Небо Забайкалья

   Странными свойствами обладает память человека. Подчас она оставляет в наследство груз бессмысленных и малозначительных воспоминаний, помнить которые вроде бы и нет никакой надобности ввиду их обыденности, второстепенности и мимолетности и удаляет такое, что, на первый взгляд, забыть было бы просто невозможно. Есть в ней какая-то очерёдность и выборочность событий, какая-то подмена понятий, где большое однажды становится маленьким, а второстепенное – главным. Возможно, в кажущейся незначительности подобных воспоминаний заключено что-то очень важное для тебя, то, что не лежит на поверхности и неочевидно, иначе зачем память возвращает к ним снова и снова, как будто ждет от тебя осмысления их и разгадки.


   Мне – восемнадцать. Первый день службы в армии. Небольшая учебная часть под Читой. Плац перед казармой. На плацу наша рота, перед которой размеренно прохаживается командир и вводит вновь вверенное ему подразделение в курс случившегося со всеми нами. Командир роты, старший лейтенант, молод, ему нет и тридцати; он крепок собой, у него мужественное лицо; приятный и мягкий голос его не свойственен армейскому офицеру и контрастирует с брутальной внешностью лейтенанта. Он бодр, по всему видно, что он рад вновь прибывшим, и, как кажется мне, ему очень хочется произвести на всех впечатление. После бессонной ночи, прошедшей во взаимной стрижке друг друга и подшивании формы, слушать его мягкий, сдобренный крепким армейским юмором голос, довольно утомительно. Несмотря на утренний час, солнце палит нещадно. Всем очень хочется, чтобы лейтенант поскорее закончил, но тот не спешит, говорит много и витиевато и не обращает внимания на солнце. Где-то после получаса своей ознакомительной речи лейтенант, остановившись в начале строя, напротив самого высокого парня в нашем взводе и, как бы лично обращаясь к нему, подытоживает суть сказанного.


   - Итак, это армия. Кое-кому из вас она может показаться сумасшедшим домом. Но, уверяю вас, это не так. Сумасшедшим защиту родины не доверят. А вам доверили. Значит, не вы, не я таковыми по определению являться не можем. Хотя, по опыту службы я знаю, что многие из вас разумом обделены. Но сумасшедший и обделенный разумом это не совсем одно и то же. Обделенному разумом сумасшествие не грозит. Вы все разные, из разных уголков нашей страны, разных национальностей. Вам точно не будет скучно эти ближайшие полгода. Пока вы все молоды и здоровы и проходите срочную военную службу в нашем доблестном военном округе. С чем всех присутствующих здесь я и поздравляю.  – Лейтенант обвел роту каким-то торжествующим взглядом. – Что-то радости не наблюдаю на лицах, курсанты. Что так, почему нет радости? Армия это не повод для уныния. Армия это повод для гордости. Если уж не сейчас, то в будущем точно большинство из вас будет гордиться своей службой. Жизнь прекрасна. В вашем возрасте она другой быть и не может. Ну, что ж, будем радоваться жизни вместе. Конечно, здесь вас ждут совсем другие радости. Это совсем не то, что вы имели в прежней повседневности своей. И главная особенность ваших дней сейчас заключается в том, что вы каждый день можете свободно созерцать радость вашу. Итак, что это за радость? Что у вас теперь есть такое, чего не было прежде? Лейтенант сгибает правую руку в локте и указательным пальцем указывает куда-то вверх. Все смотрят на палец лейтенанта, но никто не знает, что у нас теперь есть.


   - Курсант, так что у вас теперь есть? – вновь повторяет свой вопрос лейтенант, уже определённо точно обращаясь к самому высокому парню в нашем взводе, и берёт того за пуговицу гимнастёрки.


   Парень не то напуган, не то смущен, боязливым взглядом смотрит на палец лейтенанта и куда-то вверх, куда направлен палец. Лейтенант ждет, пуговицы гимнастерки не отпускает.


   - Ну, что у вас теперь есть, курсант? – Еще раз спрашивает лейтенант, и я думаю, что он сейчас оторвет тому пуговицу или, что еще хуже, ударит беднягу.


   Курсант, наверное, думает о том же, что и я, спешит ответить и выдавливает из себя как-то протяжно и нараспев: «Па-лец». Смешно, но никто не смеётся. Кажется, лейтенант ожидал услышать что-то подобное. Оставив солдата в покое, он выходит на середину строя и с несколько напускным разочарованием объявляет: «У вас теперь есть небо, солдаты. Говорят, подобное небо можно увидеть только в Италии. Не знаю. В Италии не был. Сравнивать не могу. Говорю со слов человека, который там был. Я ему верю. Но там море и Вечный город,  и Папа в Ватикане. И все такое. А здесь что? Здесь наша учебная часть. И все такое. Культурных ценностей нет, а небо есть. Такой вот парадокс. Да и зачем обделенным разумом ценности? Небо – ваша главная ценность. Итак, смотрим на небо, все смотрим на небо». Последние слова лейтенант произносит повелительно-приказным тоном, и все, задрав головы, смотрят на небо.


