Моя милая Лена

               


-Вы не могли бы сшить платье, в котором она будет лежать?- моя мама плачет, лицо её некрасиво кривится, она становится совсем старой.
-А какое должно быть платье? - волнуясь спрашивает моя свекровь.
-Ну, платье... саван что ли... такой, - мама вытирает слёзы.
-Я никогда не шила саванов, - растерянно говорит свекровь.               

Я сижу на диване, живот выпирает, заменяя мне тумбочку. Скоро рожать. Живу в последнем предродовом оцепенении, поэтому с трудом понимаю, что этот саван для Ленки, для моей двоюродной сестры, которая для меня была очень близким человеком, ближе некуда.


Она была старше меня почти на два года. Семья моей тётки, где она родилась была очень состоятельной. Дядя занимал пост начальника гражданской обороны города, где они жили. Тётка была зам.начальника городского военкомата. Леночка и Серёжа были полненькими симпатичными детками.
-Она у нас на сметане и маслице выросла,- гордо говорила тётка, ласково поглаживая дочку по толстенькой попке. Моя мама виновато смотрела на меня, а я пыталась натянуть платье на свои худые, ободранные коленки. Странно, но я уже тогда, в свои пять лет осознавала свою некрасивость. Как можно назвать красивым этот « суповой набор», состоявший из худых рук - ног и перекладины выпирающих ключиц? Я соглашалась, что красивый бант Леночки, её круглые коленки, лаковые туфельки не идут ни в какое сравнение с моими белобрысыми косичками и выцветшим сарафаном.

Я к ним приезжала на рейсовом автобусе, когда мне было лет семь- восемь. У Лены и Серёжи была своя комната. Тётка называла её « детская». У каждого из них был свой стол и кровати с панцирными сетками. Мне ставили раскладушку у окна. Утром я просыпалась рано, потому что в углу комнаты стояла этажерка с детскими книгами. На цыпочках я подкрадывалась к этажерке, стараясь не разбудить никого, набирала стопку книг и, юркнув  под одеяло, предавалась блаженству - чтению. Не было более счастливого человека на земле.

Лена была очень способной. Она хорошо училась, рисовала, лепила. Всё, за что она бралась, она делала хорошо. И ещё : она очень любила меня. Меня мало кто любил, а она любила.

Став девушкой, она была несчастной из-за  своей полноты. Сметана и масло, которыми так гордилась её мать, сделали своё чёрное дело.
Похудеть ей не удавалось. Она с завистью смотрела на мой худой, обтянутый индийскими джинсами зад и вздыхала.


Потом она влюбилась. Тяжело и безнадёжно.
Он был строен и красив. Лена писала ему длинные, проникновенные письма, но они не проникали в его чёрствое сердце.

В тот день я приехала к ним поздно вечером. Лена на кухне варила борщ. Борщ был красным, как кровь. Лена наливала его в тарелки и густая струя лилась из половника, как из вены.

-Кровь течёт, - задумчиво произнесла она.

Ночью я проснулась от запаха крови. Подняв голову от подушки, при слабом свете уличного фонаря, я увидела таз, стоящий у кровати Лены. Он был полон крови. На слабых ногах я подошла к кровати. Таз был горячий - это была горячая вода, в неё стекала кровь из лениной руки. Пол вокруг таза был скользким от крови. Я закричала. На крик прибежали тётя и дядя.
-Это ты! Ты во всем виновата! - кричал мне в лицо дядя.

Меня трясло, я кивала головой, как болванчик и была согласна на всё. Лишь бы она жила.

Приехала скорая. Лене сделали укол. Перевязали руку и дали стакан красного вина.
Утром я уехала. Больше я не бывала в этом доме.

Я ехала в дребезжащем автобусе и пыталась осознать свою вину. Вины не было.
Всё объяснялось очень просто. Дети были элитарными, а я простой деревенской девочкой. Чему хорошему, по мнению дяди, я могла их научить. Только плохому.
Несправедливость раненым воробьем дрожала в моём горле.


Потом случилось страшное. Лена заболела. Рак крови. Последнее лето мы провели вместе.
В деревне. К тому времени я уже жила в Москве и готовилась поступать в институт. Мы приехали в этот старый дом, где я жила в детстве с бабушкой, а Лена приезжала к нам на летние каникулы . Он был пуст. Бабушки уже не было в живых.

Дом был весь пронизан солнечным светом. Пятна солнца лежали на половицах и самотканых половичках. На окнах топорщились вышитые занавески. Огород был дик и запущен. Забор повалился веером.


Ленка курила. Она училась в художественном училище в Павловске. Приезжала в свой город на переливание крови. Сейчас у неё был перерыв в лечении.
Мы слонялись с ней по лесу. Загорали в огороде. Фотографировались. Она забрала плёнку.
Проявила и позже прислала мне в Москву фотографии. На одной из них она написала своим красивым почерком: « Эх, как бы дожить бы, до свадьбы- женитьбы!»


Не дожила. Она умерла в марте, спустя семь месяцев. Её сосуды от частых переливаний стали хрупкими. Она так устала, что сама решила уйти из жизни, написав отказ от лечения. Ей было двадцать.


Ателье, в котором работала свекровь, шило Лене саван. Долго придумывали фасон, крой.
Всех колотило. Платье обшили кружевами, как для невесты. Для христовой невесты. Так называют незамужних мёртвых девушек.

Через месяц я родила дочь. У неё другое имя.
Я хотела её назвать именем моей сестры, но, напуганная саваном свекровь, отговорила меня.



Эпилог.

 Я приехала в этот город зимой, спустя несколько лет. Никого из этой семьи уже не было в живых. Тётя умерла от сердечного приступа. Дядя долго болел болезнью Паркинсона, отчаянно гордился ей. Говорил, что болеют такой болезнью только большие непростые люди.
Умер.
Брат Лены стал музыкантом и спился.
Умер один в квартире.
На кладбище долго не могла найти могилку Лены. Налазившись по сугробам, мокрая по пояс, я крикнула отчаянно: « Лена! Ты где?!!!»
И тогда из огромного « города мёртвых», издалека, через нагромождения памятников и могил на меня глянуло родное лицо с родинкой над верхней губой, с насмешливыми глазами из-под ровной густой чёлки.
Лена смотрела на меня с простого бетонного памятника.
Милая, добрая моя сестричка, как тебя мне не хватает...
Капельки снега поползли мокрыми дорожками по потрескавшийся керамике фотографии.
Мы плакали вместе. Как раньше...
Хотя нет. Мы мало плакали. Мы много смеялись.

Москва.
2019