Майская ночь или купальница?

   
  Купальница! Утопиться всегда успеем – вода замерзает в декабре. Помню в детстве (современная фишка – поминать былое, населенное интересными людьми) мать приносила домой купленные у Финляндского вокзала тяжелые букеты желтых цветов. Пахли они лимоном, назывались купальницей. Мы ставили их в особую емкость, производящую впечатление модерновой вазы: наполовину матовый пузырь-конус литров эдак на шесть. Открою секрет – то не артхаусная посудина, а списанный плафон, принесенный некогда родительницей в связи с успешной инвентаризацией у нее на работе. Работа – лаборант в Первом Меде. Так они, купальницы, и стояли на приемнике рядом с телефоном. Приемник рядом с диваном. Диван параллельно окну. За окном начало лета, конец детства. Улица Смолячкова…
  Так они и украшали тесное пространство моего взросления -  желтые (написал бы «веселые», да не люблю это слово) головки, путаница мощных стеблей в прозрачной банке.  Понюхаешь – нежнейший лимон. Сейчас бы сказали – лайм. Лучше, Лайма. Еще лучше - Анне Вески.
  А потом начинали сыпаться по-прежнему бодрым золотом лепестков. Как елка на третью неделю после Нового года.  Потом вода с путаницей стеблей мутнела, запах Лаймы вытеснялся миазмами распада и… Прощайте, мои родные!  До следующего года. То, что следующий год наступит, тогда не сомневался никто. А банка ставилась на шкаф. Потому что, кроме купальниц, ничто не могло так органично сочетаться с ее формой и объемом.
  Через несколько лет после окончания школы я оказался в тундре. В качестве «бича». То есть, рабочего без квалификации – ставить вешки, рубить кусты, шагать, куда и сколько прикажет начальник нашей группы. Короткое полярное лето – полгода растительной жизни уложить в три месяца. Подарив, неизвестно кому тонны морошки и миллионы купальниц. Желтых, как бы еще недоразвитых – зеленоватых, янтарных, ярко и бледно оранжевых. Здравствуйте, мои милые знакомые! Вот вы где. А мама там, далеко, за тридевять земель. И банка давно разбилась. А вы все те же. И пахнете лимонным началом городского лета, когда я учился в школе.
  Еще лет эдак через десять я наткнулся на купальницы в деревне. Как водится, за околицей. Во влажных лугах. На темных от вечерней тени склонах. Кустик, другой… Вон еще. Только смотреть и нюхать! Никаких букетов в дом – совесть и Красная книга. Все лучшее потомкам.
  В доме престарелый дед и мать, постепенно превращающаяся в деревенскую жительницу. Превратилась. А дед лег отдыхать на кладбище. Где его ждали родители и погибший сын.
  А еще лет эдак через двадцать к деду присоединилась и мать. К семидесяти восьми потеряв разум, силы и аппетит.
  А купальницы размножились. И даже (поднятый вверх указательный палец) появились на нашем участке. Нашем, значит я и Катя. Начал Анной, кончил Катей. Такая, простите, судьба. Которая, как говорят знатоки, пишется на небесах. Кем из Трех, любопытно? Нет! все равно, кем. Но почему такая?!
  Не жалею. Не плачу и не зову на помощь.
  Стебли еще крепки, вода не стухла. Но лепестки начинают опадать. Оставаясь обманчиво золотыми. Сохраняя иллюзию свежести. Пахнущие давно прошедшим, но никогда не забываемым.