Шлепок пули

               
(Фрагмент из романа «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ»)

… Отдых мой от службы я с тобою в сердце,
Стон из букв сплетая, отстрадал вполне.
Ну, а ты наверно все рвалась из лекций
За письмом, что будет через десять дней …
                (Из солдатской песни)

… Люда Красовская медленно шла подсохшей под скупым февральским солнцем аллеей парка. Грязные осевшие холмики снега скрывали умершие прошлогодние листья, и она была рада, что не видит их. Люда помнила их живыми. Это был их с Вадимом парк. Вон на той лавочке они сидели в беззаботной близости совсем недавно, казалось. Вдруг она поняла, что листья под снегом не те, не их с Вадимом, – чужие. Их с Вадимом мягкий желтый ковер истлел в прошлую зиму. Под этим грязным снегом совсем другие листья.

Как много изменилось за этот год. Люда присела на ту самую лавочку. Солнышко грело мягким теплом, было уютно и спокойно. И на душе было спокойно. Разве только прозрачное облачко легкой грусти о прошедшем. Сегодня Люда узнала, что он не исчез. Он живой и, наверное, в добром здравии. Однокурсница, что родом из одного села с Вадимом, рассказала, как мать его говорила в магазине, что служит, мол, и письма пишет. И все. Но Люда была рада и этому. Он есть, и он – живой. Надеялась в душе, что он не «там», о чем уже говорили вокруг как-то полушепотом, избегая слов «война», «ранение, «гробы».

Когда ее резкое, гневное, все в обидах письмо возвратилось назад с пометкой «Адресат выбыл», Люда даже обрадовалась. Не нужно ему это письмо было читать.Она тогда, наверное, впервые по-настоящему ощутила, как Вадиму там трудно. Трудно с ней - такой далекой, недосягаемой. Трудно настолько, что лучше, наверное, и вправду быть одному. Но поняла это, когда письмо уже ушло. И была минута отчаяния, да такого, что бросилась писать вслед покаянное. Села с ручкой над чистым листом и просидела так весь вечер.

Не могла она написать так, как он. Все выспрашивала себя – почему? И не могла (или боялась?) дать ответ. Чувствовала, понимала, что истина - в ответе на вопрос: «А люблю ли я его?».  Вот Вадим, видела, смело мог ответить уверенно и однозначно: «Я тебя люблю». А она обмануть (а значит - предать?) эту его искренность была не в силах.

Солнышко пригревало почти по-весеннему. Люда достала с сумочки одно из множества его писем за эти месяцы. Она так часто делала. Каждый день брала наугад из стопки один или пару конвертов с теугольными штампами полевой почты и в свободную минуту погружалась в чтение, пробуждавшее приятные ассоциации. Иногда давала взглянуть подругам. Те, прочитав, льстили с нотками зависти – бальзам самолюбию девичьему.

Погруженная в учебу, Люда не успевала скучать ни за Вадимом, ни за письмами от него. Он избаловал любимую их регулярностью, сам того не ведая. И вдруг пришло то письмо. Как снег на голову. За пару дней до Нового года, после больше чем двухнедельной паузы. Но и тогда скучать было некогда. В училище, как раз, готовилась праздничная программа, и Люда, поглощенная репетицией, даже не среагировала, когда кто-то с девчонок окликнул:

- Люда! Красовская! Тебе там письмо очередное от полевой почты.

Вскрыла его только на следующий день, втихаря, на лекции. Пробежала глазами. Поняла только одно: Вадим, почему-то, где-то аж в Средней Азии. И в конце письма «дождись меня, если сможешь» выхватил взгляд. Преподаватель сделал замечание, и Люда спрятала лист, даже не напрягшись по-настоящему, - Вадим часто впадал в хандру. Иногда это не на шутку раздражало Люду.

«Термез, Термез? Где это?» – она напрягла память. Поняла вдруг, что так далеко к нему поехать не сможет. Почему? Чтобы не услышать ответ, вопрос этот Люда не задала себе, почувствовав и на этот раз неприятную дрожь раздражения.

Перечитала письмо уже перед сном, как любила делать обычно. Сладкое снотворное его писем манило. Но на этот раз так и не уснула. Из этого, как будто не от него, письма, из переплетения апатичных фраз и недомолвок, уяснила одно: он от нее отстраняется. Именно так. Не бросает, не отпускает, а отстраняется. Не верит то ли себе, то ли ей. Люда сквозь нарастающую обиду все же почувствовала, что солдату этому там совсем не просто. Но тем более не понятен был выбранный Вадимом способ преодолеть эти трудности. Разве с ней, с ее письмами, ему не легче было бы? Разве она его не дождалась бы? И тут Люда поняла, что Вадим почувствовал, открыл для себя эту ее «всего лишь влюбленность». Но почувствовал он еще и агонию своей любви под влиянием этой «всего лишь влюбленности» и интуитивно спасал себя.

