий шкаф, гардероб. Шифонер? Вершинка фигурная с витыми финтифлюшками, симпатичными. Одностворчатый. В двери окошко из составленных полосок стекла. Дверь отрывается, а там два отделения - полки для бельевых моментов слева  и палка для вешалок справа.

     Рядом со шкафом стоял уже тёти-Манин древний комод, из деревни привезла, никакой, просто крепкий, в верхнем ящике фотографии старинные. Маруся молодая. Брат Петя. Сёстры. Алексей Павлович женихом. Мать, ох и крепкая на характер женщина! Отец. И он не промах, вон глаза-то, как у ястреба зоркие, да колючие...

     У стола стулья, обычные, коленкором крыты сиденья, бронзовыми гвоздиками в виде цветков ромашки украшены.

     Ещё какая-то простенькая тумбочка для мелочей.

     И всё.

     Жизнь удалась!

     Главное что всё свое, и комната, и вещи. Никому кланяться не надо.

     А, да. Ещё стол на кухне, с полочкой над ним, затянутой клетчатой немаркой занавеской.

     Отношение в коммуналке к Марии Ивановне было ровное. Ни с кем она в свары не пускалась. Сплетничать не любила. За собой всё чисто убирала. Не ленилась никогда. В близкие доверительные отношения не лезла. Жила сама по себе, не вызывая ничьего раздражения.

     Много лет прожила тётя Маруся в Большом Афанасьевском преулке, но потом дом был признан слишком хорошим для коммуналок и простых людей. Всех расселили. Дом поставили на большй ремонт. Сейчас в него просто так не зайдёшь. Я пробовала...

     Мария Ивановна получила комнату в Большом Николопесковском переулке, в очень плохоньком, тонкостенном доме. В этой коммуналке жили несколько бабушек "тех ещё времён", которые пришли в полный восторг, когда друг моего отца Евгений Плахин, зайдя проведать приехавшего в командировку приятеля, слегка выпив, начал разговаривать с ними на французском языке, который отлично знал. Сколько было счастья. Молодой. Красивый. Галантный. И по французски... Вот это дал дядя Женя. Вот молодец. Порадовал милых дам.

     Из этой квартиры в Большом Николопесковском переулке и увёз навсегда мой отец свою тётку и крёстную в Геленджик, поскольку одну её стало оставлять уже нельзя. Терялась. Бродила по квартире не в силах найти дверь в свою комнату.

     А я там ни разу не была. Не пришлось. Так сложилась жизнь. Поэтому когда я вспоминаю жильё тёти Маруси, конечно я мысленно вижу высокий и стройный дом в большом Афанасьевском переулке.