   Небо и вправду достойно удивления. Как-то даже не верится, что такое небо возможно посреди континента, в Сибири, где суров климат, малочисленны поселения, скудна растительность и  непригляден ландшафт. Оно огромно и высоко и окрашено ровным, глубоким синим цветом. Действительно, я никогда прежде не видел такого неба. Впрочем, я мало видел мир в свои восемнадцать лет и еще менее засматривался на небо. А теперь я словно впервые гляжу на небо, причем, гляжу по принуждению, и оно поражает меня и восхищает. «Странно, - думаю я, - если бы не лейтенант, обратил бы я внимание на это небо? Странно думать, что я мог бы служить здесь два года и так и не увидел бы неба, не обратил внимания. Нет, я не слеп. Я просто молод.»


   - Головы не опускаем, смотрим, - повторяет нам лейтенант и внимательно осматривает строй, чтобы никто не опускал голову.


   Мне довольно затруднительно долго стоять в такой позе, но я креплюсь и продолжаю смотреть на небо, запрокинув голову.


   Где-то на востоке замечаю единственное на всём небосклоне облако. Оно небольшое, правильной формы, белоснежное, ослепительно сверкает на солнце. Я останавливаю взгляд на этом облаке и думаю о нереальности происходящего. Мне кажется, что я растворяюсь в этом небе, как в скором времени растворится вот это белое облако, и стану частью его, маленькой частицей этого огромного неба, в глубине которого как будто скрывается что-то. Мне кажется, что стоит мне закрыть глаза и загадать под ним желание, как оно тут же исполнится. И я перебираю в мыслях свои желания, и не могу ничего выбрать. Я думаю, желание должно соответствовать небу, под которым оно загадывается. А надо мной огромное-огромное небо, поэтому и желание мое должно быть таким же. И вдруг небо двинулось и поплыло пред глазами моими, и куда-то поплыло солнце в нём и облако рядом. И я испугался и почувствовал, что теряю опору и проваливаюсь куда-то и падаю, и небо над головой меркнет, и меркнет солнце в нём и облако. « Я проваливаюсь в небо, - думаю я, – куда-то на облако его.  Но почему все меркнет? Почему меркнет небо? Пока не померкло небо, я должен успеть загадать желание...»


   Прихожу в сознание в казарме от острого и резкого аммиачного запаха.


   - Ага, живой, - слышу над собой уже хорошо знакомый голос лейтенанта. –  Молодежь наша совсем не героическая нынче. Первый день в армии, а они уже сознание теряют. Ничего, мы это исправим. Героизм это по нашей части. Станешь героем, но не будешь знать этого. Послушай, сынок, тебе солнце голову напекло, или кругом голова от неба пошла? Скажи, что кругом от неба. Я поверю. Спрошу даже: как там на небе?


   - Хорошо, - тихо проговариваю я в ответ, не совсем понимая, о чем он меня спрашивает.


   - Хорошо? – Усмехнувшись, переспрашивает лейтенант. – А что хорошо? Говори, мы послушаем. Только громче. Это интересно.


   Он склоняется надо мной, точно действительно верит, что я вернулся с неба и желает услышать от меня тайну.


   «О чем он меня спрашивает, что ему от меня нужно? – в неудовольствии думаю я. – Дурак какой-то.» Приподнимаясь с кровати, говорю: «Хорошо, что голова уже не кружится.»




                Дополнение. После мне еще несколько раз доводилось бывать в Забайкалье, и я всякий раз с интересом глядел на небо. Даже более того: я всегда смотрел куда-то вверх, не под ноги себе, не боясь оступиться, упасть, точно у меня с небом была короткая встреча, и я старался запомнить встречу эту во всех подробностях. Небо по-прежнему было высоко и красиво. Но чего-то не хватало. Не знаю, может, не хватало как раз тех моих восемнадцати лет, глазами которых я впервые увидел небо это. И теперь высота собственных прожитых лет как будто была равнодушна к иной высоте. Разочарования не испытывал. Ведь я был не слеп. Но был уже и немолод. А может быть, все дело в желании, которое я так и не успел загадать тогда. А теперь уж слишком поздно.