Вот этого Люда понять не могла, да и сам Вадим не понимал. Он поймет это уже в зрелом возрасте, когда вдруг почувствует, что еще способен на сильное, настоящее чувство. Только на тот момент им будет  осознан и осмыслен один очень важный нюанс, как фильтр против душевного расточительства, - его любовь теперь должна питаться любовью взаимной. Иначе чувство не только погибнет, оно и не разгорится, и не вспыхнет даже. Вот такой максимализм: или все, или ничего. Но ничего не понимали они еще. Совсем юные, подвергнутые сложным душевным испытаниям, как слепцы, на ощупь, пробирались они в дебрях уже взрослой жизни. И никто не мог им помочь. Только интуиция да Ангелы-хранители их.

Под утро результат бессонной ночи был запечатан в конверт и еще до начала занятий брошен в почтовый ящик. Это чтобы не маяться и не передумать.  Хочешь так? Ну, так получи и не жалуйся! И завертела новогодняя карусель: с Новым годом, с новым счастьем! Ощущение свободы, подогреваемое соответствующими мыслями: не надо постоянно бояться потерять вдруг репутацию «ждущей солдата»,  можно флиртовать, влюбляться, в конце концов! Любить! Но вот тут, кажется, – стоп. «Влюбляться» и «любить» –  не одно и то же, оказывается.

Эти черви сомненья подтачивали искусственно подогреваемый эйфорический настрой. Люда ловила себя на мысли, что завидует Вадиму, ощутившему такое сильное, настоящее чувство. И ей хотелось испытать, как это – любить по-настоящему. Самой любить! Не обращая внимания, любят ли тебя. Она уже познала, что это такое – позволять любить себя. А ей хотелось любовной зависимости. Вот как у Вадима – парня ее … бывшего.

Люда вдруг осознала, что не готова примириться с таким положением  вещей. «Бывшего». Как никогда, она именно сейчас очень хотела любить, но при этом … быть любимой. С Вадимом половинка этого стремления уже была ощутимая, реальная. Только ей - Люде, надо было полюбить. Да, да, - именно полюбить, а не влюбиться! Ведь она уже влюблена в Вадима? «Сколько же шагов от «влюблена» до «любящая»? Где грань? Как же все сложно! - Знак вопроса вырастал, как шлагбаум, и стопорил мечты. -  Господи! Да, ведь, поздно уже! Не вернуть свое письмо уже и не отослать его последнее тоже. Поздно! Поздно! Поздно!».

Первой обратила внимание на не соответствующее новогоднему настроение подруги Вера:

- Поссорились? То-то я вижу, не носишься уже с письмами. Ну-ну, не дуйся, смотри на вещи проще. Ты же знаешь, что детские романы ничем не кончаются. Один умник, не помню кто, изрек неглупую вещь, вот послушай. «Время и разлука часто уничтожают любовь. Она не живет одними воспоминаниями. А из двух одинаково прекрасных картин все же лучше та, на которую смотришь в данный момент». Хочешь, посоветую тебе, так сказать, «картину»? Ты Новый год где отмечаешь?

Вера была разбитной девахой. Красотой не блистала. Ну, может быть, формами аппетитными на любителя, а так – посредственность. Но самого красивого парня в училище приманила и держала. А парней этих в педучилище -  раз-два и обчелся. Он был на курс старше, тем не менее, бегал за ней, как песик. Ревновал, скандалил, уходил, но ненадолго. А ревновать причины были.

В ту осень, когда Люда познакомилась в селе с Вадимом, Вера умудрилась там «облагодетельствовать» троих. Благо будущий «учитель-муж» (Вера уже так решила для себя) со своим курсом работал в другом селе. Один из троих ухажеров уж очень прилип и несколько раз приезжал даже в училище, создав Вере проблему, которую она еле-еле разрулила на днях. Разрулила и будущий «учитель-муж» опять бегал, как песик, рядом и даже без поводка.

- Людка, послушай! Ну, чего тебе киснуть в такой праздник. Мы собираемся компанией, давай с нами. Правда, там все парами, но есть один не пристроенный, так сказать.

Веркина развязность, отсутствие запретных тем, а иногда даже цинизм, коробили Люду. Они не были настоящими подругами, так - одногруппницы, в той, или иной  степени посвященные в секреты друг друга.

- Так ты хочешь его пристроить мне, или меня – ему? – усмехнулась Люда.

- Понимаешь, - Вера понизила голос, слегка смутившись, - я сейчас под пристальным контролем, ты же знаешь. А там будет один парень, с которым я, ну, скажем, в некотором роде знакома. Боюсь, начнет приглашать постоянно на танец, а мой опять возревнует и испортит вечер.

- Ну, а если он мне не понравиться, что тогда?

- Ну, он далеко не урод, подруга! - улыбнулась с нотками игривости Вера. – А не понравиться, ну что ж. На нет и суда нет. Хотя тебе-то чего маяться? Птица свободная. Твой там, небось, немочку себе завел, раз умолк, не пишет. Все они одним миром мазаны. Вон мой, думаешь, верность хранил, пока мы морковку дергали? – она ухмыльнулась снисходительно. – Как же!  Донесли мне уже. А туда же, - сцены устраивает.

«Ну, а ты? Уж, так ту свою верность хранила. Уж, так хранила, так блюла! - подумала, ухмыльнувшись, Люда. – Два сапога – пара». «Никакой у него немочки нет. Он не в Германии уже», - хотела ответить Вере, но промолчала, ибо не знала, где.

Люда пришла, когда уже сели провожать Старый год. С утра она вся завелась от предвкушения веселой вечеринки. Подбирала наряд, сбегала в магазин за шампанским и тортом, а ближе к вечеру поутих запал. Улеглась на койку в пустой комнате общежития, повязанная навалившейся апатией.

Они с Вадимом встречали прошлый Новый год порознь. Люда уехала на каникулы домой еще 30-го декабря. Хотела вернуться раньше, чтобы комната хотя бы один день еще осталась только в их распоряжении. За время разлуки Вадим написал ей четыре письма на адрес общежития. Она ему - открытку. Но влюбленный, нет, уже - любящий, он умел радоваться малому. Вот на этой койке, обнявшись, они и читали только что взятые у вахтерши письма. Читала она, а Вадим все норовил коснуться губами ее мочки, и было щекотно. Только губам было раздолье в этой комнате. Ни скованным от неизведанного еще зова природы телам, ни несмелым касаниям дрожащих пальцев привилегий не было.

Люда заплакала, давя всхлипы в подушку.  Чувствовала обреченно, как уходило навсегда детство. Поднялась и, как сомнамбула, стала собираться на вечеринку.

Она была вся в желаемых ассоциациях до того момента, пока он грубо не расстегнул ей лифчик. Ударившее в мозг шампанское слегка заглушало запах алкоголя на его мокрых губах и разжало обруч скованности. Люда, поначалу, страстно отвечала, представляя Вадима, и даже ладони, сжавшие ее грудь, были ладонями Вадима. И все, прочувствованное ею в короткие секунды прелюдии, было, как бы, с Вадимом. Она даже простонала тихо: «Вади-и-м! Милый!». А дальше уже не Вадим, распаляясь, срывал с нее кофточку, платье, белье и уже не целовал, а давил губами, с привкусом самогона, ее стиснутые в ниточку губы, выдыхая перегаром хриплое: «Расслабься! Ну, расслабься же, дурочка!».

И Люда попыталась, и, наверное, все ... получилось, раз он, улавливая ее стоны, принял их за взаимность и зачастил в ритм: «Умница! Умница! Умница!». А по ее щекам, смывая тушь с ресниц, текли слезы.

Вадима Бута в это время не существовало на Земле. Но и в Чистилище вход ему закрыл его Ангел-хранитель. Вадим находился в эти минуты где-то между двумя противоположными мирами, в своей обледенелой капсуле, иначе почувствовал бы «это». Шлепком пули в бушлат на груди почувствовал, если бы не тот упреждающий финальный взрыв в горах Гиндукуш, погасивший в одночасье всю действительность.

И был теперь Вадим спасенный, но отсутствовал он еще в этом мире. Поэтому и не почувствовал. Бытие, окружающее его тело, ждало луч света, который проломит лед закостенелой скорлупы, предприняв потуги воссоздать, нет, не нового, - но иного человека ...

http://proza.ru/2017/06/28/289

Роман Владимира Брянцева «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ» - на ресурсах электронных книг: Андронум, ЛитРес и др.